bannerbannerbanner
Хрупкое равновесие

Рохинтон Мистри
Хрупкое равновесие

Полная версия

Все утро Дукхи присматривал за стадом, думая, какое удовольствие доставит Ишвару и Нараяну это молоко. Но после полудня жара стала невыносимой, и он задремал. Козы тем временем забрели на землю соседа. Вернувшийся вечером хозяин вместо молока задал Дукхи хорошую трепку.

Дукхи понимал, что еще легко отделался, учитывая, к каким последствиям мог привести его проступок. Ночью Рупа тайком своровала немного масла, чтобы смазать кровавые рубцы на спине и плечах мужа.

Масло Рупа стащила без угрызений совести. На самом деле она даже не считала это воровством. Даже сам Кришна не гнушался этим в свои детские годы в Матуре[36].

* * *

Когда подошел срок, Дукхи стал учить сыновей основам ремесла, которым им предстояло заниматься всю жизнь. Ишвару было семь, когда его привели к его первому трупу животного. Нараян тоже рвался идти с ними, но Дукхи сказал: еще не время – ты слишком мал. Правда, пообещал сыну, что разрешит кое в чем помогать: солить шкуру, вырезать волоски и кусочки сгнившего мяса тупым ножом и собирать плоды и кору миробалана, чтобы дубить и окрашивать кожу. Это обещание немного успокоило Нараяна.

Дукхи и Ишвар пришли вместе с другими чамарами на ферму тхакура Премжи, откуда их отвели в поле, где лежал буйвол. На темную тушу взгромоздилась цапля и склевывала насекомых со шкуры. Когда подошли люди, она улетела. Тучи мух вились над животным.

– Он сдох? – спросил Дукхи.

– Конечно, сдох, – ответил слуга тхакура. – Ты что, думаешь, мы бросаем живую скотину? – Качая головой и бормоча что-то о глупости далитов[37], он ушел, оставив их делать работу.

Дукхи с друзьями поставили телегу прямо за буйволом и спустили к нему доску. Крепко держа его за ноги, они осторожно стали вкатывать буйвола на доску, поливая ее водой, чтобы туша легче скользила.

– Только взгляните! – кто-то крикнул. – Да он живой! Дышит!

– Послушай, Чхоту, не ори ты! – сказал Дукхи. – А то у нас отнимут буйвола. Он не шевелится, еще пара часов – и ему каюк.

Обливаясь потом и ворча, они продолжили работу под ругань Чхоту. «Вот чертов ублюдок, – поносил он тхакура. – Заставил нас надрываться. Насколько легче было бы убить буйвола, освежевать прямо здесь и разрубить на куски.

– Все правильно, – согласился Дукхи. – Но разве этот кусок дерьма из высшей касты разрешил бы такое? Ведь тогда была бы испорчена его земля.

– Все, что в нем есть от высшей касты, это его маленький плотоядный членик, – сказал Чхоту. – Им он каждую ночь потчует свою жену.

Мужчины посмеялись и вновь принялись за работу.

– А его каждую неделю видят в городе, – сказал кто-то. – Жрет там от пуза – кур, баранину, говядину, – что пожелает.

– Все они такие, – согласился Дукхи. – На людях – вегетарианцы, а потихоньку мясом лакомятся. Ну, давай, навались!

Ишвар внимательно прислушивался к разговору мужчин и старался в меру сил помогать, а те подбадривали мальчика: «Ну, теперь дело пойдет! Толкай, Ишвар, толкай! Сильнее толкай!»

Под шутки, брань и насмешки буйвол неожиданно ожил и перед тем, как испустить дух, поднял в последний раз голову. У мужчин вырвались удивленные крики, и они дружно отпрыгнули, страшась острых рогов. Но концом рога буйвол ткнул левую щеку Ишвара, оглушив мальчика. Тот рухнул на землю.

Дукхи схватил сына в охапку и побежал домой. Расстояние до хижины он преодолел одним махом. Укороченная послеполуденная тень двух прильнувших друг к другу тел неслась на одних ногах. Струившийся по лицу отца пот капал на сына. Ишвар пошевелился и слизнул языком соленый пот со своих губ. Дукхи вздохнул с облегчением – его ободрил этот признак жизни.

