Ричард Лоув
Наш дикий зов. Как общение с животными может спасти их и изменить нашу жизнь

Глава 4. Осьминог, остановивший время

Пол Дейтон уловил, как над ним проскользнуло что-то большое, и почувствовал, когда оно замерло. Он слегка повернул голову и увидел конец длинного щупальца, тянущегося вниз, как разворачивающийся флаг. Или чужой палец.

«Так, – подумал он, – ничего хорошего».

Дейтон – один из самых уважаемых в мире океанографов и морских экологов, он работает в Институте океанографии Скриппса и известен своими работами, посвященным прибрежным антарктическим местообитаниям и морским экосистемам, расположенным вдоль скалистой береговой линии штата Вашингтон. Дейтон задокументировал экологические последствия чрезмерного вылова рыбы и является единственным человеком, который получил престижные премии Джорджа Мерсера и У. С. Купера от Экологического общества Америки.

Страстно увлеченный своей областью науки, но в то же время невероятно скромный и нетребовательный, Дейтон часто бьет тревогу по поводу регресса естественной истории: уменьшения числа видов из плоти и крови и снижения числа традиционных исследований в области биологии, в частности зоологии, в пользу молекулярной биологии и биоинженерии – областей, позволяющих за государственные деньги производить в лабораториях продукты, которые будут запатентованы исследовательскими университетами и профессорами для получения прибыли.

Дейтон начал погружаться в 1950-х годах, используя самодельный воздушный резервуар. К 1960-м годам он перешел на заводской аппарат с одним шлангом, который не всегда был достаточно надежным. В то время он и еще несколько студентов Вашингтонского университета часами не вылезали из воды, изучая морскую флору и фауну на дне Тихого океана. Одетые в примитивные гидрокостюмы, студенты нередко в одиночку спускались по скалам, входили в воду и спускались на глубину до 30 метров, где уровень освещенности был весьма низким. Ныряльщики скользили по океанскому дну, охотясь за моллюсками или крабами для еды, а также собирая биологические образцы или наблюдая за морскими звездами, движущимися по океанскому дну подобно созвездиям.

Дейтон сотни раз нырял с Игл-Пойнта на островах Сан-Хуан и никогда не чувствовал особой опасности. Но однажды, стоя на четвереньках, переворачивая морскую звезду и осматривая ее дрожащие ноги-трубки, он понял, что его баллон с воздухом почти пуст. Пора было уходить. Именно тогда он почувствовал чье-то присутствие и поднял голову. «Это был один из тех огромных северо-западных осьминогов, которые достигают четырнадцати футов (4,2 м. – прим. ред.) в поперечнике, – вспоминал он. – Должно быть, он принял меня за краба. Внезапно меня накрыл осьминог». Когда он рассказывает эту историю, которую часто просят повторить внуки, его глаза расширяются, он широко улыбается и мысленно переносится туда.

Дейтон чувствовал, как присоски осьминога двигаются по его коже, исследуя тело. Осьминожьи присоски способны чувствовать вкус и запах, осьминог может также «видеть» своей кожей, которая имеет рецепторы, связанные со светочувствительной сетчаткой^[7].

У каждого осьминога имеется около пятисот миллионов нейронов, отвечающих за обработку информации, – почти столько же, сколько у собаки. Некоторые из этих нейронов располагаются в центральном мозге осьминога между глазами, но две трети находятся в его полуавтономных «руках», или щупальцах. Как пишет один нейробиолог, рука осьминога «снабжена собственным мозгом». В каком-то смысле Дейтон был схвачен разумом осьминога.

«Он сдернул с меня маску, а я вцепился зубами в регулятор и начал паниковать, пытаясь оторвать от себя его щупальца. “Руки” осьминога выглядят мягкими и хилыми, но это не так: когда они сжимают вас, они напоминают сталь. Я думал, что вот-вот проиграю битву.

По какой-то причине я полностью расслабился и позволил осьминогу потянуть меня вниз, после чего почувствовал, что она (похоже, это была самка) тоже немного расслабилась.

Мои ноги были согнуты и касались дна. А потом я просто сильно оттолкнулся, и мы с осьминогом начали подниматься. Она обмоталась вокруг моей головы. Я заметил очень большой трехчелюстной клюв и прикрепленный к нему большой мешок с ядом. Клюв был прямо за моей голой шеей. Примерно через каждые десять футов (три метра. – прим. ред.) я делал очередной глоток воздуха. Потом воздух кончился.

