Рина Эйртон
В тени невинности
– Я чувствую себя глупо, – сказал он.
– Почему?
– Потому что ты опять смотришь на меня как на ребёнка. Я уже немаленький, Фир.
– Ну да, взрослый-взрослый.
– Эй, я серьёзно.
Вопреки своим словам, надулся он совсем по-детски.
– Порой, – начал он, посерьёзнев, – мы видим вещи такими, какими хотим их видеть. А потом злимся, если они оказываются совершенно иными. Этот образ, созданный нашими же руками, – ложь. И мы лжём с самого начала.
– Абзац из книги, что ли, выучил?
Он ещё раз внимательно посмотрел на меня и поковылял к своей комнате, бросив на прощание «спокойной ночи», хоть за окном ещё был день.
Запись четвёртая. Гитара
– Знаешь, что делает пастух перед сном? Считает овец!
Каждое моё утро начинается с этих глупых шуток. У меня они не вызывают ничего, кроме тяжёлого вздоха, а Алекс искренне заливается хохотом, рассказывая новый каламбур.
Прошла целая неделя с тех пор, как в мою жизнь ворвался блондинистый мальчишка. Неделя, наполненная постоянными ссорами. Да, мы всё ещё не слишком хорошо ладили. Он выводил меня из себя, и я легко срывался, пытаясь научить этого маленького засранца манерам. Когда казалось, что он наконец-то решил прислушаться к моим словам, всё повторялось вновь.
Далеко ходить не надо: сегодня утром мы опять поругались на пустом месте. То есть, причина была, но всё же глупой нервотрёпки можно было избежать.
Сегодня Алекс находился в приподнятом настроении: без конца шутил (не скажу, что смешно), громко комментировал свои действия и смеялся. Мне, привыкшему к тишине, было некомфортно работать рядом с таким источником шума. Я шикнул на него, но он даже не обратил внимания.
– Фи-и-ир, а ты когда-нибудь летал на самолёте? – спросил он, одну за другой переворачивая страницы книги. Я дал ему что-то из классики, но не похоже, чтобы она была ему по нраву.
Я ответил утвердительно, но не стал вдаваться в подробности. По утрам я вообще не отличался желанием разговаривать.
– А на корабле плавал?
– На лодке.
– А на корабле?
– Может, ты займёшься книгой? – спросил я, подразумевая «молчи и читай».
Алекс замолчал. Он молчал долго (по меркам Алекса) – почти две минуты. Я наслаждался тишиной, приступая к чистке грибов, пока не услышал шелест вырываемых страниц.
– Эй, ты что делаешь?
– Читаю, – ответил он и продолжил с невозмутимым видом вырывать страницы из моей (моей!) книги.
Я за два шага оказался у дивана и выхватил несчастную книгу из рук этого несносного вредителя. Он сделал вид, будто не понял, в чём дело.
– Тебе кто разрешал так с книгами обращаться?! – вскипел я. – Тебе же ничего нельзя доверить!
– Я просто читал. Мне не понравилось.
– Но это не значит, что ты можешь вырывать листы.
– Я хотел как лучше. Зачем тебе тратить время на глупую и неинтересную пятую главу? Я сделал это за тебя и не хочу, чтобы ты повторял мои ошибки.
На секунду я замялся. Какие-то зачатки логики определённо были в его словах.
– Нельзя просто взять и вырвать то, что тебе не нравится.
– Но ты же так делаешь. Иначе зачем ты относишь все вещи на чердак?
Я хотел было возразить, но слова спутались в потоке возмущений. Вышло что-то совсем невнятное. Мне стало обидно: я не был способен толком возразить мальчишке.
– Ты ничего не понимаешь, – огрызнулся я, забирая книгу. – Хватит меня попрекать.
Алекс мерзко ухмыльнулся.
– Даже не пытался.
Он чувствовал себя победителем. Я сосчитал до десяти и вернулся к готовке. Но Алекс не хотел оставлять меня в покое.
– Скучно, – огласил он свой гениальный вердикт. – Можно я покормлю твоих курочек?
– Не смей подходить к животным. Ты их напугаешь.
– Брось, мне же надо хоть чем-то заняться.
– Займись.
