Роберт Михельс
Социология политической партии в условиях современной демократии. Исследование олигархических тенденций в совместной жизнедеятельности

Полная версия

По техническим и административным причинам крепкой организации необходимо сильное лидерство. До тех пор пока система расшатана, профессиональное лидерство не возникнет. У анархистов, испытывающих отвращение к любой устойчивой организации, нет штатных лидеров. На начальных этапах развития немецкой социал-демократии доверенное лицо (Vertrauensmann) занималось своей повседневной работой. Сегодня его все чаще заменяют профессиональные политики (Berzirksleiter – секретарь партии) и т. д. Чем жестче будет становиться структура организации с развитием современных партий, тем чаще случайных руководителей будут заменять профессионалы. Любому крупному партийному аппарату необходимо определенное количество людей, обслуживающих исключительно его. Массы делегируют управление небольшой группе, которая на доверительной основе представляет их интересы и занимается ведением дел.

Однако оформление профессионального лидерства знаменует собой начало конца демократии, поскольку система представительства логически невозможна как в случае парламентаризма, так и в случае партийных делегаций. Родоначальником этих критических взглядов на демократию можно считать Ж.-Ж. Руссо, который рассматривал народное правление (суверенитет) как осуществление общей воли и делал следующий вывод: «…суверенитет… не может никогда отчуждаться и… суверен, который есть не что иное, как коллективное существо, может быть представляем только самим собою. Передаваться может власть, но никак не воля… Как только народ дает себе Представителей, он более не свободен; его более нет»^[52]. Масса, которая делегирует свой суверенитет, то есть передает ее в руки нескольких человек, отрекается от своего суверенитета^[53]. Воля народа не может быть передана кому-либо, подобно воле индивида. В смутные годы террора последователи «женевского гражданина» на практике перевернули его теорию с ног на голову, хотя теоретически она продолжала восприниматься ими как непреложная истина. Сам Робеспьер высказывался в ее поддержку, проводя тонкую грань между «представителем народа», не имеющим права на существование, так как «воля не может иметь представителя», и «поверенным народа, которому народ доверяет единоличную власть».

Опыт внимательного наблюдателя, изучавшего первые попытки применения представительной системы, помимо прочего помог уточнить и теорию пределов демократии. К середине прошлого века она была значительно дополнена, получила право считаться универсальной и, учитывая достижения эмпирической психологии, могла устанавливать определенные положения и нормы. Карло Пизакане, незаслуженно забытый теоретик итальянской национальной и общественной революции, в своих «Очерках о революции» (“Saggio sulla Rivoluzione”) описывал, как те, в чьих руках находится верховная политическая власть, по своей человеческой природе неизбежно подвержены страстям и потому физически и психически несовершенны. По этой причине вектор их политики и их политические решения естественным образом противоречат воле масс, которая представляет усредненное мнение индивидуальных взглядов, а потому должна оставаться свободной от любых влияний. Полагать, что правительство представляет общественное мнение и волю нации, – значит заменять partem pro toto^[54]. «Делегирование абсурдно». Виктор Консидеран, современник и единомышленник Пизакане, шел по стопам Руссо: «Если народ делегирует свой суверенитет, он отказывается от него. Народ больше не управляет собой; им управляют… Давайте, делегируйте ваш суверенитет! И я гарантирую вам судьбу, обратную судьбе Сатурна [пожирающего своих детей]: ваш суверенитет будет поглощен вашей дочерью, Делегацией»^[55]. Даже отец всеобщего французского избирательного права – выдающийся демократ Ледрю-Роллен пришел к убеждению, что необходимо устранить президентскую и парламентскую власть, а единственной допустимой формой проведения выборов должны стать народные собрания. Он объяснял это тем, что люди в течение года тратят так много драгоценного времени на праздники, выходные и безделье, что куда полезнее было бы потратить это время на «укрепление своей независимости, своего величия, своего достатка»^[56]. Виктор Консидеран яростно критиковал теорию, согласно которой представительная система гарантирует народную независимость. Даже если допустить, что хотя бы в теории парламентаризм действительно тождествен власти масс, то на практике он все равно превратится в бесконечное мошенничество со стороны правящего класса. Поскольку корни и монархии, и демократии – в представительной системе, главное различие между ними формальное, а не содержательное. Вместо одного царя суверенный народ выбирает множество мелких царьков. Он не способен свободно и самостоятельно воспользоваться своей властью и потому послушно позволяет лишить себя своих основных гражданских прав. Единственное право, которое ему остается, – смехотворное право время от времени выбирать себе новых правителей^[57]. Такое понимание представительной системы подкрепляется и политическими наблюдениями Прудона о том, что как только представители народа добиваются власти, они первым делом стремятся консолидировать и укрепить ее. Они предпринимают все новые и новые меры, чтобы сохранить свою власть, пока наконец не перестают полностью зависеть от народа. Это естественный путь развития любой власти: избранная народом, позже она возвышается над ним^[58]. Эти идеи были особенно популярны в 40-е годы XIX века. Особенно глубоко ими прониклись французские продемократические социологи и политики. В начале XX века эта теория стала неотъемлемой частью самых разнообразных направлений анархизма и часто распространяется в весьма красноречивой и остроумной форме^[59]. Даже Маркс и его последователи, которые в теории рассматривали парламентаризм как одно из множества своих орудий, но на практике пользовались только им, не могли не признать опасностей представительской системы, даже в том случае, если в ее основе было всеобщее избирательное право^[60].

