Ребекка Росс
Божественные соперники
4
Откровения из мусорного ведра
Когда Айрис пришла вечером домой, мама спала на диване. Сигарета прожгла потертую подушку, а от свечей на буфете остались оплывшие огарки.
Айрис вздохнула и принялась прибирать пустые бутылки и вычищать пепельницы. Сняла ботильоны, поморщившись при виде пропитавшей носки крови из мозолей. Оставшись босиком, Айрис сняла с кровати матери простыни, перепачканные винными пятнами, собрала еще кое-какие вещи для стирки и отнесла вниз, в общие помещения. Заплатив несколько медных монет за воду и чашку мыльных гранул, девушка выбрала стиральную доску, ведро и принялась за работу.
Вода из городской цистерны была холодной, а мыло разъедало кожу. Но Айрис оттирала пятна, выкручивала одну вещь за другой, и гнев подпитывал ее еще долго после того, как пустой желудок перестал ворчать.
К концу стирки Айрис уже была готова написать ответ человеку, который «Это не Форест». Она вернулась в квартиру и развесила белье на кухне для просушки. Надо было что-нибудь съесть прежде, чем писать, иначе у нее выйдет бог знает что. Айрис нашла в шкафчике банку зеленой фасоли и съела ее вилкой, сидя прямо на полу в своей спальне. Руки болели, но она все равно достала из-под кровати печатную машинку бабули.
Вчерашнюю записку она сохранила, и теперь это послание лежало у Айрис на коленях, пока она лихорадочно печатала ответ:
Вы заявили, кем не являетесь, но не представились. Сколько моих писем вы получили? У вас что, привычка читать чужую почту?
Сложив листок, Айрис просунула его под дверь платяного шкафа.
* * *
Роман читал в постели, когда послание прибыло.
Он хорошо знал этот звук, когда письма Айрис, словно шепот, проскальзывали к нему в комнату. Это письмо он решил игнорировать по меньшей мере час, спрятав свои длинные пальцы между страницами книги, которую читал. Но краем глаза он видел белое пятно на полу, и наконец это пятно так его достало, что Китт встал с кровати, со вздохом отложив книгу.
Сверившись с наручными часами, Роман обнаружил, что уже поздно. Неужели она еще не в постели? Хотя, если честно… он ждал ее ответа. Думал, что ответ будет еще прошлой ночью, но письмо так и не появилось, и он почти уверился, что девушка перестанет их отправлять.
Он не знал, обрадуется или огорчится, если письма больше не будут таинственным образом попадать в его комнату. Конечно, виноват в том был особняк Киттов – старый, обширный дом, по слухам, построенный на энергетических линиях магии и поэтому обладавший собственным разумом. Двери открывались и закрывались по собственной воле, шторы отдергивались на рассвете, а полы натирались сами, пока не начинали блестеть как лед. Иногда в дождь в самых неожиданных местах распускались цветы – в чайных чашках, вазах и даже в старых башмаках.
Когда Роману было пятнадцать – он терпеть не мог вспоминать тот год, – на него напала бессонница. Почти каждую ночь он бродил по темным коридорам, задыхаясь от тоски, пока не попадал в кухню. На кухонном столе рядом со стаканом теплого молока и тарелкой его любимого печенья всегда горела свеча. Весь тот год он думал, что еду для него оставляет кухарка, пока не обнаружил, что это делает дом, чувствуя его проблемы и стараясь утешить.
И вот Роман смотрел на письмо Айрис, лежащее на полу.
– Все еще пытаешься меня развлечь? – спросил он у двери шкафа.
Разумеется, дом не только стремился утешить его в трудную минуту, но еще и любил проказничать.
Китт сразу понял, что письма от Айрис. Она выдала себя, не по имени, но по другим признакам. Прежде всего – упоминанием о работе в «Вестнике Оута», а кроме того, стилем письма: изящным и откровенным. Поначалу Роман счел письма розыгрышем. Она нашла хитрый способ околдовать дом и залезть Роману в голову, чтобы выбить его из колеи.
Значит, ему следует игнорировать и Айрис, и ее письма. Первое он бросил в мусорное ведро. Оно пролежало там несколько часов, пока Китт печатал за столом, но около полуночи, когда он устал, плохо соображал, а глаза начали слипаться, достал письмо и сунул в старую обувную коробку.
