bannerbannerbanner
Вдребезги

Римъ Эдельштейн
Вдребезги

Полная версия

СЕЙЧАС

1.

Понедельник – самый сонный день во всей рабочей неделе. Едва ли с этим кто-то станет спорить… А уж если тебе за сорок, и ты секретарша у женского психолога, коуча, бизнес-тренерши и хрен знает ещё кого, то считай, что твоя жизнь невероятно скучная. А если ещё твоя начальница мнит себя великим дизайнером-минималистом, то в ослепительной комнате с белыми стенами, белыми креслами, белым журнальным столиком с белым стационарным телефоном и белым селектором время тянется ещё медленнее. И ничего другого не останется, кроме как присматривать себе в интернете какую-нибудь сумочку… Или машину.

«Но только не белую», – подумала секретарша, водя пальцем с когтистым маникюром по сенсорной мыши ноутбука, прокручивая страницу местечкового паблика, в котором очередная несчастная женщина рассказывала свою слезливую историю о том, как она вышла замуж за наркомана, бьющего ночью посуду, а утром убирающего осколки за собой…

«Может, он бьёт её по той причине, что она вся белая?» – подумала Евгения Александровна невесело. Шутка, назревавшая в её мозгу, всё же не назрела. В принципе, смешного в этой истории не было ничего. У неё самой мужика не было уже тысячу лет (даже вонючего тощего наркомана), но на маникюр она всё равно записывалась, ходила к мастеру по бровям и одной знакомой парикмахерше, которая представляла собой местного Серёжу Зверева, но с чуть пообвисшей грудью неполного третьего размера.

Благо, все эти девочки располагались на одном этаже. Ну вот эти знаменитые серые постройки, чем-то напоминающие собой ПТУ, почти каждый этаж которых был напихан кабинетами таких вот бизнес-леди. Кого тут только не было!.. И юристки, и экономистки, и менеджерши по продажам… Кто пилил ногти, кто стриг волосы, а кто-то вот так разводил болтовню с женами местных провинциальных олигархов, обесценивающих своих драгоценных жён… В общем, бизнес процветал.

Кому-то повезло. Например, мужик её начальницы держал парочку клубов, поэтому кабинет у них был угловым, да ещё и с приёмной для секретарши. У других такого не было – они ютились в маленьких сереньких кабинетиках и чуть ли не ходили друг у друга по голове.

Евгения Александровна вздохнула, прислушиваясь к мерному гулу машин за окном. У них обычно было полтора клиента, а в понедельник – особенно. А уж что говорить про октябрьский понедельник. Бархатный сезон для отпуска, а не для похода к мозгоправу. Вряд ли хоть какая-нибудь женщина вместо загорелого турка на курорте выберет психолога в этом белом кабинете, от цвета которого быстро начинает свербить в глазах.

Сзади приоткрылась дверь, и в проёме появилось начальство – статная женщина лет тридцати в кремовой блузке и обтягивающей белой юбке, подчеркивающей её шикарные бёдра.

– Женечка, у Вас зарядки нет? – спросила она, глядя тяжёлыми карими глазами на свою подчинённую. – А то сегодня утром не успела зарядить.

– Нет, – ответила Евгения Александровна, поспешно прикрывая ноутбук.

– Тьфу ты, чёрт. Разрядился в ноль, – сказала начальница вслух и вернулась в кабинет. Конечно же, речь шла о широком телефоне, чем-то напоминающим планшет, по которому она частенько сюсюкалась со своим зайчиком, который скорее был зайчищем.

Евгения Александровна только раз видела её зайчика – здоровенного мужика с чёрной

бородой, одетого в чёрный строгий костюм и бежевое махровое пальто до колен. Тогда он не проронил ни слова, глядя такими же тяжёлыми карими глазами на секретаршу. Как его звали? Зелимхан? Зиннур? Зинаид? Ну что-то такое, определённо…

Евгения Александровна снова открыла ноутбук и посмотрела на часы в нижнем углу экрана. Девять ноль четыре. Раннее понедельничье утрецо. Скучное до ужаса.

