Роберт Силверберг
Умирая в себе. Книга черепов

Глава 14

Яхья Лумумба

Гуманитарный 2А, д-р Катц

10 ноября 1976 года

Тема Электры у Эсхила, Софокла и Еврипида

Сравнение того, как используется миф об Электре у Эсхила, Софокла и Еврипида, позволяет изучать на конкретном примере различные методы развития действия. «Хоэфоры» Эсхила, «Электра» как Софокла, так и Еврипида во многом схожи между собой. Орест, изгнанный сын убитого Агамемнона, возвращается в родные Микены, где встречает свою сестру Электру. Она убеждает его отомстить за гибель отца, убив Клитемнестру и Эгисфа, которые умертвили Агамемнона после возвращения царя из-под Трои. Однако трактовка в общем одного и того же сюжета оказывается у трех драматургов различной.

Эсхил, в отличие от более поздних авторов, берет за основу этические и религиозные мотивы преступления Ореста. Характеристики персонажей и их поступков просты до смешного, и неспроста вдумчивый Еврипид в своей «Электре» потешается над Эсхилом в сцене узнавания. В драме Эсхила Орест появляется в сопровождении своего друга Пилада и в качестве жертвы кладет на могилу Агамемнона прядь своих волос. Потом они уходят, а к гробнице приближается скорбящая Электра. Она замечает прядь волос, узнает их, говорит, что «они похожи на волосы ее брата», и решает, что Орест прислал их сюда, чтобы выразить свою скорбь. Затем Орест появляется снова и открывается Электре. Именно это неправдоподобное узнавание и пародирует Еврипид.

Далее Орест сообщает, что его послал оракул Аполлона, чтобы он отомстил за убийство Агамемнона. Возвышенной речью, которая изобилует длиннотами, Электра укрепляет решимость Ореста, и тот тут же отправляется убивать Клитемнестру и Эгисфа. Он проникает обманом во дворец, сказав, будто является посланцем далекого Фокия и принес весть о смерти Ореста. Войдя внутрь, он немедля приканчивает Эгисфа, а затем обличает мать в измене и поражает и ее тоже.

Драма заканчивается явлением Оресту, обезумевшему от терзаний, фурий, которые преследуют его. Он ищет убежища в храме Аполлона. В «Эвменидах» – мистико-аллегорическом продолжении трагедии – Оресту отпускается его грех.

Иными словами, Эсхила не слишком заботит правдоподобие действия. В своей трилогии «Орестея» он преследовал цели теологического порядка: показать деяния богов, наложивших на целый род проклятие, которое порождено убийством и приводит к нему же. Его философия проста: «Зевс единый указует истинный путь познания: он правит людьми, а те должны черпать мудрость из своих горестей». Эсхил приносит в жертву драматургическую технику или, по меньшей мере, отводит ей второстепенное место, сосредоточив внимание на религиозных и психологических аспектах матереубийства.

«Электра» Еврипида, в сущности, полярно противоположна по замыслу трагедии Эсхила. Еврипид толкует сюжет иначе, углубленнее и многозначнее. Электра и Орест у Еврипида гораздо рельефнее. Электра – полубезумная женщина, изгнанная из дворца; ее выдали замуж за крестьянина, и она жаждет отомстить. Орест – трус, проскользнувший в Микены окольными путями, подло разит в спину Эгисфа, хитрой уловкой обрекает на смерть Клитемнестру. Еврипид озабочен драматической достоверностью, тогда как Эсхил к ней совершенно равнодушен. Электра узнает Ореста не по волосам и не по размеру ноги, а, скорее, по…

