Рина Оре
Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том
Глава XXI
Одиннадцатый день плена
В Весенние Мистерии праздновали встречу Воздуха и Воды. Если не шел дождь, то в календу горожане Элладанна поливали друг друга водой из бутылей. По пути домой можно было оказаться в совершенно мокром наряде, но никто не обижался, старался сам неожиданно окатить водицей соседей и посмеяться. Особенно это празднование любили дети, а кроме них мужчины, подыскивающие себе невест. Зато красивые девушки, чьи платья всегда усерднее прочих старались намочить, напротив, обычно не жаловали эту древнюю забаву. Лодэтчане, на радость Маргариты, подобного неоднозначного обычая не имели, и два дня празднества отличились для пленницы лишь более сытными обедами.
В календу Нестяжания брату Амадею стало лучше. Жар ушел, сам он, находясь в сознании, больше не бредил и спокойно, хоть и очень много, спал. Весь первый день новой восьмиды Маргарита провела в комнатке на втором этаже, ухаживая за больным, но и это не понравилось тем, среди кого ей приходилось жить – будто бы во всем, что пленница делала или не делала, они искали грязь. Появились новые сплетни и пошлые шутки. Маргарите только и оставалось, что не замечать колкостей да ждать супруга. После своей измены, она, конечно, страшилась его появления тоже. В муках совести она даже желала, чтобы он ее, недостойную и презренную, на самом деле бросил, но ее положение в плену всё ухудшалось: направляясь поутру с ведром воды к уборной, Маргарита заметила оживление толпившихся на первом этаже головорезов и их долгие взгляды, от каких ее бросило в дрожь. Купаясь, она не на шутку боялась, что к ней ворвутся, даже несмотря на две двери, два засова и Хельху у порога мыльни. Мужчины восприняли появление пленницы без платка как знак ее доступности, женщины, оттого что Маргарита убирала волосы в скромную косу и всё равно выделялась, бесились и продолжали фыркать ей вслед. Как теперь быть, Маргарита не знала: верни она платок на голову, он не изменил бы уже ничего, а Хельха отказалась бы ее оберегать, – вот пленница и надеялась, что ее супруг жив, что он появится и спасет ее, пока не стало слишком поздно. В календу еще никто из лодэтчан не осмелился перейти дальше жадных взглядов, откровенных жестов и похабных острот, но десятые сутки плена сменились одиннадцатыми, и второй день Нестяжания, день марса, с лихвой возместил грозами тишь предыдущего дня.
Неприятности начались с первого завтрака, когда Маргарита встала у стены, чтобы покушать. Неожиданно Аргус вышел из-за стола и направился к ней.
– Твоё мецто пъо-прежнему в надчало зтола, – улыбался он ей. – Нэ нужно цтоять у зтёны. Тем болеэ дчто за зтолом олно мецта.
Маргарита, не удостоив его ответом, отошла и встала чуть дальше. Аргус оторопел от такого дерзкого поведения, но тем не менее он снова подошел к пленнице.
– Да дчто тъи за дурёха токая? – спросил он. – Тъи сама всё дёлать, дчто тебэ хуже жилозь. Мёня резшила в довёсок против себя назтроидь? Я бэз всякёго умъизла…
– Мне здесь больше нравится, – гордо ответила красавица и столь же гордо принялась откусывать от лепешки с куском рыбы.
Синяки с ее лица почти сошли – лишь остались два желтовато-зеленых пятнышка под глазом, да и они намеревались исчезнуть через пару дней. Эмильна, наблюдавшая за настойчивостью Аргуса, сгорала от ревности и испепеляла Маргариту даже более злобным взглядом, чем прежде.
– Клянузь, – тихо сказал Аргус. – Нэт умъизла. Прозто ходчу, дчто тебэ бъидь удобно ц трапэзой.
– Мне удобно. И вашим клятвам я больше никогда не поверю, – глядя своими зелеными глазищами в томные, темные очи Аргуса, смело ответила Маргарита.
Он более не стал ей досаждать: махнул рукой и вернулся за стол, но Эмильна решила не оставлять это происшествие без урока. Поднявшись после приборки на третий этаж, в свою спальню, Маргарита обнаружила там подругу Аргуса и двух развязных девиц из соседней комнаты. Пленница молча окинула их взглядом, поставила тарелку с чашкой на подоконник и направилась к выходу.
