Рина Эйртон
В тени невинности
– Я разрешу тебе остаться, пока нога не заживёт. Но когда ты сможешь ходить, тебе лучше воспользоваться этим и уйти.
– Ладно. Я уйду, но прежде хотелось бы узнать твоё имя.
Алекс (как непривычно мне это имя) посмотрел на меня, прищурив один глаз. Я не хотел называться, но это уже было как-то невежливо. Он же сказал своё имя.
– Фирмино.
– Чего? – он скривился. – Это ругательство или тебя назвали в честь каких-то таблеток?
Нет, он всё-таки меня раздражает.
– У меня нормальное имя. Я итальянец.
– Ну, у тебя такой акцент, что грех не понять.
– Тогда зачем ты пытаешься меня оскорбить?
– Эй, я не оскорблял. Просто это дурацкое имя. На твоём месте я бы взял псевдоним.
– Если тебе что-то не нравится, то я с радостью покажу, где дверь.
– Не горячись. Мне не нравятся длинные имена. Буду называть тебя Фир. Пойдёт?
– Пойдёт.
– Тогда рад знакомству, Фир.
– Я тоже, – «наверное» добавил мысленно.
Он улыбнулся, а я молча вышел из комнаты.
Запись третья. Чердак
Порой мне хочется уехать отсюда. Не знаю, куда и зачем; я просто хочу держать руль прямо до тех пор, пока не упрусь в стены какого-нибудь города. Хочу начать жизнь с чистого листа. Собрать вещи в маленький чемоданчик, поставить кассету в рабочую магнитолу и не оглядываться. Больше никогда.
Почувствовать себя свободным и проникнуться эйфорией дороги… чего-то светлого, что ждёт меня в будущем. Откреститься от огорчений, боли, злости. Забыться. Стать тем, кем я всегда мечтал быть. Я точно знаю, что моё счастье не здесь. Но уйти отсюда я не могу.
На то много причин. Тёплый дом, вкусная еда, чувство безопасности и все мои воспоминания. Они здесь, спрятаны на чердаке под скатом крыши, где Освальд рассказывал мне истории о правителях Англии. На кухне у деревянного стола, где мы обедали и ужинали вместе. В гостиной рядом с креслом, где любила вязать миссис Бейтс. В моей маленькой комнатке, где с потолка сыпалась штукатурка. Я привязан к этому месту.
Иногда мне кажется, что я исчезну вместе с ним.
На самом деле мои мечтания не были такими нелепыми. Ходили слухи об общине выживших на севере страны. Поселение, нет, настоящий город, где люди занимаются повседневной рутиной: работают, смотрят телевизор, играют в карты, а по вечерам расслабляются в пабах. Высокие стены, электричество и целая куча военных. Там было абсолютно всё, о чём я мечтал. Но как туда попасть? Да и существует ли это место на самом деле?
Мечтать – значит страдать. Но я, подобно любому человеку, не мог не мечтать.
А появление мальчишки лишь сильнее раздразнило моё воображение. Он говорил, что прошёл полстраны, верно? Может, он видел этот город? Он должен был знать. Обязан был знать хоть что-нибудь.
И я решил выпытать у него. Весь вчерашний день мальчик проспал; лишь утром и вечером, когда я приходил поменять повязку и дать обезболивающее, он поднимался с постели и обменивался со мной парочкой бессмысленных фраз. Говорил он без лишних эмоций, но я всё равно чувствовал холод в его голосе. У меня не было причин проявлять к нему симпатию, но его пренебрежение отчего-то удручало. Поэтому я решил попытаться сблизиться с ним. Я не хотел привыкать к нему или требовать этого взамен – мне просто хотелось разрушить тягучее напряжение. Вот и всё.
Подумав, что ему могут пригодиться костыли для свободного передвижения по дому, я прорылся весь вечер на чердаке, ведь точно помнил: они были где-то здесь. Костыли я смог отыскать, а вот нужные слова – нет.
Я надеялся сегодня выстроить с ним полноценный диалог. Попытаться. Мне несколько стыдно признаваться, но для этого я даже заранее подготовил темы для разговора и выписал их на листочек. Здесь были как нейтральные вопросы, так и довольно важные для меня. И первым по важности я, конечно же, поставил вопрос о городе на севере.
