Джеймс Редфилд
Десятое пророчество
При этом методе обмена идеями, общение между людьми всё ещё нередко вырождалось в опасную борьбу за власть, но, по крайней мере, теперь, впервые в истории, процесс шёл в сторону преследования носителей эволюции скорее на словесном, нежели на физическом, уровне.
Одновременно другая идея, которой предстояло полностью изменить человеческое понимание духовной реальности, став своего рода водоразделом, начала просматриваться в летописях небольшого племени, обитавшего на Ближнем Востоке.
Я смог также наблюдать Видения рождения многих сторонников этой идеи. Эти люди, рождённые в иудейской культуре, знали, что, хотя подсказки нашей интуиции относительно Божественного источника верны, описания этого источника оказывались неверными, искажёнными.
Наши представления о существовании множества богов являлись, всего лишь, фрагментарной картиной гораздо более грандиозного целого.
На самом деле, поняли они, есть только один Бог – по их понятиям, всё ещё требовательный, грозный и патриархальный и все ещё существующий вне нас, но впервые он представал открытым для каждого, отзывчивым, и он был единственным творцом всех людей.
На моих глазах это интуитивное знание о едином Божественном источнике проникло в различные культуры по всему миру и начало обретать более ясные формы.
В Китае и Индии, которые долгое время являлись лидерами в технологии, торговле и общественном развитии, индуизм и буддизм, наряду с другими восточными религиями, направили Восток в сторону созерцательности.
Те, кто создавал эти религии, интуитивно чувствовали, что Бог – это нечто гораздо большее, чем просто действующее лицо. Бог был силой, сознанием, которое могло быть полностью обретено лишь путём достижения того, что они назвали озарением.
Помимо простого угождения Богу исполнением разного рода законов и обрядов, восточные религии в гораздо большей степени стремились к внутренней связи с ним, к проникновению в знание, к открытию для сознания человека пути к гармонии и надёжности.
Мгновенно мой мысленный взор обратился на Галилейское море, где идея единого Бога, которой суждено было, в конечном счёте, преобразить западные культуры, эволюционировала от представления о божестве вне нас, патриархального и сурового, к идее о Боге внутреннем, о Царстве Божием внутри нас.
Я видел, как один из людей перешёл в земное измерение, помня почти всё о своём Видении рождения.
Он знал, что находится здесь для того, чтобы принести в мир новую энергию, новую культуру, основанную на любви. Послание, которое он нёс, заключалось в следующем: единый Бог – это Святой Дух, это Божественная энергия, чьё существование можно ощущать и экспериментально доказать.
Обретение духовного знания – это гораздо больше, чем выполнение обрядов, принесение жертв или прилюдное моление.
Оно связано с раскаянием более глубокого свойства – раскаянием, в основе которого лежит отказ от своеволия и препоручение себя Богу, которое и открывает доступ к истинным плодам духовной жизни.
По мере того, как это послание начало распространяться, я видел, как одна из наиболее влиятельных империй, Римская, обратилась к новой религии и распространила идею о едином, внутреннем Боге на большей части территории Европы.
Позже, когда под ударами северных варваров империя пала и была расчленена, эта идея сохранилась в последовавшей затем феодальной организации христианского мира.
Тут я снова увидел гностиков, побуждавших церковь уделять больше внимания внутреннему преображению человека и использовавших жизнь Христа, в качестве примера того, что способен достичь каждый из нас.
Я увидел, как Страх овладел церковью, как её лидеры, чувствуя, что теряют контроль, принялись строить своё учение на основе мощной иерархии священнослужителей, провозглашавших себя посредниками, проводниками духа в народные массы.
В конце концов, все тексты, имевшие хоть какое-нибудь отношение к гностицизму, были названы богохульными и исключены из Библии.
Даже при том, что множество людей приходило из иного измерения с целью расширить и демократизировать новую религию, то было время великого Страха, и усилия, направленные на соприкосновение с другими культурами, снова вырождались в потребность господства и контроля над положением вещей.
Тут я опять увидел Тайные секты францисканцев. Эти люди проповедовали уважение к природе и восстановление внутренней связи с Божественным источником.