– Чем? – он развёл руками. – Помнишь, что ты обещал мне гитару?
– На ней сохранилась только одна струна, – ответил я. – И та звучит ужасно.
– Невелика проблема. Я могу заменить струны. Мне уже приходилось делать это раньше.
– У меня нет струн.
– Есть гитара, но нет струн?
Я пожал плечами.
– Представь себе.
– Ладно… Они точно должны быть в городе. В Виллсайле много классного хлама. Бери сколько хочешь.
– Алекс, чтобы найти какую-то вещь нужно выйти в город. А там всё ещё орудуют бандиты, если ты не забыл.
– Джонсон? Он не станет сидеть на одном месте. Наверняка уже за сто миль отсюда. Прошло так много времени, а ты до сих пор боишься вытащить свою кудрявую голову за пределы дома?
– Я не вижу в этом смысла. Ты жить не сможешь без гитары?
– Да, не смогу!
Я повернулся к нему, стараясь как можно красноречивее выразить свои эмоции. Но Алекс проигнорировал мой взгляд и скрестил руки на груди, как будто это я отвлекал его от чего-то важного.
– Да что с тобой не так? – разозлился я. – Ты как будто с другой планеты прилетел. Может быть, раньше все вокруг баловали тебя, позволяя ставить детский каприз выше здравого смысла, но я не позволю командовать собой.
– Детский каприз? Я пытаюсь найти хоть что-нибудь хорошее во всём дерьме, которое случалось со мной. Ты понятия не имеешь, что я пережил.
– Если бы ты действительно был таким страдальцем, которого из себя строишь, то не вёл себя как тупой самодовольный подросток!
И вновь этот озлобленный взгляд из-под чёлки.
– Если бы я вёл себя как ты, то сдох бы от безысходности.
Я знал точно, что правота была на моей стороне, но он вновь заставил меня усомниться. И как у него это получалось? Впрочем, даже если бы меня заставили под дулом пистолета признать, что в его словах есть смысл, я бы не сумел это произнести вслух.
– Вот как? Поэтому ты не способен сделать ничего, кроме как доставить неприятности?
Не знаю, что именно задело его в моей фразе, но искажённое ненавистью выражение лица говорило само за себя.
– Да пошёл ты!
Он вскочил с дивана, хватая костыли, и с громким стуком пошёл прочь из гостиной. У меня был порыв бросить что-то обидное ему вслед, но я сдержался. В конце концов, я и вправду перегнул палку, но тогда ещё не ощущал это.
Не успел я налить воду в миску, как на лестнице что-то упало. Я покачал головой: неужели он считает, что если разнесёт мой дом вдребезги, то я начну относиться к нему иначе? Впрочем, через несколько минут грохот повторился, и на этот раз уже гораздо громче. Послышался жалобный всхлип.
– Я знаю твои фокусы. Хватит пытаться меня разжалобить.
Он не замолкал, будто готовый расплакаться. Только я слабо ему верил.
– Больше страсти, Александр. Ты же хочешь, чтобы мне стало плохо из-за своего… – я кинул в рот кусочек перца, – невежества.
Я вышел в коридор, с усмешкой наблюдая за мальчишкой, пытающимся изобразить великое страдание. О, да ему стоило идти в актёры! Голова запрокинута назад, руки впились в горло, а всё тело пронизано мелкой дрожью.
– Прекращай, – строго сказал я. – Уже не смешно.
Но Алекс меня не слышал. Он начал биться головой о пол, и тут я понял, что он совсем не притворяется.
– Алекс? Алекс!
Его зрачки расширились, и он мучительно захрипел. Я схватил его за плечи, начал трясти, не понимая, как следует поступить. Я пытался успокоить его судороги, но, кажется, делал только хуже.
Приступ закончился так же неожиданно, как и начался. Алекс беспомощно обмяк в моих руках и затих. Мне показалось, что он перестал дышать, но сквозь лёгкую дрожь я чувствовал, как опускается и поднимается его грудь.
– Ради всего святого, скажи, что ты меня слышишь!
Отуманенный взгляд застыл вдруг на моём лице.
– Ты…
– Алекс, ты понимаешь меня?
– Что? Нет-нет-нет, – он грубо оттолкнул меня. – Не трогай меня. Не подходи. Уйди. Уйди!
