Энн Райс
История Похитителя Тел
– Не нужно, – сказал Дэвид.
– Пора, Дэвид, – прошептал я со смутной, возникшей где-то в глубине сознания мыслью о том, как будет разочарован Мариус.
Услышал ли меня Дэвид? Наверное, я говорил слишком тихо. Из камина послышался негромкий треск – возможно, рассыпались сгоревшие дрова или огонь добрался до таившейся в сердцевине сочной влаги. Я снова увидел холодную спальню своего детства, и внезапно мне показалось, будто я обнимаю одну из своих ленивых, любящих, больших собак. Наблюдать, как волк убивает собаку… Чудовищное зрелище!
Лучше бы я в тот день умер. Даже самому лучшему охотнику не по силам уничтожить стаю волков. Возможно, в этом и состояла космическая ошибка. И если между всеми этими событиями на самом деле существует какая-то связь, то мне было суждено уйти, но я осмелился перехитрить судьбу и попался на глаза дьяволу. «Убийца Волков», – с какой любовью произносил эти слова вампир Магнус, пока нес меня в свое логово!
Дэвид откинулся в кресле, рассеянно поставил одну ногу на каминную решетку и смотрел в огонь. Он был глубоко расстроен, даже в панике, хотя очень хорошо это скрывал.
– Это не будет больно? – спросил он, обернувшись.
Сначала я даже не понял, о чем речь. Но потом вспомнил. И усмехнулся.
– Я пришел проститься и узнать, уверен ли ты, что принял правильное решение. Мне почему-то казалось, что следует сообщить тебе о том, что я ухожу и что это твой последний шанс. Все происходящее показалось мне вдруг забавным. Ты пойдешь за мной? Или ты считаешь, что это просто новый предлог? Впрочем, какая теперь разница?
– Как Магнус в твоей книге, – сказал он. – Ты сделаешь себе наследника и уйдешь в огонь.
– Это была не просто книга, – ответил я, вовсе не собираясь спорить и недоумевая, почему мои слова звучат, как будто я пытаюсь что-то ему доказать. – Ну да, возможно, что-то в этом роде. Честно говоря, я не знаю.
– Зачем тебе убивать себя? – в голосе его слышалось отчаяние.
Как много зла принес я этому человеку!
Я посмотрел на распластанную тигровую шкуру с великолепными черными полосами на рыжем фоне густой шерсти.
– Это был людоед, да? – спросил я.
Он заколебался, словно не до конца понял вопрос, потом, очнувшись, кивнул.
– Да. – Бросив взгляд на тигра, он снова перевел его на меня. – Я не хочу, чтобы ты это делал. Бога ради, подожди. Не нужно. Почему сегодня, почему не в другую ночь?
Мне невольно стало смешно.
– Сегодня ночь подходящая. Нет, я ухожу. – Внезапно я осознал, что решился всерьез, и ужасно обрадовался. Будь это просто фантазией, я не смог бы ему рассказать. – Я придумал метод. Незадолго до восхода солнца я поднимусь как можно выше. В этом случае мне не удастся найти укрытие. Земля в той пустыне очень твердая.
И я умру в огне. Не от холода и в окружении волков, как на горе. От жара, как Клодия.
– Нет, не нужно. – Как серьезно, убедительно произнес он это. Но тщетно.
– Хочешь получить кровь? – спросил я. – Это не займет много времени. И почти не причинит тебе боли. Я убежден, что остальные тебя не тронут. Я сделаю тебя таким сильным, что любая их попытка будет обречена на провал.
И вновь я поступал совсем как Магнус, который оставил меня сиротой, даже не предупредив об опасности, грозящей со стороны Армана и его древней общины, – о том, что они станут меня преследовать, проклянут и попытаются положить конец моей юной жизни. Но Магнус-то знал, что выиграю я.
– Лестат, мне не нужна кровь. Но я хочу, чтобы ты остался. Послушай, подари мне еще несколько ночей. Всего только несколько. Во имя дружбы, Лестат, останься у меня. Разве ты не можешь уделить мне эти немногие часы. И тогда, если ты по-прежнему будешь настаивать на своем, я больше не стану спорить.