Они пришли в земное измерение, интуитивно зная, что дилемма гностиков, в конце концов, будет разрешена, и намеревшись хранить до этого времени старые тексты и рукописи. Увидел я и свою злополучную попытку до срока сделать эту информацию достоянием людей, и свой безвременный уход.
Однако, я отчётливо видел, что на Западе начинается новая эра. Мощи церкви бросила вызов иная социальная единица: национальное государство.
По мере того как всё большее число народов Земли осознавало себя и друг друга, эра великих империй клонилась к закату.
Пришли новые поколения, способные интуитивно понять, что наша судьба – в объединении, и пробудили сознание национального происхождения, основанное на общности языка и более тесно связанное с проживанием на единой суверенной территории.
Этими государствами по-прежнему управляли самодержавные властители, причём, нередко считалось, что они обладают божественным правом на это, но всё же, происходило становление новой цивилизации – с признанными границами, национальными денежными единицами и торговыми путями.
Наконец, в Европе, по которой распространились богатство и грамотность, начался обширный процесс возрождения. Перед моим мысленным взором прошли Видения рождения многих его участников.
Эти люди знали, что человечеству предстоит развивать и укреплять демократию, и пришли в наш мир с надеждой воплотить это в жизнь. Найденные греческие и римские рукописи стимулировали их память.
Были созданы первые демократические парламенты, и раздались голоса, призывающие положить конец божественному праву королей и кровавому правлению церкви, исходя из новых духовных и общественных реалий.
Вскоре произошла протестантская Реформация, выполнившая обещание о том, что каждый сможет обращаться к важнейшим Писаниям и вступать в непосредственную связь с Божественным.
А в это самое время люди, стремившиеся к большим возможностям и свободе, исследовали Американский континент – землю, символически лежащую между культурами Востока и Запада.
Наблюдая Видения рождения европейцев, наиболее вдохновлённых перспективой войти в этот новый мир, я увидел: им было известно, что эта земля более не является необитаемой и что контакты и соседство с её жителями должны осуществляться исключительно по их приглашению.
Глубоко в душе эти люди знали, что коренные американцы дадут основу и укажут путь назад Европе, быстро утрачивающей ощущение священной связи с окружающей природой.
Исконные американские культуры, пусть и несовершенные, предлагали модель, исходя из которой европейское мышление могло вновь обрести свои корни.
И всё же, под влиянием Страха эти люди смогли ощутить лишь желание переселиться на эту землю, чтобы испытать новую свободу тела и духа; они принесли с собой потребность господствовать и подавлять других ради собственной безопасности.
Важнейшие истины коренных американских культур были утеряны, пав жертвой стремления исследовать обширные природные ресурсы этого региона.
Тем временем, в Европе продолжался Ренессанс, и я в полном объёме увидел воплощение Второго откровения. Власть церкви, позволявшая ей играть во всём определяющую роль, ослабевала, и европейцы чувствовали, что словно бы пробуждаются, чтобы новыми глазами взглянуть на жизнь.
Благодаря смелости бесчисленных индивидуумов, черпавших вдохновение в своей интуитивной памяти, был принят научный метод, как демократический процесс исследования и понимания мира, в котором обретались люди.
Этот метод – изучение того или иного аспекта естественного мира, формулирование выводов и передача этих представлений другим – воспринимался, как процесс создания консенсуса, через который, в конечном итоге, мы сумеем понять истинное место человечества на нашей планете, включая и нашу духовную природу.
Однако, церковники, одержимые Страхом, стремились растоптать эту новую науку. С обеих сторон встали лицом друг к другу политические силы, и тогда был достигнут компромисс.
Науке предоставлялась свобода изучать внешний, материальный мир, но явления духовного порядка ей надлежало оставить в исключительном ведении всё ещё обладавших достаточным влиянием церковников.
Весь внутренний мир человека – возвышенное состояние восприятия красоты и любви, интуиция, совпадения, межличностные явления, даже сны – всё это поначалу оказалось вне пределов досягаемости новой науки.
