Рин Чупеко
Девушка из колодца
– Почему она тебе не нравится?
– Потому что она в тюрьме и пытается выбраться.
Для молодой учительницы в словах девочки нет смысла, поэтому она пытается снова:
– Когда ты впервые увидела эту женщину?
– Когда мистер Тарквиний пришел в класс. Она, кстати, ему тоже не нравится.
– Почему?
– Она хочет навредить мистеру Тарквинию. Хочет навредить мне. Навредить всем. Но у нее не получается, ведь она все еще в тюрьме.
– Сандра, – начинает молодая женщина, но делает паузу в попытке сформулировать вопрос правильно. – Сандра, где находится эта тюрьма?
Девочка смотрит на нее ярко-зелеными глазами.
– Мистер Тарквиний, – отвечает она. – Мистер Тарквиний и есть тюрьма.
– Давай немного поговорим о том времени, когда ты был моложе, Тарквиний, – говорит психотерапевт. – Что ты помнишь о своем детстве?
– Немного. Хотя папа часто рассказывал мне о том времени, когда я был маленьким. Например, однажды я чуть не свалился в канализационный люк, а еще у меня была собака по кличке Скраффи. Но я ничего не помню, как будто все это происходило с кем-то другим, а не со мной. Это странно, ведь я должен был запомнить хотя бы собаку.
– Какое самое раннее воспоминание приходит тебе на ум?
Еще одна пауза.
– Мама, – произносит Тарк тихо и смущенно. – Помню, как она пела мне перед сном.
– Колыбельную?
– Я не знаю названия песни. – Мальчик напевает, и мелодия получается странной, навязчивой.
Сто сорок три, сто сорок четыре.
– Боюсь, эта песня мне не знакома, – признается мисс Кресуэлл, которая специализируется на уходе за детьми и знает наизусть ровно сто тридцать колыбельных.
– Это первое, что я помню, – повторяет Тарк. – А потом моей маме пришлось… Что ж, она слетела с катушек, уж простите за формулировку. Папа определил ее в лечебницу Ремни. И вскоре после того, как ее забрали, я начал видеть эту… это.
– Понимаю, – отзывается психотерапевт. Хотя это тоже ложь; на самом деле она ничего не понимает.
– Ваш сын – весьма сообразительный мальчик, – говорит она его отцу, когда сеанс заканчивается. Тарк листает небольшую стопку журналов, в то время как Дуг и мисс Кресуэлл тихо переговариваются за дверью. – Намного умнее среднестатистического подростка своего возраста, но свою сообразительность он склонен выражать с помощью сарказма и насмешки. Это лучше, чем другие известные мне формы бунта, но все же мне не хотелось бы это поощрять. Он также страдает от очень глубокого психоза, напоминающего посттравматическое стрессовое расстройство.
– Это из-за смерти Маккинли? – обеспокоенно спрашивает отец.
– Маловероятно. Его галлюцинации не имеют ничего общего с воспоминаниями о случившемся, что озадачивает. Полагаю, это может быть связано с чувством покинутости, которое появилось из-за ухода его матери. Хотя даже в данном случае симптомы довольно своеобразны. Насколько я могу судить, он не проявляет признаков агрессии.
– С ним все будет в порядке? – спрашивает Дуг.
– Мне не хочется назначать сильные антидепрессанты в столь юном возрасте. Я предлагаю пройти еще несколько сеансов, чтобы я могла отследить прогресс и сообщить вам о любых изменениях. Рекомендую не подвергать его еще большему стрессу, он и так напряжен.
– Через час мы собираемся навестить его мать.
Психотерапевт хмурится.
– Не уверена, что на данном этапе это пойдет ему на пользу, мистер Хэллоуэй. Особенно учитывая, что в прошлый раз…
– Его мать спрашивала о нем, – настаивает Дуг. – И что бы Тарк ни говорил, я знаю – он скучает по ней и хочет ее увидеть. На этот раз мы приняли все меры предосторожности. Ничего не случится.
Психотерапевт, похоже, сомневается, но отец настроен решительно. Мальчик, отложив журналы, смотрит в висящее на стене зеркало.
– А другая женщина, о которой ты говорила?