– Почему?
Пораженный, казалось, моим вопросом, он ответил:
– Дай мне возможность поговорить с тобой, убедить тебя изменить свое решение.
– Ты убил тигра совсем молодым, да? Это было в Индии? – Я осмотрел остальные трофеи. – Я видел этого тигра во сне.
Он не ответил. Вид у него был взволнованный и растерянный.
– Я причинил тебе много зла, – продолжал я. – Я заставил тебя углубиться в воспоминания молодости. Я дал тебе понять, что такое время, а раньше ты его практически не ощущал.
Он изменился в лице, но вновь покачал головой, хотя мои слова его явно ранили.
– Дэвид, возьми мою кровь, пока я еще здесь, – отчаянно прошептал я. – Тебе и года не осталось. Рядом с тобой я слышу это совершенно отчетливо! У тебя очень слабое сердце.
– Ты не можешь этого знать, друг мой, – терпеливо возразил он. – Останься здесь, со мной. Я расскажу тебе о тигре и о днях, проведенных в Индии. О том, как я охотился в Африке, а один раз – на Амазонке. Это были настоящие приключения. Тогда я еще не был затхлым ученым, как теперь…
– Знаю, – улыбнулся я. Никогда прежде он так со мной не разговаривал, никогда не предлагал так много. – Слишком поздно, Дэвид. – Я опять увидел сон. Увидел тонкую золотую цепочку на шее Дэвида. Тигр нацелился на цепочку? Ерунда какая-то. Важным остается только чувство опасности.
Я внимательно присмотрелся к лежавшей на полу шкуре – тигриная морда выражала беспредельную злобу.
– Весело было убивать тигра? – спросил я.
После минутного колебания он выдавил:
– Это был людоед. Он ел детей. Да, можно сказать – весело.
– Отлично, значит у нас с тигром есть кое-что общее, – с тихим смешком откликнулся я. – Да и Клодия меня ждет.
– Ты же в это не веришь, правда?
– Нет. Думаю, если бы я верил, то боялся бы смерти. – Я живо представил себе Клодию… овальная миниатюра на фарфоре: золотые волосы, синие глаза. Несмотря на слащавые цвета и овальную рамку, в выражении лица – что-то неподдельно искреннее и неистовое. Разве у меня был когда-то такой медальон? А в том, что это именно медальон, я не сомневался. Медальон… Меня охватила дрожь. Я вспомнил, какие у нее волосы на ощупь. Опять она оказалась рядом. Стоит повернуться – и я увижу ее в тени, увижу ее руку на спинке моего кресла. Я действительно обернулся… Ничего. Еще немного, и я перестану владеть собой, если не уйду отсюда.
– Лестат! – настойчиво окликнул Дэвид, изучая меня внимательным взглядом и отчаянно пытаясь придумать, что бы еще сказать. Он указал на мой пиджак: – Что у тебя в кармане? Ты написал записку? Собираешься оставить ее мне? Позволь я прочитаю.
– Ах, это! Это один странный рассказик. Держи, я тебе его завещаю, запихни его куда-нибудь на полку – ему место в библиотеке.
Я вынул сложенный пакет и взглянул на него.
– Да, я его читал. Довольно забавно. – Я кинул пакет ему на колени. – Мне его дал какой-то ненормальный, какой-то несчастный, скитающийся по ночам смертный, который знал, кто я такой, и у которого хватило мужества швырнуть это к моим ногам.
– Объясни поподробнее, – сказал Дэвид. Он развернул листки бумаги. – Зачем ты это с собой носишь? О господи, Лавкрафт! – Он покачал головой.
– Так я уже объяснил, – ответил я. – Бесполезно, Дэвид, тебе не удастся меня отговорить, заставить отойти от края утеса. Я ухожу. К тому же эта история – сплошная ерунда. Несчастный псих…
Его глаза так необычно блестели… И он как-то странно бежал ко мне по песку. А это неловкое паническое бегство? Все его поведение свидетельствовало о важности поступка. Глупости. Мне все равно, меня это совершенно не интересует! Я знал, что должен делать.