Наверное, Форест был ее возлюбленным, ушедшим на войну.
Но вскоре Роман понял, что это не так. Форест был ее старшим братом. Что-то внутри надломилось, когда он читал о ее злости, печали и тревоге, о том, как она скучает по брату. По тому, насколько она уязвима в этих письмах, Роман понял: Айрис невдомек, что письма попадают в руки ее конкурента.
Целую неделю он бился над дилеммой. Нужно дать ей знать. Может, сказать лично как-нибудь в офисе? Но представляя это, Роман каждый раз робел. Наверное, лучше сообщить в письме? Можно написать что-нибудь вроде: «Здравствуй, спасибо, что написала, но, полагаю, тебе следует знать, что твои письма каким-то образом попадают ко мне. А это, между прочим, Роман К. Китт. Да, Роман К. Китт с работы. Твой конкурент».
Она будет в ужасе. Роман не хотел ставить ее в неловкое положение, но и не хотел терпеть медленную, мучительную смерть от ее рук.
Он решил ничего не говорить, а просто собирать письма и класть в обувную коробку. Рано или поздно она перестанет писать, либо Роман, наконец, сменит комнату, и проблема уйдет сама собой.
Он так думал, пока не получил письмо прошлой ночью.
Письмо не было адресовано Форесту, что сразу пробудило в нем интерес.
Роман прочел его, как и все остальные. Иногда он их перечитывал по многу раз. Поначалу это была «тактика», потому что Айрис была его соперницей и он хотел знать о ней как можно больше. Но потом понял, что читает, потому что его глубоко трогают ее манера писать и воспоминания, которыми она делится. Иногда он изучал то, как она подбирает слова и выражения, и это вызывало у него одновременно зависть и восхищение. Она умела пробуждать чувства у читателя, и Роман счел эту способность опасной.
Если он не будет внимателен, она обойдет его и завоюет место колумниста.
Пора написать ей ответ. Пора для разнообразия и к ней залезть в голову.
«Это не Форест». Прошлой ночью он напечатал только эти слова, и после признания у него сразу камень с души упал.
Отринув логику, он просунул записку под дверь платяного шкафа. «Что за нелепость. Зачем я это делаю?» – подумал он, но, проверив шкаф, обнаружил, что бумага исчезла.
Китт был потрясен, но полагал, что Айрис изумится еще больше, когда наконец обнаружит, что спустя три месяца ей написали ответ. Причем не Форест.
Роман наклонился, чтобы поднять ее письмо. Прочитав, он уловил в нем оскорбление, особенно во фразе: «У вас что, привычка читать чужую почту?» Нахмурившись, он подошел к столу, вставил лист в печатную машинку и написал:
У меня привычка – подбирать листки бумаги, которые каким-то образом появляются в моей комнате через разные промежутки времени. Предпочитаешь, чтобы я оставлял их на полу?
А потом отправил письмо через платяной шкаф.
Ожидая ответа, Роман нетерпеливо расхаживал по комнате. «Надо было сказать ей сейчас, – думал он, проводя рукой по волосам. – Надо было сообщить, что это я. Это точка невозврата. Если я не скажу сейчас, то уже никогда не смогу».
Но чем больше он думал об этом, тем сильнее сознавал, что не хочет себя выдавать. Если он сообщит, Айрис перестанет писать, и он потеряет тактическое преимущество.
Наконец пришел ее ответ. Со странным облегчением Роман прочитал:
Ты мог поступить по-хорошему и вернуть мои предыдущие письма. Не хочу, чтобы страдал твой пол. Или мусорное ведро.
Неужели она знала, что первое он выбросил в мусор? Залившись краской, Роман сел за стол и открыл ящик, в котором находилась обувная коробка. Подняв крышку, он уставился на кучу писем. Страница за страницей. Слова, написанные для Фореста. Слова, которые он перечитывал много раз.
Надо было отослать их ей обратно.
И все же…
Боюсь, я не могу их вернуть.
Отправив это короткое послание, он снова принялся расхаживать в ожидании. Айрис молчала, и он поморщился. Вот так-то. Она прекратила переписку.