– О, Бог всемогущий! – вскричала Рупа при виде истекающего кровью сына. – Отец Ишвара, что сотворил ты с моим ребенком? Какая нужда заставила тебя взять его сегодня с собой? Он еще так мал. Мог бы еще подождать!

– Ему семь лет, – спокойно ответил Дукхи. – Меня отец брал с собой уже в пять.

– И что? Если б ты покалечился или убился в пять, ты поступил бы так и со своим сыном?

– Если б я убился в пять, никакого сына у меня бы не было, – сказал Дукхи еще спокойнее. Он вышел, чтоб нарвать целебных листьев, и мелко их нарубил, превратив почти в кашу. Потом ушел, чтобы вернуться на работу.

Рупа промыла рану и наложила сверху повязку, пропитанную темно-зеленой мазью. Женщина немного успокоилась, и ее злость на мужа улеглась. На руки детям она надела защитные амулеты, решив, что беду на Ишвара накликали жены брахманов.

А бездетные женщины тоже обрели веру: все возвращается на круги своя, рассудили они: мальчик из семьи неприкасаемых лишился хорошенького личика, стал уродом – так и должно быть.

Вечером Дукхи вернулся домой и сел в углу – туда, где обычно ел. Ишвар и Нараян прижались к нему, с удовольствием вдыхая запах биди, который на какое-то время перебивал зловоние от шкур, танина и внутренностей животных. Рупа раскатывала тесто для чапати[38], и от его запаха дети захотели есть.

Рана несколько дней гноилась, потом стала подсыхать, и вскоре оснований для беспокойства не стало. Но левая щека Ишвара навсегда осталась неподвижной. Отец, пытаясь шутить, говорил: «Бог захотел, чтобы мой сын плакал вдвое меньше остальных смертных».

Он предпочитал не думать о том, что и улыбаться Ишвар будет вдвое меньше.

В тот год, когда Ишвару исполнилось десять, а Нараяну восемь, шли сильные дожди. Дукхи по мере сил боролся с обстоятельствами, воруя солому, чтобы подлатать крышу. Луга оправились от засухи, и скот набирал вес. Дукхи тщетно дожидался падежа скота, чтобы заполучить шкуры.

Прекрасная погода продолжалась, обещая богатый урожай заминдарам, но на безземельных неприкасаемых это никак не отражалось. Во время сбора урожая работа появится, но до тех пор приходилось рассчитывать на милостыню или на редкую работенку по усмотрению хозяев.

После длительного простоя Дукхи с радостью согласился поработать у тхакура Премжи. Его отвели в заднюю часть дома, где мешок сухого красного перца чили дожидался, чтобы его перетерли в порошок. «Управишься к закату? – спросил его тхакур Премжи. – Или позвать кого-нибудь в помощь?»

Не желая ни с кем делиться более чем скромным заработком, Дукхи ответил: «Не беспокойтесь, тхакуржи, все будет сделано в срок». Наполнив массивную каменную ступу перцем, он взял один из трех длинных тяжелых пестиков, лежащих рядом, и стал толочь изо всех сил, часто улыбаясь тхакуру, который задержался, чтобы посмотреть, как пойдут дела.

Когда хозяин ушел, Дукхи умерил пыл. Прежний быстрый ритм можно удерживать, только если работают трое, передавая поочередно друг другу пестик. К обеду Дукхи истолок половину мешка и остановился, чтобы перекусить. Оглянувшись – не видит ли кто? – он засунул руку в ступку и посыпал чапати порошком чили. Ему повезло: тхакур как раз послал слугу за водой.

Несчастье случилось, когда день клонился к вечеру, и мешок уже почти опустел. Неожиданно, когда Дукхи двигал пестиком вверх-вниз, как весь день до этого, ступка треснула и раскололась пополам. Кусок камня упал на левую ступню Дукхи.

Жена тхакура видела все из кухонного окна.

– Муж мой! Скорей беги сюда! – завопила она. – Этот осел чамар расколотил нашу ступку!

Ее вопли разбудили тхакура Премжи, дремавшего под навесом с внуком на руках. Он передал спящего малыша служанке и побежал в заднюю часть дома. Дукхи валялся на полу, пытаясь забинтовать окровавленную ногу куском ткани, каким обычно обматывал голову наподобие тюрбана.