Несмотря на эти ограничения, наука всё же, развивалась и описывала функционирование окружающего мира, предоставляя обширную информацию для развития торговли и использования природных ресурсов.
Экономическое благосостояние росло, и постепенно мы начали утрачивать ощущение тайны, забывать столь волновавшие нас вопросы относительно цели нашего существования.
Мы сочли вполне приемлемой целью простое выживание, построение более благоустроенного, более безопасного мира для себя и своих детей.
Мало-помалу мы впали в своеобразный транс, отрицавший реальность смерти и создававший иллюзию, что мир вполне обыкновенен, объясним и лишён тайн.
Невзирая на всю риторику, наша некогда мощная интуиция заталкивалась в самый дальний угол.
В условиях укрепления позиций материализма, Бог мог восприниматься лишь, как некое отдалённое божество, которое просто подтолкнуло Вселенную к бытию, а затем отступило в тень, предоставив ей возможность механически функционировать, как машине, чьи действия можно предсказать: каждое явление имело свою причину, а не связанные между собой события происходили лишь изредка, случайно.
И снова мне было дано созерцать Видения рождения, на сей раз – людей этого периода. Они пришли сюда, зная, что важно развивать технологию и производство, потому что, в конечном счёте, их можно сделать безвредными и самообеспечивающимися, а это даст человечеству немыслимую прежде свободу.
Но поначалу, будучи детьми своего времени, всё, что они помнили, было их общее интуитивное стремление строить, производить, работать, во всём следуя демократическому идеалу.
Видение сместилось, и я увидел, что нигде это стремление не проявилось так сильно, как в создании Соединённых Штатов с их демократической Конституцией.
Америка явилась великим экспериментом быстрого обмена идеями, которому надлежало стать характерной чертой будущего.
Однако, под ноги этому эксперименту были положены коренные американцы, выходцы из Африки, другие народы, и то, что они принесли с собой, бурлило под его поверхностью, стремясь заявить о себе, слиться с европейским мышлением.
К девятнадцатому веку мы оказались на пороге второго великого преобразования человеческой культуры, которое должно было иметь своей основой использование новых энергетических ресурсов – нефти, пара и, наконец, электричества.
Экономика расширилась, усложнилась, одна за другой появлялись новые технологии; ещё никогда раньше не выпускалось столько продукции.
Огромное число людей перемещалось из сельских общин в крупные города – центры производства, покидая деревенскую жизнь ради участия в новой, особой, промышленной революции.
В то время большинство верило, что капитализм, построенный на демократической основе и не скованный правительственным регулированием, является идеальной формой хозяйствования.
Однако, наблюдая Видения рождения людей этого периода, я увидел, что большая часть их пришла в мир, надеясь сделать капитализм более совершенным.
К сожалению, уровень Страха был таков, что им удавалось интуитивно ощутить лишь стремление обеспечить собственную безопасность, эксплуатировать других работников, добиваться максимальных прибылей при любых обстоятельствах, ради чего они нередко шли на сговор с конкурентами и правительствами.
То была великая эра королей грабежа, тайных банковских и индустриальных картелей.
Однако, в начале двадцатого века злоупотребления этого свободно развивавшегося капитализма привели к возникновению двух других альтернативных экономических систем.
Ранее в Англии два человека составили «Манифест», призывавший к созданию новой системы, управляемой рабочими, которая, в конечном итоге, должна была привести к возникновению экономической утопии, при которой ресурсы всего человечества стали бы доступными любому человеку, согласно его потребностям, без всякой алчности или соперничества.
При тогдашних ужасных условиях труда, эта идея привлекла к себе большое число сторонников. Но я скоро увидел, что «Манифест» этих материалистически настроенных рабочих извращал первоначальное стремление.
Наблюдая Видения рождения тех двоих людей, я понял: они интуитивно знали, что человечеству суждено достичь такой утопии. Однако, к несчастью, они забыли, что она могла быть создана лишь при демократическом участии, родиться только из свободной воли – и не вдруг, а постепенно.
Как следствие, инициаторы этой коммунистической системы, начиная с первой революции в России, ошибочно полагали, что такая система может быть создана Посредством силы и диктатуры.