– Лестат, останься! – воскликнул Дэвид. – Ты обещал, что во время нашей следующей встречи ты дашь мне возможность высказаться до конца. Ты написал это в письме, Лестат, помнишь? Ведь не возьмешь же ты свои слова обратно?!
– Придется взять, Дэвид. Ты меня прости, ведь я ухожу. Возможно, нет ни ада, ни рая и мы увидимся на той стороне.
– А что, если есть? Что тогда?
– Ты слишком много времени уделяешь Библии. Почитай рассказ Лавкрафта. – Я коротко рассмеялся и указал на листки в его руках: – Это полезнее для твоего душевного спокойствия. И, ради бога, держись подальше от «Фауста». Ты серьезно думаешь, что в финале придут ангелы и заберут нас с собой? Ну, не меня, конечно, а тебя.
– Не уходи, – произнес он таким тихим, умоляющим голосом, что у меня перехватило дыхание.
Но я уже удалялся от него.
– Лестат, ты мне нужен! Ты мой единственный друг!
Я едва расслышал его исполненный трагизма зов. Мне хотелось извиниться, попросить прощения за все. Но было уже слишком поздно. Кроме того, думаю, он и так все понимал.
В холодном мраке я взлетел вверх, рассекая падающий снег. Любое проявление жизни казалось мне в тот момент невыносимым – как ее ужасы, так и ее великолепие. Крошечный дом внизу выглядел теплым – на белую землю лился свет, из трубы поднималось тонкое колечко голубого дыма.
Я вспомнил одинокие прогулки Дэвида по Амстердаму, а потом – лица на полотнах Рембрандта. И увидел лицо Дэвида в библиотеке у камина. Он походил на человека кисти Рембрандта. Сколько я его знал, он всегда казался именно таким. А как выглядим мы, навеки сохранившие облик, присущий нам в тот момент, когда в наши вены полилась Темная Кровь? Несколько десятков лет Клодия оставалась девочкой с фарфоровой миниатюры. А я подобен статуе Микеланджело – белый, как мрамор. И такой же холодный.
Я знал, что сдержу слово.
Но, понимаете ли, во всем этом крылась ужасная ложь. На самом деле я не верил, что солнце по-прежнему способно меня убить. Что ж, именно это я и собирался проверить.
Глава 3
Пустыня Гоби.
Много миллионов лет назад, в так называемую доисторическую эпоху, в этой странной части света вымерли тысячи гигантских ящеров. Никто не знает, откуда они взялись и почему погибли. Может быть, здесь располагалось царство тропических деревьев и необъятных болот, отравлявших все вокруг своими испарениями? Мы не знаем. Сегодня здесь только пустыня и миллионы миллионов ископаемых останков, свидетельствующих о существовании когда-то огромных рептилий, при каждом шаге которых содрогалась земля.
Вот почему пустыня Гоби представляет собой не что иное, как невероятных размеров кладбище и вполне подходит для того, чтобы здесь я посмотрел в глаза солнцу. Я долго лежал на песке, дожидаясь восхода солнца, в последний раз собираясь с мыслями.
Весь фокус заключался в том, чтобы подняться до самого крайнего слоя атмосферы, прямо до рассвета, так сказать. Потом я потеряю сознание и рухну вниз, окутанный страшным жаром, и от сильного удара о поверхность пустыни тело мое разобьется. Как же тогда оно сможет зарыться в землю, как сделало бы по собственной порочной воле, оставайся я целым и невредимым лежать на мягком грунте?
Кроме того, если взрыв света окажется достаточно сильным, чтобы сжечь мое обнаженное тело высоко над землей, я, возможно, умру еще до того, как мои останки падут на жесткое песчаное ложе.
В то время это представлялось мне хорошей идеей. Ничто не могло бы меня переубедить. Но интересно, знают ли о моих намерениях остальные бессмертные и до какой степени их беспокоит моя судьба, если, конечно, она вообще их заботит. Стоит ли говорить, что они не получили от меня ни прощальных посланий, ни даже отрывочных видений и образов относительно того, что я собирался предпринять.