Эта проблема также была подробнейшим образом изучена итальянскими учеными консервативного толка. Моска писал о «фальши парламентской легенды». Он утверждал, что народное представительство, свободная и добровольная передача суверенности избирателей (большинства) некоторому числу избираемых (меньшинству), основывается на нелепом условии, согласно которому меньшинство накрепко связано с волей большинства^[61]. На деле же, как только завершается процедура выборов, заканчивается и власть избирателей над депутатами. Делегат чувствует себя вправе управлять судьбами. Так и было. Если где-то в лоне масс еще и остались отдельные личности, оказывающие влияние на своих представителей, то это местные предводители, лидеры мнений в своем избирательном округе, а значит, и в местном отделении партии. Иными словами, эти люди, хотя и относились по своему социальному статусу к классу подчиненных, все равно составляют часть правящей олигархии^[62].

Важно, чтобы критика представительной системы была услышана и воспринята именно сегодня, когда политическая жизнь с каждым днем приобретает все более сложную форму. В условиях современной дифференцированной политической и экономической жизни все более абсурдным выглядит желание представлять разнородную массу и множество ее проблем. Представлять – значит выдавать волю одного за всеобщую^[63]. Это возможно в единичных случаях: при обсуждении четко сформулированных и простых вопросов и при условии непродолжительного срока действия депутатских полномочий. Продолжительное представительство всегда означает власть представителя над представляемым.

Глава 3
Современная демократическая партия как воинствующая партия войны

Людовик XIV великолепно понимал искусство управления, как никто другой до или после него, особенно в начале своего царствования, когда был молод. В своих мемуарах 1666 года он установил следующие важнейшие правила, предназначенные для всех руководящих ведомств и в особенности для военной администрации: «Решения должны быть быстрыми, дисциплина – строгой, командование – единым, подчинение – сиюминутным и беспрекословным»^[64]. Перечисленные королем-солнцем требования к оперативности принятия решений, согласованности отдаваемых приказов и строгости дисциплины применимы и к современной политической жизни, участники которой находятся в состоянии потенциальной войны, mutatis mutandis.

Современная партия в политическом смысле – это боевая организация. В качестве таковой она должна подчиняться законам тактики. И первое правило этого закона – постоянная боеготовность (Schlagfertigkeit). Это осознавал еще основатель социалистической революционной партии Фердинанд Лассаль, когда выступал за то, что существующая в его союзе индивидуальная диктатура должна быть полностью оправдана в теории и непреложна на практике. Рядовые члены партии должны беспрекословно следовать за своим лидером, а весь союз должен стать молотом в руках своего президента. Это была политически необходимая заповедь. В первые годы нового, беспомощного рабочего движения это был единственный способ добиться внимания со стороны буржуазных партий. Централизация гарантировала оперативность принятия решений. Гарантировала и продолжает гарантировать. Большая организация уже сама по себе довольно неповоротлива. Даже если растолковывать массам лишь приблизительную суть насущных вопросов, которые требуют принятия быстрых решений, будет потрачено слишком много времени, а демократия в своей изначальной форме станет невозможной. В этом случае она обернется лишь чередой упущенных возможностей и бесконечным переносом решений, а политические партии утратят способность к совместной работе и необходимую политическую гибкость. Воинствующая партия, пусть она и ведет только одну маленькую войну, нуждается во внутренней иерархии. Без нее партия станет подобной аморфному племени аборигенов, армия которого терпит поражение от всего одного дисциплинированного батальона вымуштрованных европейских солдат.