– Что ты натворил, дурья твоя башка! Разве для этого я тебя нанимал?

Дукхи поднял глаза.

– Простите, тхакуржи, но тут моей вины нет. Должно быть, в камне была трещина.

– Лгун! – Тхакур угрожающе поднял палку. – Расколотил ступку, а теперь еще и врешь прямо в лицо! Как могла она сама разбиться? Такая огромная ступа из прочного камня! Она ведь не стеклянная!

– Клянусь моими детьми, – взмолился Дукхи. – Я всего лишь толок чили – то, что делал весь день. Только взгляните, тхакуржи, мешок почти пустой, работа…

– А ну встань! Убирайся с моей земли! Никогда не хочу больше тебя видеть!

– Но, тхакуржи, работа…

Хозяин оттянул Дукхи палкой по спине.

– Вставай, говорю! И проваливай!

Дукхи с трудом поднялся на ноги и, хромая, попятился от занесенной палки.

– Тхакуржи, сжальтесь, я много дней без работы, я не…

Тхакур с криком набросился на него.

– Слушай, презренный пес! Ты разбил принадлежавшую мне вещь, и все же я отпускаю тебя. Не будь я таким мягкосердечным идиотом, передал бы тебя в руки полиции. А ну вон отсюда! – Говоря это, тхакур продолжал размахивать палкой.

Дукхи уклонялся от ударов, но не мог идти быстро из-за покалеченной ноги. И все же ему основательно перепало, пока он доковылял до калитки. Прихрамывая, Дукхи с трудом притащился домой, проклиная тхакура и все его семейство.

 

– Отвяжись! – сердито прошипел он, отмахиваясь от испуганных расспросов Рупы. Но жена не отставала и, вцепившись в него, просила разрешения осмотреть рану, и вот тогда он ударил ее. Злой и оскорбленный, он весь вечер молча просидел в хижине. Ишвар и Нараян очень испугались, они никогда не видели отца таким.

Через какое-то время Дукхи позволил Рупе очистить и забинтовать рану, съел еду, которую она принесла, но на вопросы по-прежнему не отвечал. «Тебе будет легче, если поделишься», – сказала жена.

Дукхи рассказал ей о случившемся только через два дня – горечь извергалась из него, как гной из раны. Когда он упустил коз, и его наказали, обидно не было: то была его вина, он заснул на работе. Но в этот раз все было иначе. Он усердно трудился весь день, а его избили палкой и ничего не заплатили. «И в довершение всего мне раздробило ногу, – закончил Дукхи. – Так бы и убил тхакура. Он подлый вор. Все они такие. Обращаются с нами как с животными. И так было всегда, еще во времена наших предков».

– Тс-с, – остановила его жена. – Нельзя мальчикам такое слышать. Тебе просто не повезло – ступка треснула, вот и все.

– Плевал я на эти рожи из высшего класса. Больше не буду вкалывать на них за гроши.

Как только нога зажила, Дукхи перестал работать в деревне. Он ушел из дома на рассвете и был в городе еще до полудня, добравшись туда на воловьих упряжках и грузовике. Найдя место на улице, где не было сапожников, он расположился на углу. Разложив полукругом металлические колодки, шило, молоток, гвозди, набойки и кусочки кожи, Дукхи сидел на тротуаре и ждал горожан, желающих починить обувь.

Туфли, мокасины, тапочки сменяли друг друга – разных фасонов и цветов. Это мелькание приводило Дукхи в замешательство. А что, если один из владельцев этой обуви остановится? Справится ли он? Сумеет ли починить? Ведь он имел дело с простыми сандалиями, а тут обувь сложнее.

Через некоторое время перед ним остановился клиент, скинул с правой ноги кожаную сандалию и показал на оторванный ремешок у большого пальца.

– За сколько починишь?

Дукхи взял сандалию и покрутил в руках.

– Две анны[39].

– Две анны? Ты в своем уме? Да я за эти деньги куплю новые.

– Нет, господин, никто не продаст вам новые сандалии за две анны.

В результате сторговались за одну анну. Дукхи поскоблил подошву и нашел прорезь, в которую вставлялся ремешок. Грязь отваливалась от подошвы большими плоскими корками. Дукхи не заметил разницы между деревенской грязью и городской – обе выглядели и пахли одинаково.

