Римма Павловна Ефимкина
Косяки начинающих психоконсультантов

© Римма Павловна Ефимкина, 2018

ISBN 978-5-4496-0684-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Всегда мечтала о книге, в которой психотерапевты не хвалились бы своими достижениями, а рассказали откровенно, как они облажались и как после этого выжили. Нельзя сказать, что таких признаний нет вообще. Иногда великие делятся косяками, вселяя в начинающих психотерапевтов надежду, что и у тех не все пропало. Так, Ирвин Ялом описывает промахи, правда, от лица лирического героя в своих то ли художественных, то ли популярно-психологических произведениях, но все равно спасибо ему за это. Милтон Эриксон с высоты своей гениальности тоже, посмеиваясь, рассказывает, как то один, то другой пациент пытались его облапошить, хотя и чаще всего безуспешно. Прекрасны автобиографические заметки Якоба Морено, явившего миру психодраму не раньше не позже, а 1 апреля, в День дурака, когда его освистали за то, за что позже канонизировали как родоначальника метода. Опять же Фрэнк Фарелли, начавший карьеру провокативного психотерапевта с расстегнутой ширинки…

На примерах этих и других известных людей вы можете убедиться сами, что за одного битого двух небитых дают. Лично я на занятиях по психоконсультированию за каждую ошибку выдаю студентам звездочку и набравшему максимальное количество ставлю на экзамене автоматом пятерку. Чем больше вы накосячите, тем у вас круче будет «опыт, сын ошибок трудных». Вот почему мне показалась ценной идея собрать все психотерапевтические ошибки под одну обложку. Я на полном серьезе считаю, что такая книга нужна, и нужна, прежде всего, начинающим специалистам в области психологического консультирования. Я обучаю студентов факультета психологии второго высшего образования более четверти века и все это время наблюдаю в их профессиональном становлении одну и ту же динамику. Они совершают одинаковые ошибки, которые можно назвать цепью инициаций, каждая из которых поднимает психолога на очередную ступеньку мастерства.

Поэтому, не дожидаясь, пока кто-то напишет эту книгу, я написала ее сама как своеобразный учебник по консультированию. Отчасти в ее основу лег мой курс, который я читаю все эти годы студентам. «Читаю» – неточное слово, потому что оно используется в академическом подходе, а мой курс организован интерактивно. Я считаю, психологическому консультированию невозможно обучить теоретически. Единственный эффективный путь, мне известный, – это вылечиться самому и понять, как ты это сделал. К чему я это говорю? К тому, что книга – теория, мертвый продукт, порожденный живыми ситуациями, которые прожила и осмыслила я сама и мои коллеги. Вы прочтете о них, но это нисколько не освободит вас от вашего собственного опыта, не подстелет соломки. Вы будете падать, ушибаться, подниматься и, потирая ушиб, вспоминать написанное в этой книге и восклицать: «Так вот он какой, северный олень!»

Я собирала материал для учебника по консультированию долгие годы, и долгие годы никак не могла структурировать материал. Этот неуловимый предмет голографичен, в каждом его осколке проглядывает целое. Те, кто до меня пытался писать подобные книги, думаю, споткнулся о то же самое препятствие. Недаром Дмитрий Соколов назвал свою книгу «Лоскутное одеяло»¹, а Екатерина Михайлова – «Пустяки психологии»². Надорвавшись от непреодолимых потуг разродиться чем-то фундаментальным, я оставила эти попытки и позволила себе просто получать удовольствие от написания текста, вспоминая юность. Те благословенные времена, когда я с энтузиазмом шла в психологическую консультацию, как Одиссей в свое полное приключений плавание, как Робинзон – в обживание необитаемого острова, как Сталкер из одноименного фильма Тарковского – в Зону, как герой волшебных сказок – туда не знаю куда, чтобы найти то не знаю что.

В контексте этой книги я использую слова «психотерапевт» и «психоконсультант» как синонимы, подразумевая под ними людей, работающих с проблемами в области человеческих взаимоотношений, а не представителей медицинской психотерапии. Также я не описываю какой-то конкретный подход, а стараюсь брать для иллюстраций примеры, отражающие неспецифические навыки психологического консультирования, общие для всех гуманистически ориентированных подходов.

Любите ли вы практическую психологию так, как люблю ее я? Тогда пусть вам сопутствует вдохновение.

Глава 1. Как мы ими становимся

Никогда не признаюсь

Мы лечим других людей с помощью своих собственных ран… Та проницательность, которая приходит к нам благодаря собственной борьбе с нашими проблемами, и приводит нас к тому, чтобы мы развили эмпатию и креативность по отношению к другим… и сострадание.

