Рина Тилова
Первый воин
Пролог
Надо мной в сумасшедшем хороводе кружат снежинки, крупные, точно искусственный снег на киностудии. Их танец завораживает, гипнотизирует и успокаивает. Я не могу уловить ни единого звука: в моих ушах тоже снежинки. Они тяжёлые, мешают слышать, но их плавный танец уносит все печали куда-то очень далеко. Пробую коснуться одной, но на пальцах остаются лишь грязно-серые следы золы. Снежинки рассыпаются прахом, стоит им добраться до меня. Тогда в ушах появляется звон или это свист вьюги? Сначала звук совсем тихий, затем становится всё громче и громче, так что уже невозможно терпеть. Песнь вьюги заставляет меня подняться; оказывается, я лежу на полу. Это трудно. Переворачиваюсь набок, в груди всё горит, руки дрожат и совсем не слушаются, но я всё же нахожу в себе силы, чтобы опереться на них и приподняться. Тяжесть снежинок неумолимо давит на плечи. Затем кое-как сажусь на колени, к танцу снежинок присоединяется карусель из окружающих меня стен. Стены покрыты копотью, а мои глаза сильно слезятся от дыма, снежинок больше нет, только крупные хлопья пепла.
Пепел застелил всё вокруг: мои руки, волосы, плечи. Я держусь ладонями за пол, чтобы не утонуть, чтобы не упасть с карусели. Меня тошнит. Теперь я понимаю, что не могу дышать из-за дыма.
Где-то неподалёку разгорается слабый огонёк. Нет, не пожар, это свет от солнца. Не знаю почему, но чувствую, что мне нужно подойти к нему. Чувствую будто всей поверхностью кожи, как он зовёт меня. Хотя в ушах по-прежнему свист. Я ползу вперёд, кашляю, падаю, вдыхаю ненавистный пепел и снова ползу. Я должна добраться до Солнца. Я уже совсем близко. Моих испачканных в золе пальцев касается первый лучик. Поднимаю глаза, не могу сдержать улыбки, когда замечаю Его. Это ангел. Наверное, ангел: кто же ещё способен зажечь такой свет? Я рисовала их сотни раз – небесных воинов в сияющих доспехах. Значит, это конец? Ангел пришёл за мной. Мне вовсе не страшно. Свет от крыльев Ангела дарит тепло, в груди больше не болит, лёгкие точно наполнились свежим воздухом, а невыносимый свист в ушах стал едва уловимым. Ангел не смотрит на меня, он кого-то баюкает в руках, что-то говорит, но мои уши в этой сумятице не способны различить ни звука.
Свет окутывает меня с ног до головы. Картинка окружающей реальности теряет фокус. Мне хорошо, жаль только, что не дотянусь до рюкзака с карандашами, я бы нарисовала портрет Ангела. Теперь я знаю, что у него волосы цвета серебристого снега и яркие, точно летнее море, глаза.
Глава 1
– Ася, моя девочка! Боже, это она! Неужели это правда она?
– Ольга Александровна, тише! Александра всего лишь спит.
Точно огромные резиновые пули, до меня долетали обрывки разговора.
– У неё сотрясение средней тяжести, несколько ушибов, вывих плеча, – незнакомый громкий мужской голос успокаивал маму, – но ситуация абсолютно не критическая, недельку вашу девочку покапаем, понаблюдаем и будет как огурчик!
– Фёдор Степанович, спасибо! Спасибо вам огромное! – голос мамы сорвался в плач.
– За что же вы меня благодарите? – мягко произнёс незнакомец. – Я тут абсолютно ни при чём. Это вон к товарищу, что сверху, с благодарностями обращайтесь. Повезло вашей барышне. Несказанно повезло.
На последних словах в голосе мужчины послышалась лёгкая дрожь. Казалось, он сдерживал то ли гнев, то ли боль, то ли бессилие.
– Мама? – я открыла глаза и повернулась лицом на голоса, что шептались неподалёку.
