Рита Русакова
Лимончики
Дядя Миша ходит, подбирая инструменты. Тётя Алла выплывает на веранду:
– Лена у себя, не видел?
– Не смотрел.
При звуке голосов карусель мыслей в голове останавливается. Я не могу с ними заговорить, что-то объяснять. И вечно торчать под дубом тоже нельзя.
Крадусь между кустов и выбираюсь на дорогу. Пакет с конфетами неприятно липнет к руке, но выбросить его я не решаюсь, это улика.
Бежать.
Электричка похожа на зверя, фары включены, хотя на улице ещё светло. За окном мелькают дома, деревья, вечернее небо: светлое, синее, безмятежное. Я еду в Новый Петергоф, буду петь на улицах. А там, глядишь, как-нибудь проберусь к папе в Бенгази.
Прижав нос к стеклу, смотрю, как подплывает станция. По платформе идёт, покачиваясь, женщина и вдруг вскидывает руку и начинает истошно орать. Я отступаю от дверей и пробираюсь в вагон. Здесь светло, снаружи темнеет.
Я ем конфеты и стараюсь не думать о контроллерах. Я не помню, как доехать от вокзала до дома. Я не знаю, что говорить маме. Я совсем не думаю, что там делают Рудневы. Когда бежишь, какой смысл думать?
Стою на привокзальной площади, мучаясь от жажды. Выбрасываю пустой пакет в урну. Руки липкие, в горле печёт. Что делать дальше непонятно, я смутно представляю, где мой дом. И тут случается чудо: как диковинный ламантин, подъезжает третий троллейбус, а я его помню – два раза в неделю он возит меня в музыкалку.
В троллейбусе сажусь у окна и смотрю на город. В вечернем свете он как волшебство. Проезжаем Литейным мостом, и я зачарованно пялюсь на реку и небо над ней, такое огромное, синее, светлое по краям, тёмное посередине, с белыми росчерками чаек.