Только определенная степень цезаризма гарантирует быструю передачу и своевременное выполнение приказов в ходе ежедневной борьбы. Голландский социалист ван Коль открыто заявляет, что введение принципов настоящей демократии возможно только после того, как борьба окончена. В ходе борьбы социалистическому правительству нужны авторитет и сила, достаточная, чтобы сохранить свою власть. Иногда необходим и деспотизм. Императиву стремительных действий подчиняется даже свобода. Повиновение масс воле немногих – одна из величайших добродетелей демократии. «Мы обещаем верой и правдой служить тем, кто призван вести нас, мы говорим им: вы, что удостоились чести быть избранными народом, покажите нам путь, а мы будем следовать за вами»^[65]. Подобные слова раскрывают всю суть современных политических партий. В партии, к тому же политической, к тому же ведущей борьбу, демократия не предназначена для «внутреннего пользования». Любой политической организации необходимо лишь легкое вооружение, которое не будет сковывать движений. Демократия совершенно несовместима с боеготовностью. Отсюда и враждебность к референдумам и прочих мерам на страже реального народовластия и необходимость партийной конституции, пусть и не всегда цезаристской, но в меру олигархической и централистской. Лагардель добавляет к этой картине последний штрих: «Для использования пролетариата они обращаются к капиталистическим инструментам господства; они построили такое же жесткое правительство рабочих, как буржуазное правительство, такую же неуклюжую бюрократию рабочих, как и буржуазная бюрократия, центральную власть, которая говорит рабочим, что они могут и что не могут делать, которая уничтожает всю независимость и инициативу членов профсоюза и которая иногда должна внушать ее жертвам тоску по капиталистической власти»^[66].

Тесная связь воинствующей демократической партии с военной организацией отражена в социал-демократической терминологии, которая, особенно в Германии, в значительной степени заимствована из военной науки. В языке военной тактики или стратегии едва ли ли существуют выражения, которые не мелькали бы в передовицах газет социал-демократов^[67]. Тот факт, что в ведении боя используется в основном тактика Фабия Кунктатора, а предпочтение отдается так называемой стратегии измора, объясняется особыми условиями, которые мы рассмотрим ниже. Еще одним доказательством тесной связи между устройством политической партии и военного ведомства служит страстный интерес некоторых верховных партийных руководителей социал-демократов к военным вопросам. Пристрастие лидеров социал-демократии к милитаризму действительно ошеломительно. Живущий в Англии коммерсант Энгельс, добровольно отслуживший год гвардейцем, в часы досуга развлекается тем, что занимается социалистической и военной теорией^[68]. Сыну унтер-офицера Бебелю надо отдать должное за огромное количество новаторских военных идей, у которых нет ничего общего с теоретическим антимилитаризмом социалистов^[69]. Бебеля и особенно Энгельса сейчас можно назвать военными писателями. Эта тенденция не случайна. Напротив, она коренится в избирательном сродстве.

Б. Психологические причины возникновения

Глава 1
Общее право делегировать

Делегирование ведет к возникновению у представителя ощущения морального права на делегированную ему власть. Избранные однажды остаются на своем посту навсегда, если только им не помешают строгое соблюдение уставов или чрезвычайные обстоятельства. Их избрание для достижения конкретной цели превращается в пожизненное назначение. Привычка становится правилом. Лидер, избираемый регулярно на протяжении определенного времени, воспринимает делегируемую ему на время власть как свою собственность. Если в какой-то момент ему будет в этом отказано, он тотчас начнет угрожать репрессивными мерами, среди которых самая безобидная – прошение об отставке. Его товарищи по партии, таким образом, оказываются в полнейшем замешательстве. Это замешательство, однако – ниже будет объяснено почему, – почти всегда заканчивается победой лидера партии.