Картинка не собиралась обретать чёткость, а я по привычке потянулась, чтобы найти очки, но и они не торопились находиться.
– Ася! Асенька! Дочка! Милая моя! – мама рыдала, так что не могла говорить и даже сделать пару шагов мне навстречу.
Я протянула свободную от фиксирующей повязки руку к ней, а доктор помог маме не упасть и сесть на краешек моей постели.
– Ася… – только и могла выдавить сквозь слёзы она.
– Ольга Александровна, ну что же вы, право! Я же вам уже всё разъяснил! – доктор легонько похлопал маму по плечу. – Александра, деточка, а скажите, будьте так любезны, вы случаем вчера в нашей больнице кровь не сдавали?
– Да, мы от университета приходили, – подтвердила я. – Нас направили в честь дня донора.
– Вот и чудненько, теперь пазл сложился. Деточка, вы помните, что произошло после кроводачи?
Я медленно кивнула. Такое не забудешь, даже если захочешь. Взгляд непроизвольно упал на кончики пальцев, я решилась проверить, остался ли на них ещё пепел. Нет. Только серая полоска под ногтями, то ли от пепла, то ли от акриловых красок, что я так и не отмыла после занятий.
В момент, когда я отвлеклась, разглядывая свои ногти, напротив, на соседней койке, пришло в себя ещё одно тело:
– М-м-м, – жалобно промычало оно едва слышно.
– Так, – озадаченно протянул Фёдор Степанович и начал быстро заглядывать в карточки, кипу которых держал в руках. – А здесь что у нас за постоялец? Ничего не пойму, – мужчина сосредоточенно хмурился и пролистывал записи. – У нас сегодня полный кавардак. Дружочек, как величать вас, помните?
Доктор отложил бесполезные карточки на тумбу рядом с очнувшимся пациентом и приступил к осмотру:
– Ал… лекс… сей, – прошептал сиплым голосом сосед, – Игнатов. Алексей.
– Ах, вот оно что! – улыбнулся Фёдор Степанович. – То-то я не пойму, что у Александры в карточке за чушь: она у нас то Алексей, то Александра, то вывих плеча, то перелом большой берцовой. Вас, братцы, по ошибке в один файл записали: «Игнатова А.» и «Игнатов А.». Только поглядите! Возраст, цвет волос и глаз, группа крови – всё сошлось. Чудеса, нарочно не придумаешь!
Мама, активировавшаяся как по команде, тут же всучила мне пластиковый стаканчик с водой и следом переключилась на соседа. Помогла бедолаге сделать несколько глотков.
– Ольга Александровна, – обратился к ней доктор, – прошу прощения за путаницу, но нам пока не представляется возможным расселить Алексея и Александру по разным палатам. Интенсивная осталась последняя, а за ребятками необходимо понаблюдать хотя бы сутки. Да и разобраться с их карточками не помешает.
– Конечно-конечно! – мама суетилась между больничных коек, – Алексей, тебя уже нашли родные? Им хотя бы сообщили о тебе?
– Не знаю. Я не помню, как тут оказался. Помню, стоял в кофейне, ждал заказ, а дальше – темнота… – растерянно ответил сосед по несчастью.
– Фёдор Степанович, а вы не в курсе? – спросила мама.
– Ольга Александровна, я боюсь, что путаница с документами возникла на всех этапах. Очень много пострадавших направили в нашу больницу, ведь мы ближе всего. Самые тяжёлые и неопознанные здесь. Извините, но мне пора бежать.
– Да, спасибо огромное, – ответила мама, прижимая бутылочку с водой к груди и провожая доктора. – Лёша, ты, может, хочешь позвонить кому? Родителям?
– У меня только бабушки и дедушки, – тихо откашлявшись, произнёс сосед. – Можно я им позвоню?
Мама слегка дрожащими руками вытащила из сумочки телефон и передала мобильник соседу. Но Алексей, как ни пытался, не мог попасть на кнопки старенькой нокии.