Я, поражённый, застыл на месте.
– Да что с тобой?
Но Алекс явно был не в себе. Он подскочил с пола и со всех ног бросился наверх, позабыв про костыли. Я был так поражён произошедшим, что даже не задался вопросом, как ему вообще удалось так быстро взобраться по лестнице с повреждённой ногой.
Что с ним?
Когда оцепенение спало, я пришёл на кухню и попытался вернуться к готовке. Но делать вид, будто бы ничего не произошло, у меня получалось хуже всего. Я кинул тарелку на стол, не задумываясь, что она может разбиться, и взглянул на своё отражение в наполненной водой раковине. Я не видел ничего. Также пусто было и в моей душе.
У Алекса были не все дома. Это я понял уже давно, но сейчас… Да, он чокнутый, но я повёл себя просто ужасно. Зачем было глумиться над ним? Мне хотелось рвать волосы на голове от осознания собственной глупости. Почему я не мог просто смолчать?
Никогда раньше стены моего маленького дома не давили на меня так сильно. Я не мог найти себе места. Наверное, стоило подняться к Алексу, проверить его, но сейчас пойти туда для меня как самая страшная пытка. Я не хотел больше видеть эти безумные пожелтевшие глаза. Но и успокоиться я не мог.
Смута долго не хотела отпускать мой разум. Я ходил из угла в угол, как загнанный в клетку лев. В какой-то момент находиться здесь стало до такой степени невыносимо, что я забрал верхнюю одежду из прихожей и заперся в мастерской.
Я решил во что бы то ни стало найти эти чёртовы струны.
Я хотел убежать от всех своих мыслей.
Где же я мог найти струны для гитары? Вариантов у меня было не так уж и много. Я разложил на стол карту и принялся думать. Единственное место, где я видел музыкальные инструменты в Виллсайле – это маленький павильон в торговом центре. Сердце города. И сразу же в мою голову закрались сомнения: идти в огромное неосвещённое здание, где в случае чего не будет пути отступления… И это не беря в расчёт бандитов, которые вполне могли остаться в городе. Что я смогу сделать при встрече с ними?
Тот я, который ещё неделю назад мирно кормил курочек и убирался в доме, не стал бы рисковать. Остановился, заметив хотя бы очертание опасности. Но сегодняшний я смотрел на себя совсем по-другому. То ли чувство вины, то ли порыв доказать самому себе, что существует и другой Фирмино, который устал бояться. Которому надоело просчитывать жизнь наперёд. Который хочет найти эти чёртовые струны для гитары, чтобы вновь услышать мелодичное бренчание. Которому музыка нужна так же сильно, как и глоток воды в засушливую погоду.
Которого до глубины души задели слова Алекса.
Действовал я быстро, не давая себе передумать. Сейчас, когда я пишу эти строчки, мой пыл остужен и решение идти в торговый центр уже не кажется таким вдохновляющим. Глупым скорее, но тогда я хотел сделать эту глупость. Она была нужна мне для храбрости, для уверенности, что я иду в верном направлении. Поэтому я собрал все свои самодельные петарды, которые так любил использовать Освальд в качестве отвлекающего манёвра; малокалиберный пистолет с глушителем, не слишком полезный для больших дистанций; фонарик, аптечку и бутылку воды.
Не думаю, что следует описывать дорогу до центра. Могу лишь заметить, что погода сегодня стояла удивительно ясная для осени: ослепляюще светило солнце и мягко дул ветер, не сдувая с ног, а, напротив, – помогая идти. Я принял это за хороший знак. Правда, стоило мне подойти к торговому центру – серому пятиэтажному зданию, дышащему холодом, как погода начала портиться. Ни капельки необеспокоенный, я подопнул стеклянную бутылку, валяющуюся на парковке центра. Она покатилась вперёд, тихо звеня зелёными боками до тех пор, пока не остановилась у сломанной вывески «Пицца у Карла». Интересно, кем был этот Карл?
Чем ближе я подходил к входу, тем больше под моими сапогами хрустело стекло. Я прошёл сквозь когда-то автоматически открывающуюся дверь и огляделся. Достал фонарик и на всякий случай мачете (оно служило Освальду ещё с армейских времён). Использовать пистолет в таком большом здании я не хотел до последнего – шум от выстрелов разлетелся бы по всем этажам и непременно привлёк заражённых. А что они тут обитали, я не сомневался.