Однако клиенты сегодня должны были прийти. Чета Садовских. Дело у них шло к разводу, и, судя по всему, они решили оставить львиную долю у её начальницы. Садовская чем-то напоминала её – тоже статная и в обтягивающей юбке с тяжёлым взглядом свинцовых глаз, только рыжая-рыжая. А вот её муженёк разительно отличался – жирный, низкорослый, с огромной проплешиной на розовой голове. Голубые глазки хитро выглядывали из-под тяжёлых век, он пыхтел и мялся, крутя в руках дорогущие часы. Золотые запонки сверкали на его голубой рубашке необъятных размеров.

Его, казалось, занимали какие-то иные размышления.

– Вы должны понимать, что жена – не ваша собственность, Константин Андреевич, – говорила начальница Евгении Александровны этому пыхтящему борову. Хоть дело было и за закрытой дверью, слышимость была отличная – дверь была тонюсенькая, на первый взгляд чуть ли не из пластика. – Вы не можете распоряжаться её временем и не должны вторгаться в её личное пространство.

– Ему совершенно всё равно, что я чувствую! – ревела Садовская, как будто пыталась устроиться на службу в театр Станиславского. – Он меня не слышит!

– Вам нельзя обесценивать проблемы своей жены, – продолжала отчитывать бизнесмена психологиня. – Вы властный и сильный человек…

И так далее, и так далее, и так далее. Евгении Александровне было всё равно, кто там разведётся, а кто нет. Главное, что оплата у них была почасовая, поэтому её начальница развозила каждый раз беседу на пару часов. И так будет каждый раз. И сегодня должно.

Из размышлений о Садовских Евгению Александровну вырвал звук – кто-то постучался в дверь её приёмной. Тихонько так поскрёбся костяшками пальцев.

– Да-да, – машинально ответила она, снова скосившись на часы.

«Для Садовских ещё рано».

Дверь медленно открылась, и в приёмной появился парень, сильно напоминавший собой тень – высокий, в тёмно-синей джинсовой куртке и протёртых штанах. Его бледнющее лицо было украшено черными синяками под глазами, впавшими внутрь черепа. Острые скулы, приоткрытый рот. Он выглядел как самый настоящий наркоман.

«Может, это муж той женщины из истории?» – промелькнула довольно-таки бредовая мысль у Евгении Александровны. Таких совпадений точно не бывает.

– Здрасьте, – сказал парень дрожащим голосом. Он явно был чем-то озабочен. – Здесь принимает психолог Светлана Королёва?

– На двери же написано, – ответила Евгения Александровна. Странное беспокойство охватило её. – Но, мне кажется, Вам надо к другому доктору…

– Нет-нет, – торопливо сказал парень и тяжело сглотнул. В уме он как будто что-то прикидывал, глаза его бегали из стороны в сторону, белые пальцы ходили ходуном, то сжимаясь в кулаки, то разжимаясь. – Мне именно сюда.

– У Вас записано? – глупо спросила Евгения Александровна, прекрасно зная, что этот чёртов наркоман ни к кому не записан. Беспокойство стало нарастать, она машинально отклонилась назад в кресле, дистанцируясь от этого типа. Рука потянулась к селектору.

– Я сейчас скажу Светлане Алексеевне, что Вы пришли… Как Вас представить?

– Никак, – коротко отозвался парень и твёрдо дважды шагнул вперёд. – Я сам представлюсь.

– Так у нас не принято, – заёрзала на кресле Евгения Александровна и почти ткнула в селектор своим наманикюренным пальцем, как этот наркоман стремительно рванулся вперёд и схватил её руку своей правой пятернёй. Истощённый шакал обернулся гепардом.

– Тише, тётенька, тише, – прошипел этот псих и резко схватил её за лицо левой рукой – она почувствовала, как его скользкая потная ладонь зажала ей рот. Она истошно замычала и попыталась вскочить с кресла, но этот обмудок проворно перепрыгнул через стол и навалился прямо на неё. Она почувствовала, какой он горячий, как выпирают его рёбра, как воняет от него потом и чем-то более худшим, чем пот. Глаза его лихорадочно блестели.

– Тише, тётенька, тише, – повторил этот наркоман и отпустил её руку. Казалось, это было хорошим знаком, но нет: меньше, чем через секунду, он вытащил из-за спины кухонный нож с широким лезвием и белой пластиковой рукояткой. Кто бы сомневался.