Дукхи вставил ремешки в прорези и для надежности заново прошил. Перед тем, как надеть сандалии, мужчина подергал их руками. Затем сделал несколько пробных шагов, покрутил туда-сюда носками, удовлетворенно хмыкнул и расплатился.

За шесть часов Дукхи обслужил пять клиентов – пора было возвращаться домой. На заработанные деньги он купил немного муки, три луковицы, четыре картофелины, два острых зеленых перца – и пустился в обратный путь. Движение было не таким плотным, как утром. Дукхи долго шел, прежде чем его подсадили. До деревни он добрался поздно вечером. Рупа и дети ждали его с беспокойством.

Прошло уже несколько дней работы Дукхи в городе, когда его заметил шедший по улице Ашраф, его приятель.

– А я и не знал, что ты сапожничаешь по соседству, – удивился он.

Мусульманин Ашраф работал портным. Они с Дукхи были одного возраста, и в тех редких случаях, когда Дукхи мог себе позволить заказать что-то для Рупы или детей, он обращался к нему: портные-хинди не шили для неприкасаемых.

Узнав о бедах, приключившихся с Дукхи в деревне, Ашраф спросил:

– А ты не хочешь попробовать себя в чем-то новом? Где будут больше платить?

– Ты о чем?

– Пойдем со мной.

Дукхи собрал свои принадлежности и последовал за Ашрафом. Они перешли железнодорожные пути и оказались в другой части города, у склада лесоматериалов. Там Дукхи познакомился с дядей Ашрафа, владельцем склада.

С тех пор для него всегда находилась там работа – нагружать и разгружать грузовики или помогать с доставкой. Дукхи намного больше нравилось поднимать и переносить грузы, ходить во весь рост, как остальные, а не сидеть скрючившись на мостовой, глядя на чужие ноги. Да и запах сырого дерева был не в пример лучше вони от заношенной обуви.

Однажды утром по дороге на склад Дукхи обратил внимание на особенно интенсивное движение. Воловья упряжка тонула в облаках пыли. Вознице часто приходилось съезжать в сторону, а один раз большой автобус чуть не столкнул телегу в канаву.

– Что происходит? – спросил Дукхи у возницы. – Куда все едут? – Тот пожал плечами, стараясь вывернуть телегу на дорогу. Вол заупрямился, и мужчинам пришлось соскочить и помочь животному.

Городские улицы были увешаны транспарантами и флагами. Дукхи услышал, что ждут кого-то из лидеров Индийского национального конгресса. Он дошел до мастерской Ашрафа и все тому рассказал. Друзья решили присоединиться к толпе.

Лидеры начали говорить речи. Они приехали распространять послание Махатмы[40], где говорилось о борьбе за свободу, за справедливость.

«Мы долгое время были рабами в собственной стране. Наступила пора бороться за свободу. Для этой борьбы нам не нужны ни ружья, ни мечи. Мы обойдемся без брани и ненависти. Вооруженные правдой и ахимсой[41] мы убедим англичан, что им пришло время уйти».

Толпа разразилась аплодисментами. Оратор продолжил: «Бесспорно, надо быть сильными, чтобы сбросить ярмо рабства. Никто не будет с этим спорить. И только истинно сильные люди используют в борьбе принципы правды и ненасилия. Но как стать сильными, если мы поражены болезнью? Сначала надо вылечить эту болезнь, разъедающую наше отечество.

Какую болезнь? – спросите вы. Братья и сестры, эта болезнь – само существование класса неприкасаемых, она лишает наших братьев достоинства и столетиями отравляет нас. Эту болезнь надо вытравить из нашего общества, наших сердец и сознания. Среди нас нет неприкасаемых – все мы дети одного бога. Вспомните слова Ганди: существование касты неприкасаемых отравляет индуизм, как капля мышьяка отравляет молоко».

Потом выступали другие ораторы, говорили о борьбе за свободу, о тех, кто томится в тюрьме за гражданское неповиновение, за отказ соблюдать несправедливые законы. Дукхи и Ашраф стояли до самого конца и слышали, как лидеры обратились к собравшимся с призывом изгнать кастовые предрассудки из своих мыслей, слов и действий: «Мы ездим с этим посланием по стране, призывая людей объединяться и выступать против порочной системы зла и нетерпимости».