Прошение об отставке, если оно не подписано добровольно и не является выражением разочарования или негодования (непринятие кандидатуры в бесперспективных округах), в большинстве случаев служит средством захвата, сохранения и укрепления власти. Даже в больших политических организациях лидеры часто обращаются к использованию этой хитрости, разоружая своих противников благоговейным почтением, которое не лишено привкуса благочестивой демократии. Противник вынужден проявлять в ответ еще большее почтение, особенно когда лидер, использующий этот метод, действительно незаменим или рассматривается массами как незаменимый. История прусско-немецкого государства богата примерами того, как эффективен этот макиавеллиевский прием для сохранения власти. В сложное время перехода от династии к династическому конституционализму, связанному с именем Лудольфа Кампгаузена, король Пруссии Фридрих Вильгельм IV, каждый раз чувствуя превосходство чуждых ему либеральных идей над романтически-консервативными, грозился отречением от престола. Эти угрозы ставили либералов перед сложным выбором: отречение короля означало бы воцарение принца Вильгельма Прусского, известного своими радикально реакционистскими настроениями, а значит, и угрозу революционных восстаний среди низших слоев населения; сохранение королевской власти означало бы вынужденный отказ от всех либеральных устремлений. Таким образом, Фридриху Вильгельму удавалось стоять на своем и разбивать все планы своих оппонентов^[70]. Приблизительно 35 лет спустя князь Бисмарк, настаивая на той же необходимости, обеспечил себе единоличную власть над объединенной Германской империей за счет того, что бесконечно обращался к королю Вильгельму I с прошениями об отставке. Как только пожилой король пытался высказать собственную волю, Бисмарк усмирял его рассказами, в какой хаос погрузится империя в вопросах внешней и внутренней политики с отставкой ее основателя, а королю уже не по плечу справиться с ними в одиночку^[71]. Нынешний президент Бразильской республики обязан своим положением тем же самым угрозам, которые он высказывал, еще будучи министром^[72].

И так во всех политических партиях. Когда Фальтайх выносил свои предложения по реформированию партийного устава и вызвал этим гнев президента Лассаля, тот, осознавая собственную незаменимость, тут же поставил весь союз перед выбором: либо вы избавите меня от претензий подобного рода, либо я уйду^[73], тем самым ему удалось с легкостью избавиться от неудобной критики. Те же методы использовал и современный голландский Лассаль – Трульстра, – в итоге подчинив себе всю партию. Ссылаясь на то, что лучше бы он посвятил себя личной жизни, он то и дело отказывался продолжать работу в партии, говоря, что устал от бесконечных партийных споров, которые противоречат его идеализму^[74]. В партийной истории итальянского социализма угрозы отставки также стали обычным делом: как только чьи-то личные взгляды на важные политические вопросы, например отношение к всеобщей забастовке, переставали совпадать со взглядами партийного большинства или если одного чиновника не устраивали результаты голосования партийного совета. Иногда угрозы заканчивались реальными увольнениями, в таких случаях на народном голосовании отставной кандидат избирался заново, при этом он позиционировал себя единственным компетентным представителем власти и, таким образом, снова оказывался восстановленным в правах^[75]. Этот только на первый взгляд демократически прекрасный жест на самом деле скрывает породивший его дух авторитаризма. Лидер, который выносит на голосование вопрос о доверии ему, как кажется, полностью рассчитывает на доверие своих избирателей, но на самом деле он оказывает на них давление и убеждает в собственной мнимой или действительной незаменимости, с которой их принуждают смириться^[76]. Руководители редко признают, что своими угрозами отказа от должности они преследуют конкретную цель – завоевать безраздельную власть над массами^[77]. Если верить их словам, такое поведение доказывает их верность духу демократии, тонкое чутье, порядочность, внимание к голосу масс. Хотя на деле это лишь олигархическое присвоение воли масс.