Наконец по пустыне расползлось предрассветное тепло. Я встал на колени, сорвал с себя одежду и начал вознесение; первый слабый луч уже жег мне глаза.
Я поднимался выше и выше, далеко преодолев тот рубеж, на котором мое тело обычно останавливалось и начинало плыть по собственному усмотрению. Воздух стал настолько разреженным, что я уже не мог дышать и с трудом удерживался в пространстве.
Потом появился свет – такой необъятный, горячий и слепящий, что, казалось, я не только вижу его, но и слышу его оглушительный рев. Все вокруг было объято желто-оранжевым пламенем. И я смотрел прямо в это пламя, хотя ощущение было такое, будто мне в глаза льют кипяток. Кажется, я раскрыл рот, чтобы глотнуть божественного огня! Солнце принадлежало мне! Я увидел его, я потянулся к нему… И тогда свет облил меня расплавленным свинцом, парализуя движения, причиняя невыносимую боль, и я услышал собственный вопль. Однако я по-прежнему не отводил взгляд и все еще не падал!
Я бросаю вам вызов, Небеса! И внезапно не осталось ни слов, ни мыслей. Я вращался и плыл в пространстве. Мрак и холод окружили меня со всех сторон – я потерял сознание, и падение началось.
Слышен был лишь рев стремительно проносящегося мимо воздуха, но мне чудилось, что сквозь него долетают обращенные ко мне призывы остальных, и в жутком многозвучии я отчетливо разобрал голос ребенка.
А дальше – ничего…
Мне снится сон?
Мы находились в небольшом помещении, в больнице, пропахшей немощью и смертью, я указывал на кровать, на лежавшего там ребенка, бледного, маленького, полумертвого.
Послышался резкий всплеск смеха. Я ощутил запах масляной лампы в тот момент, когда затухает фитиль.
– Лестат, – произнесла она. Какой красивый голосок.
Я попытался рассказать о замке моего отца, о падающем с неба снеге, о собаках, которые меня ждут. Вот куда мне хотелось уйти. И вдруг я их услышал – гулкий рыкающий лай мастифов, эхом разносящийся среди заснеженных холмов, – и я почти воочию увидел башни самого замка.
Но потом она сказала:
– Еще рано.
Когда я очнулся, снова стояла ночь. Я лежал в пустыне. Ветер, разметавший дюны, покрыл мое тело тонким песчаным туманом. Боль ощущалась везде – болели даже корни волос. Так сильно, что я не мог заставить себя пошевелиться.
Я неподвижно пролежал несколько часов, лишь иногда издавая тихие стоны. Однако мое состояние оставалось прежним. Но стоило мне пошевелиться, песок превращался в мельчайшие осколки стекла, врезающиеся мне в спину, в икры и в пятки.
Я вспоминал всех, кого мог бы позвать на помощь. Но никого не позвал. Лишь постепенно до меня дошло, что если я останусь здесь, то, естественно, опять взойдет солнце, которое вновь настигнет и опять обожжет меня. И тем не менее я, вполне вероятно, не умру.
Придется остаться, не так ли? Какой трус теперь станет искать укрытие?
Но хватило и одного взгляда на мои ладони, чтобы понять – смерть мне не грозит. Да, я обгорел, да, кожа стала коричневой, сморщилась и пылала от боли. Но о смерти и речи быть не могло.
Наконец я перевернулся и попробовал охладить лицо в песке, однако это не принесло облегчения.
Чуть позже я почувствовал, как восходит солнце. Оранжевый свет постепенно затопил весь мир, и я разрыдался. Сначала я ощутил боль в спине, потом словно вспыхнула голова, и казалось, она вот-вот взорвется, а глаза буквально пожирало пламя. К тому моменту, когда меня охватил мрак забвения, я был безумен, абсолютно безумен.
Проснувшись на следующий вечер, я почувствовал во рту песок; песок покрывал все мое агонизирующее тело. Судя по всему, в припадке безумия я похоронил себя заживо.