Этот подход потерпел полный крах и стоил миллионы жизней. Эти люди руководствовались в своих деяниях образом грядущей утопии, но плодом, их нетерпения стали коммунизм и несколько трагических десятилетий.
Потом передо мной предстала другая альтернатива демократическому капитализму: фашизм. Целью этой системы было увеличение прибылей и власти правящей элиты, члены которой мнили себя привилегированными вождями человеческого общества.
Они полагали, что только путём отказа от демократии и союза между правительствам и новыми промышленными лидерами, нация может достичь своего наибольшего потенциала и высочайшего положения в мире.
Я ясно увидел, что участники создания этой системы почти ничего не помнили из своих Видений рождения.
Они пришли в мир с одним желанием: продвигать идею о том, что цивилизация эволюционирует в сторону способности к совершенствованию и что нация, сплочённая единством цели и воли, устремлённая к достижению своего наивысшего потенциала, способна достичь любых высот.
А созданная ими система была насквозь пропитана Страхом, служила только самой себе и, провозглашая превосходство одних рас и народов над другими, трубила о возможности развития супернации, которой предназначено править миром.
И снова интуитивное знание того, что все люди эволюционируют в сторону совершенства, было извращено слабыми, одержимыми Страхом индивидуумами, а горьким плодом этого явился кровавый Третий рейх.
Я наблюдал, как другие, также знавшие о способности человечества к совершенствованию, но лучше понимавшие важность облечённой полномочиями демократии, интуитивно ощущали, что должны восстать против обеих альтернативных систем во благо свободно развивающейся экономики.
Первый такой протест вылился в кровавую мировую войну против фашизма, выигранную ценой неимоверных потерь, второй – в долгую, горькую «холодную войну» против коммунистического блока.
Я увидел Соединённые Штаты на раннем этапе «холодной войны» в пятидесятые годы. В то время Америка достигла той вершины, которая являлась предметом мечтаний четырех веков материализма.
Благосостояние и безопасность породили многочисленный и всё растущий средний класс, и, в обстановке этого материального благоденствия, народилось огромное новое поколение, чья интуиция должна была помочь человечеству вплотную подойти к третьему великому преобразованию.
Это поколение росло среди постоянных напоминаний о том, что оно живёт в величайшей стране мира, в стране свободных людей, где свобода и правосудие существуют для всех граждан.
Однако, повзрослев, люди этого поколения обнаружили разительное несходство между этим популярным «автопортретом» Америки и действительностью.
Они увидели, что многие люди в этой стране – женщины и представители некоторых расовых меньшинств – определённо не являются свободными, причём, в полном соответствии с законами и традициями.
К шестидесятым годам, новое поколение начало присматриваться ещё более пристально, и многие открывали для себя другие тревожные стороны американского «автопортрета» – например, слепой патриотизм, предполагающий, что молодежь ринется в чужую страну, чтобы вести там войну, не имеющую ни ясно выраженной цели, ни перспектив победы.
Не менее смущала и духовная практика этой культуры. Материализм четырёх предыдущих столетий загнал в самый дальний угол тайну жизни и смерти.
Многие обнаруживали в церквах и синагогах огромное количество помпезных и бессмысленных ритуалов.
Посещение храмов выглядело делом скорее социального, нежели духовного, порядка, а членов общин чересчур уж заботило, как посмотрят на них и что подумают те, кто занимает более высокое положение.
Далее я увидел, что склонность нового поколения к анализу и суждению была порождена загнанной вглубь интуицией, подсказывавшей: в жизни есть нечто большее, и гораздо большее, чем то, что принимает в расчёт старая материальная действительность.
Новое поколение ощущало существование чего-то иного, нового там, за горизонтом, поэтому, начало изучать другие, менее известные религии и духовные воззрения.
Впервые восточные религии были поняты многими и подкрепили то, что говорила людям интуиция: духовное восприятие – явление внутреннее, а прикосновение к знанию навсегда изменяет человека, его ощущение себя, его цели.