Но тут снова раздался шелест на полу.
Желаю от души посмеяться. Уверена, мои письма тебя здорово развлекали, но я больше не буду тебе досаждать и расстраивать твой пол.
Всего хорошего!
Роман перечитал три раза. Вот наконец решение проблемы. Больше не будет этих назойливых бумажек на полу. Айрис больше не будет преследовать его своими письмами. Это хорошо. Это отлично. Он положил конец, не ставя ее в неловкое положение и не раскрывая себя. Ему бы порадоваться.
Однако он сел за стол и принялся печатать. Слова лились, словно исповедь при свечах. Не давая себе времени передумать, он отправил письмо.
Ни в коем случае не прекращай ради меня или моего пола. Я объявил, кем я не являюсь, и ты, вполне естественно, спросила, кто я, но я предлагаю идею получше. Давай и дальше скрывать, кто мы такие, и просто примем как данность, что нас разыграла старая магия, соединив наши двери.
Если тебе интересно… Я с радостью прочитаю все, что ты напишешь.
5
Жалость
– Если кто-нибудь из вас получит подобное предложение, я хочу узнать об этом немедленно, – заявил Зеб на следующее утро, помахивая газетой. – Это подло, и я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас пропал в этой опасной и никчемной затее.
– Какая еще затея, сэр? – поинтересовался Роман.
– Прочти сам и передай дальше, – ответил Зеб, вручая ему газету.
До стола Айрис газета, уже помятая, добралась через минуту. Чувствуя, что Зеб стоит над душой, Айрис прочитала:
СРОЧНО ТРЕБУЮТСЯ
военные корреспонденты
«Печатная трибуна» ищет журналистов, готовых отправиться в зону боевых действий для освещения ситуации на войне богов. Статьи будут опубликованы в «Печатной трибуне». Обращаем внимание, что следует придерживаться нейтральной позиции, которая гарантирует безопасность от обеих враждующих сторон, хотя риск все равно существует. Заинтересовавшимся просьба обращаться к мисс Хелене Хаммонд. «Печатная трибуна» будет платить пятьдесят банкнот в месяц.
Пятьдесят банкнот?! Это же вдвое больше, чем ей платили за месяц в «Вестнике»!
Должно быть, Айрис читала объявление слишком долго, потому что Зеб прокашлялся. Она передала газету столу сзади.
– «Печатная трибуна» хочет, чтобы их тиражи были больше наших, и действует путем запугивания наших читателей, – сказал Зеб. – Эта война – проблема Западного округа и их канцлера. Дакра похоронили они, так пусть сами разбираются с ним и его яростью вместо того, чтобы забирать солдат и ресурсы у нас.
– А что насчет Энвы, мистер Отри? – поинтересовалась Сара.
На миг Зеб остолбенел от ее вопроса. Айрис понравилась смелость подруги, хотя та сразу съежилась под пристальным взглядом начальника и подвинула очки выше на переносицу, словно хотела испариться.
– Да, что насчет Энвы? – продолжал Зеб, побагровев, как свекла. – Это у нас на востоке ее обуздали и похоронили, но мы не справились с задачей, так? – Он сделал паузу, и Айрис напряглась. – Хотя Энва со своей музыкой убедила некоторых слабовольных индивидуумов поступить на военную службу, большинство из нас предпочитают заниматься другими делами. Так что не позволяйте одурачить себя разговорами о войне. Скоро все уляжется. Продолжайте работать и сразу сообщайте мне, если к вам обратятся из «Печатной трибуны».
Айрис сжала под столом кулаки так, что ногти впились в кожу.
Фореста никак нельзя было назвать «слабовольным индивидуумом».
Когда прошлым летом Дакр начал нападать на один город за другим, канцлер и жители Западного округа воззвали о помощи. «Он настигает нас! – кричали они сквозь трескотню помех на телефонных линиях. – Он убивает, если мы не соглашаемся склониться перед ним, сражаться за него. Помогите!»