Сжимая список в руке, неся костыли под мышкой, я подошёл к двери и несколько раз постучался. Откликнулся он не сразу (видимо, я его разбудил), только через несколько минут пробурчал:
– Заходи.
Я зашёл в комнату, пряча смятый листок в кармане брюк, и вдруг растерялся, как маленький беспомощный мальчик. Мне стало неловко от этого пристального надменного взгляда. Всё-таки асоциальность сильно сказывалась на моём поведении – я вновь не знал, как начать разговор. Даже заранее заготовленные вопросы не помогли. К счастью, Алекс (я никак не могу привыкнуть к его имени) отличался болтливостью, поэтому начинать диалог первым мне не пришлось.
– Сегодня солнечный день, правда? – он кивнул на окно, которое я предусмотрительно зашторил.
– Да.
– Сейчас ведь осень. Дождь, грязь, серость. Ранний вечер и позднее утро. Туман, из-за которого мурашки по коже. Порой мне кажется, даже солнце надо мной светит по-другому. Тускло и блёкло. Ты когда-нибудь ощущал это?
Я замялся. Рассеянно протянул ему костыли, решив проигнорировать вопрос.
– Возьми.
– И с кем я разговариваю… – презренно бросил он, дотягиваясь до деревянной рукояти. – Спасибо.
– Пользуйся. Если что, я могу подкрутить под твой рост.
Неловкость во мне нарастала ещё сильнее. Неужели так трудно просто вести себя как обычный человек? Оказывается, трудно. Особенно когда из твоей памяти стёрлись все черты этого «обычного человека».
– Думаю, пойдёт. Я никогда не ходил с помощью таких штук, – он с любопытством провёл пальцем по лакированной поверхности. – Забавно.
– Алекс.
– Да?
– Я… я просто хочу знать…
– Да? – Алекс посмотрел на меня, выразительно приподняв бровь. – Говори.
– Если тебе что-то понадобится, то… ты можешь сказать мне об этом. Я тебе не враг.
– Но и не друг. Ты же сам сказал: «Ты мне ни брат и ни друг, так почему я должен тебе помогать?» Ну, или что-то в этом роде.
– Тогда ситуация складывалась не в твою пользу, а теперь мы живём под одной крышей. Временно, но всё же, – я говорил уверенно, несмотря на внутреннюю растерянность. – Послушай, Александр, если тебе станет хуже или вновь понадобится помощь, то я имею право об этом знать. Я много думал за этот день и…
– Стоп. Как ты меня назвал?
Я смешался. Неужели опять ляпнул что-то не то?
– Эм… Александр?
– Меня зовут Алекс.
– Разве это не твоё полное имя?
– Что? Нет, конечно, нет. Просто «Алекс» без всяких импровизаций, ладно? Мы же хотим поладить, я правильно понимаю?
Его настойчивая интонация напоминала мне тон первого учителя математики. О да, я помнил его. Низкий мужчина со смешными усами, который подходил в упор так, что расстояние между моим лицом и его составляло всего пару дюймов, а затем начинал читать лекцию о правильном поведении. О том, что можно и нельзя делать. И говорил он это мед-лен-но, двигая губами подобно корове, жующей жвачку. Мне было противно и одновременно с тем хотелось рассмеяться. Но сейчас я не ощущал ни того ни другого. Мне было не по себе.
– Ладно. Просто Алекс.
– Вот и отличненько! – он улыбнулся, но на душе у меня всё равно было гадко.
– Отлично, – скептично произнёс я. – Раз тебе ничего не нужно, я устрою обход города.
– Уверен, что это хорошая идея?
– Лучше быть готовым к нападению, чем сидеть в неведении. Я действую тихо и быстро.
– Тогда удачи, – он упал обратно на подушку, подтянул к себе одеяло и широко зевнул. – И всё же… будь осторожен.
– Буду. Не сомневайся.
Я так и не спросил его о том, что хотел. Молодец, Фирмино, ты упустил возможность узнать что-то важное. Глупо, так глупо… Я ударил кулаком в стену, пытаясь успокоиться.
Пора приступать к делам.
