Роб Хэлфорд
Моя исповедь. Невероятная история рок-легенды из Judas Priest

4. Таинство священства

Оказалось, про Judas Priest я уже немного знал. Группа существовала года три-четыре. Поскольку Сью встречалась с Яном, кое-что мне о группе было известно, и я слышал, что у них были взлеты и падения. Поначалу у них играл гитарист Джон Перри, но он погиб в аварии. Как и в любой группе, были частые смены состава, и ребята тоже хлебнули по полной. В самом начале они подписали контракт на запись альбома, но лейбл обанкротился до того, как группа смогла что-либо выпустить. И Priest развалились, после чего реформировались практически в новом составе.

Я даже видел их разок живьем, где-то в Бирмингеме, годом ранее. Помню, гитарист Кен Даунинг был новичком в группе, а Ян выглядел потрясающе, худой как щепка басист с волосами до пояса. И я подумал, что в этих ребятах действительно что-то есть.

Они дали множество концертов в Мидлендсе, но теперь группа переживала очередную полосу неудач. Их вокалист Эл Аткинс был с ними с самого начала, но сказал, что должен уйти. Он был женат, с двумя детьми и не мог прокормить семью, играя в музыкальной группе.

Не все было радужно, но звучание Judas Priest и их внешний вид мне нравились, и они казались гораздо более профессиональным коллективом, нежели Hiroshima, которые топтались на месте. Я сказал Сью, что согласен. И попросил ее замолвить за меня словечко.

Спустя неделю парни приехали в Бичдэйл, чтобы познакомиться. Надо сказать, у нас с Кеном разные воспоминания о первой встрече. Кен говорит, когда Сью открыла дверь, впустила ребят в наш дом на Келвин-роуд и позвала меня, я спустился на первый этаж с гармошкой. Вполне возможно, так и было: я постоянно на ней играл. Но вот в чем разница: Кен утверждает, когда я спустился вниз, я напевал песню Дорис Дэй. Дорис Дэй?! С хера ли мне петь ее песню? Как бы там ни было, Ян говорит, это была песня Эллы Фитцджеральд, что гораздо лучше…

Не важно. Мы с Кеном и Яном сели в гостиной и болтали. Кен боготворил Хендрикса, и когда я сказал ему, что сам дико фанатею, мы сразу же нашли общий язык. Музыкальные вкусы, кстати говоря, у нас очень даже были похожи.

Кен был серьезно сосредоточен на Judas Priest, и мне это нравилось. Видно было, что он не собирается сдаваться, потеряв вокалиста, и с оптимизмом рассказывал о поставленных задачах. Ян был более спокойным и невозмутимым, хотя я об этом и так знал.

Priest не только потеряли вокалиста. Их барабанщик, парень по имени Конго Кэмпбел, тоже ушел, поэтому, когда Кен с Яном пригласили меня поджемовать – или, как мы говорили, «лабать», – я предложил кандидатуру Джона Хинча.

«Конечно, – ответил Кен. – Почему нет?»

Они объяснили, что обычно Judas Priest репетируют в школьном актовом зале, который получил прозвище «Святой Джо». Это была пристройка к церкви в Уэнсбери, в пяти километрах от Уолсолла. И спустя пару дней мы с Хинчи туда приехали.

Мы с Кеном, Яном и Джоном просто играли риффы и джемовали около трех с половиной часов. Обстановка была спокойной, поэтому я не нервничал. Наоборот, подошел к микрофону и стал вопить и кричать: «О, а, детка!», строя из себя Планта и Джоплин. Мне с самого начала все понравилось.

Если бы я проходил прослушивание в Лос-Анджелесе, разумеется, Ян и Кен сказали бы: «Ого, чувак! Это было круто! Да с таким голосом и гитарами весь мир будет у наших ног!» Но в Уолсолле все скромнее^[33]. Мы сыграли, и Кен одобрительно кивнул.

«По мне так нормально, скажи? – выдал он – Хочешь в конце недели еще разок полабать?»

И все: скромно и просто. Теперь я был вокалистом Judas Priest Радостный, я поехал домой.

Мы сразу же стали репетировать по выходным и вечером по будням. На репетициях у Святого Джо был странный ритуал. Сам Святой Джо – отец Джо, пожилой приходской священник из соседней церкви – жил на территории и заходил, чтобы взять деньги за аренду.