О боже! Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Смерть моя. Это вообще не дело, мать его так. Разве мог Яхья Лумумба написать такую чушь? Лажа, откровенная лажа, от начала до конца. С какой стати Яхье Лумумбе сдавать это дерьмо о греческой трагедии? С какой стати мне пыхтеть за него? Что он Гекубе, что ему Гекуба, почему он должен плакать о ней? Рву все и начинаю заново. Я напишу сочинение на джазовом; парень, я напишу на «дынном» негритянском. Боже, помоги мне думать по-черному. Но я не могу. Не могу. Мне хочется все бросить. По-моему, у меня жар. Постой, может, глотнуть для бодрости? М-да! Попробуй снова. Вложи-ка больше души, парень! Ты, чертов жидовский ублюдок, душу вложи, слышишь? О’кей. Поехали. Значит так, жил да был этот тип Агамемнон, он был лихой мужик, слышишь ты, он был Человек, но они его подловили. Его старая курва Клитемнестра, она трахалась с цыплячьим недомерком Эгисфом и однажды сказала: «Малыш, давай-ка мы с тобой сделаем из Агги пустое место, и тогда ты станешь королем. Ты и я, король-королева. Раз-два – и все пойдет по-старому». Агги тем временем болтался в Наме, где заправлял всеми делами, а потом двинул домой, чтобы П и П – то бишь пожрать и поспать. И прежде чем он сообразил, что к чему, его пришили, ну, зарезали, и с ним все. А эта психованная Электра, дочка старого Агги – допер? – она совсем рехнулась, когда ее папаша сыграл в ящик, и говорит своему братцу, – того Орестом кликали, ну и говорит ему: «Слушай, Орест, я хочу, чтобы ты уделал этих двух скотов, поквитался с ними за папочку». А Орест, когда началась вся эта заварушка, шлялся незнамо где и знать не знал, что у них тут творится.

Да, вот так-то, парень. Дошло до тебя? А теперь давай объясняй, к чему Еврипиду «бог из машины» и каково катарсическое воздействие реалистической техники Софокла. Валяй-валяй. О, какой же ты поц, Селиг! Какой жалкий поц»!

Глава 15

Я пытался относиться к Джудит добрее, старался быть хорошим и любящим братом, но от ненависти мне было никуда не деться. Я говорил себе: «Она моя маленькая сестричка, мой единственный сиблинг, я должен ее любить». Но принудить к любви нельзя. Благие намерения так и останутся намерениями. Кроме того, они были не такими уж благими. Я с самого начала видел в Джудит соперника. Я был первенцем, рождался в муках, из неправильного положения, и предполагалось, что я – пуп Вселенной. Таковы были условия моего контракта с Богом: я должен страдать, потому что я особенный, ни на кого не похожий, однако за это вся Вселенная должна обращаться вокруг меня. Девочка, которую взяли в дом, была всего лишь терапевтическим средством, предназначенным для того, чтобы облегчить мне отношения с человечеством. Ей ни в коем случае не полагалось становиться самостоятельной личностью, ей запрещалось иметь личные потребности или отнимать у меня родительскую любовь. Она должна была стать не более чем вещью, предметом обстановки. Разумеется, ничему такому я не поверил. Не забывайте, когда ее взяли в дом, мне было уже десять лет. А десятилетний ребенок все прекрасно понимает. Я знал, что мои родители больше не чувствуют себя обязанными заботиться лишь о своем загадочном, столь не по годам развитом сыночке. Быстро и с огромным облегчением они перенесли внимание и любовь – в особенности любовь – на глупенького, неполноценного младенца. Она заняла мое место. Я стал им не нужен. Естественно, кто бы не возмутился? Так стоит ли попрекать меня тем, что я пытался убить Джудит еще в колыбельке? И неудивительно, что она не испытывала ко мне даже подобия теплых чувств. Ненависть началась с меня. С меня, Джуд, с меня, с меня, с меня! Ты могла бы погасить ее любовью, но не захотела.

Однажды в субботу, в мае 1961-го, я заглянул к родителям. В те годы я навещал их нечасто, хотя проживал поблизости, всего в двадцати минутах езды на метро. Я предпочитал обитать за пределами семейного круга, независимо, вдалеке, и не чувствовал никакого желания вернуться. Кроме того, я корил родителей за те чертовы гены, которыми они меня наградили. А потом у них жила Джудит, откровенно презирающая меня. Зачем было лишний раз бередить душу? Так что я не появлялся в отчем доме неделями и месяцами, избегал его до тех пор, пока материнские звонки не переполняли чашу моего терпения и нежелание не отступало перед осознанием своей вины. Я был доволен, узнав по приходе, что Джудит еще в постели. В три часа дня? «Ну, она ведь гуляла допоздна», – сказала мать. Джудит было шестнадцать. Я представил себе, как она идет на баскетбольный матч школьных команд с каким-нибудь тощим и прыщавым юнцом, а потом обпивается молочными коктейлями. Спи, сестрица, спи крепко и без пробуждения. Конечно, ее отсутствие оставило меня наедине с печальными родителями. Кроткая и бледная мать, утомленный и разочарованный отец. Всю свою жизнь я наблюдал за тем, как они словно становятся все меньше и меньше, а сейчас сделались совсем крохотными. Пожалуй, еще чуть-чуть – и они исчезнут окончательно.