Я спустился на первый этаж и открыл дверь, ведущую в мастерскую. Любимое место Освальда. Было когда-то. Он часто прятался здесь, среди инструментов, чтобы побыть наедине с тишиной. Прятался ото всех, даже от меня. После того как его не стало, мастерская превратилась в склад для всякого железного хлама вроде сломанной электротехники. Над верстаком, святой всех святых Освальда, кто-то повесил цветастые плакаты из журналов прошлого века, на которых были нарисованы фигуристые женщины. Понятия не имею, кто счёл эту идею хорошей, но порой у меня чесались руки сорвать плакаты и выкинуть в мусорный бак. Почему я так и не поступил? Не знаю.
Железный стеллаж, пластмассовые и деревянные коробки. Я знаю наизусть каждый уголочек дома, но отчего-то всегда долго роюсь на полках, в поиске нужного инструмента.
Вот и сейчас я долго обыскивал мастерскую, чтобы найти кованый топор, который Освальд использовал для рубки леса. Он был совсем не похож на мой топорик для дров. Массивный, тяжёлый и очень-очень старый. Им никто не пользовался года три: повода на это не находилось. Забавно.
Нашёл я его в большом чёрном ящике, под органайзером с болтами. Провёл пальцем по острию топора, вспоминая, как мы ходили по весне в лес, чтобы нарубить древесины для новой мебели. Остро, прямо как в старые времена.
Забрав инструмент в рюкзак, я оделся теплее и вышел на улицу. Прошёл несколько улиц и остановился у дороги. Стояла мёртвая тишина, которая лишь сильнее сжимала мою голову в тиски. Город дышал привычным спокойствием, словно ничего и не произошло. Ни следа бандитов. Я бродил знакомыми дорогами ещё несколько десятков минут, не выходя за пределы пустынного частного сектора. Непохоже, чтобы кто-то посторонний бывал здесь, но беспокойство всё равно не отпускало меня.
Наконец, я наткнулся на небольшой клён, стоящий на обочине. Самый обычный клён средних размеров, чья листва была поражена паразитами. Я оценил толщину ствола и кивнул своим мыслям. Следовало действовать быстро. Расстегнув рюкзак, я достал топор. Он идеально лёг в мою ладонь. Благо что-что, а рубить деревья я умел. Замахнулся, ударил, и так снова и снова.
На дереве оставались глубокие разрубы, будто старые раны с неровными краями. В голове всплыла картинка: окровавленная нога Алекса и его измученное лицо с синими губами и впалыми веками. Я вдруг почувствовал головокружение. Страх и осознание. Как тогда, с Освальдом. Пистолет в моих руках и его крик. Перед глазами потемнело – я вновь занёс топор над головой и выронил его на землю, пытаясь отдышаться. Согнулся пополам, подавляя приступы тошноты. Раньше меня часто мучили панические атаки. А сейчас… сейчас тревога была моим обычным состоянием. Наверное, я просто нуждаюсь в отдыхе. В давно забытом чувстве покоя.
Я буду самым большим счастливчиком на свете, если не сойду с ума до весны.
Отдышавшись, я принялся за работу. На этот раз успешно – клён послушно склонился передо мной. Послышался хруст, и дерево упало поперёк дороги, заграждая въезд. Теперь никто не посмеет даже приблизиться к моему дому. (Вряд ли бандиты станут петлять по тропинкам леса, лишь бы добраться до десятка очевидно заброшенных домиков).
Колючее чувство тревоги не отпускало. Вытерев пот со лба, я спрятал топор обратно в рюкзак. Теперь мне предстоит выполнить задачу в сто раз труднее рубки дерева. Разговор с Алексом. Я долго откладывал его, но мне необходимо сделать это. Я обязан.
Однако по возвращении домой, зайдя в его комнату, я обнаружил её пустой.
– Алекс! – позвал я.
Куда он мог уйти? То есть, конечно, уйти далеко он не мог, но… Я бросился в ванную. Никого. Пробежал коридор, спустился на первый этаж. От мальчишки и след простыл.
– Алекс, какого чёрта?
Внизу его тоже не было. Ни во дворе, ни на кухне, ни в гостиной. Нигде. Я вернулся к комнате, где в последний раз его видел. Постель не заправлена, рюкзак лежит на комоде. Я немного успокоился: Алекс не ушёл бы без рюкзака. Тогда где он?