Лицо осьминога повернулось вокруг моей головы, и она посмотрела на меня.

Затем она медленно начала высвобождаться из моих объятий, при этом мы все время смотрели друг другу в глаза. А потом мы вынырнули на поверхность океана – осьминог и я – недалеко от Игл-Пойнта.

Я снял маску и, сориентировавшись, снова надел ее. Тогда этот осьминог с огромными глазами как бы отстранился от меня. Она смотрела на меня, а я на нее, и – по крайней мере, в моем сознании – мелькнула мысль, что мы что-то передали друг другу, интерес или уважение. Она медленно отодвинулась от меня. Не прерывая зрительного контакта, она начала превращать свои “руки” в нечто, напоминающее крылья космического челнока. Это было самое красивое из всего, что я когда-либо видел в море.

Когда она вытянула “руки”, ее большое тело распласталось в воде, и она заскользила вниз».

Затем Дейтон совершил необъяснимое. Он глубоко вдохнул и нырнул вслед за осьминогом и следовал за ней вниз сколько мог, напрягая зрение, чтобы разглядеть ее в темноте. «Уплывая, она все еще смотрела на меня. Помню, я подумал: “Мы заключили пакт о ненападении”».

Когда он рассказал мне эту историю, я был поражен и спросил: «Почему, едва поднявшись на поверхность, вы совершили такое?». Он сказал, что не знает причины своего поступка. «Но я помню, что чувствовал в тот момент. Нечто сверхъестественное, даже духовное. Это воспоминание до сих пор согревает меня».

Следуя за осьминогом в темноту, он почувствовал себя частью чего-то большего, чем он сам или осьминог, и время перестало существовать.

Искажение времени

Наше восприятие масштаба, пространства и времени зависит от контекста. Автор вестернов Луи Л’Амур однажды в интервью рассказал мне об ощущении, связанном со временем, которое он использует в своем творчестве. «В мгновения сильнейшего стресса вы видите все с невероятной ясностью, – сказал он. – Сердце колотится. В крови бурлит адреналин. Я бывал в подобных ситуациях и пытаюсь вернуть это состояние, как актер, вспоминающий свое прошлое, – он откинулся на спинку стула. – Некоторые из нас думают, но все мы чувствуем».

Клюв осьминога помог Дейтону перейти в это состояние. Но опасность – не единственное условие, приводящее к искажению времени. Встреча с муравьем или одноклеточным не угрожает нашей жизни. Морской еж не пугает, если мы не знаем о его яде. В каком-то смысле каждое из этих животных, как и осьминог Дейтона, живет в зоне сверхъестественного времени. Каждый день собаки напоминают нам, что длительность и темп времени на Земле относительны. Идея о том, что один собачий год равен семи человеческим, в лучшем случае является упрощением. В молодости собаки взрослеют быстрее, чем люди, а в конце жизни они стареют медленнее, чем мы. Жизнь искажает время по собственной прихоти.

Парадоксально, но животные могут казаться нам одновременно привычными и совершенно чужими – и контраст этих двух крайностей изменяет наше представление о реальности. В те мгновения Дейтону казалось, что он знает об осьминоге все, хотя тот и оставался внушающей благоговейный трепет тайной.

«Встреча с осьминогом похожа на встречу с разумным инопланетянином», – пишет Питер Годфри-Смит, дайвер и профессор философии Центра аспирантуры университета города Нью-Йорка. Это самое подходящее описание для существа с восемью мозгами, тремя сердцами и голубой кровью (не следует забывать, что у этой суперпиявки имеется тридцать два сегмента мозга, два репродуктивных органа и девять пар яичек). Это животное, которое может пользоваться инструментами, разрабатывать сложную стратегию и, возможно, даже изменять информацию, закодированную в его собственных генах.

Даже если мы никогда лично не столкнемся с конкретным животным, знание о его существовании во Вселенной трогает нас, изменяет и заставляет ощутить трепет. В 2017 году в новостях широко обсуждалось сообщение о том, что ученые обнаружили гренландскую акулу в возрасте 512 лет – а это означает, что акула должна была родиться в 1505 году. Позже эта история была опровергнута Минди Вайсбергер, пишущей для Live Science, которая сказала: «Придержите коней, в отчете исследования утверждалось, что акулы потенциально могут дожить до 512 лет. Самыми старшими из обследованных были особи возрастом 335 и 392 года».

