Райли Сейгер
Дом напротив озера
– Твой заказ, – говорит он, передовая коробку мне в руки.
Внутри, звеня, как колокольчики, находится дюжина бутылок разных цветов. Глубокий малиновый цвет «пино-нуар». Медово-коричневый цвет бурбона. Первозданная прозрачность сухого джина.
– Расслабься, – говорит Эли. – На этой неделе я уже не поеду в город. Но ты не говори своей матери, что я снабжаю тебя бутылками, иначе я тебя убью. Последнее, что мне нужно в этой жизни, – это сердитый телефонный звонок от Лолли Флетчер, говорящий, что я плохо на тебя влияю.
– Но ты плохо на меня влияешь.
Эли улыбается.
– Рыбак рыбака видит издалека.
Конечно, он знает меня как облупленную. В моем детстве я называла Эли летним дядей, кем он и был со Дня Памяти до Дня труда, а в остальное время года я почти забывала про него. Такое положение вещей сильно изменилось во взрослой жизни, когда я стала реже бывать на озере Грин. Иногда между визитами проходили годы, но всякий раз, когда я возвращалась, Эли все еще был здесь, встречал меня с теплой улыбкой, крепкими объятиями и всем, что мне было нужно. В детстве он показывал мне, как разводить костер и правильно жарить зефир. Теперь же он делает для меня незаконные походы в винный магазин.
Мы проходим в дом, я несу коробку с бутылками, а Эли несет сумку с продуктами. На кухне все распаковываем и готовим ужин. Это часть сделки, которую мы заключили в мою первую ночь здесь: я готовлю ужин каждый раз, когда он приносит мне выпивку.
Мне это нравится, и дело не только в алкоголе. Эли – хорошая компания, и приятно, когда есть, для кого готовить. Когда я одна, я не готовлю, а перекусываю на скорую руку. Сегодняшний ужин состоит из лосося, жареного желудевого сквоша и дикого риса. Когда все распаковано и налито два бокала вина, я разогреваю духовку и приступаю к готовке.
– Я встретила соседа, – говорю я, беру самое большое и острое лезвие из деревянного блока ножей на столешнице и начинаю резать желудевую тыкву. – Почему ты не сказал мне, что в доме Митчелла кто-то остановился?
– Я не думал, что тебя это интересует.
– Конечно, меня это интересует. На этой стороне озера всего два дома. Если кто-то находится в соседнем доме – особенно незнакомец – я хотела бы знать об этом. В доме Фицджеральдов есть кто-то, о ком мне нужно знать?
– Насколько мне известно, дом Фитцджеральда пустует, – говорит Эли. – Что касается Буна, я подумал, что будет лучше, если вы двое не встретитесь.
– Почему?
Думаю, я уже знаю ответ. Эли встретил Буна, узнал, что он выздоравливающий алкоголик, и решил, что будет разумно держать меня подальше от него.
– Потому что его жена умерла, – вместо этого говорит Эли.
От неожиданности я перестаю резать тыкву и ложу нож на стол.
– Когда?
– Полтора года назад.
Поскольку Бун сказал мне, что он не пьет уже год, я полагаю, что шесть месяцев после смерти его жены были саморазрушительным пятном в его жизни. Ситуация не совсем такая, как у меня, но достаточно близкая, чтобы я почувствовала себя гадко из-за того, как повела себя с ним.
– Как? – продолжаю я задавать свои вопросы.
– Я не спрашивал, а он мне не говорил, – ответил Эли. – Но, наверное, я подумал, что будет лучше, если вы двое не будете пересекаться. Я боялся, что это вызовет плохие воспоминания. Для вас обоих.
– Плохие воспоминания всегда здесь, – говорю я. – Они повсюду, куда бы я ни посмотрела.
– Тогда, может быть… – Эли делает паузу. Короткую. Словно вздохнул перед тем, как сказать мне что-то неприятное. – Может быть, я думал, что ты не окажешь на него хорошего влияния.
Вот оно что. Неприятная правда была сказана. Даже если я подозревала об этом, однако услышать мне это было не очень по душе.
– Говорит человек, который только что принес мне ящик выпивки, – сказала я.
– Потому что ты попросила меня об этом, – ощетинившись, ответил Эли. – Я не осуждаю тебя, Кейси. Ты взрослая женщина. Выбор, который ты делаешь, меня не касается. Но Бун Конрад уже не пьет год. Я боялся, что ты его соблазнишь.
– Ясно, – киваю я.
Он кивает в ответ, немного смущаясь.