Отец Джо выглядел как священник, любивший пригубить, и не делал из этого тайны. «Давайте быстрее, парни, у меня в горле пересохло!» – говорил он, пока мы рыскали по карманам в поисках пары бумажек. Он забирал и тут же радостно удалялся в кабак на углу улицы.

В холле Святого Джо мы джемовали разные чужие песни, но с первых дней пытались сочинять собственные. Когда я пришел в группу, у Priest уже было несколько крайне примитивных подобий песен, оставшихся от прежнего состава. Честно говоря, я не считал их классными, но мне нравилось звучание и атмосфера в группе.

Мы редко это обсуждали, но инстинктивно знали: если будем играть чужие песни, нас, возможно, так и запомнят, как группу без собственного репертуара. Таких в то время было полно, и ничего плохого в этом нет… Но мы хотели быть независимыми и оригинальными.

Мы никогда не обсуждали, что я должен быть основным автором текстов, но в этом была своя логика. Я со школы питал любовь к литературе и любил родной язык со времен Большого театра, и вокалисты в группах, как правило, сами пишут тексты: так устроено. Мне впервые выпал шанс попробовать выразить себя художественно.

Первые наши репетиции в основном проходили в обшарпанной квартире в квартале Мейнел-Хаус в Хэндсворт-Вуд, Бирмингем. Там жил Ян, и, хотя там была всего одна комната, большая половина Judas Priest, а также друзья постоянно у него ночевали. И, разумеется, Сью там тоже часто оставалась.

Эта обшарпанная квартира частично была коммуной хиппи, а частично ночлегом для рок-н-ролльщиков, и я провел там немало времени. Я бы сказал, очень много. Поздно ночью мы сидели, курили, джемовали и подбирали крутые риффы: «Постой-ка, Кен, что это ты только что сыграл? Сбацай-ка еще раз!» Уверен, соседи были от нас в восторге.

Еще я зависал у Кена в Блоксвиче, где он жил с девушкой, Кэрол. Я приходил домой после работы, ужинал, а потом ехал к Кену залипнуть в телик и послушать пластинки.

К тому времени я уже отрастил волосы и слонялся в хипстерском пальто с короткими рукавами – оно было вышито елочкой. Однажды вечером, около полуночи, я шел домой от Кена и только прошел наш местный завод, как вдруг рядом притормозила полицейская машина Что за?..

Выскочили двое полицейских и схватили меня «Ага, попался, оборванец! Думал, свалишь от нас, да?» – сказал один из них. Я был в шоке… и напуган.

– Эм? А что происходит? – спросил я.

– Закрой свой поганый рот! Ты знаешь, что натворил!

– Ничего! Просто шел домой от друга…

– Да? Отвезем тебя в дом, в который ты только что влез! Заткнись!

Они швырнули меня на заднее сиденье патрульной машины, дали подзатыльник для убедительности, и мы уехали.

Ехали мы всего минут десять, но я понятия не имел, где мы. Мы остановились возле дома, и полицейские вытащили меня из машины и потащили к входной двери. Нажали на дверной звонок, и открыла женщина средних лет.

«Поймали мы вашего грабителя, милочка, – сказал один из полицейских – Подтверждаете, что это он?»

Женщина мельком взглянула на меня. Поскольку у меня были волосы до плеч и пальто елочкой, я выглядел весьма узнаваемо.

«Кого вы мне привели? Это же не он!» – выпалила она, развернулась и закрыла дверь.

Полицейские переглянулись, пожали плечами, отпустили меня и ушли, а я тащился позади. Они открыли двери патрульной машины.

– Эй! А я? – спросил я их.

– Что ты?

– Я не знаю, где я. Можете меня подбросить туда, откуда забрали?

– Не наши проблемы, дружок, – сказал один из них, и они сели в машину и уехали. А я полчаса бродил, не зная, куда идти, пока не сориентировался и в 2 часа утра не добрел до дома. Такая она, квартальная полиция 1970-х!

Я хоть и знал, что гей, но некоторое время в душе это отрицал. Я не считал, что в геях что-то не так, я просто не хотел быть одним из них – вероятно, чувствовал, что впоследствии буду испытывать смятение и боль.

А это значило, что я по-прежнему иногда развлекался с девушками. У друга Сью была сестра Марджи, и она частенько зависала в доме Кена, когда и я там тусовался. Очень милая и тихая и любила Judas Priest.