Толпа принесла клятву верности заветам Махатмы, с энтузиазмом повторяя его слова. Митинг закончился.

– Интересно, стали бы наши деревенские заминдары хлопать, услышав речи, призывающие покончить с кастовой системой? – сказал Дукхи.

– Похлопали бы, конечно, а жили б по-старому, – отозвался Ашраф. – Чувство справедливости у них давно похитил дьявол – они ничего не видят и не чувствуют. Тебе надо уехать из деревни, перевози семью сюда.

– И где мы будем жить? Там, по крайней мере, у меня есть жилье. Да и мои предки всегда там жили. Разве я могу оставить эту землю? Негоже уезжать далеко от родного места. Тогда забудешь, кто ты есть.

– Это верно, – согласился Ашраф. – Тогда хотя бы присылай на какое-то время сыновей. Научатся здесь ремеслу.

– А кто им разрешит работать в нашей деревне?

Ашраф устал от пессимизма приятеля.

– Времена меняются. Слышал, что говорили на митинге? Присылай сыновей. Будут учиться портняжному делу у меня в мастерской.

На мгновение глаза Дукхи озарились надеждой.

– Нет, – все же ответил он. – Лучше оставаться на родной земле.

Урожай созрел, и Дукхи перестал ездить на склад. Его клятва держаться подальше от богачей понемногу ослабевала: дорога до города была длинная, а транспорт ненадежный. Он еще до рассвета уходил на полевые работы и возвращался поздним вечером с ноющей спиной и новостями из ближайших деревень, которые пропустил за последние месяцы.

Новости были похожи на те, что Дукхи слышал в детстве вечер за вечером, только имена были другие. Зиту побили камнями за то, что она шла не по своей стороне улицы, а по той, что предназначена для высшей касты. Забили не до смерти, а только до первой крови. Гамбхиру повезло меньше: ему залили уши расплавленным свинцом за то, что он осмелился находиться вблизи храма и мог слышать священные молитвы. Даярама, забывшего о договоренности вспахать поле одного землевладельца, заставили при всех съесть на деревенской площади экскременты этого хозяина. Дхирай хотел заранее договориться с пандитом Ганшямом о плате за рубку дров, чтоб не получить в конце дня несколько веточек, это разозлило пандита, он сказал, что Джирай травил его коров, и того повесили.

Дукхи трудился в поле, работы с кожей было мало, и сыновьям нечем было заняться. Чтобы они не бездельничали, Рупа посылала мальчиков собирать дрова на растопку. Иногда им попадались коровьи лепешки, забытые пастухами, но это случалось не часто: ценный продукт усердно собирали владельцы коров. Рупа не жгла кизяки, а обмазывала навозом вход в хижину. Когда навоз высыхал, становясь твердым и гладким, она какое-то время наслаждалась прочным, как терракота, порогом – так выглядели внутренние дворики у землевладельцев.

Несмотря на хозяйственные поручения, у мальчиков оставалось достаточно времени, чтобы сбегать на речку или поохотиться на диких кроликов. Они хорошо знали, что дозволялось или запрещалось касте, к которой они принадлежали. Инстинкт и обрывки разговоров старших установили в их сознании границы, прочные, как каменные стены. И все же мать тревожилась, как бы с ними не случилось беды. Она с нетерпением дожидалась конца обмолота и веяния, чтобы усадить сыновей за просеивание мякины ради случайных зерен.

Иногда братья околачивались утром около деревенской школы. Они слушали, как дети из высших каст повторяют алфавит и поют песенки о цветах, цифрах и сезонных дождях. Громкие детские голоса воробышками вылетали из окон. Позже, укрывшись среди деревьев у реки, мальчики пытались по памяти воспроизводить детские песенки.

Если любопытство заставляло Ишвара и Нараяна подходить так близко, что их замечал учитель, они мигом улепетывали. «Бездельники! Ни стыда, ни совести! – кричал учитель. – Вон отсюда, или я все кости вам переломаю!» Впрочем, братья здорово преуспели в слежке за школьным процессом и подползали к самым окнам, так что даже слышали скрип мела по грифельным доскам.