– Так что, возможно, будет лучше, если вы будете держаться подальше друг от друга. Ради вас обоих.
Несмотря на то, что меня задело то, что он сказал, я склонна согласиться с Эли. У меня есть свои причины пить, а у Буна – свои, чтобы не пить. Какими бы они ни были, я уверена, что они несовместимы с моими.
– Договорились, – я жму ему руку. – А теперь верни мне мою руку. Ужин сам себя не приготовит.
Остаток вечера проходит в туманных разговорах невысказанных обид.
Я закончила готовить.
– Как прошло лето? – спрашиваю я, накрывая на стол.
– Спокойно, – ответил Эли. – Нечего рассказывать. В соседних районах тоже без происшествий. Хотя до сих пор не нашли ту девочку, которая утонула в озере Мори прошлым летом. И никаких следов того, кто пропал два года назад.
Я выпиваю свой бокал вина и наливаю другой.
– Похоже, что буря надвигается, – говорит Эли, пока мы едим.
– Какая буря?
– Ураган, обрушившийся на Северную Каролину. Ты новости не смотришь?
Нет. В последнее время я не смотрела новостей.
– Ураган? Здесь?
В последний раз, насколько я помню, что-то подобное здесь происходило во время урагана Сэнди, который прошелся по северо-востоку. Озеро Грин было обесточено две недели.
– Триш, – говорит Эли. – Вот как они его называют.
– Это веселое название для урагана.
– Сейчас это просто тропический шторм, но достаточно сильный. Похоже, он дойдет до нас к концу недели.
Эли выпивает еще один бокал вина.
Я доливаю ему и себе.
После ужина мы выходим на крыльцо и плюхаемся в кресла-качалки, потягивая кофе из дымящихся кружек. Ночь полностью уже опустилась на озеро, превратив воду в иссиня-черную гладь, переливающуюся звездным светом.
– Боже, как прекрасно, – говорю я мечтательным голосом, потому что слегка пьяна. Всего в одном шаге от состояния «навеселе». Золотая середина между онемением и способностью функционировать.
Достичь этого состояния легко. А вот долгое пребывание в нем чревато последствиями.
Инструкция следующая: все начинается около полудня, с первой настоящей рюмки за день. Утро отведено для кофе, сметающего паутину предыдущей ночи, и для воды. Пить много воды очень важно, чтобы погасить похмелье.
А с полудня надо начинать движение. В качестве первого напитка дня я предпочитаю две большие порции водки, залпом выпитые. Сильный двойной удар, чтобы притупить чувства.
Остаток дня посвящен бурбону, который подается со льдом в стабильной дозе. Ужин проходит с вином. Стакан, или два, или три. Это заставляет меня чувствовать себя мягче и расслабленно – на грани полного опьянения. Вот тогда кофе снова идет в дело. Крепкая чашка кофе спасает меня от крайнего опьянения, но при этом не притупляет полностью мой кайф. Наконец, перед сном, обычно по традиции, надо тяпнуть еще одну рюмку.
Или две, если я не могу сразу уснуть.
Или три, если я по-прежнему не могу уснуть.
Даже когда Эли сидит рядом со мной, я думаю о том, что выпью, когда он уйдет.
На другой стороне озера у задней двери дома Ройсов вспыхивает свет, заливая патио теплым белым сиянием. Я наклоняюсь вперед и прищуриваюсь, видя, как из дома выходят два человека и направляются к пристани. Вскоре после этого зажигается еще одна лампочка, на этот раз в виде прожектора в передней части их лодки. Низкий рокот подвесного мотора эхом отдается от деревьев.
– Я думаю, к тебе едут гости, – говорит Эли.
Он может быть прав. Прожектор становится все ближе, когда лодка мчится прямо по воде в сторону моего причала.
Я поставила свой кофе.
– Чем больше, тем веселее, – говорю я.
Ройсы прибывают на старинной моторной лодке с панелями из красного дерева, спортивной и элегантной. На такой лодке, я уверена, разъезжает Джордж Клуни, когда останавливается в своем палаццо на озере Комо. Наблюдая за тем, как такая лодка приближается к потрепанной и выцветшей моторной лодке моей семьи, чувствуешь себя так, словно сидишь на светофоре и смотришь, как Bentley Continental останавливается рядом с твоим Ford Pinto.
У Ройсов, кстати, он тоже есть. «Бентли», я имею в виду, а не «Пинто». Эли рассказал мне об этом за ужином.