Мы с Марджи обнимались и занимались петтингом на диване. Мне нравилось, и я даже возбуждался, но мне всегда было этого мало. К тому же в голове звучал голос: «Послушай, что ты творишь? Ты же гей!»

Однажды вечером мы подгадали, что останемся с Марджи у Кена в гостевой комнате. Я шел туда, полный намерений: «Ладно, может быть, сегодня я лишусь девственности с женщиной!» Все, как обычно, сидели за столом, а когда настало время ложиться спать, Кен отвел меня в сторонку.

«Когда поднимешься в комнату, загляни под подушку!» – прошептал он.

Пока Марджи принимала душ, я так и сделал. Кен оставил мне презерватив. Я понятия не имел, как реагировать. Даже решил, что Кен перегнул палку, но я понимал, что он хотел по-дружески помочь. Когда Марджи пришла в кровать, мы еще немного покувыркались… и все. Презерватив не понадобился.

И я решил перестать морочить Марджи голову: я был геем, и все. Она мне нравилась, и я не хотел ее обидеть, но у меня произошел конкретный гормональный и эмоциональный сбой, в чем я совершенно был не готов ей признаться.

Как и большинство парней, я повел себя как засранец. На следующий день после того, как мы провели вместе ночь, я уже сидел на кровати в своей комнате на Келвин-роуд – в воскресенье после обеда – и поигрывал на губной гармошке. В дверь позвонили, и Сью позвала меня с первого этажа.

– Роб! К тебе Марджи пришла!

Черт! Что же делать?

Я паниковал. «Не хочу ее видеть!» – прокричал я, чтобы Сью услышала.

– Эм? Роб, перестань нести чушь, Марджи здесь! Ты спускаешься?

– Нет, не спускаюсь! Не хочу ее видеть!

Мне было 22 года, а вел я себя как жалкий подросток. К счастью, Марджи оказалась гораздо лучше, чем я заслуживал, и мы остались друзьями. Но тело и разум недвусмысленно мне намекали. Очень долгое время я даже не пытался встречаться с женщинами.

А дома в Мейнел-хаус в Бирмингеме, на блат-хате группы у Яна обитал эксцентричный парень, ставший крайне значимой фигурой в истории Judas Priest, – Дэйв «Корки» Корк.

Корки был менеджером группы, хотя никто, честно говоря, не мог сказать, как это случилось. Казалось, он просто с ними зависал, а потом назначил себя на эту должность. Но никто не мог отрицать, что он взялся за работу с огромным энтузиазмом.

Корки был настоящим аферистом – вероятно, каждой группе не хватает такого человека на старте карьеры. Уроженец Уэст-Бромиджа, невысокого роста, полный, раздражительный парнишка с кудрявой шевелюрой, странными усиками, которые, похоже, не росли, и ужасным зрением, поэтому ему приходилось носить очки с толстыми стеклами.

Корки мог заговорить кого угодно. Он был милым жуликом, и его дар убеждения распахивал перед нами двери, которые мы бы в жизни не открыли. Он сказал нам, что в Бирмингеме у него есть офис. Ничего у него не было. Зато была машина, в которой он сидел рядом с телефонной будкой возле пивнушки Beacon в Грэйт Барр. Вместо офисного телефона он давал номер таксофона, сидел в машине, опустив окно, и ждал входящих звонков.

А затем он поднялся еще выше – в буквальном смысле! Корки получил доступ к офисному зданию в центре Бирмингема и каким-то чудом умудрился перенастроить домофон в лифте (который для связи с диспетчером в случае, если застрянешь) для внешних и даже международных звонков. Парень вел серьезные переговоры, катаясь по этажам.

Я услышал, как Корки делает свои плутовские телефонные звонки от нашего имени, и у меня челюсть отвисла «Добрый день! Звоню вам из министерства обороны Бирмингема и являюсь представителем международных артистов Judas Priest! – начинал он. – Это лучшая рок-группа в Британии с огромной армией поклонников».

Корки все заливал и заливал про нас, и у бедного парня на другом конце провода уже в ушах звенело, пока он наконец не сдался, сказав: «Ладно! Ладно! Они могут сыграть в следующий четверг! Заплачу им червонец!» Уверен, мы выжали максимум из своих первых концертов, потому что люди были готовы согласиться на все, лишь бы Корки повесил трубку.