Теперь мне не мешало понять, в какую сторону двигаться. Это, как оказалось, стало самой сложной частью. Пусть в здании не осталось целых окон, а на улице ярко светило солнце, внутри центра двигаться без фонарика было практически невозможно. Я боялся наткнуться на логово заражённых, всё время слышал посторонние шумы и шорохи. В смятении я обследовал весь первый и второй этажи, но так и не нашёл ничего интересного. Только упавший лифт и несколько вывесок с незнакомыми мне словами. На третий этаж я не попал – путь туда оказался умышлено завален прилавками. Тогда я вернулся на первый этаж и вновь принялся его исследовать. Как оказалось, не зря: в самом конце длинного коридора я наткнулся на спуск вниз. «Нулевой этаж», – гласил указатель.
Тихо. Слишком тихо для тёмного помещения. Я переложил тяжёлый фонарик в левую руку, а правой покрепче перехватил мачете. Мох под ногами и отвалившаяся от стен плитка… Круг белого света скользнул по стёсанным ступенькам, всё ниже и ниже. Я начал спускаться. На третьей ступеньке в нос ударил запах сырости. Ничего хорошего это не предвещало.
Я ожидал увидеть гнездо заражённых или нечто подобное. Уже был готов уносить ноги, услышав малейший шорох, но разум был словно затуманен. Мне нужно было узнать, что здесь находится. И я чувствовал, что струны ждут меня именно тут. Бегство… казалось мне позорным выходом.
Я провёл лучом фонарика по стенам, коридору, полу, но так и не сумел отыскать видимой опасности. Поэтому пошёл дальше. Сердце билось приглушённо, стуча где-то в висках, а не там, где должно было быть. Только оно и хруст стекла под ботинками создавали шум в подвале. Вдруг я остановился, почувствовав, как начинаю задыхаться. Я сделал несколько глубоких вдохов ртом.
– Только не снова…
Оцепенение, которое напало на меня при виде черноты подвала, исчезло в один момент. Я почувствовал острую необходимость выбраться на улицу, увидеть солнечный свет. Толку строить из себя героя? Доказать Алексу, что я такой же смелый и безрассудный, как он? О да, он бы завалился в подвал к заражённым за возможность перебирать аккорды. Да он бы в толпу к ним прыгнул за такое.
Я даже из дома лишний раз выйти боюсь.
Я собрался повернуть назад, но… не повернул. Почему? Просто я заметил впереди нечто, напоминающее нотный ключ. Огромную вывеску с нотным ключом.
– Быть не может…
Желание уйти соперничало с необходимостью остаться. Вот, я здесь, в паре шагов от своей цели. Протяни руку и схвати!
Я быстро пошёл вперёд, всё ещё не веря своим глазам. Защитные жалюзи были опущены, но на месте двери виднелась небольшая лазейка. Я опустился на колени и направил туда свет фонарика. Ничего, кроме груды мусора и обломков, видно не было. Стоит ли рискнуть?
Пути назад нет. Сбросив с плеч рюкзак, я натянул на нос чёрную маску (на случай драки с заражённым я не наглотаюсь крови) и полез внутрь. По пути умудрился зацепиться за что-то острое и чуть не разорвал штанину.
Оказавшись внутри, я осмотрелся. Сломанные полки и стеллажи, изуродованные временем музыкальные инструменты, обвалившийся в нескольких местах потолок. Я поднялся на ноги, ощущая неприятный холод на коже. Сквозь маску дышать удавалось с трудом. Задерживаться здесь точно не стоит.
Я подошёл к тому, что осталось от прилавка, и принялся рыться в куче мелких безделушек, среди которых мне часто попадались кусочки бетона и стекла. Из интересного я нашёл только красивую штучку золотистого цвета, которой бренчат по струнам (как сказал потом Алекс, это называется медиатор). Струн, как назло, нигде не было.
Решив обыскать ещё парочку более-менее уцелевших шкафчиков, я пробрался к проходу, ведущему на склад. Но, ещё не зайдя внутрь, я ощутил странный звук. Да, именно ощутил, а не услышал. Как будто кто-то тащил ноги по воде.