В следующее мгновение Евгения Александровна завопила изо всех сил, но из неё вырвался только лишь стон – рука этого психа держала её рот подобно замку. Она попыталась оттолкнуть его обеими руками, но в этот же момент наркоман воткнул в неё нож. Не вонзил, не вогнал, не всадил, а именно воткнул, как гвоздь в доску. Попал он ей куда-то под грудь; секретарша почувствовала, как нож прорывается внутрь её серого пиджака, блузки, бюстгальтера, разрезает кожу, плоть и добирается до рёбер. Произошло это всё в одну секунду.

Она стала подпрыгивать на кресле, обезумев от боли и испуга, краем глаза видя красное пятно, разрастающееся у неё на груди. Затем последовал второй удар – куда быстрее, в этот раз уже прямо в её чуть обвисший живот. Боль заполонила всё вокруг, кровавым потоком сметя всё, что было в этой комнате. Она машинально продолжала отбиваться от психованного ублюдка, который снова выдернул нож из неё – его широкое лезвие было замазано полностью, силы у этого дрища хватало, чтобы втыкать свой нож чуть ли не до рукоятки. Адреналин и безумие придали ему жестокости и упертости.

Он смотрел ей в лицо – в его глазах читалась уверенность и удовлетворение. А ещё там читалось «сдохни, старая свинья». Столько ненависти во взгляде Евгения Александровна ещё не видела. Она понимала, что ещё сопротивляется и сопротивляется, конвульсивно стуча ногами по полу. Она видела, что кровища хлещет во все стороны. Она понимала, что этот наркоман её зарезал. И кровь льётся на пол, как из опрокинутой коробки – сок.

Третий удар будто достал до её позвоночника, она зафыркала и стала захлёбываться кровью и слюной – брызги полетели у неё изо рта. Этот ублюдок всё ещё зажимал ей рот.

– Тише, тётенька, – повторил он в третий раз и стащил её с кресла на пол. Она грохнулась со стуком мешка с глиной, продолжая долбиться в конвульсиях. Фырканье сменилось протяжными хрипами. Однако почти всё было кончено: она уже уставилась незрячими глазами куда-то в потолок.

И дверь резко распахнулась. Из кабинета выглянула Светлана Алексеевна.

 

– Женечка, что тут у тебя…

Слова застряли у неё комком в горле. Большим таким колючим комком.

– Тьфу ты, весь перемазался, – сообщил псих ей с удовлетворением. Его руки были по локоть в крови буквальном смысле, как и почерневшая джинсовая куртка, как и штаны, как и старые пошарпанные кроссовки. – Это только в фильмах так бывает. Раз – и всё. А вот в жизни…

Светлана Алексеевна резко захлопнула свою дверь и закрыла её на круглую щеколду. Рванулась к столу – за ключом. Схватила свою дорогущую кожаную сумочку, подкинула её над столом – посыпались внутренние принадлежности: помада, тушь, ключи от машины с брелоком, украшенным розовым плюшевым сердечком, телефон… Ключей от этого кабинета не было. Они остались у Евгении Александровны. Она замерла, слушая тяжеленные удары сердца в голове, нервно перекачивающего кровь.

В дверь сухо постучали, отчего она подпрыгнула на месте.

– Светлана Алексеевна, солнышко моё, – сказал псих на той стороне. – Откройте дверку, мне очень нужна ваша помощь… Мне нужен доктор! Срочно! Пожалуйста!

Дрожь била её с головы до ног. Её пугал этот псих с ножом, конечно. Но ещё больше её пугало то, что он явно предвкушал издевательства. Он глумился, а не искал помощи…

……….

ЗА ДВА ЧАСА ДО ЭТОГО

2

.

Она нежилась на волосатой и крепкой груди у своего любимого. Сегодня понедельник, а значит, надо вставать на работу. День выдавался солнечным, и лучи солнца с усилием прорывались сквозь серую занавесь в их спальню.

– Если хочешь, не ходи на работу, – сказал он, будто был её начальником. В какой-то степени, это так и было. Голос у него был глубокий и бархатистый, в этом голосе чувствовалась абсолютная власть и абсолютная уверенность в своей абсолютной власти.