– И в любом случае, – добавила Вайсбергер, – как бы долго они ни жили, гренландские акулы даже близко не дотягивают до долголетия гидры – вида пресноводных полипов, скромных беспозвоночных, которые регенерируют свои собственные клетки и могут жить практически вечно^[8].

Но не будем ограничиваться отдельными животными. Взаимосвязь всего живого – пока оно живо – порождает ощущение вечности, что само по себе является измененным состоянием. В 2018 году исследователи обнаружили обширный комплекс из двухсот миллионов конических термитных курганов, занимающий территорию, равную примерно площади Великобритании. Возраст их составляет около четырех тысяч лет. Насекомые за тысячелетия перекопали почву, количество которой эквивалентно четырем тысячам великих пирамид Гизы, – это скрыто от горизонтального обзора растительностью, но можно увидеть с помощью Google Earth.

В своем эссе 1937 года «Под водой» Рэйчел Карсон описывает жизнь «известнякового ила» в воде на глубине от ста до полутораста морских саженей^[9], который «покрывает почти треть океанского дна». «Здесь, – пишет она, – мы видим голодные стаи планктонных животных, растущих и размножающихся на изобильной растительности и становящихся добычей косяков рыб. В конце концов все они вновь растворяются, распадаясь на составные элементы, когда этого требуют неумолимые законы моря. Отдельные элементы теряются из вида, чтобы снова и снова включиться в различные воплощения – своего рода материальное бессмертие».

Общаясь с отдельными животными и растениями, мы ощущаем прикосновение к более широкой паутине жизни, даже когда это кажется зловещим или карикатурным. В книге «Море Кортеса: бортовой журнал» Джон Стейнбек пишет: «Океан без его безымянных чудовищ был бы подобен сну без сновидений». Понимание животного на самом глубинном уровне не делает его менее таинственным, но открывает наши сердца непознаваемому и, в некотором смысле божественному.

На момент написания этой книги изучение благоговейного восхищения человека миром природы было сфокусировано в основном на исследованиях влияния погоды, сильных штормов и упирающихся в небо деревьев, а не на наших взаимоотношениях с животными. Но исследователям известно, что у людей может возникнуть это волшебное чувство взаимосвязи с миром, даже когда они видят следы или другие признаки присутствия дикого животного, или когда любимая собака встречает их у двери, или когда бурное море выносит на поверхность своих обитателей.

Джон Джонс, бывший калифорнийский издатель и бизнесмен, взял свою семью в лагуну Байя, где собираются мигрирующие серые киты. Крупный китенок, подталкиваемый матерью, вынырнул на поверхность сначала в нескольких футах, а потом практически рядом с их маленькой лодкой. «Глаз у него был огромный, – рассказывал мне Джонс, – и когда мы с семьей заглянули в него, мы разрыдались». Это было удивительно. В одном мгновении соединились коллективное благоговение, глубоко личная сопричастность и встреча с непостижимым. Они решились войти в мир кита посредством единой среды обитания сердца.

Возвращение ощущения чуда

Мало у кого есть ручной кит или осьминог. Но каждый день мы сталкиваемся с каким-то существом, не похожим на человека, неизвестным или привычным. Изменение восприятия жизни может произойти в любой момент: при встрече с насекомым, которое покажется нам гигантом; или это будет недельный щенок; или бережно переправляемая в море крошечная черепашка. Мы можем частично раскрыть их тайны при помощи прочитанной статьи, книги, просмотренного документального фильма или даже ролика в Интернете. Но физически и эмоционально самое поразительное и глубоко личное ощущение чуда может породить только личный опыт общения с другим живым существом^[10].

Это возможно, когда мы очень молоды, но постепенно, по мере взросления, эта способность постепенно угасает. Вновь обретенная трансцендентная связь с другим животным осуществляет своего рода перезагрузку.

Наша сегодняшняя ситуация требует глобальной перезагрузки. До сих пор наш интеллект и даже инстинкт самосохранения оказывались недостаточно мотивированными для сохранения дикой природы. Не хватает чего-то одновременно старого и нового.