Чутьё не подвело: из темноты на меня выскочило худощавое серое тело, широко раскрывая пасть, изуродованную чёрными подтёками. Я успел увернуться – заражённый упал на пол. В изрезанных лохмотьях бессильно волочились костлявые палки – руки существа, когда-то именовавшегося человеком. Я не стал тянуть: поставил ногу на его спину, не давая встать, и резким движением отсёк голову.
«Он давно не ел. Слабак», – подумал я. Похоже, мне повезло.
Вонь, которую я ощутил, зайдя на склад, сложно передать словами. Я задержал дыхание и принялся рыскать в коробках, которыми были завалены полки. Бесконечные провода, батарейки, некоторые из которых выглядели даже рабочими, цветные баночки с маслами и средствами для чистки струн, электронные коробочки, похожие на колонки, и ещё много-много других мелочей, предназначение которых я не знал. Наконец, когда воздуха в лёгких стало катастрофически не хватать, я нашёл небольшую бумажную упаковку, на которой красовался логотип фирмы и фото гитары. Распаковав конверт, я увидел то, за чем пришёл.
– Так вот вы какие…
Я положил несколько упаковок в рюкзак и поспешно выбрался из магазинчика, не желая больше здесь находиться. Но мне было не суждено так просто выйти отсюда. Доносящийся из глубины подвала крик дал это понять. Шум неумолимо приближался и, когда я вылез назад в коридор, достиг своего пика. Чья-то сильная, скользкая рука схватила меня за ворот и бросила на пол. Я упал в воду, но не растерялся: перевернулся на спину, схватил мачете и, прежде чем мертвец успел укусить меня, нанёс удар по голове. Тёмно-красная жидкость полилась по лезвию, а существо истошно закричало. Его животный крик был зовом о помощи.
Я попытался закрыть уши, но было поздно: перед глазами замелькали чёрные пятна. Коридор заполнился сотнями схожих криков, больше напоминающих скрежет гвоздя по металлу. Когда они наконец-то умолкли, я смог нащупать ручку мачете в воде. Путь к отступлению был только один. Я побежал к лестнице, задыхаясь от накрывающего волнами страха. Бежал я недолго: на лестнице одна из этих тварей ударила меня в спину. В глазах потемнело, а когда я повернулся, чтобы нанести ответный удар, то увидел три острых когтя, рассекающих маску и моё лицо. Щека загудела, будто ошпаренная кипятком. Я упал на спину и пополз назад, к стене.
Их было не три и даже не четыре. Я насчитал как минимум семерых, готовых разорвать меня на кусочки. Не все двигались быстро, но тому, кто ударил меня, силы и скорости было не занимать. Я потянулся к ремню штанов и достал пистолет, прицеливаясь в стремительно приближающегося заражённого. Несколько раз выстрелил – прямо в голову. Похоже, теперь я разбудил всех обитателей подвала, которые ещё не потрудились очнуться.
Спасся я, запершись за железной дверью, в небольшом служебном помещении. Подпёр дверь спиной, что дико ныла после встречи с заражённым. Я слышал, как они ломятся ко мне. В ушах эхом отзывался бешеный стук в железную дверь.
Когда в моих глазах маленькая чёрная комнатка начала сужаться, я понял, что дела совсем плохи. Успокоиться, просто нужно успокоиться. Сосчитать до десяти или… сделать хоть что-нибудь! Прислонившись затылком к холодной стене, я сложил трясущиеся руки в молитвенном жесте, как когда-то учил отец. Прочитал несколько молитв на итальянском, не размыкая губ.
Poiché tuo è
il regno, la Potenza
e la gloria nei secoli.
Amen.
Заученные строчки закончились, а в моей голове сформировалось что-то наподобие плана действий.
Открыв рюкзак, я достал все петарды и спички, которые у меня были. Похоже, настал ваш звёздный час! Умирать так глупо я уж точно не собирался.
Сосчитав до трёх и подпалив фитиль, я открыл дверь и выкинул петарду в толпу моих «поклонников», терпеливо ждавших у двери. Взрыв получился громким, даже в какой-то мере эффектным.