– Я бы рада была, – ответила Светлана и начала подниматься с кровати. Её шёлковая ночнушка беспокойно зашуршала. – Но сегодня придут Садовские…

– А, этот жирный хрен, – с презрением отозвался её любимый.

– Почему ты его так не любишь? – удивлённо спросила его любимая. – Он, конечно, ещё тот абьюзер и газлайтер, но я не знала…

– Я почти уверен, что регулярные заходы Гондянского – его работа, – процедил её любимый и тоже сел на кровати. Со спины он был похож на медведя – мощная, поросшая чёрной щетиной, спина.

Гондянский был пожарным инспектором, любящим ходить по клубам и торговым центрам. Но ходил он не просто так. Он всё выуживал и выуживал себе регулярные прибавки к зарплате, пожарная безопасность волновала его меньше всего. И каждый раз он находил по одному нарушению, чтобы растянуть удовольствие, как ребёнок, который отламывает по плиточке от шоколадки, хотя хочет запихнуть в рот её всю целиком.

– Не повезло человеку с фамилией, – заметила Светлана и тихонько рассмеялась. – Гоголевский прям дядька…

– Какой?! – неожиданно свирепо спросил её медведь и обернулся. Стоял ещё полумрак, рассеивающийся с каждой минутой. Солнце неугомонно поднималось всё выше.

– Я хочу сказать, что не просто же так он приходит, – заметила Светлана и придвинулась к своему гигантскому любимчику, осторожно переступая коленями по кровати, на которой ещё виднелись следы ночных развлечений.

– Да, эта сука Гондянский с Садовским заодно! – тут же сделал логичнейший вывод владелец элитных клубов в их провинциальном захолустье. – Хотят на бабки меня поставить, чтобы я платил им!..

– Монополисты, – резюмировала Светлана и обняла своего медведя со спины, прижавшись к его спине лбом.

– Кто?! – снова свирепо спросил её любимый. – Да я им ноги вырву обоим!

– Успокойся, – мягко сказала Светлана и начала гладить его по мощным плечам. – У тебя всё получится, ты же самый сильный у меня…

Левая рука её соскользнула к его животу, не обладающему стальным прессом, но и не висящему куском жира. Она едва касалась его своими утончёнными пальцами, но этот гигант сразу затих, как будто из заводного робота вытащили ключ. Но Светлана знала, что он заводится с полоборота не только при упоминании Гондянского, Садовского, Егорова, Решетникова, Козлова, Барагуева и всех остальных «монополистов и личных врагов, хотевших отжать у него бизнес».

Рука её соскользнула к его чреслам и крепко схватилась за яйца. Его пенис тут же пришёл в движение и запульсировал от внезапно хлынувшей в него крови. Добротных двадцать сантиметров, не меньше.

– Ну если хочешь, можешь не ходить на работу, – напомнил этот медведь каким-то сдавленным голосом.

– Нет, – отозвалась она игриво. – Но опоздать я могу минут на пятнадцать…

– На час-другой, – требовательно сказал он и, схватив её за плечи, подтащил к себе.

3

.

Кран протекал. Чтоб ему пусто было, куску дерьма!

Кап-кап-кап-кап-кап… Капли падали в раковину, но грохотали так, будто он сидел крепко привязанный к столбу, налысо бритый, и эти капли падают ему прямо на голову. И капают уже третий день подряд. Или третий месяц. Он точно не помнил, да и зачем что-то теперь помнить.

Стояла темнота, ведь он полностью занавесил все окна в своей квартирке. И свет не включал. Голова его болела почти постоянно, а из-за солнечного света (да и вообще любого), из глаз начинали течь слёзы. Невыносимая хрень. Долбаные мигрени.

Он медленно стал подниматься со своего дивана, ощущая тяжесть во всём теле, будто его накачали оксидом дейтерия. Все звуки сливались в один монотонный шум, на фоне которого резко выделялся стук капель о раковину. Где-то за стеной бубнил телевизор, где-то ухахатывались дети; лаем захлёбывалась собака. Дом жил своей жизнью, и даже если он сегодня сдохнет, мир продолжит вращаться со своей неугомонной скоростью. Завтра здесь по-прежнему будет бубнить телевизор за стеной, дети будут продолжать смеяться своими писклявыми голосами, а собака будет продолжать истошно лаять. И всё по кругу.