Как писания иудейских каббалистов, так и труды христианских мистиков Запада, таких, как Майстер Эккехарт и Тейяр де Шарден, предлагали умам другие захватывающие описания более высокой духовности.
В то же время, информация, поступавшая от других естественных наук – социологии, психиатрии, психологии, антропологии, а также от современной физики, – проливала новый свет на природу человеческого сознания и творчества.
Эта концентрация мысли, вместе с перспективой, предложенной Востоком, постепенно стала вырастать в то, что позже было названо Движением человеческого потенциала: всё больше индивидуумов считали, что в настоящее время люди реализуют лишь незначительную часть своего обширного физического, психологического и духовного потенциала.
Я видел, как на протяжении нескольких десятилетий эта информация и порождаемый ею духовный опыт ширились, копились и, наконец, достигли критической массы.
Результатом этого стал подлинный скачок в сознании, позволивший нам начать формулировать новое представление о том, для чего живёт человек, включив в него и воспоминание о Девяти откровениях.
В то же самое время, когда складывалось это новое представление, вырастая из глубин человеческого мира, передаваясь от одного индивидуального сознания другому, многие другие представители нового поколения начали отступать, внезапно встревоженные нарастающей в культуре нестабильностью, предвещавшей, казалось, появление новой парадигмы.
В течение долгих столетий установки старого мировоззрения поддерживали чётко определённый, даже жёсткий порядок человеческой жизни.
Все роли были точно расписаны, и каждый знал своё место: например, мужчины – на работе, женщины и дети – дома, семья – нерушимое ядро, этика труда одна и та же повсюду.
От каждого гражданина ожидалось, что он найдёт себе место в экономике, оценит важность наличия семьи и детей и будет знать, что цель его жизни состоит в том, чтобы хорошо жить самому и создавать ещё более материально обеспеченный мир для следующего поколения.
Потом наступили шестидесятые годы с их волной вопросов анализа, критики, и непоколебимые дотоле устои начали рушиться. Поведение людей более не подчинялось жёстким рамкам принятых правил.
Казалось, каждый обрёл силу и свободу самому выбирать, какой будет его жизнь, каким путём идти к туманной идее потенциала.
В подобной обстановке мнение других перестало играть определяющую роль в том, как живёт и поступает человек; наше поведение, всё в большей степени определялось тем, что думали и ощущали мы сами, нашей собственной внутренней этикой.
Для тех, кто искренне принял эту более жизненную, духовную точку зрения, характеризующуюся честностью и любовью к другим, этичное поведение не составляло проблемы.
Беспокойство вызывали те, кто, утратив внешние направляющие жизни, ещё не выработал крепкого внутреннего кодекса. Они оказались в некоем культурном беспределе, где теперь вроде бы всё было дозволено, – преступления, наркотики, выплески любых, даже самых низких, импульсов.
От трудовой этики просто не осталось камня на камне.
А что ещё хуже – многие, судя по всему, использовали новые открытия Движения человеческого потенциала для того, чтобы внушать: преступники и девианты, на самом деле, не несут никакой ответственности за свои деяния, а просто являются жертвами подавляющей людей культуры, допустившей существование ужасных социальных условий, каковые и сформировали подобное поведение.
Продолжая наблюдать, я понял: перед моим мысленным взором по всей планете быстро происходила поляризация точек зрения.
Те, кто дотоле пребывал в нерешительности, теперь выступали против культурной точки зрения, считая, что она ведёт к безудержному хаосу, неуверенности, возможно, даже к полному распаду их привычного образа жизни.
В Соединенных Щтатах особенно большое число людей приходило к убеждению, что грядёт смертельная схватка с дозволенностью и либерализмом последней четверти века – культурная война, как они называли её, – ставкой в которой – само выживание западной цивилизации.
Многие из них уже считали борьбу почти проигранной, и это заставляло их оправдывать крайние меры.
В такой обстановке, даже сторонники Человеческого потенциала поддавались влиянию страха и занимали оборонительную позицию, чувствуя, что многие, ценой огромных усилий завоеванные победы в области личных прав и общественного сострадания, находятся в опасности, могут быть сметены поднявшейся волной консерватизма.