Выйдя из комнаты, я заметил приоткрытую дверь на чердак. Стоило догадаться. Я бесшумно поднялся по узкой лестнице в самой дальней части коридора и заглянул в щель. Мальчик сидел на коробке, держа что-то в руках, а рядом с ним были брошены костыли. Я подтолкнул дверь и зашёл внутрь, в душе вскипая от злости. Он не должен был видеть то, что здесь находится. Не смел касаться своими руками сокровищ памяти, запертых в самом дальнем углу дома.
– Что ты здесь делаешь? Я не разрешал тебе сюда заходить!
– Кто это? – он держал в руках деревянную рамку и пристально смотрел на фотографию в ней. – Кто эти люди?
Я опёрся о дверной косяк, не находя слов для ответа. Я не хотел, чтобы кто-то видел эти фотографии. Моя святыня была нагло осквернена мальчишкой, не имеющим и грамма уважения ко мне.
– Неважно. Уходи.
– Они… Твоя семья?
– Прошу тебя.
– Просто ответь на мой вопрос, и я уйду.
В горле пересохло. До сих пор лица на этом фото вызывали у меня горечь и щемящую тоску. А ведь тогда, стоя перед объективом камеры и слепо наслаждаясь моментом, я не мог представить, что ждёт впереди. Не мог представить, что рука Освальда, лежащая у меня на плече, уже никогда не взъерошит мои волосы.
– Двенадцать, – тихо произнёс я, желая лишь поскорее отсюда уйти. – Нас было двенадцать человек.
Алекс провёл большим пальцем по глади слегка потрескавшегося стекла.
– Неужели не осталось никого, кроме тебя?
– Никого.
– И как давно ты живёшь один?
– Больше года. Ты обещал уйти, когда я отвечу на твой вопрос. Вопрос исчерпан. Тема закрыта.
Он не хотел уходить – я видел это. То ли из вежливости (хотя вряд ли она у него была), то ли из-за нежелания ругаться со мной, он выпустил из рук фотографию, ставя её на законное место.
– Так… это ты? Мелкий, в голубой рубашке, – он дождался моего короткого кивка. – Мило. Я серьёзно. Ты тут круто получился. Беззаботный ребёнок, который даже не задумывается, что ждёт его в будущем, – в голосе его появились нотки иронии, но в глазах отразилась печаль. – Он уверен: всё впереди. А потом он повзрослеет и поймёт, что дальше нет ничего, кроме пустоты, которую придётся заполнять своими руками. И в тот момент, когда он осознает это, детство закончится. Я прав?
Алекс нагнулся к коленям, опуская голову так, что длинная чёлка практически закрыла его лицо.
– Я знаю, каково чувствовать тоску по прошлому, по людям, оставшимся там, – продолжил он. – Чтобы с ними не произошло, я не стану говорить: «Мне жаль». Потому что это не так. Но я могу понять твои чувства.
Сквозь маленькое, круглое окошко падали редкие лучики, и оттого светлые волосы Алекса казались ещё светлее. В контрасте темноты чердака и этих редких лучей мальчик выглядел завораживающе, но я, занятый его словами, не мог оценить всей красоты картины. Забавно. Алекс, подобно выкинутой мной вещи, причиняющей боль одним своим существованием, сидел среди коробок и ящиков предыдущих жильцов дома. Но ведь он здесь. Ни картина и ни призрак. Настоящий человек.
– Я не люблю сюда возвращаться.
– Я понимаю. Но от этого не уйти, Фир.
Он замолчал. Потянулся к костылям, опёрся на них и поднялся с коробки, тихо охая. Я наблюдал за ним отстранённо, будто меня здесь и не было вовсе.
– Помочь?
– Сам.
Мелкая дрожь в руках и неловкий взгляд из-под чёлки. Алекс остановился у одной из коробок, быстро оценивая её содержимое, виднеющееся сквозь дыру в боковой стенке. Я видел, как задумчиво опустились его брови, и он повернул голову ко мне, с любопытством спрашивая:
– Там проигрыватель?
Музыка. Я позабыл, каково слушать любимые пластинки по вечерам. Они, как и всё остальное, пылились среди кучи мусора на чердаке.
– Да.
Он достал один из бумажных конвертов, в которых хранились пластики.
– Каунт Бэйси… Кто это?
– Пианист. Это джаз. Ты же знаешь, что такое джаз?
Алекс неуверенно кивнул.