Временами Айрис все еще было стыдно, когда она думала о том, как неохотно жители востока отзывались на этот крик. Но неприглядная правда заключалась в том, что граждане Оута не поверили новостям о возвращении Дакра. Не поверили, пока на улицах не зазвучала музыка Энвы с вплетенными в нее откровениями. Южный и Центральный округа откликнулись первыми, сочтя, что если прислать подмогу, то Дакра можно будет сокрушить прежде, чем он сровняет запад с землей.
Бога недооценили. Недооценили численность верующих, которые предпочтут сражаться на стороне Дакра.
Так началась война. Она разворачивалась стремительно и безжалостно. Пока Оут дремал, запад пылал в огне. И тем не менее, несмотря на бесчисленные темные километры, разделяющие восток и запад, Форест был одним из первых добровольцев.
Где он сейчас, в этот самый момент? Спит в пещере, кутаясь в шинель, лежит раненый в госпитале или закован в кандалы во вражеском лагере? А его сестра тем временем сидит в безопасности за письменным столом, печатая объявления, некрологи и статьи.
Жив ли он еще?
* * *
Через час Зеб вызвал Айрис в свой кабинет.
– Я дам тебе три дня, Уинноу, – сказал он, сцепив пальцы домиком на столе. – Три дня, чтобы написать эссе. Тема – на твое усмотрение. Если у тебя выйдет лучше, чем у Китта, я опубликую эссе и всерьез задумаюсь над тем, чтобы взять тебя колумнистом.
Айрис не могла поверить. Задание на свободную тему. Он так редко давал подобные! Но потом вспомнила, что Зеб недавно говорил, и чуть не выпалила то, что было у нее на уме.
«Я напишу об этих слабовольных индивидуумах».
– Уинноу?
Айрис поймала себя на том, что хмурится, стиснув зубы.
– Да, спасибо, сэр.
Выдавив улыбку, она вернулась за свой стол.
Нельзя было упустить повышение. А это означает, что нельзя злить Зеба темой эссе. Нужно написать что-то такое, что он захочет опубликовать.
Свободная тема внезапно показалась слишком узкой.
* * *
– Вот ты где.
Голос Романа застиг ее на выходе из вестибюля. Уже сгущались сумерки.
Айрис вздрогнула, когда он, подстроившись под ее шаг, пошел рядом.
– Чего тебе, Китт? – вздохнула она.
– Тебе больно?
– Прошу прощения?
– Ты весь день хромаешь.
Она подавила желание опустить взгляд на ноги в этих ужасных маминых ботильонах с острыми носами.
– Нет, я в порядке. Чего тебе?
– Хочу поговорить про Отри. Он дал тебе задание на свободную тему, да? – спросил Роман, прокладывая для них обоих путь сквозь толпу на тротуаре.
Если по-честному, то он должен знать.
– Да. И это не какая-то особая уступка.
– О, неужели?
Девушка остановилась, вызвав шквал проклятий от прохожих, вынужденных теперь обходить их с Романом.
– И что же это должно означать? – резко спросила она.
– Именно то, что я сказал.
Начали загораться уличные фонари, озаряя его лицо янтарным светом. Айрис злило то, что он такой красивый. И злило то, как смягчается ее сердце, когда Китт смотрит на нее.
– Отри дает тебе особую уступку, чтобы повысить тебя, а не меня.
Вся мягкость исчезла, оставив ссадины.
– Что? – вырвалось у Айрис. У слова был вкус меди, и до нее дошло, что прокушенная губа снова кровоточит. – Как ты смеешь говорить мне такое!
Роман хмуро смотрел на нее, сунув руки в карманы плаща.
– Мне казалось, что это место будет честно заслужено, и я не…
– Что ты имеешь в виду под «уступкой»?
– Он жалеет тебя! – сердито воскликнул Роман.
Айрис похолодела. Его слова глубоко задели ее. Мороз из груди распространился к рукам. Девушка задрожала, надеясь, что Роман этого не заметит.
– Отри жалеет меня. Почему же? Потому что я девушка из низов, которая работает в газете, ничего не смысля в журналистике?
– Уинноу, я…
– По-твоему, мне следовало мыть посуду в ресторане? Или работать уборщицей, натирать полы, стоя на четвереньках, чтобы по ним ходили такие люди, как ты?
Его глаза вспыхнули.