Здесь я никогда не жил. Многие годы Пол и Марта снимали трехкомнатную квартиру, просто потому, что мы с Джудит не могли спать в одной комнате. Но как только я поступил в колледж и снял комнату близ кампуса, родители подыскали квартиру поменьше, гораздо более дешевую. Их спальня располагалась справа от передней, спальня Джудит – слева, за длинным коридором и кухней, а посредине помещалась гостиная, где сиживал, подремывая и листая «Таймс», мой отец. В последнее время он не читал ничего, кроме газет, хотя прежде ум его был куда активнее. От него исходила мутно-серая эманация усталости. Впервые в жизни он начал прилично зарабатывать и мог бы закончить свой век в сравнительном благоденствии, но успел приучить себя к психологии нищего: бедный Пол, жалкий неудачник, ты заслуживаешь куда большего. Он переворачивал страницы, а я читал газету его глазами. «ВЧЕРА АЛАН ШЕПАРД СОВЕРШИЛ ЭПОХАЛЬНЫЙ СУБОРБИТАЛЬНЫЙ ПОЛЕТ». «США ЗАБРОСИЛИ ЧЕЛОВЕКА НА 115 МИЛЬ В КОСМОС!» – кричали заголовки. «ШЕПАРД УПРАВЛЯЕТ КАПСУЛОЙ, РАПОРТУЕТ ПО РАДИО. ПОЛЕТ ДЛИТСЯ 15 МИНУТ».

Я попробовал заговорить с отцом:

– Что ты об этом думаешь? Ты слышал радио?

Он пожал плечами:

– По-моему, ерунда. Безумие. Пустая трата времени и денег.

«КОРОЛЕВА ЕЛИЗАВЕТА ПОСЕТИЛА ПАПУ В ВАТИКАНЕ» (Толстый папа Иоанн выглядел на снимке как раскормленный кролик.) «ЛИНДОН ДЖОНСОН ОБСУДИТ С АЗИАТСКИМИ ЛИДЕРАМИ ВОЗМОЖНОСТЬ ВОЕННОЙ ПОМОЩИ». Взгляд отца скользил от заголовка к заголовку.»ПОДДЕРЖИТЕ ПРОСЬБУ ГОЛДБЕРГА О РАКЕТАХ. КЕННЕДИ ПОДПИСАЛ БИЛЛЬ О МИНИМАЛЬНОЙ ЗАРПЛАТЕ». Ничто не откладывалось в памяти отца, даже такая фраза, как «КЕННЕДИ ИЗЫСКИВАЕТ ВОЗМОЖНОСТИ УРЕЗАТЬ ПОДОХОДНЫЙ НАЛОГ». На какое-то мгновение он задержался на спортивном разделе: «ГРЯЗЬ ВЫВОДИТ КЭРРИ БЭКА В ФАВОРИТЫ 87-го ДЕРБИ В КЕНТУККИ». «ЯНКИ» ПРОТИВ «АНГЕЛОВ» В СЕРИИ ИЗ ТРЕХ МАТЧЕЙ НА ПОБЕРЕЖЬЕ. 21 ТЫСЯЧА ЗРИТЕЛЕЙ».

– Как ты думаешь, кто победит на скачках? – спросил я.

Он покачал головой:

– Что я понимаю в лошадях?

И я понял, что он уже мертв, хотя его сердце будет биться еще лет десять. Он перестал воспринимать мир, он проиграл свою игру.

Я оставил отца в мрачной задумчивости и завел вежливый разговор с матерью. В своем читательском клубе они обсуждали «Убить пересмешника», и мать хотела узнать, читал ли я эту книгу. Нет? Чем же я занимаюсь в свободное время? Хожу ли я в кино? Что там показывают? «Приключение», – сказал я. «Французский?» – спросила она. «Нет, итальянский». Она попросила пересказать содержание, внимательно слушала, ей было интересно, но поняла она далеко не все. «С кем ты гуляешь? – спросила она. – Встречаешься ли с хорошими девушками?» Ее сын – холостяк! 26 лет и еще даже не обручен! Я уклонился от утомительного объяснения с искусством, приобретенным долгой практикой. Извини, Марта. От меня ты внуков не дождешься. Ты получишь их от Джудит, и ждать тебе долго не придется.