Что было дальше, я помню смутно и вряд ли смогу корректно описать. Кажется, меня самого оглушило, а перед глазами начали мерцать огоньки. Я оказался у противоположной от двери стены и принялся стрелять по заражённым, как по стеклянным бутылкам на заборе. В минуту помешательства я даже был уверен, что действительно нахожусь на заднем дворе своего дома, а всё это лишь тренировка.
Двигающихся недругов стало заметно меньше. Воспользовавшись шансом, я выскочил из комнаты. Они цеплялись ко мне своими жилистыми руками, пытались повалить на пол, тянули с такой неистовой силой, что оторвали капюшон куртки. Уже на лестнице я кинул в центр коридора петарду, чтобы отвлечь погоню яркими огоньками и шумом.
На самом деле я впервые самостоятельно использовал петарды как средство отвлечения внимания. Раньше мне не верилось, что заражённые, подобно безмозглым болванчикам, будут послушно следовать к источнику звука. Теперь же верилось охотно.
Я выбрался из торгового центра. Выбрался живым. У меня не осталось ни петард, ни патронов, даже свой фонарик я умудрился оставить где-то в подвале. Но возможно ли описать счастье человека, спасшегося на волоске от гибели? За последнее время я позабыл о том, каково испытывать яркие эмоции.
Мне хотелось кричать, вот только не получалось. Я поднёс руку к шее, приказывая себе успокоиться. Только не сейчас. Только не снова.
Впервые я потерял голос, когда мне было десять. Долго не мог с тех пор говорить, пока Освальд не взялся за моё обучение. Он научил контролировать агрессию, страх, не судить по внешности и никогда не позволять эмоциям брать верх. Но возможно ли научиться полностью подавлять свои чувства?
У меня так и не получилось. И плата за это – голос.
Домой я вернулся в совершенно растерянных чувствах. Я, конечно же, был рад, что вообще вернулся, но неспособность говорить сильно давила на меня. Вот так просто страх, накрывший после встречи с заражёнными, связал горло и связки. Я прекрасно понимал, что это быстро пройдёт, но не мог заставить себя не переживать. Как бы я ни убеждал себя, что всё позади, другая часть меня отказывалась верить в это.
Для начала следовало умыться и скинуть с себя потяжелевшую одежду, потом – устроиться в любимом кресле с книгой и забыть обо всём, что произошло сегодня. Было бы чудесно, но я не учёл факт существования своего соседа.
И конечно же, в доме его не было – пришлось выйти на задний двор.
Склад для хлама, сарай, служивший курятником, огород, скрипучие детские качели и колодец – вот что собой представлял задний двор. Среди всего этого скромного убранства, на земле, заваленной ярко-оранжевыми листьями, что напоминали отблески огня, сидел мальчик и с любопытством смотрел сквозь сетку на импровизированный дворик для кур. Они, как маленькие заключённые, выбирались по утрам на территорию, ограждённую со всех сторон сеткой, чтобы подышать свежим воздухом; а на ночь забирались в свою половину дощатого сарая, что я запирал с наступлением темноты.
Приблизившись к Алексу, я попытался поздороваться, но слова застряли в горле. Честно сказать, мне не хотелось с ним разговаривать, хоть и стоило отдать ему струны, показать, на что я пошёл ради этого. Но поймёт ли он меня, если я открою рот и заставлю себя промычать что-то невразумительное? Уж лучше промолчать. Мне не привыкать.
Молчать.
Почувствовав моё присутствие, Алекс взглянул на меня через плечо. Он выглядел в точности как я: потрёпанный и уставший.
– Где ты был? – одними губами спросил он.
Вместо ответа я расстегнул рюкзак и протянул ему бумажный конверт со струнами. Алекс не сразу осознал, что скрывается в упаковке. Но стоило ему понять, как серые глаза тут же округлились, и он ошарашенно уставился на меня.
– Это… мне? То есть ты серьёзно ходил за струнами ради меня?
Я мотнул головой.
– Тогда зачем?
Я пожал плечами.
– Не понимаю тебя, – Алекс прижал к груди конверт и опустил взгляд. – Разве ты не должен злиться после того, как я послал тебя? Я думал, ты поэтому ушёл. Не хотел больше меня видеть. У тебя есть причины.