– Я помогу, – ласково улыбнулась мама, – диктуй номер.
Казалось, сосед держится в реальности из последних сил, мне даже стало немного стыдно, ведь я чувствовала себя так, словно всего лишь проспала сутки, а не валялась без сознания под завалами разрушенного торгового центра. Чувствовать вину за то, к чему я не имею никакого отношения, у меня давно вошло в привычку.
Мама объяснялась с кем-то по телефону, успокаивала, бегала уточнять какие-то вопросы у доктора; пришедшая ему на смену медсестра терпеливо перебирала страницы перепутанных карточек. А я застыла, точно всё это происходит не со мной. Каков был шанс, что я окажусь в том самом месте в то самое время. Я, наверное, мастер оказываться не там, не в тот день, не в то время…
«Не тот день» стал бы одним из тысячи других таких же неприглядных, как вся моя серая жизнь, если бы я не опоздала на пары. Электричка задержалась на восемь минут, а мой привычный маршрут рассчитан до секунды. Если бы декан – Татьяна Николаевна не поймала опоздавшую меня в коридоре и не велела после первой пары зайти в деканат. Если бы лекции по композиции не отменили, а эргономику не перенесли бы на вечер. Если бы университет не собирал ежегодную группу доноров для сдачи крови на станции переливания. Если бы я не согласилась без раздумий. Ведь когда была совсем маленькой, мы с мамой попали в аварию на машине, и ей тогда потребовалась кровь. Наша группа редкая, а я страдаю гиперответственностью. Если бы нас не набралось так много – студенты со всего университета и преподаватели, что очередь в процедурные растянулась на несколько часов. Если бы я выпила всего один стаканчик чая вместо двух по настоянию медсестры из-за моего низкого давления. Если бы меня не увели под белые рученьки после теста на группу крови сдавать в отдельную процедурную для редких экземпляров. Если бы я не забежала по дороге к метро в торговый центр из-за двух стаканчиков чая. Если бы позабыла дома очки, которые любят потеряться в самый неудобный момент, и не увидела яркую вывеску «Мармеладный замок». Если бы не захотела побаловать нас с мамой горьким шоколадом. Если бы не получила неучтённые в бюджете на этот месяц «пайковые» за кроводачу. Если бы хотя бы раз споткнулась на всём этом пути, как со мной происходит повсеместно. Если бы что-то немного пошло по-другому. Если бы… Если бы.
– Ася, – позвала мама. Она тихонько присела на краешек моей постели и так по-детски наивно заглядывала в мои глаза. – Милая, тебе что-нибудь хочется?
Мама плохо справляется со стрессом, у неё вся душа наружу, чуть что дрожит как осиновый листочек на ветру. Я потянулась к ней, желая успокоить, но едва коснулась её хрупкой ладони, как мой висок прострелила ослепляющая жёлтая молния. Меня парализовало разрядом электричества, и сотни мигающих мушек заполонили реальность. Время словно застыло, воздух стал густым и вязким. Крохотные мушки взрывались в голове странными, неразборчивыми картинками. Где-то мелькала мама, какие-то незнакомые люди, безжизненное лицо Ангела, покрытое копотью и пеплом. От последней картинки я вскрикнула.
Мама резко отпустила мою ладошку и в панике отскочила, кинулась в коридор за помощью. Время вернулось в своё привычное русло. Вспышки из странных картинок стихли.
– Ася, девочка моя! Болит? Где болит? Фёдор Степанович!
Мама вернулась в палату вместе с тем самым доктором, что осматривал меня ранее. Я зажмурилась, прижав ладони к вискам. Стиснула их пальцами так крепко, чтобы удостовериться, на своём ли положенном месте находится моя голова.
– Ну-с, барышня, давайте-ка посмотрим, что с вами приключилось.