– Мне надо поджарить цыпленка, – сказала мать и ушла. Я посидел некоторое время с отцом, а потом направился в туалет, что находился возле комнаты Джудит. Увидев, что дверь была приоткрыта, я заглянул внутрь. Свет не горел, шторы были опущены, но я коснулся мозга сестры, и оказалось, что она не спит и собирается вставать. Что ж, Дэвид, прояви дружелюбие, от тебя не убудет. Я легонько постучал в дверь:

– Привет! Ничего, если я войду?

Она сидела в кровати. Из-под белого купального халата виднелась темно-синяя пижама. Джудит зевнула, потянулась. Лицо ее, обычно такое твердое, распухло от продолжительного сна. Вопреки привычке я сразу заглянул в ее мозг и узрел там нечто новое, неожиданное – эротическую инаугурацию моей сестры, произошедшую сегодня ночью. Я увидел все: возню в автомобиле, растущее возбуждение, внезапное осознание того, что дело заходит дальше уже знакомых ласк; вот обнажилось лоно, ах, как неудобно лежать, копошение с презервативом, моментальный переход от категорического сопротивления к полному согласию, торопливые и неловкие пальцы, терзающие девственную щель, осторожные и неуклюжие движения, удивление от открытия, что проникновение происходит без боли, слияние, быстрый мальчишеский взрыв, путаные последствия, смятение, смущение и разочарование от того, что все кончилось, а она осталась неудовлетворенной. Возвращение – в молчании, со стыдом на лицах. Бесшумное прокрадывание к себе в комнату, успокоив мимоходом еще не заснувших родителей. Поздний ночной душ. Мытье, проверка протараненной, слегка опухшей вульвы. Тяжелый сон с частыми перерывами. Долгое пробуждение, постепенное понимание. Она довольна, что стала женщиной, чувствует облегчение – и испуг. Нежелание вставать, встречать новый день, смотреть в глаза Марте и Полу. Джудит, твой секрет мне известен.

– Как поживаешь? – спрашиваю я.

Вынужденная притворяться, она бормочет:

– Не выспалась. Поздно пришла. А ты почему здесь?

– Да так, зашел проведать семью.

– Очень мило с твоей стороны.

– Не по-дружески, Джуди. Или я тебе настолько отвратителен?

– Зачем ты дразнишь меня, Дэви?

– Но я же сказал: стараюсь быть общительным. Ты моя единственная сестра, другой нет и не будет, вот я и решил с тобой поздороваться.

– Считай, что я тебе ответила.

– Ты могла бы рассказать, как живешь. Мы ведь давно не виделись.

– Тебя это интересует?

– Если бы не интересовало, не спрашивал бы.

– Ну да, – сказала она. – Тебе наплевать на меня и мои дела, наплевать на все и всех, кроме Дэвида Селига, так что не строй из себя паиньку. Тебе это не идет.

– Эй, постой! Давай повременим с дуэлью, сестренка. С какой стати ты думаешь, что…

– А ты вспомнил обо мне хотя бы раз за неделю? Я для тебя только мебель. Сестреночка – маленькая дурочка. Ребеночек. Помеха. Ты когда-нибудь разговаривал со мной вообще? О чем бы то ни было? Ты знаешь, в какой школе я учусь? Я для тебя совершенно посторонний человек.

– Что ты? Ничуть.

– Какого черта? А что ты знаешь обо мне?

– Целую кучу.

– Например?

– Оставь, Джуди.

– Нет, погоди. Что ты знаешь обо мне? Ну?

– Например? Ладно. Например, я знаю, что тебя сегодня ночью лишили девственности.

Удивление было взаимным. Я раскрыл рот, не веря, что позволил себе произнести эти слова, а Джудит вздрогнула, словно ее током ударило, вся напряглась, отшатнулась, глаза ее засверкали.

– Что? Что ты сказал, Дэви?

– Ты слышала.

– Слышала, но подумала, что мне приснилось. Повтори-ка.

– Нет!

– Почему нет?

– Оставь меня в покое, Джуди.

– Кто тебе сказал?

– Джуди, пожалуйста…

– Кто тебе сказал?

– Никто, – пробормотал я.

На ее лице появилась торжествующая улыбка.

– Ты сам об этом узнал. Я верю. Честно, я верю тебе. Тебе никто не говорил, ты взял это прямо из моей головы, правда, Дэви?

– Лучше бы я не заходил к тебе.