Ролло Мэй «Раненый целитель»

Я никогда не признаюсь незнакомым людям, кто я по профессии, а вы? Если вы допускали эту оплошность, ну, там, где-нибудь в купе поезда, то от вас либо шарахались, как от прокаженного, либо просили совета («Вот вы мне как психолог скажите…»), либо насмехались, обвиняя в шарлатанстве-сектанстве-разгонянии облаков. К счастью, у меня есть еще одна профессия, первая, и мне не приходится лгать, отвечая на вопрос, кем я работаю: преподаватель.

Мне казалось, что психологом я стала случайно. Как-то я взмолилась, куда бы уйти из школы, в которой в должности учителя-словесника после педвуза оттрубила семь лет. Это было августовским утром, когда закончился двухмесячный преподавательский отпуск и надо было снова идти заниматься абсурдом: ставить детям оценки, зевать на педсоветах и проверять в тетрадях одни и те же ошибки до тех пор, пока сама уже не начнешь переправлять правильные гласные на неправильные. По радио передавали: «Швейной фабрике „Северянка“ требуются швеи-мотористки». Почему нет? Из двух зол швейная фабрика – меньшее. Но в то достопамятное утро я все-таки выбрала школу.

На входе завуч остановила меня вопросом:

– Хочешь год не работать, а деньги получать?

– Канэшна хачу!

– Тут у нас ввели ставку школьного психолога… Приказ РОНО – от каждой школы отправить по одному учителю на обучение с отрывом от производства на год…

– А ты чего такая добрая, сама не идешь?

– Да предложили-то как раз мне… А оно мне надо?

– А мне – надо!!!

Так я попала не в швеи-мотористки, а в психологи, хотя в том и другом разбиралась одинаково, то есть никак. Шел 1989 год, начало «лихих девяностых», когда педагогам по нескольку месяцев не платили зарплату, в магазинах не было продуктов, водка продавалась по талонам, и повсеместно отрубали отопление и электричество. Это была пора экономических пирамид, ваучеров, денежных реформ. Я досрочно расторгла три страховки под стенания страхового агента, пророчащего нищету, и не прогадала: мои родители тогда же вмиг потеряли все сбережения, накопленные за жизнь. А я продержалась на деньги от расторгнутых страховок до конца своего годичного обучения, за которое, естественно, не заплатили.

Своя стая

Каждое утро, просыпаясь, я внезапно вспоминала, что мне не надо идти в школу, и на всех парусах неслась в НГУ на занятия. Психология распаковала для меня совершенно новый мир, по сравнению с которым так называемая реальная жизнь выглядела плоской картонной декорацией. Интересовало только одно: как устроены психические процессы, скрытые от обыденного сознания: сновидения, синхронии, пласты человеческих трансакций. Хотелось бесконечно применять полученные знания и навыки, тренируясь на своих знакомых. Но те, поначалу заинтригованные экзотической информацией, вскоре стали сторониться.

Я попала в первый набор, который послужил экспериментальной площадкой для обкатки новой учебной программы. В эпоху повального дефицита у нас был единственный иностранный учебник – «Теории личности» Фрейгера и Фейдимена, отпечатанный на ротапринте. Наша группа из тринадцати человек расчленила его на главы и обменивалась по цепочке, чтобы за день прочесть свою часть и передать другому. Постоянно случались сбои в расписании, и когда во время занятия по аутотренингу в аудиторию по звонку врывались студенты, ведущему только и оставалось, что произнести: «Каждый посторонний звук погружает вас в сон все глубже…»

В общем, это было время моей юности, и я вспоминаю его через розовый фильтр, пропускающий в сознание только радостные или смешные моменты. Помню, что по средам занятия были не с утра, а с обеда, и каждую среду я забывала об этом, приезжая к десяти часам – так мне здесь было хорошо. Лес, окружающий здание НГУ, полыхал красками осени. Зимой корпуса университета тонули в сугробах, и, выходя с занятий в морозную ночь, я выдыхала клубы пара, чтобы полюбоваться на расплывающиеся пятна света фонарей. Эти картинки – метафоры моего душевного состояния в тот год. Я, наконец, была среди своих, где не нужно было притворяться. Здесь, напротив, было первое и единственное в моей жизни место, где поощрялось быть самим собой.

Так вот, как я уже сказала, мне это счастливое разрешение моей проблемы – смены профессии – тогда казалось случайностью. Сейчас, имея за плечами психологический факультет, кандидатскую степень и стаж преподавателя психологии длиной более четверти века, я знаю, что случайностей не бывает. Я оказалась в этой профессии, потому что здесь нашла свою стаю. Это были точно такие же, как и я, люди – нуждающиеся в поддержке, не выносящие критики и оценок, стремящиеся к свободе самовыражения. Мне и в голову не приходило, что я пришла сюда за помощью себе.