– Она, в отличие от леди в черном, носит белое, пусть и очень грязное, но это не ее вина.
– Она тоже стояла за спиной Тарквиния?
– Нет. Ей нравится свисать с потолка вниз головой.
По спине Келли побежали мурашки.
– Откуда ты все это знаешь, Сандра?
– Не знаю, – ответила девочка. – Я просто вижу их, а потом мне все становится ясно.
– Почему ей не нравится цифра девять?
– Давным-давно у нее было десять вещей, но потом она потеряла одну из них. Это причинило ей много боли, о которой она не любит вспоминать.
– Почему ей нравится стоять на потолке?
– Иногда она стоит так же, как мы, но и к потолкам тоже привыкла. Кто-то причинил ей сильную боль и опустил в какое-то темное и вонючее место, похожее на большую яму. Вниз головой. Так она и умерла, так что теперь видит все вверх ногами.
– Не понимаю.
Девочка поворачивается на своих качелях, хватается обеими руками за бортики и наклоняется назад так, что ее волосы касаются земли. После этого она, не разгибаясь, смотрит на ассистентку учителя.
– Вот так, – объясняет Сандра. – Она умерла, глядя на все вот так.
Наконец, когда отец и мальчик уходят, психотерапевт уединяется в своем кабинете со ста шестьюдесятью тремя книгами на полках. Она берет в руки небольшое устройство, которое использует для записи разговоров с пациентами, и нажимает несколько кнопок.
– Мама, – доносится из устройства низкий и мелодичный голос мальчика. – Помню, как она пела мне перед сном.
– Колыбельную? – слышит женщина свой собственный голос.
– Я не знаю названия песни. – Мальчик напевает.
На пленке что-то еще начинает гудеть.
Психотерапевт ахает и быстро выключает магнитофон. Какое-то время она колеблется, собираясь с духом, но затем снова включает запись. Мальчик продолжает напевать, но на этот раз никаких других звуков не слышно.
Мелинда Кресуэлл, психотерапевт, с растущим беспокойством оглядывает пустую комнату, но к тому моменту я уже давно ушла.
5. Сумасшедшая
Мальчик и его отец заходят в кукольный домик. Его стены, полы и двери выкрашены в белый цвет, потолок выкрашен в белый цвет, окна выкрашены в белый цвет, и занавески тоже белые.
Здесь есть два вида кукол. Первые одеты в белые сорочки и брюки. Они спешат по коридорам, толкая белые тележки, держа белые полотенца, стопки белой бумаги или белые подносы. От них исходит напускная веселость, хотя все они прекрасно знают, что в этих залах мало чему можно улыбнуться.
А еще здесь обитают сломанные куклы. Их, пускающих слюни, возят в инвалидных колясках и кормят из пластиковых тарелок. Иногда их, сопротивляющихся и кричащих, уводят в белые комнаты и укладывают на белые кровати. Чтобы успокоить, им в руки втыкают иголки, но по-настоящему вылечить их так и не удается. Сломанные куклы плачут, смеются, кричат и поют и часто звучат гораздо живее, чем Белые Сорочки.
Мальчик и его отец следуют за одним из Белых Сорочек по длинному коридору, где живет множество сломанных кукол. Одна кукла постоянно бьется головой о стену, пока другая Белая Сорочка не приходит, чтобы увести ее. Кукла мужского пола испачкалась: струйка стекает по ноге, но он, ничего не замечая, мяукает и проводит согнутой рукой по голове.
Еще одна сломанная кукла выходит из комнаты и, указывая тонким пальцем на что-то позади Тарка, кричит:
– Я проклинаю тебя! Я проклинаю тебя, мерзкое отродье! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, я отрекаюсь от тебя! Изыди, нечистый дух, изыди, изыди, изыди!
Сорочка хватает ее за руку, но она отталкивает его и продолжает изрыгать проклятия в пустоту. Прибывают другие, семеро, чтобы усмирить маленькую женщину, которая отчаянно сопротивляется, как обезумевший тигр, из последних сил пытающийся совершить последнюю атаку.
– Я отрекаюсь от тебя! – вопит она. – Ибо я – Меч Божий, и я приказываю тебе уйти, демон, изыди, изыди, изыдиизыдиизыди!