Доктор поводил миниатюрным фонариком перед моим лицом, проверяя глазное дно, где-то пощёлкал, попросил проследить за его руками, даже высунуть язык. Я машинально повторяла все указания, но перед глазами так и стояло лицо того самого Ангела из сновидения. Это ведь было сновидение?
– Что ж, не вижу ничего криминального. Сильные головные боли и даже мигрени – распространённое явление при сотрясении, но контрольное МРТ у нас всё равно в планах. Я уже назначил препараты для поддержания нормального давления, а ещё мы дополним их диетой для восстановления объёма крови. С обильным питьём пока повременим. Ольга Александровна, девочке нужно время, здесь она в надёжных руках, а пока я вынужден вас покинуть. Петру привет.
Доктор бодро развернулся на пятках и умчался, словно вихрь, уже к другим своим пациентам. Мама отошла к окну и тихонько заплакала. Я поняла это лишь по тому, как задрожали её плечи и изменился наклон головы.
– Мам, я же в порядке, кольнуло что-то вот, я и…
– Нет-нет, Асенька, не надо. Пусть сегодня в нашей семье я побуду защитницей, – ответила мама и повернулась ко мне. Её глаза блестели от слёз, но на губах показалась робкая улыбка. – Это стресс так выходит. Я только сейчас поверила, что ты осталась со мной, и поняла, как мне повезло.
– Много… – я не решалась произнести это страшное слово «погибло», но мама всегда понимает меня с полуслова.
– Много, – она кивнула и заплакала, теперь уже не таясь.
Глава 2
Притихший сосед по палате, кажется, смотрел куда-то в потолок, точно глаза его остекленели. Без очков мне было сложно понять, что за эмоции сейчас на его лице. Рад ли он оттого, что выжил, или устал, или ему больно. Не знаю, слышал ли он мамины слова или, так же как и я, пытался понять, что за нелепая последовательность случайных «если бы» привела его сюда. Сглотнула застрявший в горле ком. Я не могла плакать. Ещё одна странная особенность то ли моего мозга, то ли глаз – я не умею плакать. Могу впадать в ступор, ярость или истерику, а вот слёзы к этому не прилагаются. Может, поэтому людям рядом со мной некомфортно? Может, им не хватает эмпатии?
Я не умею быть сентиментальной и милой, как остальные мои ровесницы. Не знаю, как правильно сопереживать чьему-то горю. Мои неловкие попытки кого-то подбодрить обычно жалкие и неуместные, такие же, как я сама.
Я почему-то выжила при взрыве в торговом центре, а кто-то – нет. Вот, казалось бы, сейчас меня должна захлестнуть волна эйфории, неуёмной жажды жизни и благодарности Всевышнему. Сейчас, ещё минутка, и произойдёт полная переоценка приоритетов. Я пойму, что вселенная любит меня и послала второй шанс. Чтобы что? Может, это последствия шока, но мне горько и страшно. Какую же невыносимую ответственность перед погибшими возложили на мои плечи.
Я, наверное, сама должна как-то оправдать этот шанс, доказать, что теперь существую не напрасно. Но, боюсь, мне нечего предложить: я пустое место, непримечательная серость. На планете есть только один-единственный человек, для которого моё существование необходимо – это мама. Я посредственный художник, по словам преподавателей; серая мышь, по мнению однокурсников; невоспитанная грубиянка, по отзывам соседей; я малоэффективный налогоплательщик и бесперспективный потребитель. Пустое место.
Легла на постель и, так же как мой несчастный сосед, уставилась в потолок. Белое чистое полотно перед глазами навеяло только одну печальную мысль, что Ангел из моего сновидения вовсе и никакой не воин в сияющих доспехах или небесный защитник. Это, скорее всего, кто-то из пострадавших, наверное, самая обычная девушка. Почему же я не могу забыть её лицо? Почему из сотен посетителей торгового центра, что встретились мне «не в тот день», именно Ангел засела занозой в сознании? Выжила ли она, здесь ли она?