Он пошёл вперёд, вытянув руки перед собой, как будто был ослепшим старцем, а не молодым парнем тридцати лет. Где-то там впереди стоял стол, на котором покоилось его обезболивающее вместе с рецептом, выписанным седеющим доктором, постоянно подкашливающим и облизывающим свои губы.

– Дело плохо, – сказал врач. – Я не буду Вас обманывать, Михаил. Дело очень плохо.

Странно, но всю жизнь его только и обманывали. Начиная с ублюдской школы, переполненной такими вот визжащими детьми; потом экономический колледж, где ему дали кличку «Желток», регулярно пинали под зад и подкладывали собачье дерьмо в рюкзак. Потом его выкинули оттуда и чуть не упекли то ли в дурку, то ли в тюрячку… То есть, иногда ему всё же везло. В армию его не взяли, пошёл работать… О да, работа! Экономист получился из него хреновый, а поступать куда-то ещё денег не было, пришлось идти и работать. Конечно же, грузчиком, кем ещё. Не маникюрщицей же.

Он проковылял к столику, шатаясь, как пьяный. Стал шарить руками по его поверхности. Под руку попала коробка сильного болеутоляющего – она зашуршала. Он

открыл её и принялся вытаскивать оттуда таблетки. Надо ещё сходить за стаканом воды, может быть, кран хоть на мгновение заткнётся.

Когда он положил таблетки обратно, его деревянные пальцы коснулись пистолета, лежавшего на этом же столике. На ощупь оружие было как кусок металла, на деле же из этого куска металла можно было снести кому-нибудь башку…

Он поковылял на кухню. В этой темноте он ориентировался уже отлично. Как будто ходил так тысячу лет. Но скоро ему предстоит выйти на улицу. Предстоит выйти утром, а не ночью. Но обратно он вряд ли вернётся, так что об этом можно было не беспокоиться.

Раздался неимоверный грохот. Так рокотала артиллерия, не иначе. Бомбы! Бах-бах-бах! Сейчас всё разлетится к чертям! И когда приедут спасатели, он будет хрипеть под грудами развалин этой «хрущёвки», а спасатели не смогут расслышать его дыхание.

Михаил присел, прижав руки к голове, стараясь отгородиться от развернувшейся бомбёжки. Мир словно всколыхнулся, перевернулся, всё пошло наперекосяк… Однако плавно картинка стала собираться назад. Никакой бомбёжки не было. Кто-то колотил в дверь. Изо всех сил лупил своим кулаком прямо по центру его обшарпанной двери.

«Кто-то», – подумал Михаил и скривился в гримасе. Конечно же, он прекрасно знал, кто стучится в дверь его с толстой сумкой на ремне. Не почтальон Печкин, нет. И не цыгане, торгующие одеждой. Нет. Полоумная тётка с нижнего этажа.

«Та ещё мразота», – удовлетворённо отметил Михаил.

У неё было какое-то расстройство психики. Она регулярно вызывала сюда участкового, и что самое характерное, каждый раз он являлся, смотря на Михаила сверху вниз. Безучастным взглядом. Так смотрят дети на осу, которая не может пробиться сквозь стекло на улицу.

Она жаловалась, что «этот наркоман сверху» постоянно заливает её. Или что у неё воняет трупом, который лежит расчленённый в ванне «этого наркомана». Или что у него орёт музыка.

– У меня мигрень, – каждый раз оправдывался Михаил. – Вы не можете говорить потише?

– Вы посмотрите на него! – визжала тётка. Она ходила в какой-то серой пижаме, левый глаз был всё время прищуренный, а левую ногу она подволакивала. То ли инсульт её нагнал, то ли что. Было ей сорок или пятьдесят, Михаил не знал. – Потише ему говорить! Что ты тут такое делаешь? У меня штукатурка сыплется с потолка!

Участковый – зеленоглазый громила под два метра в синей куртке с высоким меховым воротником – смотрел на Михаила иногда очень пристально и подозрительно, как смотрит мать, заставшая своего сына за мастурбацией на фотку своей учительницы.