Ее утаскивают в другую комнату, но крики не утихают.
Тарк встревожен, как и его отец, хотя тот пытается это скрыть.
– Извините, – говорит им Белая Сорочка. – Это Вильма. Последние несколько недель она вела себя тихо. Не знаю, что на нее сегодня нашло.
– Что с ней? – спрашивает Дуг.
– Она считает себя архангелом Гавриилом.
– С кем она разговаривала? – Но Сорочка только пожимает плечами, потому что в их обязанности входит помогать, а не знать.
Комната, которую они ищут, находится в конце коридора, в дальнем левом углу.
– Как вы и просили, мы установили в ее комнате японские раздвижные двери, – сообщает Сорочка. – Кажется, ей это нравится, потому что с тех пор она стала значительно спокойнее, утверждая, что двери напоминают ей о доме. – Мужчина делает паузу и бросает многозначительный взгляд на мальчика с татуировками. – Она принимает большую дозу лекарств, но я все же не уверен, что ей стоит тебя видеть. Тебе придется подождать за ширмой, пока мы не убедимся, что она не отреагирует так же бурно, как в прошлый раз.
Тарк неохотно кивает. Дуг сжимает его руку. Сорочка тихо стучит в дверь.
– Смотрите, кто пришел вас навестить, миссис Хэллоуэй.
Внутри в белом шезлонге сидит женщина. Она красива: далека от старости, но уже немолода, о чем свидетельствуют седые пряди в ее длинных черных волосах. Взгляд карих глаз расфокусирован. Комнату разделяет деревянная ширма-седзи, которая скрывает от женщины посетителей. Но эта комната разнится от всех остальных в здании не только ширмой.
В отличие от людей снаружи, куклы, заполняющие эту комнату, настоящие. Они стоят рядами на деревянных подставках вдоль каждой стены. Рядом с кроватью женщины расположена большая платформа с плотным красным покрытием. На ней аккуратно расставлены куклы, изображающие японскую императорскую семью и их двор, который правит целой компанией подданных.
Куклы, расставленные вдоль стен, отличаются по внешнему виду. Императорские статуэтки небольшие и имеют треугольную форму. Куклы вдоль стен – ичимацу, их лица тщательно проработаны и могли бы сойти за настоящих детей, если бы не их наигранная неподвижность. Несмотря на эти различия, кожа у всех кукол молочно-фарфоровая. Все они обладатели бесцветных глаз, одеты в тяжелые халаты и кимоно, а в волосы вплетены разноцветные украшения. Они смотрят на посетителей ничего не выражающими лицами, погруженные в молчание, которое обычно наступает перед вынесением приговора.
– Кто это? – спрашивает женщина. Она улыбается искренне, но говорит медленно, с неестественной вялостью.
(Одна кукла, две, три.)
– Йоко?
По кивку Сорочки отец входит в комнату. Он отодвигает часть седзи в сторону, чтобы опуститься перед женщиной на колени. Мужчина привык к присутствию этих кукол, так что не обращает на них внимания, но Тарку не по себе. Оставшись за ширмой, с беспокойством переводит взгляд с одного неживого личика на другое.
Мужчина берет женщину за руку.
– Это я, Йоко, – мягко произносит он, и в его глазах читаются любовь и беспокойство. – Дуг.
– Дуг, – повторяет женщина и тепло улыбается ему. – Ты так давно не приходил, муж. Я волновалась, что что-то случилось. Это было… Это было… – запинается она, не в силах вспомнить.
(Девятнадцать кукол, двадцать кукол, двадцать одна.)
– Мы будем навещать тебя чаще, – обещает мужчина. – Тарквиний тоже здесь, – добавляет он подчеркнуто медленно, с тревогой наблюдая за выражением лица жены в попытке выявить любые признаки беспокойства.
Мальчик, стоящий за ширмой, ждет, расправив плечи. Со своего места он видит лишь склонившуюся тень матери.
– Тарквиний здесь? – уточняет Йоко, на этот раз более оживленно. – Где он?
– Привет, мам, – говорит Тарк.