– Куда эт ты? – спросила Эмильна, преграждая путь Маргарите; она воткнула кулачки в бока и, вскидывая голову, тряхнула черными змеями волос. – К полюбовнику в рясе сбираешься? Узнать всё хотела: он с тебя грех б…ства сымает после утех иль до, еще с одёжами?
– Постыдилась бы! – возмущенно ответила Маргарита. – Ладно обо мне, но как можно такое думать о священнике и праведнике?! Как можно опуститься до такой грязи и мерзости?
– Ты давай не дярзи! – отозвалась с кровати молоденькая, симпатичная шатенка из Бренноданна. Когда эта девушка говорила, то показывала свой предмет гордости – гнилые якобы из-за сахара зубы. – Грязь! Мерзость! Всё мы про тебя уж узнали, Пресвятая! А рясочникав я стольких ублаживала во благо, чё и не счесть! Нашую сястру они дюже любвют! Особливо на своих коленях… – засмеялась она, и ее подруга поддержала смех.
– Но праведникам во благо, когда монашки-шлюхи сами на коленях, – засмеялась и Эмильна. – Платок свой, чё сняла? Твоему монаху он чё, не по вкусу? Сразу, как рясочник здеся объявился, хорошиться сталася! Наша Пресвятая Элладаннская Прабл…терь! – молитвенно сложив руки, издевательски поклонилась она Маргарите. – Или просто Пресвятая Прабл…терь… Так тебя нынче уж по-новому кличкают, не знала?
Маргарита порозовела, свела брови и сжала кулаки. Эмильна тоже жаждала драки, да и девицы на кровати навострились, чтобы прийти ей на помощь. Черноволосая сиренгка глядела с вызовом, однако золотоволосая сиренгка вспомнила столь же черные, но добрые глаза брата Амадея – и справилась с гневом.
– Тебе не понять… – ответила она Эмильне. – И ты не меня оскорбляешь, а себя… Когда меня судишь, то меряешь всё по себе и лишь о себе рассказываешь. Тебе надо навестить брата Амадея, – добавила она. – Он сможет найти верные слова – и ты станешь добрее.
– На пару ублажить, что ль, монаха проси́шь, – хихикнула шатенка с кровати.
Маргарита не стала больше с ними говорить – лишь попусту тратить время, пытаясь объяснить то, чего им не хотелось знать. «Как мочу на масло сбивать – если что и выйдет, так только вонь одна», – вроде так говорила Сама Несса Моллак.
________________
Брат Амадей почти все время спал. Его мучила ужасная боль, и он забывался порошком Соолмы, приготовленным из грибов, растущих в лесах у какого-то Ла́ргоса. Маргарита, как и день до этого, провела светлое время суток в комнатке праведника. Он спал, а развлекала себя тем, что сидела у окна, опираясь локтями о подоконник и уткнув в кисти рук подбородок, – смотрела на Главную площадь и на то, как она изменилась всего за одиннадцать дней чужого господства. Любимое место горожан для прогулок среди оживленного рынка и для просмотра казней по благодареньям ныне напоминало военный лагерь. Множество занятых какими-то делами мужчин сновало по площади: кто-то куда-то ездил, что-то привозил или наоборот. Она видела телеги, заполненные странными дырявыми бочонками, боевые орудия, доставленные сюда для штурма замка, кучи железного хлама, в каких можно было разглядеть пробитые кирасы и шлемы пехотинцев Лиисема. В устрине перед храмом Возрождения еще сжигали мертвецов. Колокола оповещали о времени город. Иногда слышались выстрелы, но на них никто из лодэтчан на площади не обращал внимания. Черные зловещие флаги с белым морским змеем и веселой безносой рожицей развевались по ветру. Среди жуткого вида мужчин без страха гуляла Соолма с собакой. Айада радостно подпрыгивала вокруг нее, бегала за палочкой и возвращала «добычу» в руки Черной Царицы. Было понятно, что собака со свирепой мордой считает столь же свирепую лицом Соолму своей семьей.