Вряд ли кто-то способен

Возможно, кто-то заблуждается на этот счет и сейчас будет фрустрирован, но должна сообщить, что мотивация, приводящая человека в помогающую профессию, – бессознательное стремление разрешить собственные проблемы. Автор книги «Драма одаренного ребенка» Алис Миллер называет вещи своими именами: «Вряд ли кто-то, чье детство протекало в совершенно иных условиях, был бы способен потратить целый день на выяснение того, что у постороннего человека происходит в бессознательном. Пережитое душевное расстройство побуждает человека удовлетворять неудовлетворенную потребность, помогая другим людям»³.

Иными словами, для того, чтобы стать психотерапевтом, нужно иметь детство, полное проблем. Знание о них вытеснено в сферу бессознательного. Вот что это значит: отношения в вашей родительской семье строились по типу ролевого треугольника: жертва, обвинитель, спасатель. От вас, ребенка, ожидалось поведение спасателя. И вы очень рано начали выполнять эту роль, помогая родителям поддерживать репутацию благополучной семьи в глазах окружающих: ухаживали за своими младшими братьями и сестрами; хорошо учились; за что бы ни брались, все у вас получалось; вы легко добивались успеха. Однако, выросши, вы стали подвержены депрессиям, часто испытываете чувство душевной пустоты и самоотчуждения, а также ощущение полной бессмысленности вашей жизни. В ситуациях, когда вы не можете соответствовать идеальным представлениям о том, каким вы должны быть, вас мучают страхи, чувство вины и стыда.

Из вас получился психолог, потому что, не получив заботы и уважения со стороны своих родителей, вы компенсировали это тем, что сами выросли заботливым и внимательным. Чтобы выжить в дисфункциональной семье, вы стали очень сензитивным, развили в себе способность к самоанализу, научились сравнительно легко проникать в души других людей. Тип отношений с родителями «жертва-обвинитель-спасатель» наложил отпечаток на всю вашу дальнейшую судьбу, и вы чувствуете себя в привычной атмосфере, когда оказываете помощь другим людям.

Шрамы и раны

Разумеется, абитуриенты, поступающие на психфак, не осознают своей глубинной мотивации. Проводя собеседования с будущими студентами второго высшего психологического образования, я задаю из раза в раз, из года в год один и тот же вопрос: «Почему вы выбрали профессию психолога?» И получаю стандартный ответ: «Я всю жизнь помогаю людям, даю им советы. Друзья говорят мне, что я уже готовый психолог, только без диплома. Вот и пришла/пришел получить диплом». Нет, друзья, вы, как и я, прежде всего пришли помочь себе. И если вы этого не сделаете, то не сможете помочь и другим.

Мешают ли нам эффективно работать наши проблемы? Да, мешают, если они не осознаны. И помогают, если осознаны и мы постоянно работаем с ними с собственным психотерапевтом. Я перевидала много так называемых дипломированных психологов, которые отсидели в качестве пассивных наблюдателей долгосрочные обучающие курсы по разным подходам в психоконсультировании. Если человек не делал своих собственных сессий, если он не корчился от душевной боли, оплакивая свои детские травмы, то его раны не зажили, а просто скрыты повязками. Как сказал гештальтист Даниил Хломов, встреча терапевта и клиента – это встреча двух уродов, у одного шрамы, у другого раны. И это важное (если не основное) отличие психолога от клиента.

«Получается, что самое счастливое детство было у сталеваров, агрономов и физиков-ядерщиков?» – спрашивают меня студенты. Нет, отвечаю я, получается, что психологи – это люди, дерзнувшие вывести свои подавленные чувства на свет Божий, осознать, оплакать их и тем самым исцелиться, а потом помогать другим людям делать это же самое.

Глава 2. Инициация

Культурный шок

Получив диплом психолога, я сначала не поняла, как им распорядиться. Поэтому как была преподавателем, так и осталась, только к русскому языку и литературе добавился новый предмет – психология развития. Мне доверили ее читать на факультете психологии НГУ, который я только что окончила сама, потому что за моими плечами был опыт работы с детьми. Я читала лекции студентам и не видела другой сферы применения полученных знаний.

Впервые я поняла, для чего нужна практическая психология, только познакомившись с работой Нифонта Долгополова. Он приехал к нам из Москвы провести демонстрационную трехдневку по гештальт терапии, чтобы на ее основе открыть в Новосибирске долгосрочную образовательную программу. Эти три дня перевернули мое сознание.