Его низкий голос дрожит от сдерживаемых эмоций. Обычная насмешливость исчезла, от сарказма не осталось и следа. В данный момент Тарквиний Хэллоуэй – пятнадцатилетний мальчик, который, несмотря на все, что ему пришлось пережить, все еще скучает по матери. Несмотря на всю боль, которую он испытал, этот почти взрослый ребенок еще умеет прощать.
– Тарквиний? Где ты? – Женщина поворачивает голову, пытаясь встать.
– Он здесь, Йоко, – заверяет Дуг. – Но врачи говорят, что ты не сможешь увидеть его сегодня.
(Сорок одна кукла, сорок две куклы, сорок три.)
– Я причинила ему боль? – В голосе матери слышится ужас. – Я снова причинила ему боль? Мне так жаль, Тарквиний, мне так жаль!
Потрясенная, она начинает всхлипывать. Дуг обнимает ее. Тарк беспомощно наблюдает за их тенями.
– Это был единственный выход, – шепчет сломленная женщина. – Я не знала, что еще сделать. У меня не было выбора. Я не могла ее отпустить. Разве вы не понимаете? Я не могла ее отпустить!
Белая Сорочка делает шаг вперед, но Йоко приходит в себя и прекращает бессвязное бормотание. Внезапная напряженность, которая окутывала ее густым туманом, исчезла. Теперь уже чопорная и изящная, она выпрямляется, хотя ее руки непроизвольно сжимаются, будто рвут в клочья невидимую бумагу. (Шестьдесят кукол, шестьдесят одна, шестьдесят две.)
– Было очень мило с твоей стороны навестить меня, Дуг, – говорит она спокойно, без следа прежней истерики. – Я так давно не покидала этих стен, что почти забыла, как там, снаружи.
– Да, – произносит мужчина, не зная, что ответить.
– Я бы хотела вернуться в Японию, – сообщает Йоко Хэллоуэй, и ее голос будто бы доносится откуда-то издалека. – Прошло столько лет с тех пор, как я была в Токио. Я скучаю по ханами[4] весной. Ты помнишь, Дуг? Сколько раз мы разбивали лагерь под деревьями и до самой темноты наблюдали за цветением сакуры. Как давно это было?
– Прошло семнадцать лет с тех пор, как мы окончили Токийский университет, Йоко, – сдавленно отвечает мужчина.
– Неужели так много времени прошло? Как странно. Я помню все так отчетливо, словно это было всего неделю назад. Я так хорошо помню ханами. – Она смеется. – Нам пришлось заглянуть в шесть разных магазинов, чтобы найти юката[5] твоего размера.
– Ты всегда настаивала, чтобы мы соблюдали традиции, – говорит Дуг, улыбаясь воспоминаниям.
(Восемьдесят пять кукол, восемьдесят шесть, восемьдесят семь.)
– Для ханами следует одеваться соответствующим образом. – Она сжимает его руку. – Традиционный способ наблюдения за цветением самый лучший. Цветы сакуры увядают так же быстро, как и распускаются, поэтому, чтобы полюбоваться их красотой, нужно приходить в надлежащей одежде и с надлежащим настроем. Великий писатель Мотодзиро-сан лучше остальных высказался об этом: «Sakura no ki no shita ni wa shitai ga umatte iru».
Мертвые тела лежат под деревом вишни.
Женщина резко поворачивает голову и смотрит на меня так, словно я произнесла эти слова вслух. Выпучив глаза, она становится белой как полотно.
– Кто здесь? – шепчет Йоко, с каждой секундой становясь все более взвинченной.
Мужчина пытается снова взять жену за руку, но она вырывается.
– Кто здесь? – Она вскакивает со стула и начинает приближаться ко мне. Непонятно откуда взявшийся гнев сочится из каждой клеточки ее тела. – Здесь кто-то есть! Ты! Кто ты? – Ее голос становится громче, пока не срывается на крик.
– Кто ты?
Белая Сорочка бросается вперед, намереваясь при необходимости удержать ее, но в женщине все еще осталась сила. Сорочка терпит поражение, потому что полагается на наркотики, которые затуманивают сознание пациентки. Но Йоко отталкивает его, сильнее, чем вообще возможно, учитывая ее маленькую комплекцию, и Белая Сорочка врезается в ширму-седзи. Та падает и открывает взору стоящего за ней мальчика с татуировками, ошеломленного и потрясенного яростью матери.