– Когда-то давно я жил в поселении выживших. Там часто включали такую музыку.
– Я люблю джаз.
Слова сорвались с губ быстрее, чем я успел это понять. Я прикусил язык. Ляпнуть что-то личное в присутствии мальчика казалось огромной ошибкой, но вопреки моей настороженности, Алекс не придал словам большого значения.
– Почему тогда не слушаешь?
– Проигрыватель сломался.
– А починить никак?
– Я не разбираюсь в таких штуках.
– Я тоже, но я обожаю музыку – он улыбнулся. И раз уж я решил быть откровенным, то стоит отметить: улыбался Алекс по-особенному светло. Как маленький солнечный зайчик. – Я сочиняю песни.
– Даже так?
– Не веришь? Могу доказать. У тебя есть гитара?
Я обвёл чердак взглядом.
– Кажется, где-то была.
– Если найдёшь, дай знать. Музыка – это всё для меня. Когда мне грустно или страшно, я вспоминаю знакомые мотивы. Пусть немного, но становится легче.
– Вот как…
Я перевёл дыхание. Сейчас самый подходящий момент, чтобы расспросить Алекса о бандитах. Нельзя его упустить.
– Слушай, – неуверенно начал я. – Знаю, тебе тяжело пришлось в жизни. Нам всем, наверное, пришлось тяжело. Я понимаю, что есть такие вещи, которые нельзя рассказывать незнакомцам, но… Я хочу узнать тебя лучше. Хочу узнать о тех людях, которых ты назвал бандитами.
– Хочешь поговорить со мной?
– Вроде того.
– Оу… Без проблем. Только стоять на костылях немного утомительно.
– Точно, извини. Пойдём на кухню?
– Ну, я бы не отказался поесть. Жить на воде немного трудновато.
Издёвка в мою сторону? Чёрт, я ведь даже не предложил ему поесть!
Стуча пластмассовыми ножками костылей по полу, Алекс дошёл до двери. Несложно было заметить, как трудно давался ему каждый шаг. Он всё ещё выглядел болезненным, но во взгляде и словах появилась непривычная мне оживлённость. Похоже, он быстро адаптируется к новым условиям. Даже спуск по лестнице Алекс преодолел молча, ни разу не посмотрев в мою сторону. Он не нуждался в помощи. Он всё мог сделать сам.
– У тебя уютно и даже тепло, – сказал он, очутившись внизу. – А ещё пахнет вкусно. Я бы здесь жил.
Да, дом действительно можно было назвать уютным. Потому что этот дом когда-то принадлежал Освальду.
Много лет назад здесь, в углу гостиной, горела лампа, а в кресле спала маленькая дочь Освальда. Кажется, её звали Анна. Она любила резвиться и танцевать в гостиной, наблюдая за реакцией матери, готовящей яблочный пирог на кухне (гостиную и кухню разделяла лишь низкая перегородка). А после игр Анну ждал яблочный сок. «Она была помешана на этом фрукте», – говорил Освальд. Я никогда не видел её, но легко мог представить милую сцену из жизни некогда счастливой семьи.
– Ух ты ж! Я будто вернулся на семь лет назад, – воскликнул Алекс, доковыляв до кухни. – И этот намюртот прямо как в столовой Оплота!
– Ты хотел сказать «натюрморт»?
– Ой, да неважно. Я не большой ценитель искусства, хоть люблю рисовать, – он упал на стул и облегчённо выдохнул. – Помню, когда был совсем мелким, мне показывали разные картины моей тётки. Я смотрел на них, хлопая своими большими глазами, и думал лишь о том, как нравится мне запах этих картин. А ещё я ел масляные краски. Я был не очень умным ребёнком.
Я усмехнулся, заваривая чай на стеблях малины. Пахло и вправду вкусно.
– Что же заставило тебя поумнеть?
– Эпидемия, – коротко ответил он. – У меня просто не было выбора.
От моего любимого сервиза осталась только одна фарфоровая чашка, расписанная в японском стиле. Поэтому пил из неё я только по особым дням. Думаю, сегодня и был этот самый особый день. Для Алекса я достал старую кружку с котами. Один из котов, самый рыжий, нагло щурил глаз, усмехаясь надо мной.
– Помнишь что-нибудь из начала эпидемии? – спросил я.
Алекс замялся.
