Редьярд Джозеф Киплинг
Воспитание Отиса Айира
– Это соображение, пожалуй, не лишено мудрости.
– В нем не столько мудрости, сколько знания света. Двенадцать лет жизни в Симле могли привести к мысли, что в Индии не может образоваться никакого постоянного центра. Все мы только мелкие брызги грязи на склоне холма – сегодня здесь, а завтра, может быть, уже отнесены за тридевять земель. Мы утратили способность поддерживать разговор – по крайней мере, наши мужчины. У нас нет того, что называют обществом…
– Джордж Эллиот во плоти, – ядовито вставила м-с Хауксби.
– И вместе взятые, милая моя насмешница, мы, мужчины и женщины, ничего не значим. Подите-ка на веранду и посмотрите на аллею!
Обе смотрели вниз, на улицу, быстро наполнявшуюся обитателями Симлы, спешившими воспользоваться промежутком между дождем и туманом.
– Как же вы думаете остановить этот поток? Смотрите! Тут и Муссук – глава неизвестно чего. Он имеет положение в стране, хотя и ест, как ломовой извозчик. И полковник Блюпи, и генерал Гручер, и сэр Дугальд Делани, и сэр Генри Хаугтон, и г-н Джелатти. Все власти и все начальство департаментов.
– И все они мои пламенные поклонники, – с упоением проговорила м-с Хауксби. – Сэр Генри Хаугтон сохнет по мне. Но продолжайте.
– Каждый из этих людей в отдельности чего-нибудь стоит. Вместе они – только сборище англо-индусов. Кому интересно знать, что говорят англо-индусы? Ваш салон, дорогая моя, не объединит департаменты и не сделает вас госпожой Индии. И эти господа никогда не сообщат административной новости в толпе – в вашем салоне, – они так боятся, что их подслушают нижние чины. Что же касается литературы или искусства, то мужчины забыли все, что когда-либо знали, а дамы…
– Могут говорить только о модных проповедниках или о прегрешениях своей прислуги. Я виделась сегодня утром с м-с Дервильс.
– С этим вы согласны? Но они охотно разговаривают с нижними чинами, так же как и те с ними. Ваш салон выиграл бы в их глазах, если бы вы интересовались всеми религиозными предрассудками страны и наполнили ваш салон монахами разных сект.
– Наполнить салон монахами! О, моя идея! Монахи в салоне! Но что натолкнуло вас на эту мысль?
– Может быть, моя собственная попытка в этом направлении, может быть, попытка другой женщины на моих глазах. Во всяком случае, я считала своим долгом высказать вам свое мнение, а что из этого будет…
– Не продолжайте. Суета. Я очень благодарна вам, Полли. Эта шушера… – м-с Хауксби сделала приветственный жест рукой в ответ на почтительный поклон двух господ, проходивших в толпе мимо веранды. – Эта шушера не получит нового центра для своего флирта и учинения скандалов. Я оставляю мысль о салоне. Хотя она была так соблазнительна! Но что мне делать, Полли? Я должна что-нибудь делать.
– Почему же нет? Оставьте только попытки философствовать.
– Джек испортил вас. Вы злы почти так же, как он! И все-таки что-нибудь мне нужно придумать. Я устала от всего, начиная с пикников на Сипи при лунном освещении и кончая лестью и комплиментами Муссука.
– Да, к этому мы все приходим рано или поздно. А хватило бы у вас характера уйти со сцены теперь?
У м-с Хауксби задрожали губы, но она тотчас же взяла себя в руки и засмеялась.