Многие видели в этой реакции на освобождение атаку сплотившихся сил реакции и эксплуатации, предпринявших последнюю попытку подчинить себе более слабых членов общества.
И тут я ясно увидел, что ещё более усиливало поляризацию: в глазах каждой стороны, другая являлась воплощением зла.
Сторонники старого мировоззрения считали сторонников Человеческого потенциала не наивными простаками или жертвами дезинформации, а частью масштабного заговора крупнейших социалистических правительств, ярыми приверженцами коммунистического решения, стремящимися, как раз, к тому, что и так имело место: к развалу культурной жизни до такой степени, когда на сцену сможет выступить всемогущее правительство, которое и приведёт всё в норму.
По их представлениям, этот заговор использовал страх перед растущей преступностью, как предлог для регистрации оружия и систематического разоружения населения, для передачи управления во всё большей степени в руки централизованной бюрократии, которая, в конце концов, будет отслеживать движение наличных денег и кредитных карточек через Интернет, оправдывая свой растущий контроль над электронной экономикой необходимостью принятия мер для предотвращения преступности и саботажа либо, для сбора налогов.
И затем, в какой-то момент – возможно, под предлогом надвигающейся природной катастрофы – большой брат выступит на сцену, чтобы конфисковать богатство и объявить военное положение.
Защитники же освобождения и перемен считали наиболее вероятным, как раз, противоположный сценарий.
Перед лицом наступления консерваторов, всё, над чем они так долго трудились, казалось, рушилось на их глазах.
Они также видели рост преступности, вырождение семейных структур, но для них причиной тому являлось не чрезмерное вмешательство правительства, а, как раз, то, что это вмешательство недостаточно и происходит слишком поздно.
О какой бы стране ни шла речь, капитализм не оправдывал надежд целого класса людей, потому что бедные не имели возможности участвовать в системе. Они не могли получить эффективного образования, иметь гарантированной работы.
А правительство, вместо того, чтобы прийти на помощь, казалось, вовсе отворачивалось от них, сворачивая программы борьбы с бедностью и сводя к нулю все прочие, дорогой ценой оплаченные завоевания последних двадцати пяти лет.
Я отчётливо видел, что реформаторы, всё больше разочаровываясь, начинали верить в худшее: что человеческое общество качнулось вправо исключительно в результате того, что в мире всем распоряжаются денежные, корпоративные интересы.
В угоду этим интересам покупаются правительства и средства массовой информации, а в итоге, как это произошло в нацистской Германии, эти интересы медленно, но верно разделят мир на имущих и неимущих, а крупнейшие корпорации вытеснят из бизнеса мелких предпринимателей, забирая в свои руки всё большую часть богатства.
Разумеется, не обойдётся без бунтов и восстаний, но они лишь сыграют на руку правящей элите, позволив ей усилить полицейский контроль.
Мой уровень понимания внезапно повысился, и я, наконец, полностью уяснил себе поляризацию Страха: огромное число людей колеблется между одной и другой перспективой, а обе стороны, тем временем, призывают к войне, к защите добра перед лицом зла, причём, каждая представляет себе другую именно империей зла.
И я понял причину роста влияния людей, заявляющих, что способны объяснить это всё усиливающееся зло. Это были те самые аналитики конца времён, о которых говорил Джоэл.
В нарастающей смуте и суматохе переходного периода воздействие этих людей на умы становилось всё сильнее.
По их мнению, библейские пророчества следовало понимать буквально, а то, что происходит в наши дни, – это приближение столь долго ожидавшегося Апокалипсиса, и скоро начнётся священная война, в которой все люди окажутся сторонниками либо сил тьмы, либо воинства света.
Они представляли себе эту войну, как физическое столкновение, беспощадное и кровопролитное, и для тех, кто знал, что оно грядёт, было важно только одно: оказаться на нужной стороне, когда начнётся битва.
Одновременно я смог увидеть Видения рождения тех, кто стоял и на одном, и на другом полюсе. Было ясно, что все они пришли в этот мир безо всякого намерения создавать столь острую поляризацию.