В день марса на площади случилось зрелище – там устроили потешную битву. Рагнер, прислонившись к одному из центральных столбов виселицы, сложив руки на груди и скрестив голени, наблюдал за «сражением» с эшафота. Он будто насмехался над местом, внушавшим страх всему Элладанну, нисколько не нагружая себя суевериями. Маргарита невольно восхитилась дерзостью герцога и тут же вспомнила рассказ Оливи о том, как этот человек захватывал столицу Сиренгидии в ночь перед возможным Концом Света, как глумился над коленопреклоненными верующими и не боялся возмездия за святотатство. В день марса Божий Огонь снова не ударил с Небес и не сжег герцога Рагнера Раннора. Он поменял людей в отрядах, что-то сказал своему войсковому наместнику и уехал. Аргус занял его место, и «сеча» возобновилась. Кучки любопытных горожан толпились в переулках. На крыше одного из домов устроился ярко-рыжий мальчик в лохмотьях.
________________
К вечеру брат Амадей стал приходить в себя и попросил не звать Соолму.
– Хочу побыть в сознании, – сказал он Маргарите. – Мне уже лучше. Боль тела – не самая мучительная. Ее можно стерпеть… Всё заживет рано или поздно. Лучше поговорим, сестра Маргарита, – предложил он.
Девушка кивнула. Праведник молчал, и тогда она первой спросила:
– Как же так случилось, что мы вас нашли в таком виде?
– Двое заблудших людей пришли ночью в храм, сестра. Я был единственным, кто там остался, врат не запирал – людям нужна поддержка в трудные времена. Я не мог бросить нуждающихся, да и кладбищу нужен был присмотр.
– Много людей пришло? – улыбнулась Маргарита, понимая, что все храмы стояли пустыми: без сатурномеров, алтарей и без своих служителей, а прихожане об этом прекрасно знали.
– Достаточно и тех двоих несчастных, которым были нужны мирские богатства. Они могли бы меня зарезать насмерть, но оставили всё на волю Бога – значит, я смог до них достучаться. Они приняли мудрое решение: спасли свои души от нового греха и позволили Богу сохранить мою жизнь.
– Дьяволу, – поправила его Маргарита.
Брат Амадей улыбнулся.
– Он не такой страшные и темный, каким его считают и каким он хочет казаться. И если хочешь знать мое мнение: твой супруг гораздо темнее.
Маргарита удивлено посмотрела на брата Амадея.
– Лодэтский Дьявол спас незнакомца, – пояснил брат Амадей. – А твой муж, думаю, поступил бы по закону: если нет возможности передать меня под опеку Экклесии, то он бы прошел мимо и жил дальше со спокойной совестью. Его никто бы не упрекнул, да вот только есть еще и человеческие законы, основанные на сострадании, – те, что делают нас людьми.
– Не надо об Ортлибе, – попросила Маргарита.
– Почему? – улыбался брат Амадей. – Ты не можешь возмущенно это опровергнуть спустя менее чем полгода со дня свадьбы? Не можешь сказать, как раньше, что Совиннак «замечтательный»?
– Не знаю… – поморщилась Маргарита, чувствуя тупую боль где-то глубоко в груди.
– Я его знаю лучше тебя, сестра, хоть ты мне и не поверишь. И за все годы, что я его знаю, он не сделал ничего подобного, хотя как у градоначальника у него такие возможности были каждый день. Прикрываясь тем, что строго соблюдает закон, твой муж ни разу не явил милосердия! – убежденно высказался священник.
– Не надо продолжать, – взмолилась Маргарита. – Ортлиб вовсе не плохой человек, а герцог Раннор – не хороший… А про ваше спасение… Вы не всё знаете.
Брат Амадей широко улыбнулся.