Пришлось признать, что его метод действительно работает. Казалось, Корки знает промоутеров во всех крупных городах и пригородах Великобритании – даже в деревушках. И хотя контракт мы еще не подписали и мало кто про нас знал, от предложений выступить не было отбоя.

Нам каким-то чудом удалось наскрести на покупку фургона «Форд Транзит», и появилось больше возможностей. Теперь у нас был не только балабол Корки, но и свой транспорт, поэтому дела пошли в гору.

Бог знает, сколько часов – дней! – мы провели в этом фургоне в первые месяцы. Мы ехали в Манчестер, или Ньюкасл, или Кардифф, или Халл. Выступали в пабах на севере страны и в общественных клубах. Выступили в «Пещере» в Ливерпуле, и был ажиотаж. В Сент-Олбанс нас тоже всегда хорошо принимали.

Мы отыграли в Сент-Олбанс, а потом я загадил наш фургон. Мы ехали домой после выступления, и я был пьяный в хлам, и вдруг мне приспичило блевануть. Высунул голову из окна… и заблевал всю боковую сторону машины.

– Твою мать, что ты пил, Роб? – спросил меня Кен.

– Бутылочку божоле^[34] и три таблетки диазепама, – промямлил я.

На следующий день пришлось драить фургон, но блевотина въелась, как растворитель. Никак не мог оттереть пятно. Так и ездили. Прекрасно!

Мы вкалывали как проклятые. Выступали перед алкашами, которые никогда про нас не слышали и приходили только ради пива. Нельзя было предугадать, как пройдет концерт. Бывало, мы давали жару. А бывало, после окончания песни в клубе царила гробовая тишина… или слышалась пара хлопков.

Один хлопок. Я задавался вопросом: «Это хлопок одобрения? Сарказма? Негодования? Что он значит?!»

Иногда наскребали на мини-гостиницу с завтраком, но обычно были на мели и ночью ехали домой либо спали в фургоне. Кемарить среди гитар и усилителей – дерьмовая затея, к тому же все курили, поэтому в фургоне постоянно стоял дым. Я спасался тем, что нажирался до беспамятства и вырубался.

Но те концерты шли нам на пользу. Удался или не удался вечер – мы все равно многому учились. Постепенно узнавали музыкальные возможности друг друга, становились сыграннее и слаженнее как группа и друзья. Тот период нас, безусловно, многому научил.

Я уже перерос свои музыкальные влияния, поэтому вырабатывал собственный стиль пения. Музыка переживала интересное время. Я по-прежнему боготворил Планта и Гиллана, но в душе был попсовой шлюшкой, и мне очень нравилось следить за хит-парадом.

В начале 1970-х глэм-рок переживал настоящий рассвет, и мне нравились эти элементарные аляповатые риффы и позерство. Внешний вид мне нравился не меньше музыки. Я всегда считал, что поп-звезда должна выглядеть и одеваться как поп-звезда, и глэмеры идеально с этим справлялись.

Мне нравились Марк Болан и T Rex в Top of the Pops, а Дэвид Боуи капитально снес мне крышу. Эти двое, а еще Roxy Music, казались мне чем-то волшебным, чужеземным и на голову выше остальных. Казалось, они выходили за рамки и привлекали к себе серьезное внимание.

Но далеко не весь глэм был изысканным, и также меня прикалывали более эксцентричные группы. Мне нравилась дерзость Sweet; горделивые поп-павлины целуют камеры в Top of the Pops. Гари Глиттер был классным и забавным персонажем, пусть даже из-за последующих событий слушать его было невыносимо.

У нас был свой местный герой-глэмер Slade были выходцами из Вулверхемптона, но Нодди Холдер был пареньком из Уолсолла и вырос в Бичдэйле, через две улицы от меня. Я с ним никогда не виделся, и он переехал, как только Slade стали знаменитыми, но время от времени я видел его «Роллс-Ройс», припаркованный на районе, когда он приезжал повидать маму^[35].

Однако была одна группа из той эры, которая сносила мне крышу больше других и до сих пор сносит, – Queen.

Я услышал Queen, когда Алан Фриман^[36] поставил их на Радио 1, а потом то же самое сделал Кенни Эверетт^[37]. Мне понравилась их музыка, но лишь после того, как я увидел их в передаче Top of the Pops, меня конкретно накрыло. Фредди Меркьюри был для меня богом.