– Я был совсем мелким, когда это началось. Мой отец работал среди влиятельных дяденек в костюмах. Он был политиком… ну, знаешь, его крутили в новостях по телику. Помню, в тот день, обычный и ничем не примечательный день, его охранник забрал меня прямо из школы и увёз в бункер. Родителей там я не увидел, но заметил брата. Он учился в Военной Академии, и я был очень удивлён, что он бросил учёбу посреди семестра. То есть… неужели он решил прогулять занятия? На него это не было похоже. Меня отвели в длинную комнату, где у голых стен стояли трёхэтажные скрипучие кровати. Сказали, что теперь я должен здесь жить. Я ничего не понял, но спорить не стал. Занял местечко снизу. Потом нам выдали красные покрывала и белые наволочки, слишком большие для подушек. Они быстро пачкались и всего за пару дней становились серыми… По ночам у меня часто не выходило заснуть – приходилось пялиться в стену или тёмную пустоту. Или выдёргивать пух из подушки. Или разговаривать с кем-нибудь, хоть с другими детьми из бункера я не ладил. Нас было человек сорок в комнате. Разных возрастов. Те, кто постарше, понимал, что проживание под землёй было устроено не просто так. А мы были маленькими и глупыми. Не верили им. Взрослые обещали: скоро кошмар закончится. Но он не заканчивался и не заканчивался. А я верил до самого конца. Так я прожил год или два… Я плохо помню, – он отвернулся к окну. – Я даже не понимал, что произошло что-то серьёзное. Не знал, что происходит снаружи. Пока я умирал от скуки среди бетонных стен, другие люди умирали от вируса. Мне было и невдомёк, пока я случайно не услышал сообщение по радио. Тогда я впервые узнал о заражённых людях.
Я поставил на стол тарелку, полную риса и тушёных грибов. Алекс тут же замолчал и жадным взглядом обвёл еду.
– Это мне? – спросил он вкрадчиво.
Стоило мне кивнуть, как Алекс мгновенно набросился на угощение. Он не жевал, с диким голодным взглядом поглощая еду из тарелки.
– Никто у тебя не отберёт, – произнёс я и с удивлением приметил, что тарелка наполовину пуста. – Не торопись. Расскажешь, что произошло потом?
Он что-то забубнил с набитым ртом, но я ничего не понял. Тогда он махнул рукой и продолжил есть, пока на тарелке не осталось и крошки.
– Хочешь узнать, почему я здесь? – спросил он, тыльной стороной ладони вытирая рот. – Потому что один из солдат принёс болезнь к нам в бункер. Вот и всё.
– Они не смогли защитить вас?
– Они? Военные, что ли? Не совсем так, на самом деле. Сложно объяснить, что тогда случилось… Для меня все эти дни – одна сплошная каша.
– А что насчёт твоих родителей?
– Я не хотел бы об этом говорить. Они в прошлом, – безэмоционально ответил Алекс. – Лучше расскажи, где ты научился так круто готовить! Я б и тарелку съел.
– Ты просто голодный.
– Голодный, но это не отменяет того факта, что ты хорошо готовишь. Я вот не умею готовить… Знаешь, однажды я съел какие-то ягоды в лесу и неделю ходить не мог! – он засмеялся, находя это забавным.
Я выдавил из себя лёгкое подобие улыбки и поставил перед ним кружку чая, садясь на стул рядом. Пряный запах малины заполнил маленькую кухню. Алекс, заметив чай, округлил глаза и уткнулся носом в кружку.
– Я в шоке, – заключил он. – Сто лет не пил ничего подобного. То есть пил, конечно, но оно по вкусу и запаху больше походило на…
– Можешь не продолжать, – я скривился. – Алекс, могу я задать ещё один вопрос?
Он оживился.
– Конечно.
– Ты много путешествовал, верно? Встречал ли ты на своём пути большие поселения? Скажем, что-то вроде города?
– Большинство таких поселений или перегрызли друг другу глотки, или перебрались далеко-далеко отсюда.
Внутри у меня всё упало. Неужели мои мечты оказались призрачными отголосками прошлой жизни?
– Но… ты упоминал какой-то «Оплот». Разве это не база выживших?
– Оплот – это глухая деревня на окраине страны, ограждённая колючей проволокой и несколькими рвами. Она прожила недолго.