– Я никогда не говорил, что ты не заслуживаешь работы в «Вестнике». Ты чертовски хорошо пишешь. Но ты бросила школу в последнем классе и…
– Почему это так важно? – воскликнула она. – Или ты из тех, кто судит людей по их прошлому? По тому, в какую школу они ходили? Ты смотришь только на это?
Роман молчал, застыв так неподвижно, что Айрис подумала, не обратила ли она его в камень.
– Нет, – наконец сказал Китт, но голос его звучал как-то странно. – Но на тебя нельзя полагаться. Ты опаздываешь, пропускаешь задания, и ты неопрятная.
Девушка отступила на шаг. Не хотелось, чтобы он почувствовал, как сильно ранили его слова.
– Понимаю. Что ж, приятно знать, что если я получу должность, то только из жалости. А если колумнистом станешь ты, то только благодаря тому, что твой богатый отец сможет подкупить Отри.
Развернувшись, она пошла прочь против течения толпы. На мгновение мир расплылся, и она поняла, что слезы обжигают глаза.
«Ненавижу его».
Она услышала, как Роман зовет ее сквозь гул разговоров и звонки трамвая. Люди вокруг толкались плечами.
– Погоди, Уинноу! Не убегай от меня!
Она растворилась в толпе прежде, чем Роман смог ее догнать.
6
Ужин с любимыми (и не очень) людьми
Всю дорогу домой у Айрис не выходило из головы то, что наговорил Роман. Войдя в квартиру, она не заметила, что горят все свечи и пахнет ужином, пока не появилась мама в своем лучшем платье, с завитыми волосами и накрашенными губами.
– А вот и ты, солнышко. Я уже начала волноваться. Ты пришла домой на час позже!
Мгновение Айрис просто пялилась, переводя взгляд с мамы на ужин, накрытый на кухонном столе.
– Мы ждем гостей?
– Нет. Сегодня будем только ты и я, – ответила Эстер, помогая дочери снять плащ. – Я подумала, мы можем устроить особый ужин. Как бывало в прошлом.
Когда Форест еще был с ними.
Айрис кивнула. В животе заурчало, когда она поняла, что мама купила еду в ее любимом ресторане. На блюде лежало жареное мясо с овощами и блестящие от сливочного масла булочки. У Айрис потекли слюнки, когда она усаживалась за стол, а Эстер накладывала еду ей в тарелку.
Давно мама не готовила и не покупала ужин. Хотя Айрис хотела быть осторожной, она так истосковалась по горячей, сытной еде. По разговорам с трезвой матерью. По минувшим дням до отъезда Фореста и до того, как Эстер начала пить.
– Расскажи о работе, солнышко, – попросила мама, усаживаясь за стол напротив.
Айрис откусила кусочек. Как маме удалось заплатить за такой пир? И тут до нее дошло: наверное, на эту еду пошли деньги за радио бабули. И на выпивку, скорее всего. Еда вдруг стала на вкус как пепел.
– В последнее время я работаю над некрологами, – призналась Айрис.
– Чудесно, дорогая.
Айрис не описала бы свою работу над некрологами как «чудесную» и не ответила, разглядывая Эстер.
Для Айрис мама всегда была красавицей: округлое лицо, каштановые волосы и обаятельная широкая улыбка. Но сейчас ее глаза блестели, словно она смотрела, но на самом деле не видела. Айрис поморщилась, поняв, что мама не совсем трезвая.
– Расскажи мне про «Трибуну», – сказала Эстер.
– Мама, я вообще-то работаю в «Вестнике».
– Ах, ну конечно. Про «Вестник».
Айрис стала рассказывать то одно, то другое, но только не про Романа. Как будто его и не существовало вовсе, но его слова продолжали звучать в голове. «Ты неопрятная».
– Мама? – начала Айрис и нерешительно замолчала, когда Эстер подняла на нее взгляд. – Поможешь завить мне волосы?
– С удовольствием, – ответила мама, поднимаясь из-за стола. – Кстати, я купила себе новый шампунь. Мы вымоем тебе волосы и накрутим на мои бигуди. Идем в ванную.