Не знаю, раскаивался ли он по-настоящему, но мне было приятно осознавать, что он раздосадован своими поступками. Я опустился рядом с ним на колени и похлопал по плечу. Мне хотелось сказать что-то вроде: «Ты странный, но вокруг меня больше нет людей, поэтому я мирюсь с тем, что есть», однако я вновь промолчал. Думаю, Алекс понял меня без слов. Честно сказать, своей догадливостью он мне симпатизировал.
– В любом случае, – начал мальчик. – Извини за утро. Я наговорил тебе много чего. На самом деле я так не думаю, просто… Есть вещи, которые мне сложно в себе контролировать. Ты лечишь меня, кормишь, даёшь ночлег. Я всё думаю, зачем ты это делаешь? И никак не могу найти ответ. Я должен тебе слишком много. Ненавижу быть должным, но боюсь, что не смогу расплатиться. Мне бы только не сделать тебе хуже.
Алекс прикусил губу, хмурясь. Я подметил, что он всегда делает это, когда находится в замешательстве.
– Хуже? – на выдохе выдавил я из себя. Напряжение медленно рассеивалось, и говорить стало легче.
– Ты и сам понимаешь. Я как чёрный кот – приношу одни несчастья.
– Я так не думаю.
– Правда, что ли? – с усмешкой переспросил Алекс.
– Наверное.
Я прикрыл глаза, заставляя себя собраться. Но становилось только хуже: голова шла кругом и перед глазами всё расплывалось. Да и щека ужасно болела при каждой попытке открыть рот. Поэтому я нахмурился и нехотя произнёс:
– Иди в дом. Сыграешь что-нибудь на гитаре.
Щёки горели не только из-за длинной царапины, но и из-за прожигающего взгляда Алекса. Я всё ждал, когда он потребует объяснения моего странного поведения, но он молчал. Долгую тишину спустя послышался шорох одежды и листьев – Алекс поднялся на ноги (не без помощи костылей) и вдруг сказал:
– У тебя смешные курицы.
– Роза, Элиза и Нора. Их имена.
Алекс грустно улыбнулся.
– Ты дал им имена.
– Да.
Я слышал, как глубоко он вздохнул, словно думая о чём-то своём, далёком и таком печальном. Мне показалось, что Алекс уже собирался идти к крыльцу, но неожиданно остановился и прислонился ко мне, мимолётно обнимая за плечи.
– Спасибо.
Обомлев, я распахнул глаза, однако Алекс отстранился и поковылял в дом. Всё произошло так быстро, что я даже засомневался, случилось ли это на самом деле.
Но мне стало тепло и хорошо, как никогда раньше.
Спустя час я уже сидел в гостиной, дремля в кресле. Сон был неспокойным: я словно застрял в несвязном бреду, не в силах разобраться, где сон, а где реальность. От этого состояния мне было плохо даже физически.
Алекс сидел на ковре у дивана и кропотливо занимался установкой струн. Его усердное сопение доносилось до меня даже сквозь сон. Но вдруг он умолк. Озадаченный, я открыл глаза и протянул к нему руку, дотрагиваясь до плеча.
– Закончил? – спросил я.
Алекс не отозвался. Он как-то странно кашлянул, а затем неестественно выгнулся, заставляя меня замереть от страха. Он вскинул голову, и два совершенно пустых, налившихся тёмной кровью глаза воззрились на меня. Чёрные жилы тянулись по всему его лицу, будто слёзы, а на губах застыла улыбка. Я знал этот взгляд. Так смотрели только заражённые.
В ужасе я закричал изо всех сил и проснулся. Алекс, настоящий Алекс, сидел на том же месте, что и его жуткая копия из сна. Только этот Алекс смотрел с непониманием своими совершенно обычными серыми глазами.
– Кошмар? – простодушно поинтересовался он.
Я откинулся в кресле, прикрывая лицо ладонью. Меня всё ещё немного трясло.
– Как гитара?
– Пришлось повозиться, но оно того стоит.
Алекс продемонстрировал мне натянутые на грифе струны. Раньше эта гитара принадлежала одному из близнецов, Чарли. Он играл довольно посредственно, да и редко, предпочитая хвастаться своими умениями. Но в детстве я всё равно завидовал ему.