– Я не верю, что в мире не осталось ни одного большого поселения.
– Я не говорил этого. Просто не припомню такого места неподалёку. Нет, конечно, есть одно, но туда я не сунусь.
– О чём ты?
– Новая Британия. Огромное место с армией.
Вот оно. То, о чём я так долго грезил.
– На севере?
– Типа того.
– И там… много людей? Власть?
– Ну да, наверное. Я там не был. Могу судить лишь из чужих рассказов.
Наверное, на моём лице слишком явно отразился восторг – Алекс нахмурился и всплеснул руками.
– Фирмино, забудь об этом. Мало того, что ты успеешь двести раз умереть, пока доберёшься туда, так ещё и попасть внутрь у тебя не получится. Туда не берут всех подряд. Они могут решить, что ты из враждебного лагеря или чего хуже… Побрезгуют тобой, ведь ты всю эпидемию провёл среди этой заразы. Для них приоритетней спасение «своих», чистых людей, которые всю жизнь просидели в бункере. Мы не такие, как они. Понимаешь, о чём я?
– Но я же не болен.
– Для них нет разницы. Никому не нужны лишние проблемы, Фир. Глупо думать иначе.
– Должен же быть какой-то выход. Ведь…
Я умолк. Отстранённо посмотрел в чашку, где на чайной глади отражалось моё лицо. Искажённое, кривое, почти незаметное.
– Как тебе не надоело, – прошептал я.
– Что?
– Как тебе не надоело скитаться по стране. Неужели ты никогда не был готов рискнуть всем, что у тебя есть, и просто попытаться… Найти способ вернуться к нормальной жизни среди людей. Ты же знаешь их местоположение, ты знаешь, что там есть всё, о чём можно только мечтать.
– Ты меня совсем не слушаешь.
– Я слушаю. Слушаю, ясно? Я никогда, никогда в своей жизни не поверю, что, – я запнулся, – что моя последняя надежда всё это время была глупостью. Должен быть способ попасть туда.
– Нет.
Он смотрел на меня косо, с осуждением скрестив руки на груди.
– Подожди…
– Хватит, Фир.
– Ты говоришь так, словно тебе нравится скитаться по мёртвым городам. Твой друг умер, и ты был близок к этому. А знаешь почему? Потому что нельзя выжить в одиночку.
– Но ты же жив!
Я поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями.
– Может быть, – кожа под ладонями стала такой горячей, что я задумался: нет ли у меня жара. – Но я не уверен, что переживу зиму. Не уверен, что не сойду с ума. Не уверен, что однажды мой собственный разум не убьёт меня. Я поставил перед собой цель, и я буду следовать ей. Потому что иначе не выжить. А я сделаю всё для того, чтобы выжить.
На улице поднялся ветер – жёлтая занавеска всколыхнулась и вновь вернулась в привычное состояние. Я сгорбился на стуле, мрачно уткнулся в изрезанную клеёнку стола и не издавал ни звука, пытаясь привести мысли в порядок. Он прав. Было глупо надеяться на лучшую жизнь.
Сотый раз на одни и те же грабли.
– Если хочешь знать, – Алекс выглядел спокойным, но взгляд его потемнел. – Я не могу жить с этими людьми. На меня идёт охота, и ты это знаешь, но проблема гораздо серьёзнее. Намного серьёзнее.
– В чём же?
Вздох.
– Во мне. Я мог быть не здесь, а там, за стенами. В Новой Британии. Но судьба за что-то разозлилась на меня.
– И как это связано с Джонсоном?
– Новая Британия – это последний островок старой власти. Когда она только начинала существовать, нашлись недовольные режимом люди. Те, кого бросили умирать из-за нехватки мест. Те, кто устал от беспорядков на улицах. Те, кто был сильным и мог за себя постоять. Эти люди решили, что всё старое должно остаться в старом мире.
– Вроде оппозиции? – спросил я, но заметив замешательство Алекса, пояснил: – Они против действующей власти.
– Да. Поначалу это была кучка недовольных ребят, но потом они переросли в полноценную группировку. Назвались СООБ. Северная организация освобождения Британии. В городе их считали бандитами и террористами.
– Джонсон оттуда, – догадался я.