Не потому, что он был гей – я этого даже не знал. Я смотрел выступления глэмеров и задумывался: а гей или нет Брайан Коннолли из Sweet, но не был уверен насчет Болана или Боуи. Про Фредди я даже не подумал: я считал его экстравагантным, экстравертным, эксцентричным исполнителем.

Я видел Queen в начале их карьеры в Таун-холле Бирмингема. Все они были в белых костюмах от Зандры Роудс и выглядели потрясающе. Они начали выступление с песни «Now I'm Here», и слева от сцены под светом прожектора возник силуэт Фредди.

«Теперь я здесь…» – спел он.

Прожектор погас и зажегся справа от сцены – там был Фредди и пел!

«А теперь здесь…»

Как они это сделали?

У него есть клон? Из картона? Даже будучи бывшим светотехником, я понятия не имел как, но выглядело восхитительно. Прожекторы сменялись, и Фредди появлялся с обеих сторон… А потом вдруг погасли, и вот он стоял, в центре сцены и вопил во всю глотку. Потрясающе!

Вдохновило ли мое пристрастие к Фредди нашего менеджера Корки на злодейскую выходку, которую он провернул? Он организовал фотосессию для группы, для которой Сью сделала мне легкую химическую завивку. Спустя несколько дней Корки приехал в Святому Джо, с восторгом размахивая черно-белыми снимками.

«Ребята, я вам всем прозвища придумал! – объявил он – Пресса на нас так быстрее внимание обратит!»

Корки протянул фотки. Ян теперь был Ян «Череп» Хилл, эту новость он принял с присущим ему благодушным безразличием. Кен стал «Кей-Кей» Даунингом, и, похоже, ему это очень понравилось. А затем Корки передал мне мое фото.

Под снимком, где я ненамеренно стою в манерной позе, было подписано:

Роб «Королева»^[38] Хэлфорд.

Что. За. Херня?

Мне хотелось нервно посмеяться, в основном из-за чувства неловкости… Но меня это оскорбило.

– Ты какого хрена творишь, мать твою, Корки? – спросил я его.

– Это только для того, чтобы на нас обратили внимание! – ответил он, ухмыляясь, и его глаза сверкали, несмотря на толстенную оправу очков.

– Ну, это не лучший способ, черт возьми!

Я был крайне огорчен, а когда забрал фотку домой и ее увидел отец, он был вне себя от ярости. Устроил настоящий скандал. «Разорви это к чертовой матери сейчас же!» – кричал он на меня. К счастью, прозвище Роб «Королева» Хэлфорд не прицепилось ко мне, как «Кей-Кей» к Даунингу.

Кен говорил, остальные участники Judas Priest с первого же дня знали, что я – гей. Возможно, это правда, но в душе я по-прежнему недоумеваю, что все было настолько очевидным.

В то время геев на телевидении представляли смехотворные персонажи вроде господина Хамфриса в ситкоме «Спасибо за покупку», которого сыграл Джон Инмэн. Это были кричащие жеманные гомики, которые манерничали и млели от каждого парня; смешные персонажи с тупыми крылатыми фразочками вроде: «Я свободен!»^[39]

Я был совершенно не таким. Я знал, что был геем, но с виду был простым пареньком из Уолсолла. Я был таким же приземленным, как и Кен, Ян и Джон. Мы разговаривали на одном уровне и смеялись над одними и теми же шутками. Вместе нажирались и были просто друзьями Другим я себя не считал.

Однако ребята из Priest все понимали, и я очень благодарен за то, что они не только никогда не обращали на это внимания, но даже не упоминали. Для начала 1970-х они мыслили крайне непредвзято – а многие парни из рабочего класса Мидлендса даже церемониться со мной бы не стали.

Несмотря на мою страсть к глэмерам, собственный сценический образ я придумал наобум. Купил наряд на вещевом рынке «Оазис» в Бирмингеме и был уверен, что буду выглядеть так же таинственно, как Боуи. Не вышло. Выглядел я, как стоящий на каблуках игрок в крикет. До сих пор помню, как на меня искоса посмотрел Кен.

За годы я перепробовал на себе кучу причесок: короткие стрижки, завивки волос, челки – в зависимости от того, чем я на то время был увлечен, но теперь настало время еще больше отрастить волосы. Я наконец смог это сделать после того, как написал заявление об увольнении из магазина одежды.