При виде сына женщина начинает кричать.
Это воющая симфония потери, страха и безумия. С горящими глазами она бросается к сыну. Ее руки скрючены, а красивое бледное лицо превращается в злобную гримасу.
– Ты! – вопит она. – Я не позволю тебе сбежать! Ты его не получишь! Я не позволю! Лучше я убью его первой! Я убью его!
В то же время я наблюдаю, как из-за спины пораженного мальчика выплывает тень – та самая тьма, которую я видела в классе. Хотя в этот раз ее форма кажется более отчетливой. Что-то вырастает из спины мальчика, что-то со страшными, горящими глазами. Хотя это и не совсем глаза, спрятанные за бескровной, разлагающейся маской, которая скрывает лицо.
Наши взгляды встречаются.
Женщина все еще кричит, изрыгая проклятия в лицо ошеломленному сыну. Отбивается от мужа, который пытается ее удержать.
– Отойди от него! Я никогда тебя не выпущу! Лучше я убью его первой! Я убью его, я убью его, убью!
Женщина останавливается, чтобы перейти на сутры. Она произносит их нараспев с головокружительной скоростью на языке, который должен быть мне знаком, языке, который потрескивает в воздухе, становится неприятно горячим от жара ее слов.
Дверь распахивается, и в комнату вбегают еще несколько Белых Сорочек. С деловитой точностью они окружают женщину, и ее пение прерывается. Йоко дерется и царапается, сбрасывая кукол с полок, но Сорочкам удается удержать женщину достаточно долго, чтобы воткнуть в ее руку большую иглу. Ее сопротивление ослабевает, и наконец Йоко опускает голову и в изнеможении оседает на грудь Белой Сорочки.
– Извините, – говорят мальчику и его отцу. – Она хорошо реагировала на «Лоразепам»[6]. Не могу точно сказать, что вызвало эту вспышку.
– Все в порядке, – отвечает Дуг.
Тарк молчит, хотя он такой же бледный, как и лица кукол, что его окружают. Темный туман рассеялся.
– Мне так жаль, что вам пришлось это увидеть. Но я думаю, будет лучше закончить визит и дать ей отдохнуть.
Мужчина кивает и осторожно выводит сына из комнаты.
Сделав последнее усилие, женщина открывает глаза. Она поднимает голову и смотрит прямо на меня поверх окруживших ее Сорочек. В ее глазах отражается отчаяние, но также и внезапное осознание того, зачем я здесь, в этой комнате со ста восемью куклами.
– Мне так жаль, – умоляюще шепчет она. – Пожалуйста. Пожалуйста, защити его. Пожалуйста… – Слова обрываются. Склонив голову, женщина закрывает глаза. Через несколько секунд лекарство начинает действовать, и она засыпает.
Мальчик напуган. Он то и дело оглядывается на отключившуюся мать, которую Сорочки переносят на маленькую кровать.
– Что она имела в виду? – спрашивает Тарквиний, и отец смотрит на него. – Она говорила обо мне? С кем она разговаривала?
– Твоей матери нездоровится, Тарк, – отвечает мужчина. – Пока она в таком состоянии, тебе не стоит принимать ее слова близко к сердцу. Мы просто пришли в неподходящее время.
– Мы всегда приходим в неподходящее время! – отвечает мальчик с яростью в голосе. – Она так сильно меня ненавидит, что не может даже смотреть на меня?
– Тарк… я…
– Забудь об этом. Просто забудь. Я ухожу.
Мальчик протискивается мимо отца и бежит по коридору. Несколько пациентов смеются и подбадривают его, но мальчик не обращает на них внимания.
– Тарквиний! – Мужчина устремляется за сыном.
На ближайшей скамейке сидит женщина. Она опускает газету, которую до этого читала, и смотрит сначала на удаляющихся посетителей, а затем на меня.
– Сумасшедшие, – глубокомысленно замечает она. – Они все сумасшедшие.
После этого она демонстрирует гнилые зубы в улыбке и подмигивает мне.