– Да. Они были крутыми ребятами, но не учли одного: группировка не может существовать, если ей будут управлять сразу несколько лидеров. Съедаемая внутренними конфликтами, СООБ развалилась на мелкие банды. И пока Джонсон держится дольше других.
– Он такой «крутой», – усмехнулся я, – а гоняется за маленьким мальчиком? Стало быть, ты очень важен для него.
Алекс хихикнул и наклонился ко мне.
– Не только для него. Я вообще довольно популярная личность.
– И почему же ты такой особенный?
– Я особенный по многим критериям. Поживёшь – узнаешь.
Многое из его рассказа не было понятно мне. Я чувствовал: осталось что-то, что он утаил от меня. Но даже этой информации мне было достаточно.
Может быть, у меня ещё есть надежда. Не зря ведь я встретил Алекса.
Алекс. Возможно, он не так плох, как я думал в начале.
– Что ж, мистер особенность, – съязвил я, – вы воняете как мусорный бак.
– Просто мой новоиспечённый знакомый, будучи очень гостеприимным хозяином, не предложил мне даже тёплую воду и полотенце.
– Наглеешь.
– Нет, я всегда так себя веду.
– В таком случае я понимаю, почему все вокруг так хотят убить тебя.
Я отнёс грязную посуду в мойку, пока Алекс тихо кряхтел, пытаясь подняться. Когда он твёрдо встал на костыли, я предложил ему переодеться в мою старую одежду: кровавые подтёки на рубашке доставляли мало удовольствия. Да и шутки шутками, а помыться ему не мешало.
– Я не стану возражать, – ответил он на моё предложение.
Мы поднялись в ванную – маленькую комнатку с белой плиткой на стенах. Я нагрел немного воды и достал чистое полотенце из шкафчика под раковиной. Алекс же сел на край ванны и принялся расстёгивать рубашку. Я видел усталость на его лице, желание поскорее вернуться в комнату и уснуть. Всё-таки потеря крови и глубокая рана на ноге давали о себе знать. Поэтому я не стал мешкать, молча пошёл в соседнюю комнату за своей старой одеждой, спрятанной за створкой верхней полки шкафа. По размеру ему пришлись многие вещи, но я выбрал только незаношенные, которые можно было пусть и с натяжкой, но назвать новыми. Среди этих вещей была чёрная футболка, которая никогда мне не нравилась, голубая толстовка и потёртые на коленях джинсы.
Когда я вернулся в ванную, Алекс уже был в одном нижнем белье. Равнодушно тёр руки от въевшейся в кожу грязи. Взгляд против моей воли остановился на его худом, но обрамлённом многочисленными шрамами теле. Я никогда ещё не видел человека с таким количеством шрамов. Мне стало жутко. Сколько всего ему пришлось пережить за свои годы?
Почувствовав моё присутствие, Алекс саркастически улыбнулся.
– Любуешься?
Я смутился, но спрашивать про шрамы не стал.
– Одежду принёс. Думаю, тебе подойдёт.
– Сейчас проверим. А это, – он указал на свою старую одежду. – Выбрось или сожги.
Я взял рубашку в руки и коротко кивнул:
– Без проблем.
Тут мне в глаза бросилась странная нашивка на рукаве. Круглая, коричневая эмблема с заглавной буквой «Д».
– Что это значит? – поинтересовался я.
Реакция Алекса удивила меня: он побледнел и замер, но тут же опомнился и вновь вернул себе безмятежный вид.
– Футбольный клуб. Нашёл на одном разрушенном стадионе. Нравится?
– Не очень.
Что-то здесь явно было не так, но я решил не раздувать из мухи слона. В конце концов, он сам по себе очень странный мальчик.
– А меня забавляет.
Я скептично посмотрел на него и вышел из ванной, решив дождаться, когда он переоденется. Эта нашивка никак не давала мне покоя, лишний раз подтверждая тот факт, что я жуткий параноик. Жалкий кусок ткани ведь не может причинить мне вред.
Не прошло и пяти минут, как за дверью послышался приглушённый стук по полу: левой-правой-левой. Я открыл дверь и застыл на пороге. Передо мной стоял столь невинный мальчик, что трудно было даже представить, какой скверный характер скрывается за его ангельским личиком. Я увидел в нём отражение того себя, что жил здесь несколько лет назад. Но он был другим, совсем на меня не похожим.