В таком положении я оставался несколько часов, и все это время в голове стучала только одна мысль: ни одно существо не в силах вынести такую боль.
В конце концов я, по-звериному поскуливая, выбрался на поверхность, кое-как поднялся на ноги – каждое движение неизмеримо усиливало боль – и приказал себе взлететь. Медленно взмыв в воздух, я поплыл на запад, в ночь.
Сила моя ничуть не уменьшилась – остались только серьезные, но поверхностные раны на теле.
Ветер оказался бесконечно нежнее песка. Тем не менее он принес с собой новую пытку, словно пальцами поглаживая мою обожженную кожу и дергая за обгорелые волосы; он щипал сожженные веки, царапал опаленные колени.
Несколько часов я осторожно плыл по воздуху, приказав себе вернуться в дом Дэвида. Холодный мокрый снег, сквозь который мне пришлось спускаться, на несколько секунд принес невыразимое облегчение.
В Англии вот-вот должно было наступить утро.
Я снова вошел через черный ход, каждый шаг был мучительным испытанием. Почти вслепую я отыскал библиотеку и, не обращая внимания на боль, опустился на колени и рухнул на тигровую шкуру.
Я положил голову рядом с головой тигра, прижался щекой к открытой пасти. Какой тонкий мех! Положив руки на его лапы, я ощутил запястьями прикосновение гладких твердых когтей. Боль стреляла волнами. Мех был шелковистым, в комнате царили полумрак и прохлада. И в слабых проблесках безмолвных видений возникли леса Индии, я разглядел темные лица и услышал далекие голоса. На какое-то мгновение передо мной возник молодой Дэвид, каким я видел его во сне.
Он казался настоящим чудом – живой молодой человек из плоти и крови, обладающий столь удивительными достоинствами, как глаза, бьющееся сердце и по пять пальцев на каждой длинной тонкой руке.
Я увидел себя в Париже, еще живым. В красном бархатном плаще, отороченном мехом убитых мною в родной Оверни волков, я шел куда-то, даже не подозревая о возможности присутствия совсем рядом неких существ, которые способны влюбиться в тебя просто потому, что ты молод, и которые способны отнять твою жизнь из любви к тебе и еще потому, что ты уничтожил целую стаю волков…
Дэвид, охотник! В перетянутом ремнем хаки, с великолепным ружьем.
Я чувствовал, как боль постепенно ослабевает. Добрый старый Лестат, бог, исцеляющийся со сверхъестественной скоростью. Все тело словно пылало. Казалось, вся комната освещена исходящим от меня теплым светом.
До меня донесся запах смертного. В комнату вошел слуга и тут же стремительно выскочил обратно. Бедняга. Даже в полудремотном состоянии я не мог удержаться от внутреннего смеха, представив себе ту картину, которую он увидел: в темной комнате на шкуре тигра валяется голый темнокожий мужчина с копной нечесаных светлых волос.
Внезапно я уловил запах Дэвида и опять услышал знакомый тихий рев крови в смертных венах. Кровь!.. Меня мучила нестерпимая жажда. Спаленная кожа и обожженные глаза требовали крови.
Меня накрыли мягким фланелевым одеялом, очень легким и прохладным на ощупь. Затем послышались негромкие звуки. Дэвид задергивал тяжелые бархатные шторы на окнах, чего никогда прежде не делал – даже зимой. Он старательно расправлял их, чтобы сквозь щели не проникал свет.
– Лестат, – прошептал он. – Давай, я отнесу тебя в подвал, там ты наверняка будешь в безопасности.
– Это не имеет значения, Дэвид. Можно, я останусь в этой комнате?
– Да, конечно, оставайся.
Ах, как он заботлив!
– Спасибо, Дэвид.
Я снова начал засыпать и вновь увидел снег, влетающий в окна моей комнаты в замке… Но вдруг картина разительно изменилась: передо мной оказалась маленькая больничная койка, на которой лежал ребенок; слава богу, что сиделка ушла успокоить другого малыша – он плакал. О, какие ужасные, отвратительные звуки! Ненавижу! Мне хотелось оказаться… И где же? Конечно же дома, в разгар французской зимы.