– Аська-Колбаська, – мама позвала меня старым детским прозвищем, – я не могу находиться здесь долго, это интенсивная терапия. Фёдор Степанович обещал, что сообщит сразу, как только тебя переведут в обычную палату, и мы сможем побыть вместе подольше.
– Мам, конечно, иди! Прости, что заставила поволноваться. Со мной правда всё хорошо. Только как же ты меня нашла?
– Дядя Петя помог, они с Фёдором Степановичем, кажется, служили вместе в армии. Я дозвониться до тебя не смогла, потом в новостях передали про взрыв, я, конечно же, запаниковала. Петя, дядя Петя, узнал в университете, что ты сдавала кровь, а потом всё как в тумане, если честно, – мама нервно расправляла больничное одеяло, которым я была укрыта.
Кивнула, не желая больше расстраивать маму расспросами. Дядя Петя, точнее Пётр Иванович Кирсанов, – наш сосед по лестничной клетке, они с мамой знакомы с самого детства, он заботится о маме, как старший брат, только иногда выпивает лишнего, да и людей, кроме нас с мамой, как мне кажется, не переваривает. Он помогает нам с мужской работой по дому, где-то что-то починить, прикрутить, а мы подкармливаем его горячим и помогаем не потратить всю получку на выпивку. Дядя Петя не старик, может, всего лет на пять старше мамы. Что-то в этой жизни и у него сломалось. Мама рассказывала, что он был на войне, и это его изменило. А я не склонна осуждать людей за их слабости, мне гораздо важнее их поступки. Какие бы демоны ни таились в душе Кирсанова, он всегда придёт на помощь, он всегда рядом. Наверное, я погорячилась, назвав маму единственным человеком, которому важно моё существование. Всё же их двое. Странных, одиноких, но удивительно чутких.
Ольга Александровна не решилась в этот раз обниматься на прощание, наверное, постеснялась смутить соседа по палате или испугалась, что вновь сделает мне больно. Она нежно погладила меня по волосам, едва касаясь, словно я хрупкая, как снежинка.
– Я вернусь завтра, Аська-Колбаська, – улыбнулась родительница моему глупому прозвищу и подхватила сумочку с больничной тумбочки.
– Всё в порядке мам, выдыхай, – помахала на прощание свободной рукой.
– Лёша, – мама обратилась к соседу, – поправляйтесь, всего доброго!
– Спасибо, – ответил он всё так же тихо.
Мама ушла, мы замолчали. В больничных коридорах стояла суета, я нечастый посетитель таких заведений, но всё же мне ни разу ещё не доводилось видеть что-то подобное. Где-то за дверью плакали люди. Над размытыми силуэтами, проскальзывающими мимо широкого дверного проёма нашей палаты, словно нависла грозовая туча. Кого-то из персонала больницы периодически куда-то вызывали по громкой связи. А мы во всём этом хаосе должны были придумать, как оправдать тот шанс, что нам подарила вселенная. Или это только я хотела найти причину своего везения?
– Ты… Ты одна была там? – вдруг спросил тихий голос с соседней койки.
– Да.
От меня, наверное, ожидали более подробной истории о чудесном спасении, о том, как я пробиралась сквозь пламя и дым. Но мои мысли возвращались только к безжизненному лицу Ангела. Рассказать о ней соседу почему-то не смогла, точно это самый огромный, самый страшный секрет в моей жизни.
– Ты тоже в МПГУ учишься? – продолжил расспрос сосед.
– Да. На худграфе.
– А я на ТНиИТ, – поделился парень, хотя его никто не спрашивал.
– Факультет точных наук? – уточнила я для приличия.
– Ага, и информационных технологий, – добавил он зачем-то.
– Круто, – ответила я, надеясь, что на этом бесполезная беседа закончится.
– Значит, ты тоже занимаешься в корпусе на Рязанском проспекте? Кровь тоже сдавала? – не унимался Игнатов-не-родственник.
– Да. Нас много было, – я помедлила, но всё же спросила: – Кто-то ещё из студентов пострадал? Не знаешь?