Айрис взяла свечу и пошла за ней. С небольшими сложностями Эстер удалось вымыть голову дочери над ванной. На это ушло ведро дождевой воды. Потом они отправились в спальню матери, и Айрис села перед зеркалом.
Она закрыла глаза, пока Эстер расчесывала колтуны в ее волосах. В этот момент забылись и мозоли на пятках, и печаль на сердце. Форест скоро вернется домой из часовой мастерской, мама включит радио, и они будут слушать вечерние передачи и музыку.
– Положила глаз на кого-то на работе? – спросила Эстер, разделяя длинные волосы дочери на пряди.
Айрис резко открыла глаза.
– Нет. Почему ты спрашиваешь, мама?
Эстер пожала плечами.
– Просто интересно, почему ты попросила завить тебе волосы.
– Это для себя. Надоело выглядеть неряхой.
– Никогда не считала тебя неряхой, Айрис. Никогда. – Мама начала закреплять первый локон. – Тебе это сказал какой-то парень?
Айрис вздохнула, глядя на отражение Эстер в заляпанном зеркале.
– Возможно, – наконец призналась она. – Он мой конкурент. Мы оба претендуем на одну должность.
– Позволь предположить. Он молодой, красивый, учтивый и знает, что ты пишешь лучше него, поэтому из кожи вон лезет, чтобы тебя отвлечь и расстроить.
Айрис чуть не рассмеялась.
– Откуда ты знаешь, мама?
– Мамы знают все, солнышко, – подмигнула Эстер. – И я ставлю на тебя.
Айрис улыбнулась, удивленная тем, насколько подбодрили ее слова матери.
– Ну-ну. Если бы твой брат узнал, что какой-то парень сказал тебе такое… – Эстер поцокала языком. – Он бы легко не отделался. Форест всегда вступался за тебя.
Айрис заморгала, прогоняя слезы. Может, слезы подступили потому, что она впервые за долгое время по-настоящему разговаривала с мамой. А может, из-за того, что ласковые пальцы Эстер пробуждали воспоминания. Или потому что Айрис наконец-то сидела с полным желудком и чистыми волосами. Но брат практически предстал перед ней, словно в зеркале промелькнуло его отражение.
Иногда она заново проживала момент, изменивший их жизнь. Момент, когда Энва остановила его по дороге домой. Замаскированная богиня. Форест решил послушать ее музыку, и эта музыка переполнила его сердце, заставив в тот же вечер поступить на службу.
Все произошло так быстро. Айрис едва успела перевести дыхание, пока Форест объяснял свое поспешное решение. С горящими глазами он лихорадочно собирал вещи. Айрис никогда не видела его таким взволнованным.
«Я должен ехать, Цветочек, – сказал он, прикоснувшись к ее волосам. – Должен ответить на ее зов».
«А как же я? – хотелось ей спросить. – А мама? Как ты можешь любить эту богиню больше, чем нас?» Но она не спросила. Айрис была слишком напугана, чтобы задавать такие вопросы.
– Мама? – дрожащим голосом произнесла она. – Мам, как ты думаешь, Форест…
– Он жив, солнышко, – ответила Эстер, закрепляя последний локон. – Я его мать. Я узна́ю, если он покинет этот мир.
Айрис неровно выдохнула и поймала взгляд матери в зеркале.
– Все будет хорошо, Айрис, – сказала Эстер, кладя руки ей на плечи. – Я тоже с сегодняшнего дня буду исправляться. Обещаю. И я уверена, что Форест вернется через месяц или около того. Скоро все наладится.
Айрис кивнула. Она верила матери, хотя в глазах у той стоял алкогольный туман, искажающий реальность.
* * *
Роман примчался домой. Поглощенный мыслями о том, как ужасно прошел разговор с Айрис, он не сразу понял, что в гостиной кто-то есть. По крайней мере, пока, хлопнув входной дверью, не направился через прихожую к главной лестнице. В этот момент мать окликнула его нежным голосом:
– Роман? Роман, дорогой, пожалуйста, поздоровайся с нашими гостями.
Нога Романа замерла на ступеньке, и он подавил стон. Может, обойдется тем, что он поздоровается с гостями и уйдет в свою комнату редактировать эссе о пропавших без вести солдатах? «Задание, которое должно было достаться Айрис», – подумал он, входя в золоченую гостиную.