– Я не говорю, что Совиннак безвозвратно плохой человек. Возможно, он сам не заметил, как, слепо следуя закону, превратился в того, кем стал. Поскольку жить по правилам так просто: ты всегда уверен, что поступаешь должно, и не сомневаешься в принятых решениях, какие бы прискорбные последствия ты ни видел и сколько горького плача ни слышал бы в ответ. Я бы это назвал… Как одни продают Дьяволу душу, впадая в безверие, другие продают ему иные важные части себя: кто-то свои уши и глаза, становясь тщеславным, кто-то свою совесть – и после готов на всё ради наживы, иные – голову, и происходит торжество гнева над разумом, а кто-то отдает всю свою плоть целиком, забываясь в сладкой лени. Дьяволу продают и уста с животом ради чревоугодия, и детородные места, а с ними и свое потомство. И, конечно, сердце тоже продают – вернее, так низко спускаются по лестнице Гордыни, что уже едва ли верят в Бога, хотя молятся каждый день. Ведь наш Создатель и суров, и милостив: даже самый отъявленный грешник, если не отсек себя от надежды на Бога, может раскаянием облегчить свои муки или вовсе избежать Ада. Подобные Совиннаку гордецы именем закона или из-за убежденности в собственной правоте ставят себя выше нашего Создателя и даже не отдают себе в этом отчета. Послушай, – вздохнул брат Амадей, замечая, что расстроил Маргариту, – может показаться, что я испытываю неприязнь к твоему мужу, но это не так. Не совсем так… Я многое не одобряю из того, что он сделал, но никогда не откажу ему в помощи по дороге к свету. Я считаю, что в Совиннаке, как и во всех людях, есть его добрая половина, вот только ныне его Пороки так высоко взросли и дали столь густую тень, что Добродетели похожи на чахлые кустики… И всё же наш Создатель велик: время от времени он указывает грешникам на их заблуждения и дает возможность поменять свой путь. Будем надеяться вместе, ты и я, что теперь, когда он более не градоначальник, а времена сейчас более чем подходящие для искупления грехов, твой муж начнет меняться. Его любовь к тебе и твоя любовь к нему, как ничто иное, помогут на этом пути: Любовь лучшее лекарство против Гордыни. А что касается того человека, что нас приютил…
Маргарита невесело усмехнулась при слове «приютил».
– Как его зовут, сестра? – спросил брат Амадей. – Мне бы хотелось обращаться к нему по имени.
– Герцог Рагнер Раннор, – закатывая глаза вверх, недовольным голосом произнесла это имя Маргарита. Брат Амадей снова широко улыбнулся.
– Должно быть, ты не понимаешь, сестра Маргарита, всю смелость поступка брата Рагнера? Как я понял с его слов, меня везли на виду у всего города?
Маргарита кивнула.
– Погибни я, в моей смерти, вне всякого сомнения, обвинили бы герцога Раннора – с его-то славой! При стольких свидетельствах он бы не оправдался, и Экклесия самое малое лишила бы его рыцарского достоинства. Ты не знала?
– Нет… – удивилась Маргарита. – Это страшно?
– Для знатного рыцаря, тем более герцога, сложно найти что-то более страшное и срамное. Ритуал посвящения в рыцари проводит священник, и эту честь еще нужно заслужить подвигом. При посвящении рыцарь дает клятву никогда не разорять храмов и не причинять вреда духовенству, ведь рыцарь – это в первую очередь воин Бога и только потом земного короля. Рыцарь может безгрешно убить любого человека, кроме представителя Экклесии: за убийство даже столь ничтожного священника четвертого сана, как я, будет немедленное лишение рыцарского звания. На эшафоте с рыцаря снимают шпоры и всё завоеванные им ордена, отбирают меч и разбивают его щит. После чего читают заупокойную молитву и хоронят воинское имя заживо. Он и его потомки навсегда лишаются права быть рыцарями, появляться при дворе и в приличных домах, а в герб добавляют позорную метку. И потеря рыцарского достоинства, как я сказал, – это самое малое. Со славой Лодэтского Дьявола можно всего лишиться и познать больший позор: быть казненным унизительной смертью в бочке с нечистотами или жуткой смертью как отлученный от веры, или же быть вызванным на Божий Суд, и, конечно, войти в «Книгу Позора».
– Я понятия не имела… – распахнула глаза Маргарита и задумалась.
– Видишь, он даже не похвастался… – улыбался брат Амадей. – Вот я и говорю, что он вовсе не чудовище, что он лучше, чем о нем думают… Совиннак, будь он в схожем положении, никогда бы не спас меня, не так ли? Поставить всё под угрозу ради незнакомца… Конечно, я прекрасно понимаю, что брат Рагнер ради меня не стал бы идти на подобное безумие, что он пожалел не меня, а тебя. Ты, должно быть, сильно плакала и растопила его сердце…
– Хватит, пожалуйста, – резко прервала праведника Маргарита. – Я более не хочу говорить о своем супруге или об этом человеке. Слава Богу, вы выжили, и ему ничего не грозит… Лучше скажите, почему вы не попросили помощи, а легли умирать на скамью?