Глава 2
Потребность масс в лидере

Весьма талантливый (хоть и непризнанный) французский драматург, который в свободное время занимался прозаическим изложением серьезных социальных проблем, Александр Дюма-сын однажды заметил, что любую прогрессивную идею на раннем этапе ее формирования не принимают 99 % людей. «Но, – продолжает Дюма, – это не имеет никакого значения, поскольку одна сотая, к которой принадлежим мы, с самого начала провела все реформы для девяноста девяти других, и они остались довольны, но тем не менее продолжают протестовать против реформ, что еще только предстоит провести». Далее Дюма добавляет: «Большинство – всегда свидетельство того, что есть», в то время как «меньшинство – это семена того, что будет»^[78].

Не будет преувеличением сказать, что количество людей, обладающих гражданскими правами и стремящихся к всеобщему благу, очень невелико. Для большинства взаимосвязь между личным и всеобщим благом не слишком очевидна. Большинство не осознает, как на состояние их собственных дел, их благополучие и жизнь влияют дела организации под названием «государство». Как остроумно отмечает Токвиль, их куда больше волнует «строительство дороги рядом с его земельным наделом»^[79], а до общего устройства государственного управления или вопросов, которые решаются от их имени, им нет дела. Большинство вместе со Штирнером кричат государству: «Отойди, загораживаешь солнце!» Штирнер иронически насмехается над всеми, кто вслед за Кантом верит, что людям нужно рассказать о «священном долге» участия в делах государства. «Пусть занимаются политикой те, в чьих интересах перемена существующих порядков. “Священная обязанность” никогда не понуждать людей размышлять о государстве, так же как по “священной обязанности” никто не начнет заниматься наукой или искусством и т. д. Один только эгоизм может их к тому понудить, и эгоизм окажет свое действие, если обстоятельства значительно ухудшатся»^[80].

Те же тенденции наблюдаются и в жизни современных демократических партий.

В принятии партийных решений участвует меньшинство, причем порой ничтожно малое меньшинство. Важнейшие решения, принимаемые от имени всей демократически настроенной партии, зачастую исходят от горстки ее членов^[81]. Безусловно, отказ воспользоваться своими демократическими правами – решение добровольное, за исключением тех случаев, когда непричастность организованных масс к принятию решений (а это не такой уж редкий случай) вызвана географическими или топографическими препятствиями. В целом можно сказать, что ключевые решения принимаются городской частью организации, в то время как участие региональных членов в жизни партии ограничивается исполнением простых партийных обязанностей (оплата членских взносов, голосование в пользу выдвинутых городскими коллегами кандидатов). Здесь наряду с локальными взаимоотношениями играют роль и потребности тактического толка. Городские массы преобладают над региональными – это побочный продукт потребности быстрого принятия и исполнения решений, о которой мы говорили в предыдущей главе.

В больших городах в процессе спонтанной селекции выделяется узкий круг регулярных посетителей партийных собраний, тех, кто принимает непосредственное участие в принятии организационных решений. Он формируется из сознательных и склонных к привычкам людей, напоминающих церковных святош. Во всех странах этот круг довольно узок. Большинство членов политических партий относятся к партии с таким же безразличием, с каким большинство избирателей относятся к парламенту^[82]. Особое отвращение – даже во Франции, стране с самой долгой историей политической культуры масс – они испытывают к решению административных и тактических вопросов, требующих постоянного контроля. Решение этих вопросов партийное большинство с радостью передает узкому кругу завсегдатаев политических собраний. Большая борьба руководителей за умы (тактика) и власть внутри партии – марксизм, ревизионизм, синдикализм – не то чтобы непонятна им, скорее она вовсе им безразлична. Почти в любом государстве мы наблюдаем, как организованные партией собрания, на которых обсуждаются актуальные, сенсационные или животрепещущие темы – таможенные пошлины, жалобы на руководителей государства, русская революция – или, напротив, слишком общие темы – исследование Северного полюса, вопросы гигиены, спиритизм, – вызывают куда больше интереса, чем те, на которых обсуждаются тактические или организационные внутренние вопросы, напрямую касающиеся партийной жизни^[83]. Широкие партийные массы появляются на таких собраниях, только если им обещают выступление большого оратора, или если их привлекут громкими лозунгами «Долой хлебные спекуляции!», «Долой единоличную власть!», или же когда речь идет о научно-популярном докладе, приправленном движущимися картинками, волшебным фонарем или даже кинематографическими изображениями, так радующими глаз и привлекающими столько внимания^[84].