Джоанна Вайнинг, эмерит-профессор (обозначение для профессоров, которые в связи с преклонным возрастом освобождены от исполнения своих ежедневных обязанностей. Статус эмерита не равнозначен статусу пенсионера. – прим. ред.) из Лаборатории исследований человеческой природы Иллинойского университета в Урбана-Шампейн, много размышляла о нашей роли в семье животных. В статье, опубликованной в 2003 году в журнале Human Ecology Review, она описывает посещение семинара для детей с аутизмом и нарушениями развития, котором в качестве терапевтических животных использовались дельфины^[11], золотистый ретривер и скат манта. «Организаторы этой сессии пошли на многое, чтобы подчеркнуть тот факт, что в этих программах не было никакого “волшебства”, – пишет она. – Любимым занятием детей, которое терапевты использовали для поощрения желательного поведения, было приготовление пищи для дельфинов, что давало им возможность копаться руками в ведрах с рыбой. Несмотря на то что терапевты не хотели, чтобы у родителей были ложные ожидания, и даже несмотря на то что они пытались поддерживать психологическую строгость терапевтического процесса, по крайней мере частично успех программы можно было бы приписать магии связи человека и животного», – заключает она. Точно так же Луиза Шоула, профессор Колледжа архитектуры и планирования при университете Колорадо, описывает магию встречи человека и животного как чувство единения между собой и кем-то другим, «молчаливое интуитивное осознание могущества окружающего мира и нашего собственного могущества».

Вайнинг осторожно замечает, что слово «магия» подразумевает не нечто сверхъестественное, а «скорее чувства благоговения и удивления, которые часто сопровождают такие пиковые переживания», к которым присоединяется любопытство. Ученые избегали изучения этой магии во взаимоотношениях человека и животных. Почему? Потому что «магическое сознание не поддается рациональному объяснению, – пишет Вайнинг. – Следовательно, рациональный мир исследований также склонен игнорировать его или отвергать как иррациональное». По той же причине до 1970-х годов ученые игнорировали изучение эмоций у других животных. Тем не менее, сегодня процветает изучение эмоций, «как количественное, так и качественное», и Вайнинг предлагает аналогичные исследования источников магического переживания и их влияния на людей.

«Благоговение» – более безопасный термин, чем «магия». Психолог Абрахам Маслоу определяет благоговение как «момент наивысшего счастья и удовлетворения». Он пишет: «Во время пикового переживания человек ощущает дезориентацию в пространстве и времени, трансцендентность своего “эго”, самоотречение. Он чувствует, что мир добр, прекрасен и желанен. Усиливается восприимчивость, чувство умиротворенности и смирения, ощущение того, что неразрешимые ранее противоречия и двойственность преодолены или имеют решение; появляется ощущение того, что он счастлив, удачлив или облагодетельствован высшей силой».

Со времен Маслоу изучение этого состояния благоговения стало очень популярным. В 2003 году в статье в журнале Cognition and Emotion («Познание и эмоции»), психолог Джонатан Хайдт, работавший в то время в университете Вирджинии, и Дачер Келтнер из Калифорнийского университета в Беркли описали благоговейный трепет как «моральное, духовное, и эстетическое переживание, соответствующее верхней грани удовольствия и страха». Благоговение – это то, что мы чувствуем во время или после встречи с чем-то неожиданным, что стимулирует чувство необъятности мира и возможности (например: звуки грома или душещипательной музыки, ощущение бесконечности во время молитвы или медитации). Или, как пишет Кельтнер, «когда переживаешь чувство святости во время медитации или молитвы, когда смотришь на Большой Каньон, прикасаешься к руке рок-звезды вроде Игги Попа». (По счастливой случайности однажды я сидел рядом с Игги Попом, щеголявшим голым торсом, в киоске по чистке обуви в аэропорту. Оглядываясь назад, я могу сказать, что не заметил в себе никакого всплеска благоговения.) Хайдт и Кельтнер подтверждают характеристику Маслоу, определявшего благоговение как состояние трансцендентности, как мотивирующий фактор щедрости, доброты и надежды. По их утверждению, событие, вызывающее благоговейный трепет, «может быть одним из самых быстрых и мощных факторов личностного роста и источником преобразования».

Испытывая благоговейный трепет в присутствии дикого животного, большинство людей ощущает, что они вышли из своей зоны комфорта, и в то же время испытывают восторг от ощущения чуда. А на некоторых даже находит парадоксальное и глубокое чувство умиротворения.

Вскоре после встречи с черным лисом на Аляске, я в одиночестве бродил по берегу озера в горах неподалеку от Сан-Диего. Утренний воздух только начинал теплеть. Я увидел на берегу двух стервятников, которые ковырялись в мертвом карпе. Я развернул лодку и с помощью бесшумного электромотора подплыл поближе. Оказалось, это были не стервятники, а большие беркуты.