– Ну, признайся. Почему ты не хочешь признаться? Ты же читаешь мысли, Дэвид. Ты – как цирковой уродец. Я давно подозревала это. Все твои предчувствия, когда ты всякий раз оказываешься прав, смущаешься и не можешь объяснить, каким образом, – они отсюда. Ты уверяешь, что тебе просто везет. Ну да, везет, как же! Но я-то догадалась, откуда ты все выкалываешь. «Эта сволочь читает у меня в голове», – сказала я себе, – и сама себе не поверила. Это же безумие, так не бывает, такое невозможно. А на самом деле – правда. Ничего ты не угадываешь, а подсматриваешь. Мы все для тебя открыты, и ты читаешь в нас, как в книгах. Шпионишь. Разве не так?

Я услышал позади какой-то звук и испуганно шарахнулся от двери. Но оказалось, что это всего лишь Марта; она просунула голову в дверь и неопределенно, заспанно улыбнулась:

– Доброе утро, Джудит. Или я должна сказать «добрый день»? Хорошо поговорили, детки? Не забудь про завтрак, Джуди, – и поплыла дальше.

– Почему же ты не рассказал ей? – накинулась на меня Джудит. – Почему не описал: с кем я была, что делала, что чувствовала?

– Прекрати!

– Ты не ответил на мой вопрос. Есть у тебя эта колдовская сила? Есть? Есть?

– Да.

– И ты тайно шпионил всю свою жизнь?

– Да, да!

– Я знала это. Знала все время. Теперь понятно, почему я всегда чувствовала себя словно вывалянной в грязи, когда ты вертелся рядом. У меня было такое ощущение, будто все, что я делаю, напечатают в завтрашних газетах. Я никогда не оставалась одна, даже заперевшись в ванной. Мне всегда казалось, что за мной подглядывают. – Она вздрогнула. – Надеюсь, я никогда больше не увижу тебя, Дэви. Теперь я знаю, кто ты такой. Жаль, что я не раскусила тебя раньше. Учти, если я поймаю тебя, если почувствую, что ты роешься у меня в голове, то оторву тебе яйца. Усвоил? Оторву, можешь не сомневаться. Давай мотай отсюда, дай мне одеться.

Я попятился к выходу. В ванной я схватился за холодную раковину, подтянулся ближе к зеркалу, чтобы рассмотреть свое пылающее лицо. Вид у меня был ошеломленный и озадаченный. Казалось, на моем лбу отпечатана строка: «Я знаю, что тебя лишили девственности сегодня ночью». Кто тянул меня за язык? Случайность? Или эти слова сорвались с губ, потому что Джудит вывела меня из себя? До сих пор я не позволял себе такой откровенности. Фрейд утверждает, что случайностей не бывает, как не бывает и обмолвок. Все говорится намеренно, на сознательном или на подсознательном уровне. Я сказал то, что сказал, потому что хотел, чтобы Джудит знала правду обо мне. Но зачем? Почему я открылся именно ей? Да, Найквисту я уже признался, но там риска не было. А все остальные пребывали в неведении. Ваши грандиозные усилия пошли прахом, а, мисс Мюллер? Что ж, теперь Джудит знает. Я дал ей в руки оружие, которое способно меня погубить.

Я дал ей в руки оружие. Как странно, что она никогда не пыталась им воспользоваться.

Глава 16

Найквист сказал: «Главная ваша беда, Селиг, в том, что вы глубоко религиозный человек, хотя и не верите в Бога». Найквист всегда говорил подобные вещи, и Селиг не знал, то ли это всерьез, то ли просто игра слов. И умение проникать в чужие души тут не помогало: Найквист был слишком хитер, изворотлив, как змея.

Во избежание осложнений Селиг промолчал. Он стоял спиной к Найквисту, лицом к окну. Падал снег. Улица была засыпана полностью, даже муниципальные бульдозеры не могли пробиться сквозь заносы, и город словно опустел. Сильный ветер налетал порывами. Припаркованные машины были укрыты белыми покрывалами. Немногочисленные дворники многоквартирных домов мужественно разгребали сугробы. Снег шел вот уже третий день. Он покорил весь северо-восток. Он падал на развратные города, на бесплодные пригороды, чуть к западу мягко опускался на Аппалачи, а восточнее молча тонул в мятущихся темных волнах Атлантики. Жизнь в Нью-Йорке замерла. Закрылось все: конторы, школы, концертные залы, театры. Железные дороги не работали, автострады были заблокированы, аэропорты бездействовали. В «Мэдисон-сквер-гарден» отменили баскетбольный матч. Селиг не мог пойти на работу и пережидал снегопад в квартире Найквиста, проводя с ним чересчур много времени. Общество приятеля начало его угнетать. То, что прежде казалось в Найквисте забавным и милым, теперь выглядело грубым и жестоким. Чрезвычайная самоуверенность воспринималась как нахальство. Случайные проникновения в мозг Селига, которые раньше представлялись проявлением дружелюбия, скорее были сознательной агрессией. Привычка повторять вслух то, что Селиг думал про себя, раздражала донельзя, но сдержать бесцеремонного дружка не было ни малейшей возможности. Вот и сейчас он извлек из его головы очередную мысль и продекламировал ее почти издевательским тоном:

– Ах, как красиво! «Душа его медленно замирала под шелест заметающего Вселенную снегопада, а снег все падал, как бы приближая конец всего живого и мертвого». Мне очень нравится. Откуда это, Дэвид?

– Джеймс Джойс, – ответил Селиг неохотно. – «Мертвые», из «Дублинцев». – Но я же вчера просил тебя не лезть ко мне.

– Я завидую широте твоих познаний, Дэвид. Мне нравится заимствовать у тебя цитаты.

– Великолепно. А также постоянно повторять их мне?

Найквист, энергично жестикулировавший за спиной Селига, примиряюще выставил вперед ладони.

– Извини, я забыл, что ты не любишь этого.

– Том, ты ничего не забываешь. Ты ничего не делаешь случайно. – Затем, досадуя на себя, он прибавил: – Боже, сколько же он может сыпать!

– Идет и идет, – сказал Найквист. – И не намерен прекращаться. Чем же мы сегодня займемся?

– Тем же, чем вчера и позавчера. Будем сидеть у окна, смотреть на снежные хлопья, слушать пластинки и потихонечку киснуть.

– А как насчет постели?

– Не думаю, что ты в моем вкусе, – поморщился Селиг.

Найквист усмехнулся:

– Шутник. Я имел в виду парочку девиц, из тех, что обитают в этом сарае, пригласить их на вечеринку. Как ты думаешь, найдутся здесь такие?

– Можно поискать. – Селиг пожал плечами. – А бурбон у нас есть?

– Раздобудем, – сказал Найквист.

Он вынул бутылку. Двигался он со странной медлительностью, как бы в непомерно густой атмосфере, состоящей из ртути или иных ядовитых паров. Селиг никогда не видел, чтобы Найквист куда-то спешил. Он отличался некоторой тяжеловесностью, но слово «толстяк» к нему не подходило: широкоплечий мужчина с бычьей шеей, квадратной головой, коротко стриженными волосами, плоским носом, широкими ноздрями и невинной улыбкой. Истинный ариец, ярко выраженный скандинав, вероятно швед, вырос в Финляндии, десятилетним мальчиком был перевезен в Соединенные Штаты. В его речи до сих пор иногда проскальзывал акцент. Уверял, будто ему двадцать восемь, а выглядел он, на взгляд Селига, которому в тот год исполнилось двадцать три, лет на пять старше. Дело было в феврале 1958 года, Селиг еще надеялся чего-то добиться в этом мире. Президентом был Эйзенхауэр, фондовый рынок разлетелся ко всем чертям, на орбиту вывели первый американский спутник, а у женщин вошли в моду сорочки из рогожи. Жил Селиг в Верхнем Бруклине на Пирпонт-стрит и несколько раз в неделю ездил на Пятую авеню в офис издательской компании, где правил рукописи за 3 доллара в час. Найквист жил в том же доме, на четыре этажа выше.

