Райнер Мария Рильке
Сонеты к Орфею
Памяти моего отца Евгения Всеволодовича Головина
«Стихи ведь не то, что о них думают, не чувства (чувства приходят рано), стихи это опыт. Ради единого стиха нужно повидать множество городов, людей и вещей, надо понять зверей, пережить полет птиц, ощутить тот жест, каким цветы раскрываются утром. Надо вспомнить дороги незнаемых стран, нечаянные встречи, и задолго чуемые разлуки, и до сих пор непознанные дни детства… И нужно побыть подле умирающего, посидеть подле мертвого, в комнате, отворенным окном ловящей прерывистый уличный шум».
(Р. М. Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге»)
Райнер Мария Рильке
Сонеты к Орфею
«Эти стихи таинственны даже для меня самого. В том, как они ко мне пришли и утвердили себя во мне – самая странная диктовка, которую мне довелось принять и записать».
Р. М. Рильке
Примечания Рильке к «Сонетам к Орфею»
X сонет. Во второй строфе помянуты могилы прославленного старого кладбища в Аллискане возле Арля, о котором говорится и в «Мальте Лауридсе Бригге«.
XVI сонет. Этот сонет обращен к собаке. Слова «перст Божества моего» относятся к Орфею, выступающему здесь как «бог» поэта. Поэт хочет направить этот перст, дабы он из своего бесконечного участья н самопожертвования благословил и собаку, которая, почти как Исав (читай: Иаков. I. Быт. 27), обложила себя шерстью, желая приобщиться в сердце своем к непричитающемуся ей наследству: к человеческому во всей его нужде и во всем его счастье.
XXI сонет. Эта весенняя песенка представляется мне как бы «толкованием» одной необычайно танцевальной музыки, которую мне однажды привелось услышать от монастырских детей в маленьком женском монастыре неподалеку от Ронды (в южной Испании) во время утренней мессы. Дети, не нарушая танцевального такта, пели неизвестный мне текст в сопровождении треугольника и тамбурина.
XXV сонет. К Вере.
Ersten tell
Первая часть
I
Da stieg ein Baum. O reine Übersteigung!
O Orpheus singt! O hoher Baum im Ohr!
Und alles schwieg. Doch selbst in der Verschweigung
ging neuer Anfang, Wink und Wandlung vor.
Tiere aus Stille drangen aus dem klaren
gelösten Wald von Lager und Genist;
und da ergab sich, daß sie nicht aus List
und nicht aus Angst in sich so leise waren,
sondern aus Hören. Brüllen, Schrei, Geröhr
schien klein in ihren Herzen. Und wo eben
kaum eine Hütte war, dies zu empfangen,
ein Unterschlupf aus dunkelstem Verlangen
mit einem Zugang, dessen Pfosten beben, —
da schufst du ihnen Tempel im Gehör.
I
Вот дерево. О, абсолют порыва ввысь!
О, песнь Орфея! Через слух оно растет.
Повсюду тихо. В тишине сокрыто
Начало новое и путь метаморфоз.
Из тишины и из светлеющих лесов вокруг
явились звери, оставив норы и укрытья.
Сюда влекла отнюдь не хитрость их,
не страх, уснувший вдруг,
но только слух. Рев их сердцам
и вой, и рык вмиг стали чужды. Шли
они близ хижины. Над входом дрожала балка.
Для какой неведомой нужды
постройка ветхая могла служить?
Но ты, ты в слухе их воздвиг свой храм.
II
Und fast ein Mädchen wars und ging hervor
aus diesem einigen Glück von Sang und Leier
und glänzte klar durch ihre Frühlingsschleier
und machte sich ein Bett in meinem Ohr.
Und schlief in mir. Und alles war ihr Schlaf.
Die Bäume, die ich je bewundert, diese
fühlbare Ferne, die gefühlte Wiese
und jedes Staunen, das mich selbst betraf.
Sie schlief die Welt. Singender Gott, wie hast
du sie vollendet, daß sie nicht begehrte,
erst wach zu sein? Sieh, sie erstand und schlief.
Wo ist ihr Tod? O, wirst du dies Motiv
erfinden noch, eh sich dein Lied verzehrte? —
Wo sinkt sie hin aus mir? … Ein Mädchen fast …
II
И дева появилась, родилась
из струн и песни редкого согласья.
И свежестью весны пахнуло в одночасье,
и в слухе моем дева улеглась.
Во мне уснула. Мир стал ее сном.
Деревья, что меня пленили. Я
касался далей, осязал поля,
дивился миру в опыте моем.
Ей снился мир. Поющий бог, как ты сумел
напеть ей сон, не жажду быть?
Едва лишь появилась и заснула.
Где смерть ее? Мотив сей ускользнул.
Но раньше, чем прервется песня, его вернешь ты.
Девочка почти. И из меня в какой уйдет предел?