Мел и грифельные доски приводили их в восторг. Они страстно мечтали взять в руки белые палочки, начертить на доске разные закорючки, как делают другие дети, нарисовать хижины, коров, коз и цветы. Разве это не чудо, когда вещи возникают из ниоткуда?

Однажды утром, когда Ишвар и Нараян прятались в кустах, учеников вывели во двор перед школой для репетиции танца на празднике урожая. Небо было чистым, и с полей доносились звуки песни. В этом напеве слышалась боль натруженных спин, потрескавшейся на солнце кожи. Ишвар и Нараян старались распознать голос отца, но не сумели вычленить его из общего хора.

Школьники взялись за руки и образовали два концентрических круга, двигающихся в противоположных направлениях. Время от времени направление менялось. Появлялся повод для веселья: некоторые дети не успевали повернуться – возникала путаница.

Ишвар и Нараян какое-то время следили за танцем, а потом их осенило: школа-то сейчас пустая. Они проползли вокруг двора и, оказавшись позади дома, влезли в окно.

В одном углу аккуратными рядами стояла детская обувь, в другом, рядом с доской – коробки с завтраками. Запахи еды смешивались с запахом меловой крошки. Мальчики подошли к шкафу, где хранились грифельные доски и мел. Взяв и то и другое, они сели на пол, поджав ноги и положив доски на колени, как поступали другие дети. Но уверенности, что делать дальше, у них не было. Нараян следил за старшим братом.

 

Ишвар немного нервничал и нерешительно держал мел над доской, боясь сделать следующий шаг. Осторожно коснувшись доски, он провел линию, потом еще и еще. Одобрительно улыбнулся Нараяну – все оказалось легко!

Теперь Нараян дрожащими от волнения пальцами провел белую линию и с гордостью продемонстрировал свое достижение. Осмелев, они пошли дальше, и теперь рисовали не только прямые линии, но и петли, завитки и закорючки самых разных форм и размеров, и останавливались, только чтобы полюбоваться и восхититься той легкостью, с которой все это создают, а потом стирали начерченное рукой и рисовали новое. Их смешили испачканные мелом ладони и пальцы, с их помощью можно было рисовать забавные толстые линии, похожие на символы брахманов.

Братья вернулись к шкафу, чтобы исследовать остальное содержимое – ролики с алфавитом, книжки с картинками. Во власти запретного удовольствия они не услышали ни того, что танцы во дворе прекратились, ни того, что сзади незаметно подкрался учитель. Ухватив мальчиков за уши, он протащил их через класс.

– Чамарово отродье! До того расхрабрились, что в школу пролезли! – Учитель выкручивал им уши, пока братья не завизжали от боли и не разразились рыданиями. Ученики от страха сбились в кучку.

– Так вот чему вас учат родители? Осквернять учебные пособия? Отвечайте! Этому учат? – Он отпустил уши мальчиков, только чтобы влепить им подзатыльники, и снова вцепился в уши.

Ишвар произнес с рыданиями:

– Нет, господин, не учат.

– Тогда почему вы здесь?

– Мы только хотели посмотреть…

– Хотели посмотреть! Что ж, сейчас я вам покажу! Покажу, на что годятся мои руки! – Не выпуская Нараяна, он влепил Ишвару шесть быстрых пощечин, а затем отвесил столько же брату. – А что это на ваших лбах, бесстыдники? Какое богохульство! – Он поочередно ударил их снова, и на этот раз рука его кровоточила.

– Ну-ка, принеси из шкафа трость, – попросил учитель девочку. – А вы двое спустите штаны. Когда я закончу, ни один из вас, неприкасаемых сосунков, никогда не осмелится дотронуться до вещей, не имеющих к вам отношения.

Трость принесли, и учитель попросил четырех старших учеников прижать нарушителей к полу и удерживать за руки и за ноги. Он наносил мальчикам удары поочередно. Всякий раз, когда трость касалась голых ягодиц, стоящие тут же ученики вздрагивали от страха. Один маленький мальчик заплакал.

Когда каждый из братьев получил по дюжине ударов, учитель прекратил экзекуцию.

– Это будет вам уроком, – сказал он задыхаясь. – А теперь убирайтесь, и чтобы я никогда больше не видел ваших чумазых рож.

Ишвар и Нараян бросились наутек со спущенными штанами, они спотыкались и падали. Остальные дети не упустили возможность повеселиться и радовались перепавшему им отдыху.