То, что он делал в группе, не вписывалось в рамки моего ментального опыта. Снаружи это выглядело так, что тридцать человек неподвижно сидят в кругу на стульях и разговаривают. Но при этом внутри меня было ощущение, что я проживаю жизнь сконцентрированно и настолько полно, что это не с чем сравнить. Так, как разговаривают участники терапевтической группы – больше не разговаривает никто и нигде. Нифонт задавал вопросы, на вид простые и очевидные, но, благодаря им, в душе происходили невероятные инсайты. Его наблюдательность вызывала у меня культурный шок, в зеркале его обратной связи я узнавала себя, и ничего интереснее до сих пор в моей жизни не происходило.

Два диалога

Приведу пару самых рядовых коротких диалогов (а их было бесконечное множество, именно они и составляют суть группового процесса), чтобы дать представление о том, что это такое. Я их хорошо запомнила, потому что на той группе впервые услышала терапевтическую беседу и была сражена таким способом осмысления мира.

Диалог первый.

Я: Губы обветрили, стали шершавые.

Нифонт: И чем тебе это мешает?

Я: Ну, как… Помаду все время приходится поправлять, потому что кожа отслаивается.

Нифонт: И тебе помады, что ли, жалко? Это про скупость, что ли?

Диалог второй.

Нифонт: Мысленно посади на стул маму и поговори с ней.

Я (сидя на одном стуле и поправляя второй стул перед собой ногами): Не знаю, что сказать…

Нифонт: Что с тобой сейчас происходит?

Я: Поправляю стул.

Нифонт: Зачем?

Я: Чтобы стоял ровно. Чтобы швы на сиденье были параллельны.

Нифонт: Хочешь выровнять маму, чтобы отвечала твоим ожиданиям?

С отвисшей челюстью во все глаза я следила за работой мастера, пытаясь уловить, как он это делает. Я и мечтать не смела научиться разговаривать так же, да это тогда и не нужно было. Хотелось просто находиться в этом трансе, потому что его работа позволяла видеть суть вещей. Мир становился упорядоченным, осмысленным, осознанным. И это было совершенно новое для меня качество жизни!

Сейчас я понимаю и могу объяснить, как «устроены» терапевтические диалоги. Они как бы двухслойные. Представьте себе дробь, в числителе которой содержание речи, а в знаменателе – процесс взаимодействия. То, что мы слышим, – содержание высказывания: «Поправляю стул. Чтобы стоял ровно. Чтобы швы на сиденье были параллельны». Оно кажется бессмысленным до тех пор, пока мы не учтем контекст – то есть какой свет проливает это высказывание на взаимодействие с другим человеком. Если клиент делает ЭТО со стулом, то бессознательно он делает ЭТО ЖЕ САМОЕ с людьми: поправляет согласно своим ожиданиям, чтоб «стояли ровно».

Данный аспект высказывания называется метакоммуникационным, и цель терапии – сфокусироваться именно на нем, прочитать метасообщение бессознательных действий клиента. Если клиент поймет, что он бессознательно делает с людьми, он может поменять установку и изменить свое взаимодействие. Например, в данном случае клиент обнаружит, что люди не стулья, они свободны и не должны оправдывать его ожидания. Стало быть, вместо раздражения на непредсказуемость людей следует научиться уважению к их свободе. Именно с этим атрибутом самосознания к нему придет и собственная свобода от ожиданий социума.

Психотерапия делает жизнь интереснее

Где-то у Джеймса Холлиса я прочла, что психотерапия не излечивает человека, но делает жизнь интереснее. Это истинная правда, нет ничего скучнее линейного хода событий, и стоит ли вообще жить, если убрать из нашего человеческого бытия нуминозный аспект, ту самую тайну, которая пронизывает каждое мгновение нашего существования? Разве не ради этого проживания тайны младшие подростки ночью в темноте палаты летнего лагеря рассказывают друг другу страшилки? И гроб на колесиках, и летающая простыня – такая же полноценная часть их жизни, как и утренняя зарядка, и овсяная каша на завтрак. Но зарядка и завтрак нужны для поддержания жизни в теле, а гроб и простыня из волшебной сказки – это пища для души, вызывающая в ней священный сладостный ужас, столь же невыносимый, сколь и желанный.

Примерно так же ощущала я себя в нашей гештальтистской группе, переживая гамму чувств, которые где-то дремали, подавленные из-за привычки соответствовать социальным нормам. И теперь я была подобна художнику, всю жизнь рисовавшему черной и белой красками и вдруг получившему в свое владение весь спектр радуги и даже с оттенками и полутонами.