– Не то что мы, дорогуша, – воркует она. – Совсем не такие, как мы.
6. Убийство
В этом маленьком городке редко что-то случается, поэтому-то убийство застает всех врасплох.
Все начинается с того, что мужчина заходит в многоквартирный дом, из-за которого эта часть улицы выглядит серой. Он останавливается у двери 6А и колотит по косяку так, словно ожидает, что дерево развалится от его силы.
– Эй, Мосс! – рычит он. – Мосс, открой эту гребаную дверь и отдай мне мои деньги, чертов ублюдок!
Если внутри и есть кто-то живой, он не отвечает. Стук становится все яростнее.
– Ну все, гребаный ублюдок! Я хочу, чтобы ты убрался из моего дома! Мне плевать, даже если этой ночью тебе придется спать в канаве!
Мужчина достает связку ключей и вставляет один из них в замок. Он поворачивает дверную ручку и чуть ли не пинком распахивает дверь.
Слухи распространяются: сначала тонкой рябью, пока не перерастают в широкие спирали сплетен.
Первое, о чем сообщают людям, это что в апартаментах «Холли Оукс» найден труп.
Второе, что им говорят, это что лицо убитого раздулось так, будто его очень долго держали под водой. И все же ни на теле, ни вокруг него нет ни капли воды, ничто, кроме внешнего вида жертвы, не указывает на предполагаемый способ расплаты. Вот почему управляющий апартаментами по имени Шамрок, который при первом же взгляде на тело бросился прочь из комнаты, опорожняет содержимое своего желудка прямо на лестничные перила, забрызгав при этом пару, которой не посчастливилось оказаться внизу.
Следом прибывает полиция. Они паркуют свои машины перед зданием, разрывая сиренами тишину, и огораживают территорию желтой лентой.
– Вам туда нельзя, – говорит одна из женщин-полицейских прохожим и любопытным зевакам, в то время как другие полицейские оцепляют место происшествия. – Это место преступления.
Они отказываются давать интервью журналистам.
– Мы не можем разглашать подробности до тех пор, пока расследование не будет проведено.
Некоторые репортеры появляются еще до прибытия полиции.
– Это Синтия Сильвия с шестого канала WTV, – говорит один из репортеров в камеру, и мир наблюдает за происходящим через объектив. Я считаю – число полицейских растет. Я проплываю мимо камеры и заглядываю в кадр, хотя никто этого не заметит. – Пока что известно совсем немногое, хотя полиция считает, что убийство совершено неизвестным лицом или даже группой лиц. Мы сообщим вам, как только узнаем больше…
– Сегодня утром в своей квартире был найден мертвым тридцатипятилетний мужчина. Источники сообщают, что смерть наступила несколько дней назад, хотя полиция пока не обнародовала никакой информации…
– Это первое убийство в Эпплгейте за последние десять лет. О жертве, тридцатипятилетнем Блейке Моссе, известно немного. По словам его соседей, он был одинок и прожил в «Холли Оукс» всего шесть месяцев…
– Купер Уилкс с пятого канала ANTV News ведет прямой репортаж из «Холли Оукс»…
– Это Трейси Палмери, второй канал News. Слово вам, Джефф.
Эти репортеры удивились бы, узнав, что мало какие истории начинаются со смерти. Горе – самая частая отправная точка.
А эта история начинается за сотни миль отсюда, где в маленьком городке Южной Каролины люди молятся за маленькую девочку, которая пропала без вести четыре месяца назад и которая, чего они пока не знают, никогда не вернется домой. Плакаты с ее изображением украшают каждый дюйм деревянных или каменных поверхностей, а ее милая щербатая улыбка очаровывает тех, кто просто бросает на нее беглый взгляд. Ее родители, апатичный бородатый мужчина и завывающая женщина, взявшись за руки, умоляют общественность помочь в поисках, потому что они знают, что со временем их дочь ускользнет от них, исчезнет в архивах новостей и нераскрытых дел.
Здешние отчеты отличаются от отчетов из «Холли Оукс».