На этот раз масляные лампы не тушили, а, наоборот, зажигали.
– Я же говорила, что еще рано. – Какое на ней белоснежное платье с крохотными жемчужными пуговками! А какой венок из роз на голове!
– Но почему?
– Что ты сказал? – спросил Дэвид.
– Это я Клодии, – объяснил я.
Она сидела в миниатюрном креслице, вытянув вверх ножки. Кажется, на ней были атласные туфельки. Схватив ее за лодыжку, я прижался к ней губами, а она смеялась, запрокинув голову, так что мне виден был только ее подбородок и кончики ресниц. Какой прелестный и заразительный смех!
– Там, снаружи, кто-то из ваших, – сказал Дэвид.
Превозмогая боль, я открыл глаза и с трудом разглядел нечеткие очертания комнаты. Вот-вот должно было взойти солнце. Пальцы мои коснулись тигриных когтей. Бесценный зверь. Дэвид стоял у окна и сквозь крошечную щелку между полотнищами штор выглядывал на улицу.
– Вон там, – продолжал он. – Они пришли убедиться, что с тобой все в порядке.
Подумать только!
– Кто там? – Я их не слышал, да и не хотел слышать. Интересно, кто это – Мариус? Конечно не древнейшие. С чего им обо мне волноваться?
– Не знаю, – ответил он. – Но они там.
– Тебе же все известно, – прошептал я. – Не обращай внимания, и они уйдут. В любом случае уже почти утро. Им придется уйти. Не беспокойся, они не причинят тебе вреда, Дэвид.
– Знаю.
– Не смей читать мои мысли, раз не позволяешь мне читать твои.
– Не злись. Никто не войдет в эту комнату, никто тебя не побеспокоит.
– Да, я опасен даже во сне… – Я хотел добавить еще что-то, предостеречь его, но потом осознал, что этому смертному меньше, чем кому-либо другому, требуются мои предостережения. Это же Таламаска. Исследователи паранормальных явлений. Он и без меня все знает.
– Теперь спи, – сказал он.
Нет, это просто смешно. Что мне еще делать, когда восходит солнце? Даже если оно светит прямо мне в лицо. Но его голос звучал твердо и убедительно.
Подумать только, в былые времена у меня всегда был гроб, иногда я медленно полировал его, пока дерево не начинало ярко блестеть; тогда я натирал маленькое распятие на крышке, улыбаясь про себя той заботе, с которой я надраивал перекошенное тельце мученика Христа, Сына Божьего. Мне нравилась атласная внутренняя обивка гробов. Мне нравилась их форма, и я любил с наступлением сумерек восставать из мертвых. Однако все это осталось в прошлом…
Солнце действительно всходило – холодное зимнее английское солнце. Я отчетливо ощущал его приближение и внезапно испугался. Я чувствовал, как свет крадется по земле и ударяет в окна. Но по эту сторону бархатных штор по-прежнему царила темнота.
Я увидел, как ярко вспыхнуло пламя в масляной лампе. Оно вызвало во мне страх только лишь потому, что это был огонь, а меня мучила нестерпимая боль. Я увидел ее пальчики, крепко сжимающие ключ, и кольцо – то, что я подарил ей, с крошечным бриллиантом в оправе из жемчуга. А как же медальон? Стоит ли спрашивать ее про медальон?
«Клодия, у нас когда-нибудь был золотой медальон?..»
Фитиль в лампе подкручивают все выше и выше. Опять тот же запах. Ее рука с ямочками. Вся квартира на Рю-Рояль пропахла маслом. Я вижу старые обои и красивую мебель ручной работы… Луи пишет за своим столом… резкий запах черных чернил, глухое царапанье пера…
Ее ручка гладила меня по щеке, восхитительно холодная, и меня охватил внутренний трепет – я испытывал его каждый раз, ощущая прикосновение кого-нибудь из себе подобных… прикосновение нашей кожи.
– Зачем кому-то нужно, чтобы я жил?.. – спросил я. Точнее, я хотел задать этот вопрос, но, едва начав, провалился в небытие…