К этому стоит добавить еще кое-что: завсегдатаи партийных собраний, особенно в небольших городах, – это, как правило, не пролетарии, не те, кто рано ложится спать, кто изможден работой, но всевозможные мелкие бюргеры, продавцы газет и открыток, коммивояжеры, молодые и пока безработные интеллектуалы, которым доставляет особую радость оригинально называться пролетариями, представителями класса будущего^[85].

Жизнь партии очень напоминает государственную жизнь. В обоих случаях сдерживающим фактором является налогообложение, а не выборы. Существует избирательное право, но не существует обязанности избирателей. До тех пор пока вторая не заменит первое, есть вероятность, что лишь меньшинство сможет пользоваться правами, от которых добровольно отказывается большинство, и будет диктовать свои законы индифферентной массе. Так административная партийная жизнь в большинстве демократических политических организаций превращается в лестницу. На первой широкой ступени находятся региональные избиратели. Над ними ступень несоизмеримо меньшего размера, она составляет 1/ю или даже 1/30 от первой – на ней разместились региональные партийные члены. Выше еще меньшая группа регулярных посетителей партийных собраний. Над ними – группа функционеров, а еще выше (зачастую разделяющие обязанности с последними) – полдюжины членов исполнительного комитета. Объем власти находится в обратной пропорции к численности группы.

Большинство радуется, когда находятся люди, готовые вести за них все дела. Потребность в управлении, зачастую связанная с культом героев, безгранична среди масс, в том числе организованных масс рабочих партий. Всеобщий мизонеизм, о который в истории разбилось столько реформ, сейчас только растет. Его причины кроются во все более сложном разделении труда современной культурной жизни, а также в непрозрачности запутанных государственно-политических процессов. Непреодолимые различия в формальной структуре отдельных частей партийной системы особенно сильно ощущаются в народных партиях, что только усиливает потребность масс в управлении.

Эта растущая потребность обнаруживает себя во всех демократических партиях Европы, даже несмотря на незначительные национальные различия между ними, обусловленные индивидуальными историческими или национально-психологическими факторами. Немецкому народу, из которого ни в коем случае не следует исключать немецкий рабочий класс, присуща особенно сильная потребность в управлении, и потому они с точки зрения психологии – плодороднейшая почва для возникновения могущественной власти. Для этого у них уже есть все необходимое: психическая предрасположенность к подчинению, большие способности к дисциплине, одним словом – богатое наследие прусской муштры со всеми ее недостатками и достоинствами. Не следует забывать и об абсолютном доверии к авторитету, которое зачастую оборачивается неспособностью к критическому мышлению^[86]. Исключение в этом отношении составляют только жители Рейнской области^[87]. Эту странную черту характера, угрожавшую духу демократии, в теории опознал Карл Маркс, когда предостерегал немецких рабочих от слишком строгого понимания партийной системы, притом что сам он был прирожденным партийным лидером и обладал всеми необходимыми для этого качествами. В письме Швейцеру, посвященному этой теме, Маркс пишет: «…в Германии, где рабочий с детских лет живет в атмосфере бюрократической регламентации и верит в авторитеты, в начальство <…> его нужно прежде всего приучать к самостоятельности»^[88].

Политический абсентеизм масс в мирное время при определенных условиях может стать серьезным препятствием для руководства партии на пути к распространению своего влияния. Массы могут сбросить своего руководителя, в тот момент он решится приступить к активным действиям. Это относится к инсценировкам так называемых демонстраций. Во время партийного съезда австрийских социал-демократов в Зальцбурге в 1904 году доктор Элленбоген жаловался: «Я объясняю вам, я постоянно боюсь, когда партийное руководство предпринимает какие-либо действия. Невозможно вызвать интерес рабочих даже к тому, что они, казалось бы, должны осознавать. Мы обнаружили, что даже собрать хотя бы половину партии по вопросу критики военной программы решительно невозможно»^[89]. Когда в Саксонии в 1895 году был принят закон о сокращении избирательного права, который ущемлял в правах сотни тысяч рабочих, лидеры социал-демократов безуспешно пытались мобилизовать движение за сохранение избирательных прав. Их попытка разбилась о безразличие масс. Пресса пестрила мобилизующими лозунгами. Разошлись миллионы листовок. В течение буквально двух дней были организованы полторы сотни митингов протеста. Но все впустую. Массовое движение так и не началось. Собрания, особенно в небольших городах, никто не посещал^[90]. Руководители – как центральный комитет, так и региональные агитаторы – были в ужасе от спокойствия и безразличия масс, сломавших всю агитационную работу^[91]. Абсентеизм стал результатом роковой ошибки руководства. Рядовые члены партии не ощущали важности потери, которая им грозила, потому что руководители не смогли внятно разъяснить им ее последствия. Массы настолько привыкли к управлению сверху, что руководители сначала должны были подготовить их к активным действиям. На неожиданные призывы со стороны руководства массы не реагируют.