– Сигнал поступил, – говорил он. – Надо проверить.

– Проверяйте, только я прошу…

Участковый каждый раз входил и топтался своими тяжёлыми сапожищами, оставляя грязь на полу везде – в прихожей, на кухне, в ванной.

– Софья Калистратовна, всё в порядке, – заверял каждый раз этот громила. – Ничего не обнаружено!

– Он спрятал тело! – визжала она. – Он разрубил его на куски и смыл в унитаз!

«Почему её не сдадут в дурдом». Это даже не было вопросом, это было скорее тезисом какого-нибудь Эратосфена, подготовившего выступление перед сенатом на тему обезумевших тёток.

– Вы же знаете меня, – заискивающе сказал Михаил участковому. Последняя встреча

их произошла буквально за два дня до сегодняшнего утра. – У меня ничего…

– Ты знаешь, сколько преступлений у нас совершаются против пенсионеров? Против инвалидов? Против женщин? – огрызнулся громила в униформе. На поясе у него плавно покачивалась чёрная дубинка, а с другой стороны пояса виднелся коричневый квадрат кобуры под табельное оружие.

– Много, – предположил Михаил.

– И совершают их такие, как ты, – закончил участковый. – И я буду ходить к тебе хоть каждый день.

Михаил пожал плечами. Это был какой-то «Дюплекс», но ничего комедийного не происходило. Скорее, бредовый ужас. Например, соседка сверху – маленькая, забитая, брюнетка – постоянно получала люлей от своего мужа. Тот муж чем-то напоминал этого участкового – такая же верзила. Частенько у них что-то грохало в квартире, кто-то или что-то падало на пол, кого-то пинали. Но Михаил точно знал, что этот мужик в форме туда не сунется. Был уверен. Есть дела поважнее.

– Ходите, – выдавил Михаил и поспешил закрыть дверь.

За эти два дня ему стало гораздо хуже. Болезнь не спрогрессировала, а рванулась вприпрыжку к финишной черте. Теперь его накрывало чуть ли не каждые полчаса. Таблетки он грыз горстями и почти ничего не ел.

– Открывай! – заорала тётка.

Время где-то семь утра, может, минут пять восьмого. Всё повторялось, как много раз прежде.

Михаил прошаркал к двери и открыл дверь – заперта она была на один внутренний замок.

– Я соскучился, – сообщил он тётке, когда открыл дверь.

Та страшно пучила глаза с видом человека, знающего всё обо всём. Нет, Александр Друзь так не смотрит. Эта тётка знала что-то другое, будто это ей колдун назвал число девятнадцать, она произнесла его, и ей открылись все тайны ада.

– Ты опять за своё, – прошипела тётка голосом заговорщика. – Ну, ничего-ничего… Я уже позвонила Юрику, он едет.

Михаил жутко улыбнулся. Крыша у него знатно ехала, но не так, как у этой маразматички. Юрик, точно. Зеленоглазый громила с толстой папкой в руке. Наверное, там была куча дел, но прицепился он почему-то именно к этому парню.

– Что Вас не устраивает сегодня?

– Ты меня заливаешь, – сообщила полоумная. Она смотрела так, будто пыталась разглядеть в Михаиле безумие, которым сама была заражена.

«В любой дурости заложен смысл», – подумалось парню. Кто это сказал? Незлобин?

– Проходите, посмотрите, – предложил Михаил.

Сумасшедшая горгулья двинулась в квартиру, раскачиваясь, как пьяный матрос на палубе.

– У тебя темно, хоть глаз выколи!

«Было бы неплохо. И по горлу ещё разок двинуть».

 

– Что поделать, – вздохнул Михаил.

Он догадывался, что сегодня кто-то будет убит. Точка кипения. Вот как это называется. Звуковые волны наслаиваются друг на друга, пока стакан не лопается. Пар высвобождается до тех пор, пока котёл не взорвётся. Всему есть предел.

– Сухо, – сообщила тётка, возившаяся в ванной. Почему-то она не додумалась включить

свет.

– Конечно, – согласился Михаил. Он чувствовал, как воняет от этой тётки. Будто она мочится в свою пижаму. Может, так и было. Пока ещё он себя контролировал и знал, что сам тоже воняет – не мылся уж полмесяца.