Долгое время я курсировал вдоль берега, всего в шести метрах от беркутов. Я смотрел, как они смотрят на меня. Я их сфотографировал. Один из них взлетел и сделал круг высоко над моей головой, а затем вернулся к своей трапезе. Я смотрел. Беркуты ели, не обращая на меня внимания. Снова и снова их головы опускались к карпу, затем поднимались, останавливаясь, чтобы посмотреть на меня. И в этот момент я почувствовал нечто такое, что впервые испытал, когда был мальчиком, и затем ощущал много раз, но так сильно – никогда. Не могу говорить за беркутов, но предпочитаю верить, что эта встреча таила в себе очень важную истину.

Вернувшись домой, я сказал своему младшему сыну: «Кем бы я ни считал себя, это не так. Тот, кем я был в те моменты, тем я и являюсь на самом деле – и у меня нет слов, чтобы объяснить это, за исключением того, что в такие моменты невозможно чувствовать себя одиноким».

Часть 2. Что до сих пор знает дикое сердце: искусство и наука общения с иными животными

Д-р Дулитл: О, я слышу, вы разговариваете?

Лаки: Понятия не имею. Может быть, ты просто ненормальный или что-то в этом роде.

Д-р Дулитл: Заткнись. Ты же собака. СОБАКИ НЕ УМЕЮТ РАЗГОВАРИВАТЬ.

Лаки: Так что, черт возьми, по-твоему, лай – это непроизвольный спазм?

«Д-р Дулитл» (экранизация 1998 года)

«Глаза животного обладают невероятной способностью говорить на вечном языке».

Мартин Бубер, «Я и ты»

Глава 5. Стать кузнечиком

Робин Мур, один из самых известных в мире дизайнеров естественных игровых площадок, использует PowerPoint для проектирования сложных моделей пространства, которое затем будут исследовать дети. На одной серии фотографий был изображен маленький мальчик, еще в памперсе, идущий через зеленую поросль и полевые цветы. Белокожий ребенок, который может получить солнечные ожоги буквально за несколько минут, натыкается на большого кузнечика, сидящего на ветке. Мальчик наклоняется и долго смотрит на него. Затем он вытягивает руки в стороны и вверх, сильно напрягая их за спиной. Руки прямые, жесткие, как крылья. Малыш застыл в этой позе, не сводя глаз с кузнечика, полностью поглощенный этим зрелищем.

«Мальчик становится кузнечиком», – объясняет Мур.

Он использует этот слайд и историю фото, чтобы проиллюстрировать популярное заблуждение о малышах раннего возраста – будто те могут лишь воспринимать чувства других, но еще не способны к сопереживанию. То, что сделал ребенок в тот момент, скорее всего, было рудиментарной формой мимикрии. И все же этот мальчик стал кузнечиком: он представлял себе, каково это – физически быть кузнечиком.

Сидя в аудитории, мы стали этим мальчиком, превратившимся в кузнечика. Подобное отождествление – не то же самое, что очеловечивание или романтизация животного, но такая связь существует. Антропоморфизм приписывает чувства или характеристики человека животному, Богу или некоему объекту^[12].

Во многих случаях это может уменьшить нашу способность оценивать истинные качества животного и быть актом неуважения к нему, как отметил один из участников онлайн-форума Merriam-Webster: «На Facebook кто-то опубликовал фотографию пуделя в бюстье и колготках, и одна дама заявила, что подобный антропоморфизм вызвал у нее рвоту». Ясно, что никто не хочет быть публично уличенным в антропоморфизме.

Антропоморфизм также может помешать изучению мира природы. Психолог из университета Торонто Патриция Ганеа сравнивала, как трех-пятилетние дети воспринимают природу, когда одних учат по методам, основанным на реальных фактах, а других – по антропоморфизированным методикам. Дети, обучавшиеся при помощи образов фантастических животных, с большей вероятностью приписывали человеческие черты другим животным и менее уверенно запоминали реальные факты. Ее вывод: антропоморфизм может привести к «неточному пониманию биологических процессов в мире природы». С другой стороны, некоторые ученые, такие как океанограф Пол Дейтон, утверждают, что отказ от всего, что хоть как-то напоминает антропоморфизм, возможно, зашел слишком далеко. Если бы в недалеком прошлом он поделился своей историей про осьминога на научной конференции, коллеги (или по крайней мере некоторые из них) осудили бы его за романтизацию природы, хотя за пределами конференц-зала «морские биологи постоянно рассказывают подобные истории». Но сейчас опасения по поводу такой критики его больше не беспокоят. «Я уже слишком долго живу на свете, чтобы беспокоиться о том, что думают другие».