Сначала его взгляд упал на отца, словно тот был центром притяжения в гостиной. В свое время мистер Рональд Китт был красив, но годы горя, стресса, сигар и бренди наложили свой отпечаток. Мужчина был высоким, но сутулым, краснолицым, с жесткими голубыми глазами, блестящими, как драгоценные камни. В волосах цвета воронова крыла теперь обильно пробивалась седина. Губы он всегда поджимал, словно ничто на свете не могло доставить ему удовольствия или вызвать улыбку.
Иногда Роман боялся, что может стать таким же, как отец.
Мистер Китт стоял у камина позади кресла, которое украшала своей персоной мать Романа. Если в присутствии отца всегда становилось не по себе, то мама придавала мягкости любой комнате. При всем при этом с годами, после смерти Дел, она делалась все более отчужденной. Разговоры с ней часто были бессмысленными, словно миссис Китт принадлежала скорее миру призраков, чем живых.
Встретившись взглядом с отцом, Роман сглотнул.
– Роман, это доктор Герман Литтл, химик из Оутского Университета, и его дочь Элинор, – представил мистер Китт, показывая стаканом бренди налево.
Роман неохотно перевел взгляд через всю комнату на пожилого джентльмена с песочно-русыми волосами и огромными очками на маленьком крючковатом носу. Рядом на диване сидела его дочь – бледная блондинка с короткой стрижкой. На ее висках и тыльной стороне стиснутых рук проступали голубые жилки. Девушка казалась хрупкой, пока Роман не встретился с ней взглядом и не увидел в ее глазах сплошной лед.
– Доктор Литтл, мисс Элинор, – продолжал мистер Китт, – это мой сын, Роман Китт. Он скоро получит место колумниста в «Вестнике Оута».
– Блестяще! – заулыбался доктор Литтл, показывая желтые зубы. – Стать колумнистом в самой престижной газете Оута – это выдающееся достижение. Вы будете оказывать большое влияние на читателей. Немалый успех в вашем возрасте, сколько там вам?..
– Мне девятнадцать, сэр, – ответил Роман – наверное, слишком резко, потому что отец нахмурился. – Приятно с вами познакомиться, но, если вы меня простите, мне нужно поработать над ста…
– Ступай, приведи себя в порядок перед ужином, – перебил мистер Китт. – Встречаемся через полчаса в столовой. Не опаздывай, сынок.
Нет. Роман прекрасно знал, что туда, где будет отец, опаздывать недопустимо. Мама улыбнулась ему, когда он выходил из гостиной.
В безопасности своей комнаты Роман сбросил с плеча сумку, а с лица – выражение послушного сына. Провел рукой по волосам и швырнул плащ через всю комнату. Как ни странно, его взгляд остановился на платяном шкафу. На полу не было никакой бумаги. Никаких писем от Айрис. Ну конечно, она, наверное, еще не пришла домой. У него закрадывалось страшное подозрение, что эта девушка не ездит на трамвае, а ходит на работу пешком и именно поэтому порой опаздывает.
Это не его проблема, но он не мог не вспоминать ее хромоту. Как будто что-то не так с ее кошмарными ботинками.
– Прекрати о ней думать! – прошипел Китт, ущипнув себя за переносицу.
Постаравшись выбросить Айрис из головы, он умылся, переоделся в черный костюм и спустился в столовую. Пришел на две минуты раньше, но это неважно: родители и Литтлы его уже ждали. К несчастью, ему приготовили место напротив Элинор. Ее холодный взгляд пронзил Романа, как только он опустился на стул.
Вот тогда он ощутил первый укол страха.
Ужин обещал быть не из приятных.
Кроме того, за столом не было бабули. Значит, отец пытается контролировать все сказанное сегодня вечером. Бабушка Романа жила в восточном крыле особняка. Она отличалась крутым нравом и всегда говорила напрямик. Роману отчаянно хотелось, чтобы она была здесь.
Первые две перемены блюд он молчал, Элинор – тоже. Беседу взяли на себя их отцы, обсуждая цены на химические вещества, метод экстракции, скорость реакций и катализаторы. Почему элемент под названием праксин зеленеет при соединении с солью и что надежно хранить его можно только в сосудах из определенного металла.