«Полицейские из двух округов продолжают поиски одиннадцатилетней Мадлен Линдгрен, которая исчезла в мае. Пропавшую девочку объявили в розыск, и на данный момент на горячую линию поступили тысячи сообщений…»
«Полиция заявляет, что изучает всю информацию, которая поступает на горячую линию, но признает, что на обработку такого количества сообщений потребуется время. Более ста полицейских и волонтеров присоединились к поискам маленькой Мадлен…»
«Если вы обладаете какой-либо информацией, связанной с этим делом, пожалуйста, позвоните по следующим номерам: 242-45…»
Частички произошедшего перемещаются по штатам и городам, оставляя те или иные следы на каждой остановке. Люди оказываются в начале истории без конца, или в середине, которая не начинается и не заканчивается, или же в конце, у которого нет начала. Только двое прочитали эту историю полностью и могут процитировать ее от корки до корки, поскольку присутствовали и на первом акте, и в момент, когда опустили занавес.
Один из них – Мужчина в грязной рубашке, которого люди теперь называют Блейк Мосс.
А другой – я.
И когда в новостях не находится ответов, центральное место занимают сплетни.
Наступает звездный час соседей из «Холли Оукс».
– Я всегда знала, что он был плохим человеком, – заявляет Грета Грюнберг из 6D, хотя она не говорила ничего подобного, пока это не стало фактом. – Шнырял по лестнице, целыми днями не выходил из комнаты. Я всегда думала, что он плохо кончит.
Аннабель Миллер из 5С считает, что на Мосса напало дикое животное, и размышляет, может ли это стать основанием для предъявления иска «Холли Оукс». А тот факт, что дверь была заперта изнутри, а в комнате не было обнаружено никаких следов присутствия животного, ее мало волнует.
Полицейские, более разумные существа, чем соседи, и те сбиты с толку. Но пройдет несколько дней, прежде чем они обнаружат прядь волос, спрятанную под ковром, и месяцы, прежде чем они осознают ее значимость.
Улыбающегося Мужчину не волнуют последние события. Городок Эпплгейт уже кажется ему отвлекающим фактором, так что он занят тем, что планирует свой следующий шаг.
Он паркует белую машину на углу улицы и направляется туда, где собралась толпа (пятьдесят семь человек), зачарованно наблюдающих, как медицинский персонал (четверо) вывозят каталку, на которой лежит что-то большое и громоздкое (одно тело), скрытое от посторонних глаз широким черным одеялом. Многие никогда не были так близко от смерти, которую нельзя списать на старость или болезнь.
Это доставляет им омерзительное удовольствие, поскольку город слишком велик, чтобы знать о мелких извращениях, что царят в деревнях, и в то же время слишком мал, чтобы преступления могли ожесточить дух его жителей. Есть что-то захватывающее в том, чтобы наслаждаться страданиями незнакомцев, так что собравшиеся скрывают свой интерес за озабоченными лицами. Погибший Блейк Мосс не был одним из них, поэтому они не расценивают его уход как подлинную потерю, а скорее смотрят на него как на источник досадного развлечения.
Улыбающийся Мужчина мелькает в толпе, а мертвые дети вынуждены за ним поспевать. Он даже не смотрит на труп мужчины, поскольку не специализируется на такого рода смертях. Его взгляд прикован к девочке, что слушает музыку, сидя на маленькой скамейке парка, расположенного напротив жилого дома.
Улыбающийся Мужчина устраивается на другом конце скамейки, якобы для того, чтобы наблюдать за драмой, разворачивающейся на другой стороне улицы. А когда девочка не видит, он наблюдает за ней.
– Не думаю, что твоя мама хотела бы, чтобы ты на это смотрела, – говорит он по прошествии значительного времени.
Девочка бросает на незнакомца подозрительный взгляд. По ее опыту, немногие взрослые снизойдут до того, чтобы разговаривать с детьми без опаски, как это делает этот мужчина. Она вынимает наушник из уха и заявляет:
– Мама – полицейский. Мы возвращались домой из школы, когда на ее рацию поступил сигнал тревоги. Ей пришлось принять вызов, так как она находилась ближе всех к месту преступления. Мама говорит, что в этом городе не хватает полицейских, поэтому нам всегда приходится приспосабливаться. Она велела мне оставаться в машине, – добавляет девочка, как совершенно незначительную деталь, которую и не стоит повторять. – Но внутри так душно.