Антипатия к антропоморфизму, в сущности, относительно новое явление. Для древних народов животные служили важными символами, дарили истину и знания, но не из-за биологических ограничений людей, а вследствие тесных отношений с животными^[13]. Аристотель в своей «Истории животных» приписывает многим из них черты, которые по крайней мере в недавнем прошлом относились исключительно к людям. Например, «кротость или свирепость, сдержанность или вспыльчивость, смелость или робость, страх или уверенность, высокоморальный дух или подлая хитрость, а в плане интеллекта – нечто, равнозначное смекалке или остроумию». Эта точка зрения, которую некоторые теперь считают антропоморфизмом, оставалась общепринятой вплоть до XIX века, когда получила популярность идея французского философа Рене Декарта о bête machine (франц., буквально «машина-животное». – прим. ред.). Описывая разницу между человеком и животным, Декарт утверждал, что животные – это по сути своей глупые машины. В следующем столетии этот термин послужил прикрытием для жестокого промышленного использования животных. Например, шахтеры спускали мулов в клетках с завязанными глазами в туннели, ставили их в стойла под землей, где они работали, часто до конца своей жизни. Дейтон отвергает декартовское отношение к животным как к тупым машинам.

Что касается антропоморфизма, мешающего полноценнному образованию, то, по мнению Дейтона, многие из студентов, за последнее время отучившихся в институте Скриппса, не имеют даже самых элементарных знаний о естественной истории. Даже студенты, специализирующиеся на науках, изучающих море, мало что знают о животных, обитающих вдоль побережья. Сегодня эту тенденцию может изменить все возрастающее осознание сложности интеллекта многих животных. Дейтон доказывает, что знания о животных начинаются не с изучения конкретных фактов, а с личного, чувственного, эмпатического контакта – отождествления себя с животными, понимания их, подмечания, насколько это возможно, общих черт человека и других представителей животного мира. Суть не в том, чтобы отвергать антропоморфизм, а в том, чтобы помочь студентам выйти за его пределы и перейти от проецирования человеческих характеристик на животных к применению отождествления. Это необходимо для того, чтобы определить, что у нас общее с другими животными, а что – нет; что мы знаем о способности животных чувствовать или думать и о чем мы никогда не узнаем.

Как и Дейтон, Карл Сафина, автор книги Beyond Words («За гранью слов»), утверждает, что активное глумление над антропоморфизмом сдерживает развитие науки, не позволяя исследователям даже строить предположения о скрытой жизни животных или их способности к общению. «Это не просто сдерживание – это разрушение основ, – говорит Сафина. – Это в течение 40 лет мешало людям даже задавать подобные вопросы». В своей книге и в многочисленных интервью он отвергает представление, согласно которому у животных, в отличие от человека, отсутствуют мысли и эмоции. Точно так же неверно считать, что они идентичны нашим. «Что касается общественного мнения, непринятие наличия эмоций и мыслей у других животных способствует отсутствию эмпатии, что приводит к тому, что люди начинают уничтожать другие виды живых существ с беспрецедентной скоростью. Ничто из сказанного не предполагает, что кто-то из нас должен видеть себя в животном или рассматривать его как “мини-я” – это представление, возведенное в абсолют, является таким же редукционистским, как и взгляд Декарта на животных как на тупые машины».

Франс де Вааль предлагает другой подход. Профессор психологии университета Эмори де Вааль – авторитет в области изучения приматов и просоциального поведения, возникающего, когда, скажем, одно животное идентифицирует себя с другим животным. Де Вааль разбивает антропоморфизм на три категории:

• антропоцентризм – предположение, что человек находится в центре Вселенной, а все другие существа созданы для его пользы или развлечения;

• антроподениальность – отрицание наличия у животных черт, схожих с человеческими («вам свойственно антропо-отрицание?» – спрашивает он);

• анималоцентризм – попытка понять и почувствовать, на что похожа жизнь представителя другого вида.

Патриция Макконнелл высоко ценит подход де Вааля. «В следующий раз, когда кто-то обвинит вас в том, что вы “антропоморфны”, – говорит она, – спросите себя, к какой категории относится ваше поведение, и не стесняйтесь постоять за себя, если вы были “анималоцентричны”». С этой точки зрения мальчик, ставший кузнечиком, был анималоцентричен.