Дукхи до вечера не знал о наказании своих детей. Он мрачно попросил Рупу отложить жарку чапати.

– Почему? – встревоженно спросила она. – Ты не голоден после целого дня работы в поле? И куда это вы все собрались?

– К пандиту Лалураму. Он должен в этом разобраться.

– Не спеши, – взмолилась Рупа. – Не тревожь такого важного человека в обеденное время. – Но Дукхи только смыл с рук дневную пыль и ушел.

Пандит Лалурам был не просто брахман, а читпаван-брахман, чей род восходит к наичистейшим из чистых, к хранителям Священного знания. Он не был главой деревни или правительственным чиновником, но все почитали его за седины, за справедливость и за Священное знание, заключенное в его большом, словно отполированном черепе. Разные споры – из-за земли, воды или скота – выносились на его суд. Он также рассматривал семейные ссоры из-за строптивых невесток, упрямых жен и погуливающих мужей. Благодаря его безупречной репутации, все уходили от него удовлетворенные: у жертвы складывалась иллюзия, что справедливость восторжествовала; обидчику ничто не мешало вести прежний образ жизни, а пандит Лалурам за свои труды получал от обеих сторон подарки – ткани, зерно, фрукты и сладости.

У ученого пандита была также репутация хранителя общинного согласия. Так, например, во время периодически вспыхивающих протестов против мусульман, убивающих коров, пандит Лалурам убеждал своих единоверцев, что индусам не пристало осуждать мусульман. Согласно их религии, мусульманин (вот бедняга!) должен содержать четырех жен, поэтому ему необходимо есть мясо, иначе не хватит сил всех их ублажать. Плотоядный он по необходимости, а не из особой любви к говядине или из желания насолить индусам. Поэтому его стоит пожалеть и не препятствовать в исполнении религиозных предписаний.

При такой безукоризненной биографии у пандита Лалурама было много сторонников. «Он такой честный и справедливый, – говорили они, – что даже неприкасаемый найдет у него защиту». То, что ни один неприкасаемый не засвидетельствовал подобного факта, значения не имело. Кто-то смутно вспоминал, что когда-то один землевладелец забил до смерти бхунгхи за то, что тот немного задержался и приехал на тележке после восхода солнца забрать хозяйские фекалии. И тогда пандит Лалурам постановил – а может, то был его отец или даже дед – словом, кто-то постановил, что преступление действительно серьезное, но не настолько, чтобы убивать провинившегося, так что землевладелец в качестве компенсации должен обеспечивать едой, кровом и одеждой жену и детей убитого в течение шести лет. Или шести месяцев? А может, шести недель?

Полагаясь на эту легендарную репутацию пандита Лалурама, Дукхи сел у его ног и рассказал, как жестоко избили Ишвара и Нараяна. Ученый муж отдыхал в кресле после обеда и во время рассказа несколько раз громко рыгнул. Дукхи каждый раз вежливо останавливался, а пандит бормотал при этом: «Рама Всемогущий», как бы благодаря высшие силы за то, что его пищеварительный тракт работает так энергично.

– Как он избивал моих сыновей! Видели бы вы их распухшие лица, пандитжи, – рассказывал Дукхи. – А ягодицы… Кажется, что свирепый тигр рвал их когтями.

– Бедные детки, – посочувствовал пандит Лалурам. Он встал и подошел к полке. – Помажь этой мазью больные места. Станет легче.

Дукхи поклонился.

– Спасибо, пандитжи, вы очень добры. – Сняв с головы повязку, он завернул в нее жестяную коробочку. – Пандитжи, не так давно меня крепко избил тхакур Премжи, хотя никакой вины на мне не было. Но я не пошел с жалобой к вам. Мне не хотелось вас тревожить.

Пандит Лалурам удивленно вздернул брови и почесал большой палец ноги. Кивая головой, он скатал катышки из пота и грязи и стряхнул их с пальцев.

– Тогда я страдал молча, – сказал Дукхи. – Я побеспокоил вас только из-за детей. Они не должны безвинно мучиться.

По-прежнему храня молчание, пандит Лалурам понюхал пальцы, которыми тер большой палец, и, откинувшись в кресле, пукнул. Дукхи отпрянул, как бы открывая свободный путь для газов брахмана, и про себя подумал: «Интересно, какое наказание ожидает того, кто посмеет воспрепятствовать этому потоку».