– Верно, – отвечает Улыбающийся Мужчина, чей интерес слегка ослабевает, стоит только девочке рассказать, чем занимается ее мать. – Но я не думаю, что ей понравится, что ты разговариваешь с незнакомцами.
– Мама говорила, что разговаривать с незнакомцами опасно, – соглашается девочка. – А вы незнакомец?
– Я живу в Массачусетсе, – сообщает Улыбающийся Мужчина. – Так что, полагаю, меня можно называть незнакомцем. Ты можешь произнести «Массачусетс»?
– Массачусетс, – повторяет девочка. – Я же не идиотка. Так вы опасны?
Улыбающийся Мужчина смеется над смелостью девочки.
– Ну, тот человек явно оказался в опасности, верно? – произносит он, уклоняясь от ответа и указывая на место преступления.
Толпа между тем придвигается все ближе, стараясь получше разглядеть мертвеца, пока медики загружают тело в машину скорой помощи. Стайка репортеров (их восемь) окружает полицейских (которых пятеро), обстреливая их вопросами, как пулями. – Говорят, он тоже был незнакомцем.
– Это правда, – соглашается девочка. – Возможно, незнакомцы могут быть опасными и друг для друга.
Мужчина снова весело смеется.
– Меня зовут Квинтилиан.
– Сандра, – отзывается девочка и добавляет: – Странное у вас имя.
– Мама назвала меня в честь греческого философа.
– А меня мама назвала в честь любимой актрисы из мыльных опер.
– Сандра – красивое имя.
– Хотелось бы мне, чтобы она назвала меня в честь кого-нибудь более известного. Например, в честь Марии Кюри. Думаю, Мария – красивое имя. Или, может, тогда в честь Марии Антуанетты.
– Группа разъяренных французов отрубила Марии Антуанетте голову.
Девочку совсем не смущают слова мужчины.
– Зато она ходила на вечеринки, носила парики и ела много сладостей. Как зовут ваших друзей?
– Каких друзей?
– Детей, что сидят у вас на спине.
Мужчина внезапно замирает, а улыбка сползает с его лица. Его взгляд становится настороженным, и он медленно опускает руку в карман пальто, где она и остается.
– У меня на спине нет никаких детей, – отвечает он, стараясь говорить как терпеливый взрослый, имеющий дело с не по годам развитым ребенком.
– Но я их вижу. Они собрались вокруг вас и выглядят не очень здоровыми. Почему они вас так боятся?
– Какой ты интересный ребенок, Сандра, – произносит Улыбающийся Мужчина. – Забавный маленький ребенок. – Он достает из кармана сложенный носовой платок, отчего в воздухе начинает витать слабый запах хлороформа. Мужчина понимает, что ему не следовало бы делать этого поблизости от полицейских машин, но иногда жажда адреналина затмевает разум. – У тебя очень богатая фантазия.
– Сандра! – Из самой гущи толпы раздается женский голос, в котором слышится материнское беспокойство и паника. – Сандра! Где ты?
Этот голос вызывает в Улыбающемся Мужчине разительные перемены. Если раньше его тело было напряжено и изогнуто, словно он готовился к прыжку, то теперь оно расслабляется и откидывается на спинку скамьи. Хватка на носовом платке, который он вертел в руках, ослабевает, и мужчина прячет его обратно в карман.
– Кажется, твоя мама ищет тебя, Сандра.
Девочка снова вставляет наушник в ухо и бежит к матери, коротко подстриженной высокой женщине в темно-синей полицейской форме. Эта высокая женщина разрывается между работой, которая отнимает у нее очень много времени, и ребенком, которому требуется очень много внимания. Стоит ей заметить дочь, как тревога на ее лице сменяется чем-то средним между облегчением и гневом.
– Разве я не говорила тебе не выходить? Сказала же оставаться внутри! – ругается она, подводя дочку к полицейской машине, припаркованной в квартале от них. Стекла авто опущены, а двери не заперты.
– Прости, мамочка, – искренне говорит девочка. – Но внутри было очень жарко.