Я приветствую их на пристани, я намного более навеселе, чем сначала думала. Чтобы не покачнуться, я ставлю обе ноги на причал и выпрямляю позвоночник. Когда я машу рукой, то это получается у меня довольно экспрессивно.
– Какой приятный сюрприз! – кричу я, как только Том выключает мотор лодки и подводит ее к причалу.
– Я решила вернуть твое одеяло! – говорит в ответ Кэтрин.
Ее муж держит в руках две бутылки вина.
– А я прихватил с собой Pauillac Bordeaux 2005 года!
Мне это ни о чем не говорит, кроме того, что это звучит дорого, и что я определенно не буду ждать, пока Эли уйдет, чтобы выпить еще.
Кэтрин выпрыгивает из лодки, пока ее муж привязывает ее к причалу. Она протягивает мне одеяло так, как будто это атласная подушка с тиарой сверху.
– Я его постирала и высушила, – говорит она, передавая мне в руки. – Спасибо большое тебе за полотенце.
Я подворачиваю одеяло под одну руку и пытаюсь поздороваться с Кэтрин другой. Она меня удивляет: вместо того, чтобы пожать мне руку в ответ, она меня обнимает и целует в обе щеки, как будто мы старые друзья, а не два человека, которые встретились посреди озера несколько часов назад. Теплое приветствие приносит с собой приступ вины за то, что я следила за ними.
Когда Том подходит ко мне, я не могу не думать о том, как он выглядел, когда подслушивал свою жену.
Именно это он и делал.
Подслушивал. Подслушивал. Шпионил за ней так же откровенно, как я шпионила за ними. И все это с непроницаемым выражением лица.
– Извини, что зашли без предупреждения, – говорит он совсем без сожаления.
В отличие от своей жены, он соглашается на рукопожатие. Его хватка довольно крепкая и нетерпеливая. Когда он трясет мою руку, я чуть не теряю равновесие. Теперь я знаю, что Марни имела в виду под «экспрессивный». Его дружеское рукопожатие больше напоминает беззастенчивую демонстрацию силы. Он смотрит на меня, его глаза такие темные, почти что черные.
Интересно, как бы он определил мои глаза, когда я смотрю на него в своем слегка пьяном состоянии. Стеклянные, наверное. Лицо мое раскраснелось. Пот выступает на лбу вдоль линии волос.
– Спасибо, что пришли сегодня на помощь Кэтрин.
Голос Тома низкий, возможно, поэтому его слова звучат неискренне. Такой баритон не оставляет места для нюансов.
– Мне невыносимо думать, что случилось бы, если бы тебя не было рядом, если бы не спасла ее.
Я смотрю на крыльцо, где у перил стоит Эли. Он выгибает брови, молча отчитывая меня за то, что я не упомянула об этом за ужином.
– Ничего, – говорю я. – Кэтрин в значительной степени спасла себя сама. Я только предоставил лодку, которая доставила ее домой.
– Она врет.
Кэтрин обнимает меня за талию и ведет по пристани, как хозяйка положения. Через плечо она говорит мужу:
– Просто Кейси ведет себя скромно. Она меня спасала, но не хочет об этом говорить.
– А я говорил ей не купаться в озере, – сказал Том. – Это слишком опасно. Там тонули люди.
Кэтрин смотрит на меня с полным огорчением.
– Мне очень жаль, – говорит она мне, прежде чем повернуться к мужу. – Боже, Том, ты всегда должен говорить не то, что надо?
Ему требуется еще секунда, чтобы понять, что она имеет в виду. Но вот он осознает ситуацию и начинает чертыхаться.
– Вот, черт! – говорит он. – Я идиот, Кейси. Действительно. Прости. Я не подумал.
– Все в порядке, – говорю я, выдавливая улыбку. – Ты не сказал ничего, что было бы неправдой.
– Спасибо за понимание, – говорит Кэтрин. – Том был бы опустошен, если бы ты злилась на него. Он ведь твой фанат.
– Это правда, – говорит он. – Мы видели тебя в спектакле «Частица сомненья». Ты была потрясающей. Просто фантастика.
Мы достигаем ступенек крыльца, Кэтрин и я взбираемся по ним вместе, Том за нами. Он так близко, что его дыхание касается моего затылка. Я снова думаю о нем, крадущемся по первому этажу их дома. Я украдкой смотрю на Кэтрин, вспоминая, как она выглядела, когда заметила своего мужа, притаившегося на краю столовой.
Испугалась.
Сейчас она не кажется напуганной, что заставляет меня сомневаться, что была искренней. Скорее всего, она тогда просто была удивлена, и я совершенно неверно истолковала ситуацию. Это было не в первый раз.