– Мне кажется, я уже вижу себя делающей это. Большое объявление на стене, напечатанное жирным шрифтом: «М-с Хауксби! Последнее появление на сцене! Предупреждаются все!» Нет больше танцев, нет верховой езды, завтраков, театра с ужинами после него, нет ссор с милым, дорогим другом. Нет больше фехтований с неприличным человеком, который не умеет одеться так, чтобы нравиться, и не умеет выразить своих чувств в подходящей форме. Кончены появления всюду с Муссуком, прекращаются невероятные истории, которые рассказывает обо мне всей Симле м-с Таркесс! Нет больше ничего, на что уходила жизнь, что было гнусно, отвратительно и для чего вместе с тем стоило жить. Да! Я вижу все это! Не прерывайте, Полли, на меня нашло вдохновение. Воздушное, белое «облако», обрамлявшее великолепные плечи, смято, кресло пятого ряда в Новом театре и обе лошади проданы. Очаровательное видение! Уголок за драпировкой у входа в большой зал или милые скрипящие ступени веранды, выходящей в сад! А потом ужин! Представляете себе эту картину? Прожорливая толпа устремляется к выходу. Робкий субалтерн, розовый, как новорожденный младенец, право, они должны дубить субалтернов, прежде чем выпустить их в свет, Полли. Хозяйка призвала его к исполнению обязанностей. Он неуклюже пробирается ко мне через весь зал. Натягивает перчатки вдвое больше его руки – ненавижу людей, носящих перчатки свободные, как пальто. Он старается принять независимый вид. «Могу я предложить вам руку, чтобы вести вас к ужину?» И я поднимаюсь с холодной улыбкой на губах. Приблизительно так.
– Люси, перестаньте дурачиться.
– И торжественно выступаю, опираясь на его руку. Так! После ужина я уезжаю рано – вы знаете, как я боюсь простуды. Потом, пока я стою на ступенях с «белым облаком» на голове и сырость понемногу проникает сквозь бальные туфли в чулки и холодит мои бедные маленькие ножки, Том до хрипоты взывает, чтобы разбудить мемсахибгхари, который заснул в рикше. А затем дома и ложиться в постель в половине одиннадцатого! Истинно великолепная жизнь, украшаемая еще визитами патера, возвращающегося с похорон кого-нибудь там.
Она протянула руку по направлению к кладбищу, потом продолжала, драматически жестикулируя:
– Слушайте! Я вижу все. Вижу даже скелет! Но сначала похороны. Могу описать их. Пара лошадей… гроб… покров… факелы!
– Люси, ради Бога, не размахивайте же так идиотски руками! Помните, что каждый может видеть вас внизу.
– Пусть видят! Подумают, что я репетирую «Падшего ангела». Смотрите! Вон Муссук. Как некрасиво он сидит на лошади! Фу!
С неподражаемой грацией она посылала в то же время воздушный поцелуй одному из представителей высшей администрации Индии.
– Теперь, – продолжала она, – он будет хвастаться в клубе, в изысканных выражениях, свойственных этим скотам, а мальчик Хаулей расскажет мне потом, смягчая подробности, из боязни оскорбить меня. Он слишком хорош для нашей жизни, Полли. Я серьезно думаю посоветовать ему бросить светскую службу и идти в духовную. В его теперешнем настроении он меня послушается. Милое счастливое дитя!
– Пожалуйста, не начинайте снова, – с негодующим видом перебила ее м-с Маллови. – Будете вы завтракать сегодня? Люси, ваше поведение позорно.
– Сами виноваты! – резко возразила м-с Хауксби. – Хотите внушить мне отречься от всего, что мне так присуще. Нет! Jamais! Никогда! Я буду играть, танцевать, ездить верхом, веселиться, злословить, кутить, отбивать законных пленников у всех женщин, которых намечу как жертву. Буду, буду, пока не исчезну или пока женщина, лучше меня, не опозорит меня перед всей Симлой, не забросает меня грязью.
Она направилась в гостиную. М-с Маллови последовала за ней и обняла ее за талию.
– Я ничего… – проговорила м-с Хауксби, бодрясь и разыскивая платок в кармане. – Я не была дома десять вечеров подряд и репетировала после полуночи. Это утомило бы и вас. Все это только от того, что я устала.
М-с Маллови не стала сочувствовать м-с Хауксби, не стала уговаривать ее прилечь, но предложила ей вторую чашку чаю и продолжала разговор.
– Через все это я прошла, дорогая моя, – сказала она.
– Я припоминаю, – возразила м-с Хауксби с лукавой улыбкой на оживившемся лице. – В 84-м году, не так ли? Вы выезжали гораздо меньше в последний сезон.
М-с Маллови улыбнулась немного свысока и загадочно.
– Я получила внушение.