– Они всего лишь дети, – умоляюще произнес он. – И не делали ничего плохого. – Дукхи помолчал, ожидая ответа. – Ничего плохого не делали, пандитжи, – повторил он, надеясь, что ученый муж, по крайней мере, согласится с ним. – Этого учителя надо наказать.

Пандит Лалурам тяжело вздохнул. Склонившись, он густо высморкался на сухую землю. Упав, слизь подняла крошечное облачко пыли. Пандит вытер нос и опять вздохнул.

– Дукхи Мочи, ты хороший, работящий человек. Я давно тебя знаю. Ты всегда старался исполнить свой долг – не так ли? – согласно предписаниям твоей касты?

Дукхи кивнул.

– И это мудро, – одобрительно произнес пандит Лалурам, – потому что такой путь ведет к счастью. Иначе в мире воцарится хаос. Ты знаешь, что в обществе есть четыре касты: брахманы, кшатрии, вайшьи и шудры. Каждый принадлежит к одной из них, и смешиваться они не могут. Ведь так?

Дукхи снова кивнул, пряча нетерпение. Не для того он пришел, чтобы слушать лекцию о кастовой системе.

– Ты, чамар, выполняешь свой дхармический долг по отношению к семье и обществу, но и учитель должен выполнять свой. Ты ведь не станешь этого отрицать?

Дукхи согласно кивнул.

– Наказание твоих сыновей за их провинность – часть его учительского долга. У него не было выбора. Ты понимаешь?

– Да, пандитжи, наказание иногда необходимо. Но такое ужасное избиение?

– Проступок тоже ужасный, они…

– Они просто дети, и, как все дети, любопытные…

Пандит закатил глаза – как это его осмелились перебить? – и поднял вверх указательный палец правой руки, призывая Дукхи к молчанию.

– Что сделать, чтобы ты понял? Для этого тебе недостает знаний. – Терпеливое сочувствие в его голосе сменилось суровостью. – Твои дети вошли в класс. Своим присутствием они осквернили место. Трогали учебные пособия. Испортили грифельные доски и мел, которыми пользуются дети из высших каст. Тебе повезло, что в этом шкафу не было священных книг, вроде «Бхагавад-гиты». Тогда наказание было бы более суровым.

Когда Дукхи на прощанье дотронулся до сандалий пандита Лалурама, он выглядел спокойным.

– Я все понял, пандитжи, спасибо за разъяснение. Я так счастлив, что вы, читпаван-брахман, потратили свое драгоценное время на такого невежественного чамара, как я.

Пандит Лалурам рассеянно поднял в знак прощания руку. В нем зародилось легкое сомнение: что это было – лесть или оскорбление? Но тут новый приступ отрыжки с урчанием вырвался наружу, вытеснив сомнения и приведя его разум и пищеварение в равновесие.

По дороге домой, Дукхи увидел своих друзей, они покуривали, устроившись под деревом у реки.

– Эй, Дукхи, так поздно и в той части деревни?

– Ходил к читпаван-брахману, – ответил Дукхи и описал свой визит во всех подробностях. – Надутый Обжора – вот как его надо называть.

Мужчины радостно загоготали, а Чхоту согласился, что Надутый Обжора звучит гораздо лучше.

– И как в него столько влезает – ведь он съедает фунт топленого масла и два фунта конфет за каждой едой?

– Он дал мне мазь для детей, – сказал Дукхи. Мужчины пустили жестянку по кругу, разглядывали мазь, принюхивались.

36В родном городе Кришны, где правил его дядя, маленькие дети были лишены молочных продуктов; все молоко забирал королевский двор. Кришна и его друзья стали воровать простоквашу и масло, чтобы накормить детей.
37Далиты – общее название неприкасаемых.
38Чапати – тонкие блины из пресного теста.
39Анна – индийская монета, одна шестнадцатая рупии.
40Махатма – обычно это уважительное обращение в Индии к особо почитаемому за мудрость и праведность человеку, в данном случае имеется в виду Махатма Ганди (1869–1948).
41Ахимса – принцип ненасилия в индийской философии.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44 
Рейтинг@Mail.ru