III
Ein Gott vermags. Wie aber, sag mir, soll
ein Mann ihm folgen durch die schmale Leier?
Sein Sinn ist Zwiespalt. An der Kreuzung zweier
Herzwege steht kein Tempel für Apoll.
Gesang, wie du ihn lehrst, ist nicht Begehr,
nicht Werbung um ein endlich noch Erreichtes;
Gesang ist Dasein. Für den Gott ein Leichtes.
Wann aber sind wir? Und wann wendet er
an unser Sein die Erde und die Sterne?
Dies ists nicht, Jüngling, daß du liebst, wenn auch
die Stimme dann den Mund dir aufstößt, – lerne
vergessen, daß du aufsangst. Das verrinnt.
In Wahrheit singen, ist ein andrer Hauch.
Ein Hauch um nichts. Ein Wehn im Gott. Ein Wind.
III
Бог может. Но, скажите, как человеку
с его узкой лирой попасть туда?
Преграда – чувство. На перекрестке встречи двух сердец
нет места храму Аполлона.
Песнь, учишь ты, не есть порыв желанья.
Она есть отрицанье
и цели, и пути, и достиженья.
Песнь – бытие. Для бога это просто.
В чем наше быть? Когда земля и звезды
в нас входят?
Если любим, и горло песня рвет любви?
О, нет. Забудь о песне этой. Она ничто.
У песни бытия иное вдохновенье.
Оно ни в чем, нигде. Вздох бога. Ветер.
IV
O ihr Zärtlichen, tretet zuweilen
in den Atem, der euch nicht meint,
laßt ihn an eueren Wangen sich teilen,
hinter euch zittert er, wieder vereint.
O ihr Seligen, o ihr Heilen,
die ihr der Anfang der Herzen scheint.
Bogen der Pfeile und Ziele von Pfeilen,
ewiger glänzt euer Lächeln verweint.
Fürchtet euch nicht zu leiden, die Schwere,
gebt sie zurück an der Erde Gewicht;
schwer sind die Berge, schwer sind die Meere.
Selbst die als Kinder ihr pflanztet, die Bäume,
wurden zu schwer längst; ihr trüget sie nicht.
Aber die Lüfte … aber die Räume …
IV
О, вы, чуткие, улови́те
иного духа поток.
По щекам надвое пусть раздели́тся,
это все вдох единого.
О, хвала вам, блаженные,
ярко зияют ваши сердца.
Луки для стрел и для них же мишени.
Смех ваш и слезы вместе всегда.
Страданья не бойтесь, и эту тяжесть
вы равновесьем верните Земле:
и горы тяжéлы, тяжéлы моря.
Детьми вы деревья сажали,
и стали давно тяжелыми и они. Обмана тут нет.
Но воздух… но дали…
V
Errichtet keinen Denkstein. Laßt die Rose
nur jedes Jahr zu seinen Gunsten blühn.
Denn Orpheus ists. Seine Metamorphose
in dem und dem. Wir sollen uns nicht mühn
um andre Namen. Ein für alle Male
ists Orpheus, wenn es singt. Er kommt und geht.
Ists nicht schon viel, wenn er die Rosenschale
um ein paar Tage manchmal übersteht?
O wie er schwinden muß, daß ihrs begrifft!
Und wenn ihm selbst auch bangte, daß er schwände.
Indem sein Wort das Hiersein übertrifft,
ist er schon dort, wohin ihrs nicht begleitet.
Der Leier Gitter zwängt ihm nicht die Hände.
Und er gehorcht, indem er überschreitet.
V
Надгробье? Нет. Пусть лучше роза
цветет его во славу лире.
И в ней Орфей, его метаморфоза.
Так этот бог проявлен в мире
под множеством имен. Ему подвластны
все звуки, и он волен быть во всем,
являться, исчезать. Как все-таки прекрасно,
что розы долговечней он.
Поймете тотчас, едва придет ему пора уйти!
Ведь даже бог страшится своего ухода.
Хоть слово его здесьбытие сумело превзойти.
Уже он там, куда не проводить,
служила лира лишь до срока его рукам.
Он подчинился зову, черту переступив.
VI
Ist er ein Hiesiger? Nein, aus beiden
Reichen erwuchs seine weite Natur.
Kundiger böge die Zweige der Weiden,
wer die Wurzeln der Weiden erfuhr.
Geht ihr zu Bette, so laßt auf dem Tische
Brot nicht und Milch nicht; die Toten ziehts.
Aber er, der Beschwörende, mische
unter der Milde des Augenlids
ihre Erscheinung in alles Geschaute;
und der Zauber von Erdrauch und Raute
sei ihm so wahr wie der klarste Bezug.
Nichts kann das gültige Bild ihm verschlimmern;
sei es aus Gräbern, sei es aus Zimmern,
rühme er Fingerring, Spange und Krug.