– Умереть в таком прекрасном месте, – проникновенно начал брат Амадей, – в какое вложено так много твоего труда, – это столь благая смерть, что… Была ночь, – вздыхая, буднично добавил он. – Никого на площади не было, да и всё равно я не успел бы до нее дойти. Я прижег рану, но пока шел из семинарии до храма, ослабел, терял сознание… Тогда я доверился Богу, и он показал, что мне еще есть для чего жить и еще рано умирать.
– А мне… есть ради чего жить? – спросила девушка и попыталась улыбнуться.
– Ты еще так юна… Конечно, тебе есть ради чего жить, – по-отечески нежно говорил брат Амадей. – Для будущих детей, к примеру. Ничего не бойся – доверься Богу, как и я. Не пеняй и не отчаивайся. Раз на то воля Божия, то благодарно прими и это его дарение, – дотронулся он до пятен под ее глазом. – Боли кажется слишком много, но ее столько – сколько ты сможешь вытерпеть, не больше.
По щекам Маргариты покатились слезы. Она стала их вытирать, когда раздался стук. И это стучал мужчина. Прекрасно понимая, кто это пришел, девушка открыла дверь.
– Добрый вечер, Ваша Светлость, – сказала она, впуская Рагнера, который сразу же нахмурился, увидев ее заплаканные глаза.
– Добрый… – буркнул он.
Рагнер прошел в комнатку и встал в ее центре.
– Рад вас видеть, брат Рагнер, – ласково произнес брат Амадей.
– Не начинай свои святошные уловки, – предупредил его Рагнер. – Был у меня брат, и я его ненавидел. Не доводи меня, монах.
– Как же мне называть вас?
– «Ваша Светлость» меня устроит.
– Очень вам подходит, – без намека на иронию произнес брат Амадей, но это прозвучало как издевка. – Такому светлому и доброму человеку – очень подходит.
Рагнер, справляясь с клокочущим в нем гневом, закрыл глаза.
– Сестра Маргарита, – позвал девушку брат Амадей, – могла бы ты поднять мне подушку за спиной. Его Светлость пришли поговорить со мной о чем-то важном.
Рагнер удивился догадливости праведника. Пока Маргарита поправляла подушку, а брат Амадей осторожно подтягивался на руках, он увидел, как золотистая коса заскользила по груди священника и тот ненадолго изменил своему чистому, исполненному вселенской любви взгляду: занервничал – стал походить на обычного человека. Рагнер прищурил глаза и скривил рот.
– Прошу, оставь нас одних теперь, сестра, – с прежним ласковым лицом обратился брат Амадей к Маргарите.
– Ты тут, что ли, теперь распоряжаться будешь?! – рявкнул Рагнер и прервал ответ праведника: – Молчи лучше. Мое терпение на исходе. Не был бы ты таким слабым, я бы сам тебя зарезал, и по хрен мне… Надо было, всё же, задушить тебя тогда на скамье, – тихо проворчал он себе под нос.
Маргарита не знала, что ей делать: она страшилась за брата Амадея – и надо было бы остаться, но также она хотела уйти как можно дальше от Рагнера. Тот, замечая, что девушка медлит, мрачно сказал:
– Иди, скоро уж обед.
Опасливо озираясь, Маргарита вышла из комнатки, а Рагнер сел на стул перед кроватью праведника, сложил руки на груди, вытянул ноги и скрестил их в лодыжках.
– Слушай меня, монах, – жестко сказал он. – Отвечаешь на мои вопросы – ничего более! Никаких больше не относящихся к делу песнопений. Зови меня «герцог Раннор». И я даже прошу тебя, монах, следи за тем, что говоришь. Я из последних сил держусь, чтобы в окно тебя не вышвырнуть!
Брат Амадей кивнул.
– Можем говорить на языке вашего края, – предложил праведник на лодэтском.
Рагнер впечатлено взмахнул бровями и продолжил говорить по-лодэтски:
– Я хочу знать, что ты думаешь о бывшем градоначальнике Совиннаке. Можно ли ему доверять?
– Я бы мог ответить на ваш вопрос, но не буду. Иначе, если помогу вам, то обреку Лиисем на завоевание. В таких случаях, когда я не знаю, как поступить, то доверяюсь Богу и ожидаю. И вам того же советую. Доверьтесь Богу, герцог Раннор.
– Я тут и так слишком долго жду! Моих людей надобно чем-то занимать, а то они твой город разнесут со скуки. Раньше Лиисем завоюем – раньше уйдем, так что… Я тебе жизнь, вообще-то, спас, хотя по уму должен бы был оставить твою рясу на той скамье и идти своей дорогою.