После концертов Judas Priest стало слишком тяжело приходить домой в четыре утра, а уже к девяти утра тащиться в магазин. Безусловно, я рисковал, потому что регулярно терял деньги, занимаясь вроде бы неперспективным делом. Только мне так не казалось. Я хотел попробовать себя в группе. И точка!

Priest продолжали вкалывать и валиться с ног, колеся по стране. Балабол Корки по-прежнему что-то придумывал и летом 1973-го поставил нас на разогрев в туре группы Budgie, блюзового хард-рок-трио из Кардиффа.

Budgie нас впечатлили. Они были далеко впереди нас в том плане, что у них уже вышли альбомы, они были на крупном лейбле и я видел их по телику, да и в журнале Melody Maker. К тому же они оказались классными ребятами и присматривали за нами на гастролях, ни в чем не отказывая.

Все наши поездки в Сент-Олбанс были очень успешными, но мы знали, что, если Priest когда-нибудь куда-нибудь пробьется, лондонские концерты были Священным Граалем. Именно в Лондоне на концерты могли прийти агенты по подбору артистов и заметить новые таланты, и журналисты, которые могли про тебя написать. Именно там нам и нужно было быть.

К счастью, Budgie должны были отыграть большой сольный концерт – в легендарном клубе Marquee на Уордор-стрит в Сохо. Было волнительно ступать на ту сцену, где играли Хендрикс, Zeppelin и The Stones, но мы были в шоке, обнаружив, что гримеркой служила исписанная граффити каморка Разумеется, мы тоже отличились.

Помимо того что Корки выбивал нам выступления, он еще и зудел на ухо боссам лейблов, когда катался на лифте между первым и шестым этажами, пытаясь выбить нам сделку. Он себе и работу урвал крутую – устроился в начинающий лондонский лейбл Gull Records.

Корки убедил своего босса, парня по имени Дэвид Хоуэллс, заценить нас в клубе Marquee. Для группы разогрева мы выступили на ура и после концерта встретились с Хоуэллсом. Он был вежливым и учтивым парнем в костюме. Казалось, он знает свое дело и не пытается вешать лапшу на уши. Нам это нравилось.

Хоуэллс в тот вечер не спешил делиться планами, но сказал Корки: «Мне все равно, как они выглядят, но нравится их музыка». Мы сделали свое дело, и теперь оставалось лишь ждать его решения. В любом случае предстояло важное событие.

Judas Priest впервые собирались отыграть за границей.

Как оказалось, Корки не молол языком, и он, кстати, превратил Priest в международных артистов, договорившись о двухнедельном туре по Голландии и Германии. На пароме в город Кале и по дороге в Голландию нас переполняли эмоции. Как и любая молодая группа, впервые поехавшая с концертами в другую страну, мы чувствовали себя вторгающейся армией. Мы здесь, чтобы дать жару и покорить это место!

Концерты прошли великолепно, и мне показалось, что европейские фанаты врубались в нашу музыку лучше, чем в родной Англии. Нас приняли, особенно в Германии, где очень любят хевиметал. Мы научились заказывать яичницу и картошку фри.

Спустя некоторое время, в конце марта 1974-го, мы отыграли двухнедельный тур по Норвегии, отправившись на ночном пароме из Ньюкасла в Ставангер. Мы понятия не имели, что можно было забронировать каюту. Вместо этого мы всю ночь проторчали на палубе, продрогнув на сильном североатлантическом ветре и напившись в хламидомонаду, чтобы не склеить ласты Замечательно!

Тур стал наглядным примером того, как мы руководствовались исключительно интуицией. Пока мы гастролировали, Корки остался дома в Великобритании и продолжал выбивать нам концерты. Мобильных телефонов в помине не было, поэтому приходилось каким-то странным способом узнавать, куда ехать дальше.

Корки просил нас звонить ему в определенное время Поднимая трубку, он кричал: «Ручка есть? Быстрее, у вас еще три концерта!» Теперь он работал в офисе, но все еще привык тараторить, будто рядом стоит очередь в телефонную будку или же его спалят в лифте.

Один звонок Корки в Норвегию был гораздо более волнительным, чем остальные. Однажды после обеда мы позвонили ему из клуба прямо перед отстройкой звука. Голос его был преисполнен эмоций.

«Парни, парни, прикиньте! – трещал он. – Я вам контракт на запись альбома выбил!»