Из всех знакомых Селига Найквист единственный мог читать мысли. Мало того, это его нисколько не смущало. Найквист использовал свой дар для собственной выгоды так же естественно, как глаза или ноги, не извиняясь, не чувствуя угрызений совести. Пожалуй, Селигу не доводилось еще встречать человека с такими крепкими нервами. Найквист был хищником. Он снимал пенки, обозревая чужие мозги, но, подобно дикой кошке, охотился, только чтобы утолить голод, и никогда – для развлечения. Он не испытывал судьбу, брал не больше, чем требовалось, а потребности у него были весьма скромными. Постоянной работы он не имел, да и не стремился заиметь. Если ему нужны были деньги, он доезжал на метро до Уолл-стрит и отправлялся бродить по мрачным дебрям квартала финансистов, роясь в головах «денежных мешков». В любой день назревали события, которые могли повлиять на рынок – слияние или разделение компаний, открытие месторождения, вести о крупной прибыли. Найквист без труда выуживал существенные подробности и продавал сведения за разумную, но достаточную плату неким инвесторам, которые быстро убеждались в том, что ему можно доверять. Многие неожиданные кровопускания на бирже, породившие быстрые обогащения в 50-х годах, были делом рук Найквиста. Таким способом он зарабатывал себе на комфортабельную жизнь в своем вкусе. Квартира его была невелика, но хорошо обставлена: модерновая мебель, светильник «Тиффани», на стенах обои с рисунками под Пикассо, бар со множеством бутылок, прекрасный набор записей Монтеверди, Палестрины, Бартока и Стравинского, проигрыватель последней модели. Найквист предпочитал изящную холостяцкую жизнь, часто посещал свои излюбленные рестораны – как правило, малоизвестные и с национальной кухней: японский, пакистанский, сирийский, греческий. Круг его друзей ограничивался немногочисленными избранными – главным образом художниками, писателями, музыкантами и поэтами. Спал он со многими женщинами, но Селиг редко видел одну и ту же дважды. Подобно Селигу, Найквист мог принимать, но не передавать мысли. Однако он чувствовал, когда шарят в его собственном мозгу. Именно так они и познакомились. Селиг, недавно поселившийся в этом доме, развлекался, как ему больше всего и нравилось, – переправлял свое сознание в чужие мозги, знакомясь с новыми соседями. Обследовал голову за головой, не обнаруживая ничего примечательного. И вдруг…

– Скажите, где вы находитесь?

Хрустальная строка слов сверкнула на периферии мозга. Ответ пришел со скоростью телеграммы-«молнии». Но все-таки Селиг понял, что это не направленное послание. Слова просто пассивно лежали наготове. Он быстро ответил:

– Дом 35. Пирпонт-стрит.

– Знаю, знаю. Где конкретно?

– На четвертом этаже.

– А я на восьмом. Как вас зовут?

– Селиг.

– А я Найквист.

Ментальный контакт глубоко интимен. В нем есть что-то сексуальное, как будто вы входите в тело, а не в мозг, потому Селиг несколько смутился. Он чувствовал что-то недозволенное в такой близости с другим мужчиной. Но не отступил. Этот быстрый обмен словами через черную пропасть безмолвия был приятен и слишком ценен, чтобы с ходу отвергать его и то, что с ним связано. На мгновение Селигу показалось, будто сила его возросла, будто он научился не только вытягивать содержимое чужих мозгов, но и посылать сигналы. Нет, это была иллюзия. И он, и Найквист извлекали информацию друг у друга. Селиг ничего не транслировал, ничего не посылал и Найквист. Каждый из них составлял фразы, которые другому предстояло подобрать, а передача мыслей – все же нечто иное. Тут имелось тонкое, хотя и не слишком важное различие; общий эффект двух приемников широкого диапазона был не хуже телефона. Слияние двух разумов, для которых нет преград. Осторожно, неумело Селиг проник на самый глубокий уровень сознания Найквиста. При этом он не только принимал послания, но и изучал человека. На самом дне он обнаружил беспокойство; возможно, и Найквист исследовал его самого. Несколько минут они изучали друг друга, словно любовники, сплетающиеся в первых ласках, хотя, конечно, всякая ласка в касаниях Найквиста отсутствовала, он был холоден и безразличен. Тем не менее Селиг трепетал, ему казалось, он стоит на краю пропасти. Наконец, оба вежливо отстранились. Затем пришел сигнал:

– Поднимайтесь ко мне. Я встречу вас у лифта.

Найквист оказался крупнее, чем ожидал Селиг, эдакий футбольный защитник; неприветливый взгляд, сухая, вежливая улыбка. Он держался на расстоянии, хотя холодности и не проявлял. Селиг вошел в квартиру и огляделся: мягкое освещение, незнакомая музыка, атмосфера броской элегантности. Хозяин предложил выпить, затем они немного потолковали, по возможности стараясь не копаться в голове друг друга. Сдержанное знакомство, ни слез, ни объятий по поводу того, что они наконец встретились. Найквист был вежлив, отзывчив, доволен, что Селиг оказался рядом, но вовсе не сходил с ума от радости, отыскав собрата-монстра. Возможно, потому, что он и раньше встречал себе подобных.