– Я с другом был. С Арсением Бородиным, может, слышала. Он у нас футболист, подающая надежды звезда. Мы зашли в кофейню на первом этаже, Сеня пообедать хотел.
– А я была в магазине сладостей на втором, – зачем-то призналась я.
О футбольной звезде нашего университета я, конечно, слышала. Читала в студенческой газете, что они с командой в прошлом сезоне первое место заняли в лиге. Арсений Бородин – капитан, кажется.
– Не знаешь, он в этой больнице? – вдруг, почему-то взволнованно спросил парень. – Мы даже за столик не успели сесть.
– Прости, я, как и ты, пришла в себя уже здесь. В голове – темнота. Враньё: в голове Ангел и пепел. – Я даже не знаю, где мои вещи, рюкзак, телефон, там же паспорт и вообще всё, ноут новый.
Резко села на постели. Рюкзак. Где мой рюкзак? В нём же вся жизнь: мой фотоаппарат, карандаши, новые акриловые краски, альбом с набросками, все мои наброски, документы и телефон, банковские карточки, социалка, кошелёк. Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица.
– Ты чего? – удивился сосед внезапной перемене.
– Мои вещи! Всё пропало!
Я попыталась встать, но стены вновь решили включить режим карусели, и меня моментально замутило.
– Ты куда собралась! С ума сошла? – попытался остановить меня парень.
– Мне нужно вещи найти… – только и успела сказать я перед тем, как всё погасло.
Глава 3
Крупные хлопья пепла грациозно кружили надо мной; может, они мечтали, чтобы я успела рассмотреть всю их красоту и уникальность; может, хотели показать, что лучше снежинок. Я сразу догадалась, где нахожусь, да и подняться на ноги в этот раз было значительно проще. Я уже знала, что нужно искать солнце. Взгляд сразу нашёл тот самый свет, что завораживающе манил к себе. Не сомневаясь ни минуты, сделала шаг навстречу ему. Мои ноги были полны сил, зловещий свист вьюги больше не отвлекал, да и Ангел не лежала погребённая под слоем пепла.
Когда глаза привыкли к свету, я обнаружила, что стою во дворе довольно большого дома из массивных деревянных брусьев. На ступеньках крыльца, греясь на солнышке, сидит она. Девушка, которую я приняла за Ангела. С её белоснежными волосами весело играл лёгкий ветерок. Веки незнакомки были сомкнуты, но она слегка улыбалась. От наблюдаемой тайком картины мне стало так хорошо и мирно на душе. Значит, мой Ангел в безопасности, можно выдохнуть, можно перестать винить себя. Я неохотно отвернулась от девушки (старая привычка запоминать композицию, чтобы потом сделать набросок), но решила дать Ангелу возможность отдохнуть.
В тот же миг я оказалась в незнакомой просторной кухне. Спиной ко мне и лицом к большому окну, на диванчике сидели молодая женщина и мужчина. Она закуталась в пушистое одеяло. Он одной рукой обнимал её за плечи. Они то ли встречали рассвет, то ли провожали закат. Девушка, кажется, что-то говорила. Я не могла разобрать слов. Но отчего-то улыбалась. Парочка так гармонично смотрелась, что захотелось запомнить этот момент навсегда, нарисовать что-то похожее. Они почти одного роста, с одинаковым цветом волос, только она хрупкая, а он крепкий. Они, как два магнитика, чувствуют друг друга, точно соединены десятками полупрозрачных ниточек. Она смеётся так искренне и тепло. Он наклоняется, чтобы украдкой поцеловать её плечо, выбравшееся из пушистого одеяла. Где я уже их видела?
Где-то неподалёку от меня шла шумная беседа, которая мешала досмотреть такой приятный сон:
– Света, представляешь, куда сейчас Богданова вызвали? – лепетал взволнованный женский голос.