– Не стоит думать, что я вам неблагодарен. Я восхищен вашим поступком, герцог Раннор. Но вы лишь орудие Бога, орудие, действующее по его указанию.
Рагнер закрыл глаза и скривил лицо, словно у него внезапно заболела голова.
– Вы можете меня пытать, – предложил брат Амадей, и Рагнер от удивления открыл глаза. – Я знаю ответ на ваш вопрос и точно всё расскажу под пытками.
– Ты умалишенный? Я ведь могу… Не боишься? Твои братья сатурномеры из всех храмов поснимали да попрятались. А ты что? Один такой бесстрашный? Или, может, просто дурак?
– Я тоже боюсь… Но на все Божья воля. А уж Бог рассудит: плените ли вы герцога Лиисемского или нет.
Рагнер немного помолчал, вколол свой ледяной взгляд в праведника, но, встретившись с его ласковыми очами, вскоре отвел глаза к стене.
– А про нее что скажешь? – хмуро спросил он. – Про Маргариту… Придет за ней супруг? Одиннадцать дней уж почти прошло…
Брат Амадей подумал и произнес:
– На все воля Божия.
Рагнер шумно вобрал грудью воздух и столь же шумно выдохнул его.
– Ты мне надоел! Божья воля, воля Божия… Уж не этой ли, своей волей Божией, ты ее, Маргариту, до слез тут довел?
– Именно ей, – охотно подтвердил брат Амадей.
Рагнер невесело, но искренне расхохотался.
– Сам от тебя чуть не плачу, – еще посмеиваясь, помотал он головой. – Воля Божия…
Рагнер раскрылся: расставил ноги и, наклонившись, опустил на них руки.
– Я видел, как ты смотрел на нее, – прищуриваясь, сказал он. – Недавно, когда она тебе подушку поправляла. Что скажешь, монах?
– Я человек и я мужчина, – не растерялся праведник. – Иногда я не могу не чувствовать естественных побуждений, но молитвы мне помогают держать разум и плоть в холоде. В любом случае ваши подозрения пусты – я слишком слаб.
– Пока слаб, – процедил сквозь зубы Рагнер.
– Если бы я не имел сана, а имел бы возлюбленную, то и тогда это была бы не сестра Маргарита, – спокойно ответил праведник. – Хотя она очень заслуживает любви. У нее ее даже меньше, чем у вас.
– Да у нее этой любви здесь более чем достаточно! – возмущенно воскликнул Рагнер. – Я ее с поваром в углу кухни на второй же день застукал!
– Уверен, этому есть объяснение, – улыбнулся праведник.
– Есть… – буркнул Рагнер. – Но произошедшего никакое объяснение всё равно не отменяет.
– Сестра Маргарита весьма рано осиротела. Полагаю, так же, как и вы.
Рагнер ничего не ответил, но брат Амадей понял, что оказался прав.
– Родительская любовь, особенно материнская, духовна и жертвенна, как никакая иная. Недолюбленные родителями люди или сироты имеют пустоту, какую заполняют собственной духовной и жертвенной любовью, поначалу сильной к друзьям или, скажем, к братьям, потом – к возлюбленным, потом – замыкается круг – к детям. У женщин любовь изначально стремится к жертвенности, ведь они будущие матери. Эта любовь очищает и возвышает душу, но всегда отдавать любовь тоже нельзя – нужно и получать. Такие люди, как сестра Маргарита, тянутся всем сердцем к ответным чувствам, да зачастую они находят тех возлюбленных, какие любят в первую очередь себя и желают еще больше себя любить: хотят тешить Гордыню, осознавая, что любимы чистым и прекрасным человеком. А если те чистые и светлые люди познали много боли и страданий, то они замыкаются, потому что боятся снова любить, и становятся похожими на вас, герцог Раннор.
Рагнер хмыкнул: у него были возражения, но он не захотел спорить.
– Но сестре Маргарите не повезло еще и в том, что, пока она росла, рядом с ней не нашлось мудрого наставника, кто показал бы ей, чего она стоит. Если эту маргаритку поливать и ухаживать за ней, то она зацветет на зависть розам и прочим цветам. Не зря Ортлиб Совиннак, который тонко разбирается в людях, разглядел ее в дождевой бочке. После чего… – вздохнул праведник, – я подозреваю, что этот почтенный муж сошел с ума и убил ее первого супруга, совсем еще мальчишку, затем сам женился на вдове, не дав ей, еще девчонке, времени подумать. И вы, герцог Раннор, похоже, не остались равнодушным и разглядели ее сквозь побои… Сильно она была избита?