– Мы не одиноки, – сказал он. – Вы четвертый или пятый из тех, кто попадался мне в Штатах. Сейчас посчитаем: Чикаго – раз, Сан-Франциско – два, Майами – три, Миннеаполис – четыре. Значит, вы – пятый. Две женщины и трое мужчин.

– Вы общаетесь с ними?

– Нет.

– Не поладили?

– Просто разнесло в разные стороны. А чего вы ожидали? Что мы образуем клан? Вот посмотрите, мы с вами беседуем, играем мыслями, знаем всю подноготную друг друга, и нам скучно. Думаю, что двое из тех пятерых уже умерли. Я не возражаю против того, чтобы меня оставили в покое. Мне никто не нужен.

– А я никогда не встречал таких, как я, – сказал Селиг. – Вы – первый.

– Это все ерунда. Важно жить своей жизнью. Сколько вам было лет, когда вы обнаружили свой дар?

– Не знаю. Пять, может быть, шесть. А вам?

– Я не понимал своей уникальности лет до одиннадцати, ибо полагал, что ничем не выделяюсь. Только когда я приехал в Штаты и услышал, что люди думают на другом языке, я понял, что с моим мозгом что-то не так.

– А где вы работаете? – спросил Селиг.

– Я стараюсь работать как можно меньше. – Найквист усмехнулся и резко направил свои «рецепторы» в мозг Селига. Это было своего рода приглашение; Селиг принял его и выдвинул свои «антенны». Побродив по чужому сознанию, он быстро уловил суть вылазок Найквиста на Уолл-стрит, увидел всю его ритмичную, сбалансированную жизнь, жизнь человека без страстей. Подивился холодности Найквиста, цельности и ясности его души. Насколько она была прозрачна! Насколько чиста! Но где он прячет свои страдания? Где страхи, одиночество, неуверенность?

– А почему вы так жалеете себя? – спросил Найквист.

– Жалею?

– Жалость переполняет вас, Селиг. Что с вами? Я заглянул в вас и увидел только боль.

– Проблема в том, что я изолирован от других.

– Кто изолирован? Вы? Вы господин человеческого разума. Вы можете делать то, на что не способны 99 процентов людей. Они мучаются с фразами, с приближенными значениями, семафорными сигналами, а вы идете напрямик. И считаете себя в изоляции?

– Информация, которую я получаю, бесполезна, – возразил Селиг. – Я не могу пускать ее в дело. Пожалуй, можно было бы и не считывать ее вообще.

– Почему бесполезна?

– Это всего лишь подсматривание. Я шпион.

– Вы чувствуете себя виноватым?

– А вы?

– Я не выпрашивал свой особенный дар, – сказал Найквист. – Так уж получилось, что меня им наделили, и я его использую. Мне это нравится. Мне нравится жизнь, которую я веду. Я сам себе нравлюсь. А почему вы себе не нравитесь, Селиг?

– С чего вы взяли?

Найквист промолчал. Селиг допил вино и спустился вниз. Собственная квартира показалась ему чужой, он провел несколько минут, перебирая знакомые предметы: фотографии родителей, маленькую коллекцию отроческих любовных писем, повертел в руках пластиковую игрушку, которую подарил ему много лет назад доктор Гиттнер. Он по-прежнему ощущал присутствие Найквиста. Это были всего лишь последствия визита, не более, – Селиг был уверен, что сейчас Найквист его не прощупывает. Однако встреча со скандинавом так потрясла его, что он решил не общаться больше с назойливым телепатом, даже переехать при первой возможности в Манхэттен, в Филадельфию или Лос-Анджелес, куда-нибудь подальше, где Найквист его не достанет. Всю свою жизнь он мечтал встретить человека, который оценит его дар, а сейчас не мог избавиться от ощущения, что ему грозит опасность. Способности Найквиста потрясли его и напугали. «Он унизит меня, – думал Селиг. – Он поглотит меня». Однако постепенно паника сошла на нет. Дня два спустя Найквист зашел к нему, чтобы пригласить на обед. Они закатились в расположенный неподалеку мексиканский ресторанчик и напились там вдрызг. Найквист по-прежнему немного его поддразнивал, ерничал и отпускал свои шуточки, но делал все это так мило, что Селиг ничуть не обижался. Очарование нового друга, силу которого стоило взять за образец, было непреодолимо. Найквист словно стал ему старшим братом, который уже прошел через ту же юдоль скорби, уцелел и набрался опыта, а теперь подбадривает младшего, советует примириться с условиями их существования, – как он их называл, «сверхчеловеческими» условиями.