– Юрасик скоро придёт, – повторила гостья. – И мы скоро зайдём снова.

Она пошаркала по плохо освещённому коридору с одной лампочкой. Она болталась на проводе, заставляя тени прыгать из стороны в сторону.

«Я тебе покажу», – решил Михаил. Он медленно вернулся в квартиру и зажёг свет, скривившись и застонав от боли, пронзившей голову. Сейчас надо было смотреть внимательно, как бы чего не забыть.

Он прошёл той же походкой, что и гостья. Походкой тяжелобольного. Вернулся к столу. Забрал остатки таблеток – сунул в свою джинсовую куртку. Пистолет тоже взял. Там было вроде бы четыре патрона… Или сто двадцать, он не мог знать наверняка, да.

– Где же они, – пробурчал парень и ушёл на кухоньку – облупившуюся, с серым холодильником и коричневым столом. Рядом булькала батарея. – Вот где.

Пачка сигарет. Синяя. Смятая. Внутри три штуки. Ну ничего, ему хватит покурить. Он сунул их в тот же карман, что и таблетки. Повернулся к холодильнику. На его дверце виднелся приклеенный скотчем листок бумаги.

«ПСИХОЛОГ СВЕТА КОРОЛЕВА. УЛИЦА ТРОЦКОГО, ДОМ 13»

«Дом 13. Звучит как название триллера».

Михаил скрипуче посмеялся.

– Ну что, сука, – сказал он холодильнику. – Посмотрим, сколько ты стоишь. Ты же моя последняя надежда… Посмотрим! Надеюсь, ты не забыла клятву Гиппократа.

Потом он ушёл обратно в ванную, что была ещё меньше, чем кухня. Кафель весь грязный, унитаз почернел от времени, как зубы подростка, разжёвывающего таблетки с кальцием. Зеркало, висящее над ванной, отражало бледную тень. Настоящий труп.

– А говорят, что зомбарей не бывает, – улыбнулся Михаил сам себе. Улыбка его всё ещё белых зубов мгновенно преобразила его. Парень даже испугался. Где-то внутри кольнуло желание жить. Пожить ещё немного, посмотреть на белый свет.

– Поздно, на тридцать лет слишком поздно, – прошептал Миша. – Иди домой, Бадди. Я работаю один.

В мультфильме очередность фраз была обратной, но главное – смысл, как говорят почитатели рэпа. Теперь уже ничего не исправить. Если только усугубить. Это как писать девушке, которая не испытывает к тебе симпатии. Ты можешь написать «я тебя люблю, я соскучился» или «иди ты к чёрту, мразота истеричная». Исход будет один и тот же. Ничего положительного.

Парень медленно нагнулся и подобрал с пола пробку для ванной. Он заткнул слив и открыл воду на полную сразу из двух кранов. Вода хлынула с адским шуршанием, сравнимым разве с теми тяжёлыми ударами в дверь. Ванна стала быстро наполняться.

– Я вам покажу, суки, кто я такой, – процедил Михаил, испытывая такое удовлетворение, какое не испытывал даже после прошедшего пятидневного запора. – Я вам всем покажу. Вы у меня попляшете.

Он пошёл под грохочущую симфонию льющейся воды.

– Нож, надо взять нож, – спохватился Михаил. – Это не «Last of Us». Мой не сломается.

Всё происходило медленно, как под водой. Пока он запихнул нож за спину (пистолет находился у него с левой стороны, а нож он сунул за правую), допил давно прокисшее

пиво и протопал к входной двери, вода с плеском полилась на кафель.

«Вода – это жизнь», – рассудил Михаил. Обычно он забывал запирать дверь перед тем, как уходить, ведь брать здесь всё равно было нечего, но сейчас он твёрдо помнил, что надо хорошенько замкнуть квартирку. Может, когда они откроют, у этой твари сгниёт потолок. И мозги.

Головная боль стала угасать. Внимание парня сконцентрировалось уже не на его прошлом, а на будущем. А с прошлым пусть разбирается психолог. Психолог, который ещё не догадывается, с кем он будет разговаривать.

..........

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 
Рейтинг@Mail.ru