– Да, – ответил Рагнер, поднимаясь со стула. – Сильно… И не только избита, – помолчав и вздохнув, добавил он. – На сегодня всё, монах, – жестко посмотрел он на брата Амадея. – Ты не пленник, но не воображай о себе много – пока здесь, будешь соблюдать мои правила, а они такие: раз помощи от тебя никакой, то и подарков не заслужил… тем более дамских ласк. Хорошенько молись и холоди плоть дальше, не то я ровно в два счета избавлю твои чресла от любого огня. Своими руками… Уверен, как-нибудь выкручусь – всё равно вашему брату хозяйство нужно лишь затем, чтобы мочиться, а я племянник короля.
– Охладитесь и вы, герцог Раннор. Я же сказал, что выбрал бы другую возлюбленную, – прикрыл глаза праведник и, что-то вспомнив, на мгновение тепло улыбнулся. – Конечно, на все воля Божия, однако… Я понимаю, что вряд ли смогу как-либо на вас повлиять, и все жё молю: помните, что сестра Маргарита замужняя дама, хорошо известная в городе. Вам ничего не будет, а эту девушку впоследствии могут казнить в муках, забить камнями или же затравить сплетнями – и подтолкнуть к самому страшному самоосквернению, даже к смерти души. Да и ее супруг крайне суровый человек, особенно в вопросе супружеской верности… Что же до меня, то… Думаю, и впрямь не стоит сестре Маргарите проводить так много времени со мной, ведь я поправляюсь. Я бы предпочел, чтобы меня опекал какой-нибудь мужчина. Нужды, понимаете?
– Понимаю, – взялся за ручку двери Рагнер. – Да вот только где я тебе такого найду?
– Вы сказали, что ваши люди без дела…
– Они воины! – гордо заявил Рагнер и, помолчав, тихо добавил: – И сыскать еще надо такого, кто б тебя не удавил.
________________
В начале часа Воздержания Маргарита, встав у стены, быстро пообедала и ушла наверх, а затем вернулась в обеденную залу после шестого удара большого колокола. Из Залы Торговых собраний снова доносился шум и, судя по нему, туда набилось даже больше народа, чем в празднество Весенних Мистерий. Закончив с приборкой и покидая обеденную залу, девушка уж думала, что день на этом окончится, но у колонны в парадной зале она натолкнулась на Аргуса, который нарочно там ее поджидал.
– Цэгоднё празднованиё в мою дчесть, – сказал он и кивнул на залу собраний, откуда слышались пьяные выкрики и развеселые песни. – У мэня возразт Благодарениё – мнэ цэгоднё тридцать один год и пъоловина… Я тебя приглазшаю.
Маргарита хотела молча обойти его, но Аргус преградил ей путь.
– Цэйчаз я дчестно ходчу тебэ пъомодчь. Ёдиннадцатый дэнь, как тъи цдесь… Мои воины увидэт, дчто тъи бъод моёй защидой и забудут ё тебэ… Увидэть – всё пъоймуд бэз слов. Бросто пъосиди рядом. Я клянузь, дчто пальцэм боле тебя нэ кёснузь. Дак, как в прозшлой раз, нэ будэд. Пъиво, эцли нэ хотедь, та нэ пёй.
Маргарита недоверчиво хмурила брови.
– Прозти, пъожалуца, – тихо сказал Аргус. – Я тогда пьян бъил… А Гюз Аразак нам про тебя такёго наговорил.
– Он и сейчас говорит, разве нет?
– Говорит, нё я ёму уже нэ вёрю и ходчу эдто всём пъоказать. Я пъонял, дчто тъи нэ дёвка, кёгда ты цтала кузшать у стёны. Девки дак нэ пъоступадь: у них нэд гёрдости в такём дэле. Они всёгда изщуд сэбе нёвёго мужчину.
Маргарита медлила, решая, довериться ли вновь Аргусу – красавцу с томными глазами, и в раздумье аж затеребила косу.