Мы хотели плавного перехода от старого, материалистического мировоззрения к новому, духовному, и такого преобразования, при котором старые традиции вошли бы составной частью в нарождающийся новый мир.
Я видел, что эта нарастающая воинственность является аберрацией, порождённой не изначальным намерением, а Страхом.
В наших дожизненных видениях этика человеческого общества строилась на том, что каждый человек будет абсолютно свободен, окружающая среда защищена, экономический потенциал сохранен и преобразован, вследствие подчинения его духовной цели.
А далее, эта духовная цель, будучи полностью достигнута, положит начало утопии таким образом, который явится символическим исполнением предсказаний Писания о конце времён.
Мое знание ещё более расширилось, и, как тогда, когда я наблюдал Видение рождения Майи, я почти соприкоснулся с более высоким духовным пониманием: ещё немного – и я бы целиком охватил мысленным взором картину того, куда пойдёт отсюда человеческая история, как нам удастся примирить противоположные точки зрения и выполнить наше человеческое предназначение.
Но, как и в прошлый раз, у меня закружилась голова, сосредоточение ослабло, и я не сумел достигнуть необходимого уровня энергии.
Видение начало рассеиваться, и я напрягся, чтобы в последний раз увидеть происходящее на Земле.
Без сдерживающего влияния Видения мира, поляризация Страха всё усиливалась. Я видел, что обе стороны всё более ощетиниваются, накал отрицательных эмоций становится всё сильнее, и каждый думает, что противник не просто не прав, а омерзителен, кошмарен и находится в союзе с самим дьяволом.
Голова моя продолжала кружиться; я ощутил быстрое движение, потом, обернувшись, увидел рядом с собой Уила. Он взглянул на меня, потом перевел глаза на то, что нас окружало, – нечто серое, тёмное.
Лицо Уила выражало тревогу. Мы оказались в каком-то другом месте.
– Ты наблюдал мое Видение истории? – спросил я. Он снова посмотрел на меня и кивнул:
– То, что мы видели, – это новое духовное истолкование истории, немного специфическое, с учётом твоих культурных воззрений, но удивительно откровенное.
Мне ещё не приходилось видеть ничего подобного. Наверное, это часть Десятого откровения – ясная картина человеческого поиска, как те, что можно видеть в Афтерлайфе.
Мы начинаем понимать, что каждый рождается с положительными стремлениями, что пытается принести в физическое измерение как можно больше знания из Афтерлайфа. Каждый!
Вся история – это долгий процесс пробуждения. Конечно, входя, при рождении, в физический мир, мы всё забываем; нам приходится осваивать социальные и культурные реалии того времени и места, в котором мы оказались.
И все наши воспоминания сводятся к «окликам внутреннего голоса», к интуиции, подсказывающей, что следует поступить так-то и так-то.
Но нам постоянно приходится бороться со Страхом. Часто он так велик, что нам не удаётся следовать своим стремлениям или приходится временно сходить с тропы. Но все, все, каждый из нас, приходят в этот мир с установкой на добро.
– Значит, по-твоему, какой-нибудь убийца, погубивший не одну жизнь, тоже явился сюда с добрыми намерениями?
– Изначально – да. Любое убийство – это гнев, разрядка, один из способов преодолеть внутренний страх и ощущение беспомощности.
– Ну, не знаю, – покачал головой я. – Разве некоторые индивидуумы не являются плохими по природе?
– Нет. Они просто сходят с ума от страха и совершают ужасные ошибки. И, в конечном счёте, несут за них полную ответственность. Но следует понять: те или иные ужасные деяния частично порождены нашей склонностью считать, что некоторые люди злы от природы.
Это ошибочное представление как раз и подливает масла в огонь поляризации. Обе стороны в равной степени не верят, что люди могут поступать так, как поступают, не будучи изначально плохими; так растёт вражда, взаимное отчуждение, а это усиливает страх и пробуждает в каждом худшие стороны его натуры.
Он отвёл взгляд, задумался.
– Каждая из сторон полагает, что другая замешана в величайшем заговоре, – добавил он через некоторое время, – что является воплощением всего отрицательного, что есть на свете.