– Куда же? – отвечал второй голос, очень уставший. – У нас вторые сутки дурдом настоящий! Ты ещё удивляешься?
– На опознание! – первый голос произнёс это таким громким шёпотом, что не услышать было невозможно.
Сквозь слабеющую пелену сна я смутно различила те самые фигуры, что вели разговор, их размытые лица мелькали прямо надо мной.
– У него всего двое ушли. Наверное, решил с родственниками сам поговорить, – ответила женщина с уставшим голосом.
– Света, так говорят, одна из них – дочка заведующего кардиохирургией! Стасика нашего младшая сестра, – всё не умолкал взволнованный голос. – Не кровная сестра, конечно, но они в одной семье воспитывались! А Стасик на дежурство должен только завтра выйти.
– Ну тебя! Опять сплетни распускаешь! Я с Солнцевым работала в том году, у него дочка в Ярославле учится. Сергей Вячеславович сам говорил! Придумаешь тоже!
– Да говорю тебе! – не унималась женщина. – Она к Стасику на свадьбу приезжала, только и свадьбы никакой не случилось! Половина гостей у них – врачи наши. Да всех вызвали, когда взрыв случился. Её привезли когда, Богданов аж побелел весь. Я своими глазами видела! Из операционной потом вылетел как ошпаренный, вернулся ни жив ни мёртв, коньяком разит за километр!
– Ох, Господи помилуй! Да неужели? Я же её ещё маленькой девочкой помню, Сергей Вячеславович сердечко ей по кусочкам собирал! А Леночка наша Котова, уж сколько хлопотала над девочкой! Горе-то какое!
– Горе, Светочка, горе! Их таких у нас сколько, страшно подумать, это у Богданова всего двое!
– Сплюнь и не каркай! – рассердилась женщина с уставшим голосом.
– Ведь я тоже после работы за продуктами туда заходила почти каждый день. Удобно же, и цены хорошие, – не унималась болтливая женщина.
– Да что ты за человек такой? Всё о себе!
– А о ком мне ещё, Света?
Голоса теперь уже спорящих медсестёр удалились. А у меня пересохло в горле и защемило где-то в груди.
– Эй, чокнутая? Ты жива? – послышался раздражённый шёпот соседа.
– Жива, – ответила я и открыла глаза.
– С мозгами совсем не дружишь? – резко спросил Игнатов не родственник.
– Слушай, – я повернула голову, желая осадить наглеца, – отвали…
Всего на расстоянии вытянутой руки на меня смотрели перепуганные глаза, необъяснимо знакомые глаза. Наверное, мы встречались раньше в университете, как ещё объяснить это чувство.
– Людям, кроме тебя, есть чем заняться, а ты навела тут шороху! – с неприкрытой злостью возмущался парень. – Из-за рюкзака какого-то! Люди близких потеряли, а ты со своими карандашами!
Он отчитывал меня как провинившуюся школьницу. А я только и видела, как больно ему, не из-за меня, не из-за сложного перелома, больно по-другому, когда уже ничего невозможно исправить.
– Его нашли, да? Арсения? – тихо спросила я, не отводя от парня взгляда.
Сосед резко замолчал и кивнул. Я заметила, как дрожат его губы, а глаза борются с застигшими врасплох слезами.
– Мне так жаль, – прошептала я и перевела взгляд в тот самый белый больничный потолок. – Прости.
– За что? – с удивлением спросил Лёша.
– Что не знаю, как утешить.
Наверное, на первый взгляд может показаться, что я очень холодный и равнодушный человек, потому что никогда не могу найти правильных слов и в основном молчу. Но казаться не значит быть. По крайней мере, так всегда говорит мама. Вот она-то действительно чуткий и тёплый человек. Ольга Александровна Краснова работает учителем математики в старших классах, её обожают ученики и их родители, к ней в класс мечтают попасть, запись на дополнительные занятия переполнена на год вперёд. Мама умеет находить ключик к самым разным людям, и уж если не научить детей формулам сокращённого умножения и теореме Виета, так помочь найти другие свои сильные стороны.