Роман наблюдал за отцом, который кивал и вел себя так, будто полностью понимал, о чем рассказывал доктор Литтл. Впрочем, вскоре они сменили тему и заговорили о железных дорогах.
– Мой дед построил первую железную дорогу из Оута, – сказал мистер Китт. – А до того приходилось путешествовать на лошадях, в фургонах и дилижансах.
– Ваши предки проявили дальновидность, – заметил доктор Литтл.
Остальную часть рассказа отца и лесть доктора Литтла Роман пропустил мимо ушей. Надоело слушать, как его семья сделала то-то и то-то, сколотив состояние. Ничего из этого не имело значения, когда речь шла о пэрах Камбрии, купавшихся в старом богатстве и смотревших свысока на людей вроде Киттов, которые делали деньги на новшествах. Роман знал, что отца задевал тот факт, что их семьей часто пренебрегали на светских мероприятиях, и мистер Китт всегда желал изменить мировоззрение людей. Одним из его планов было сделать сына колумнистом вместо того, чтобы отправить в университет изучать литературу, как того хотел сам Роман. Если деньги не могли обеспечить Киттам уважение в городе, то это мог сделать влиятельный и почетный пост.
Роман надеялся, что ему удастся сбежать из-за стола до последней перемены блюд, но тут мать повернулась к Элинор.
– Отец говорил, что вы талантливая пианистка. Роман любит слушать фортепиано.
«Чего?!» Роман подавил возражение.
Элинор на него даже не взглянула.
– Это так, но теперь я предпочитаю проводить время в лаборатории отца. На самом деле я больше не играю.
– О, мне так жаль.
– Не жалейте, миссис Китт. Папа просил больше не играть, потому что теперь музыка ассоциируется с Энвой.
Элинор говорила монотонно, будто не испытывала никаких эмоций.
Роман смотрел, как она гоняет еду по тарелке. Внезапно закралось жуткое подозрение, что Литтлы симпатизируют Дакру, и в животе забурлило. Сторонники Дакра были, как правило, трех типов: очень набожными, несведущими в мифологии, где изображалась истинная ужасная природа Дакра, либо, подобно Зебу Отри, боявшимися музыкальных способностей Энвы.
– Музыки Энвы не стоит бояться, – выпалил Роман, не успев остановиться. – В мифах она играла на арфе над могилами смертных, и ее песни направляли души из тел в другой мир, независимо от того, будут ли они жить наверху с Небесными или внизу с Подземными. В ее песни вплетаются истина и знания.
Над столом повисла мертвая тишина. Роман не осмеливался смотреть на отца, который сверлил его взглядом.
– Простите моего сына, – произнес мистер Китт с нервным смешком. – В детстве он начитался мифов.
– Не расскажете нам о «Вестнике», Роман? – предложил доктор Литтл. – Я слышал, что канцлер Верлис наложил на газеты ограничения в том, что они могут рассказывать о войне. Это правда?
Роман похолодел. Он не знал. В последнее время он был слишком занят тем, чтобы обойти Айрис. Но потом подумал о том, как мало на самом деле писал о войне и что задания Зеба касались других тем. Удивительно было уже то, что Отри поручил ему написать о пропавших без вести солдатах, хотя, наверное, даже это задание было уловкой, чтобы настроить людей против Энвы.
– Я не слышал ни о каких ограничениях, – ответил Роман.
Но внезапно это показалось возможным, и он живо представил, как канцлер Оута – высокий мужчина с глазами-бусинами и суровым лицом – втихую проворачивает такое, чтобы уберечь восток от разорения.
– А когда вы станете колумнистом? – спросил доктор Литтл. – Я непременно куплю газету в этот день.
– Точно не знаю. Пока что я на проверке.
– Но он непременно получит эту должность, – настаивал мистер Китт. – Даже если мне придется подкупить старикана, который заведует всем этим притоном.
Мужчины засмеялись. Роман окаменел. В памяти, как пощечина, прозвучали слова Айрис: «А если колумнистом станешь ты, то только благодаря тому, что твой богатый отец сможет подкупить Отри».