– Пъойдём, говёрю, – продолжал Аргус, – бора эдто мэнядь. Хватид кузшать у стёны и терпэть их. Эцли они увидэть, дчто я нё вёрю в эдти цплэтни, до тоже перэцтануд вёридь.
Вздыхая, Маргарита кивнула. Аргус, не прикасаясь к ней, повел ее в залу собраний. Там она села на ту же скамью, а войсковой наместник Лодэтского Дьявола опустился рядом. От пива Маргарита отказалась, и никто не настаивал, делая вид, что обиделся. Трон герцогов Лиисемских занимал какой-то парень, игравший задорную песнь на незнакомом ей щипковом инструменте, похожем на псалтерион. Эмильны не было в зале, Эорик ушел через несколько минут, Лорко она не приметила, а Гюс Аразак сидел на полу поодаль, на подушке у стены. Наблюдая, как Аргус уважительно беседует с ненавистной ему девушкой, Гюс перекашивал от злобы свое смуглое с крючковатым носом лицо.
________________
Аргус на этот раз не пытался трогать Маргариту, вежливо вел себя и, дабы ее развлечь, рассказывал о своих воинах – «своих демонах». Когда на скамью рядом с пленницей хотели сесть, то после непонятных слов Аргуса незваные «демоны» молча ушли. Прошло восемнадцать минут, за какие не случилось ничего, что оскорбило бы или задело бы девушку. Ее настороженный взгляд стал меняться и выравниваться.
– У Сиурта и Эорика разница тринадцать лэд, – говорил Аргус. – А их сэстра Кётра́на у Рагнера в замкэ кухарка. Всё троэ ёдчень разные, всё ёд разных оцов… Сиурт цражаэца бэз кёльчуги, пъотаму дчто он ло́дэц: ходчэт бозлэ смэрти в Лод. Эцли кёродкё, та дрэвний рай у лодэтчан – эдо морэ ц кёрабли и вёсёлые морэки, оцтров Вёчной Битва и одвёсная гора в центрэ эдтаго оцтрова – Лёдяная Гора иц гладкого льда. На эдой горе, за облаками: Лод, Белай и Чёрнай. Туда пъопадаэт толькё тод воин, кдо нэ вёдаэт страха: и раз ёго у нэго нэд, до и зазщита ёму нэ нужна. А в Белам Лоде цбваюца люба мэдчта… Там можно жидь вёчно, а можно вновь родица – кёролём, набримэр… Но мало умэрёть храбрэцом: нужно, дчтоб друзья закатили пъоминальнъий бир и вэрно упъокёили останки. Эдо сазжение тэла вмэзте ц мэчом, и мэридианскёй вёре токёй обидчай нэ перэдчит.
– Извините, но мне кажется, что идти в бой без защиты, полуголым – это немного глупо, – осмелев, ответила Маргарита. – Или не немного. Это же верная смерть.
– Вёридь или нэт, но лодцев умираэд столькё же, цкёлькё и воинов в кирацах… Смэрть воину дчто-то вроде Прэкрасной Дамъи. Смэрть резшаэд, кдо ёй надоел и кдо умрёт, нэзмотря на продчный доспех, а кдо ещё ёй люб – и тогда воин уцелеёт, даже эцли воюёт нагим: будёт сам убивать и носить сваёй кёстлявой даме дчужие жизни, как цласти, – улыбался Аргус. – А эцли тъи ёщё жив бозле второго возразт Благадарениё, та лудше кондчадь ц войнами: дальзше Смерть перэцтанет щадить. Она дама нэмолода и нэкрасива, нё вётрена. И к нёй нада относица пъодчтительно. Рагнер говорид, дчто глупо народчно лэзть бод пули, но бод мэч ёдчень даже пъолёзно, вёдь эдо дчдо танэц цо Смэртью, а она, как всё дамъи, танэцевать нэ продчь – останэдца благодарна или даже вознагр…
Аргус не договорил – в залу собраний вошел тот, о ком он говорил. Рагнер сразу направился к Аргусу и Маргарите – сужая глаза, он въелся волчьим взглядом в друга и девушку возле него. Разговоры и хохот в зале стихли, удалая мелодия замолкла, головорезы стали подниматься. Остались сидеть только те, с кем Лодэтский Дьявол когда-либо скрепил руки знаком единства и побратался. Аргус, хоть и скреплял руки с Рагнером знаком двойного, самого близкого единства, под взбешенным взором герцога тоже медленно встал.