– Такая приятная, – Алекс провёл ладонью по изгибу корпуса. – Будто создана для меня!
Я скептично приподнял бровь.
– Ты играть-то хоть умеешь?
– Вот ещё! – надулся мальчик. – Я же говорил, что умею.
– Ты много что говорил.
Алекс показал мне язык и вернулся к гитаре. Провёл по струнам, вслушиваясь в звук, и немного покрутил колки (это слово я тоже узнал от Алекса).
– Ещё чуть-чуть, зануда.
– Я всё ещё жду. Не должны же мои старания пропасть даром.
Он взглянул на моё лицо, останавливаясь на щеке.
– Поверить не могу, что ты выбрался в город из-за струн. Сильно же ты, должно быть, любишь музыку. Ну, или меня.
– Уж точно не тебя.
Алекс рассмеялся.
– Я и не претендую, – он положил корпус гитары на бедро. – Дрался с заражёнными?
Я дотронулся до царапины, морщась. После долгой обработки антисептиком щека ныла так сильно, что хотелось ударить себя калиткой.
– Ерунда.
– Не скромничай.
– Нет, правда. Было бы о чём рассказывать. Просто показал стайке заражённых, кто король этого города.
– Да неужели?
– Я серьёзен.
– А не боишься обратиться? Может, у них и когти ядовитые!
Я цокнул.
– Тогда бояться нужно тебе. Откушу пару пальцев, потом на гитаре не сможешь играть.
– Я убегу быстрее, чем ты с кресла поднимешься! – весело выговорил он и, понизив голос, будто собирается рассказать самый страшный на свете секрет, добавил: – У тебя толстая задница.
– Что? – я смешался. – Ты опять говоришь какую-то чушь.
– Нет, так и есть. Правда-правда.
– Ой, хватит уже. Ты меня раздражаешь.
Однако впервые он не злил меня всерьёз.
– Давай, – попытался как можно серьёзнее сказать я. – Играй. Я упрашиваю тебя весь вечер.
В ответ Алекс недовольно шикнул:
– Две минуты для маэстро, разве я многое прошу?
И начал перебирать струны. Поначалу медленно, привыкая к инструменту, а затем всё быстрее и увереннее.
– Как с велосипедом, – отметил он. – Главное – начать.
Он немного потренировался и принялся за аккорды. Похоже, он и вправду хорошо играл. Стало стыдно за своё неверие – я даже немного покраснел, но Алекс не заметил этого. Он был слишком увлечён игрой, чтобы смотреть на меня.
– Как же там начиналось… С ля минора, что ли?
Его пальцы коснулись гитары и вдруг быстро побежали по струнам, стирая в пыль годы тишины. Он будто всю жизнь только этим и занимался.
Возможно ли описать словами всё волшебство музыки? Я уж точно на это неспособен, но не могу не попытаться.
Это похоже на синее небо, подёрнутое серой дымкой и исполосованное белыми лучами солнца. Похоже на закат. Такое же тревожное и восхитительное чувство, когда ты стоишь посреди дороги, а вокруг – пустота. Ты не видишь солнца, но чувствуешь, как оно исчезает в твоих глазах. Ещё минута и опустится сумрак, а потом… Что будет потом понять несложно. Не зря Освальд внёс этот пункт в наш свод правил.
«Никогда не выходи на улицу после заката».
Потом – страх и надежда, что-то большее, чем просто слово. Мне судить сложно, ведь я уже много лет не видел заката.
Такой я увидел музыку Алекса. Тревожной, печальной, но завораживающей так сильно, что хотелось следовать за ней, лишь бы услышать последние ноты. Словно ты околдован ею. А ещё я вспомнил походы в церковь с отцом. Каждое оттягивание басовой струны, как одна воскресная молитва.
Резко и пронзительно. Витражи в костёле у дома, лик Девы Марии и пьяный голос отца. Я так давно об этом не вспоминал, что почти забыл. Потому что эта память слишком личная и сокровенная. Такая, о которой я не рассказывал даже Освальду.
– Может, – несмело прервал я игру Алекса, – споёшь? Что-то более лёгкое.