Имманентное бессилие масс проявляется самым очевидным образом, когда в ходе битвы они лишаются своего лидера и в суматохе бегут с поля боя. Как муравьи возле разрушенного муравейника, массы лишены инстинкта реорганизации, им сразу необходимы новые предводители, которые смогли бы заменить собой потерянных. Провал многочисленных разогнанных забастовок и канувших в Лету политических движений объясняется очень просто: правительство своевременно позаботилось о том, чтобы революционные лидеры оказались за решеткой^[92]. Из этого наблюдения родилась теория, что подобные движения – не что иное как искусственная поделка кого-то одного: так называемого подстрекателя и провокатора – и потому достаточно подавить одного, чтобы справиться со всем движением. Такая точка зрения стала особенно популярной в некоторых кругах узколобых консерваторов. Однако это лишь еще раз доказывает, что они совершенно не понимают внутренней природы масс. За редким исключением в таких движениях все происходит естественно, а не искусственно. Естественно прежде всего само движение, на вершине которого находится руководитель, который к тому же вступает в эту борьбу не по собственной воле, а подчиняясь воле обстоятельств. Столь же естественна и гибель движения, когда масса лишается своего руководителя.

Потребность массы в руководстве, ее неспособность действовать без инициативы извне и сверху ложатся тяжелым бременем на руководителя. Лидеры современных демократических партий ведут вовсе не паразитическое существование. Их должность – вовсе не синекура. Им приходится дорого платить за свою власть. Вся их жизнь отмечена бесконечным усердием. Усердная, последовательная, непрерывная агитационная работа социал-демократической партии, не пасующая перед неудачами, не останавливающаяся на достигнутом, успех которой не повторила пока ни одна другая партия, по праву вызывает восхищение со стороны ее критиков и оппонентов^[93]. Деятельность профессиональных руководителей демократических союзов в высшей степени утомительна, физически изнурительна и, несмотря на разделение управленческого труда, очень сложна^[94]. Они причастны ко всему, и, даже если хотели бы снять с себя часть обязанностей, их руки связаны. Претензии, которые им предъявляют, не имеют конца. Потребность масс в талантливых ораторах и громких именах – а в отсутствие последних хотя бы в депутатах, – не знает границ. На всех праздниках и юбилеях, которые так по душе демократическим массам, на предвыборных собраниях и празднованиях годовщин, со всех сторон на руководителей партии сыплются однотипные просьбы: пришлите нам депутата^[95]. Наряду с этим руководители партии отягощены и литературной работой самого разного рода, и, так как все они разбираются в праве, они обязаны вести многочисленные судебные процессы, касающиеся дел партии. Высшее партийное руководство весьма отягощено своим почетным положением^[96]. Аккумуляция функций – характерная черта всех современных демократических партий. В немецкой социал-демократической партии не редка ситуация, когда ее руководитель одновременно исполняет обязанности члена городского совета, члена земельного парламента и депутата рейхстага и при этом руководит газетой, профсоюзом или обществом взаимопомощи. То же самое мы наблюдаем в Бельгии, Голландии, Италии^[97]. Из этого возникает слава и уважение по отношению к руководителю, его власть и влияние на массы крепнут: он всегда будет им необходим – но в этом же причина усталости, гнета и беспокойства, а для тех, кто не так силен, – ранней, преждевременной смерти^[98].