У меня с учёбой всегда были проблемы: точные науки мне не давались, тяжело запоминались исторические даты, да и география шла со скрипом. Единственное, что с детства шагало со мной рука об руку, – это рисование. Каляки-маляки появились в нашем доме раньше, чем я научилась ходить. Правда, ценность моих художеств замечает пока только мама. Говорит, ей мерещится где-то там какой-то свет, и всё такое. Она, как хороший любящий родитель, видит в своём ребёнке гораздо больше, чем есть на самом деле. А я не ищу признания, скорее с помощью своих рисунков изучаю мир. Вот нашла я занимательный кусочек пейзажа, ухватилась за картинку, перенесла на бумагу или холст. А природа открыла мне что-то скрытое от посторонних глаз, поделилась своим секретиком, разрешила стать частью этой картинки. Я словно наблюдаю за всем этим миром, чтобы воспроизвести потом в летопись. Я не участник событий, а рассказчик.
– Знаешь, не в карандашах ведь дело, – вдруг снова произнёс сосед, – тебе не кажется, ты не чувствуешь… – он замялся, прежде чем продолжить.
– Будто мы виноваты, что выжили? – я закончила фразу за него.
Он кивнул белому потолку над собой, точно боялся моего ответа.
– Когда мне было шесть, мы с мамой попали в аварию, – поддавшись странному порыву сочувствия, я начала рассказ. – Я этого почти не помню, а мама не рассказывает подробности. Знаю только, что мы чуть не погибли. На маму это очень повлияло. Но я запомнила, как изменились её глаза после больницы. В них поселился постоянный страх. Маму начинает колотить от ужаса, даже когда у меня обычная температура. Эта женщина каждый день звонит мне ровно тысячу раз. Вижу, как облегчённо выдыхает она, когда после учёбы я возвращаюсь домой целая и невредимая. Временами кажется, что моё существование причиняет маме такую сильную боль. Может, если бы тогда меня не стало, не было бы всех этих лет дикого страха и паники? Не было бы столько испытаний и трудностей? Иногда это очень сложно – оправдывать чьи-то ожидания, так что теряется сама суть твоей личности. Понимаю, о чём ты говоришь, точнее, я особенно понимаю тебя. Если бы мне пришлось выбирать между спасением звезды университета, действительно хорошим парнем и мной, я бы выбрала его. Потому что в этом был хотя бы какой-то смысл.
– Я не хотел сказать, что ты не заслуживаешь… – Лёша попытался возразить и снова посмотрел на меня.
– Знаю, конечно, не хотел. Ты хотел, чтобы всё, что с нами произошло, оказалось кошмаром, чтобы мы проснулись в другом месте в другое время.
– Это я позвал его в кофейню, – неожиданно признался сосед. – Я курить бросил, а кофе помогает не сорваться.
– И я добровольно пошла в магазин сладостей. Думаешь, он на тебя злится? – я вновь вспомнила лицо Ангела, только теперь уже на крыльце, умиротворённое и счастливое.
– Думаю, он бубнит, что я дубина стоеросовая и у меня ноги до того были кривые, а теперь совсем, – парень улыбнулся сквозь слёзы.
– Как ты узнал? О том, что Арсений… – мы смотрели друг на друга с противоположных коек палаты интенсивной терапии.
– Спросил у медсестры, которая ставила тебе капельницу. У той, что болтливая.
– Ты можешь сейчас загрызть самого себя, – сказала я соседу, – но это никому не поможет. Ты можешь пытаться сделать всё, чтобы стать достойным шанса, но, боюсь, твоей планке не будет предела.
– Ты так легко об этом говоришь, – в голосе Игнатова-не-родственника, даже послышались лёгкие нотки зависти.
– Казаться не значит быть, – сказала я и отвернулась к стене.
Этому белому потолку палаты интенсивной терапии хватит на сегодня откровений.