На крыльце Эли приветствует Ройсов с соседской фамильярностью, которые знают друг друга уже целое лето.
– Не думал, что увижу вас снова до следующего лета, – говорит он.
– Это была импровизированная поездка, – говорит ему Том. – Кэти скучала по озеру, а я хотел насладиться зрелищем осеннего листопада.
– Как долго вы планируете оставаться?
– Посмотрим, как получится. Неделя. Может две.
– Я все еще думаю, что нам следует остаться подольше, – говорит Кэтрин. – Здесь так хорошо!
Эли проводит рукой по своей белоснежной бороде.
– На самом деле, хуже, чем ты думаешь. Озеро сейчас выглядит спокойным, но внешность может быть обманчивой. Потому что впереди нас ожидает шторм.
Их светская беседа заставляет меня чувствовать себя аутсайдером, хотя моя семья владеет домиком на озере Грин дольше всех. Я думаю о том, что могло бы быть, если бы Лен не умер, и мы бы жили здесь постоянно.
Возможно, таких импровизированных сборищ было бы больше.
Может быть, я бы не смотрела на бутылки с вином в руке Тома с такой жаждой.
– Я возьму стаканы и штопор, – говорю.
Я вхожу в дом и обнаруживаю, что штопор все еще лежит на обеденном столе. Затем я иду к винному шкафу и беру четыре чистых бокала.
На крыльце продолжается светская беседа, и Эли спрашивает их:
– Как вам ваш новый дом?
– Мы обожаем его, – говорит Том. – Идеальный. Последние несколько сезонов лета мы проводили в этом районе. Брали в аренду каждый год какой-нибудь домик на соседнем озере. Когда мы, наконец, решили купить дом, мы не могли поверить в свою удачу, когда наш риелтор сказал нам, что на озере Грин продается недвижимость.
Я возвращаюсь на крыльцо со штопором и бокалами в руках. Я раздаю бокалы всем, кроме Эли, который отказывается, качая головой и многозначительно глядя на меня, как будто имеет в виду, что и мне не следует пить.
Я делаю вид, что не замечаю его намеков.
– У тебя ведь тоже есть дом в городе, верно? – спрашиваю я Кэтрин.
– Квартира в Верхнем Вест-Сайде.
– Угол Центрального парка Вест и 83-й улицы, – добавляет Том, а жена, посмотрев на него, закатила глаза.
– Том – сторонник статуса, – говорит она, когда ее внимание привлекает бинокль, стоящий рядом со стулом. – Ух, ты. У меня был такой же.
– У тебя? – удивляется Том и на его стальном гладком лбу появляются две борозды. – Когда?
– Некоторое время назад, – Кэтрин поворачивается ко мне. – Ты за птицами наблюдаешь?
– Когда? – не унимается Том, требуя от жены ответа.
– Раньше. До того, как мы встретились. В прошлой жизни уже.
– Ты никогда не говорила мне, что любишь птиц, – говорит Том.
Кэтрин поворачивается лицом к воде.
– Мне они всегда нравились. Ты просто никогда не замечал.
С другой стороны крыльца Эли бросает на меня еще один взгляд. Он тоже заметил напряжение между ними. Это невозможно пропустить. Том и Кэтрин кажется полны противоречий и разногласий, и это высасывает всю энергию вокруг, на крыльце становится жарко. Или, может быть, это только я так чувствую, потому что опьянела. В любом случае, чтобы разрядить обстановку, я обращаю внимание на себя.
– У меня есть идея, – говорю я. – Давайте выпьем вина у костра.
Эли потирает руки и говорит:
– Отличное предложение.
Мы покидаем крыльцо, спускаемся по ступеням на уровень земли и в небольшой дворик, приютившийся между берегом озера и внутренним углом дома. В центре – место для костра, окруженное адирондакскими стульями, где я провела много детских летних ночей. Эли, знакомый с этой местностью, берет несколько бревен из поленницы, сложенной у дома, и начинает разводить костер.
Вооружившись штопором, я тянусь к винным бутылкам, которые все еще находятся в руках Тома.
– Позвольте мне, пожалуйста, – говорит он.
– Я думаю, Кейси знает, как открыть бутылку вина, – говорит Кэтрин.
– Но бутылка за пять тысяч долларов.
Кэтрин качает головой, еще раз смотрит на меня извиняющимся взглядом и говорит:
– Видишь? Он неисправим.
– Я не возражаю, – говорю я, больше не желая держать в руках бутылку теперь, когда я знаю, насколько она безумно дорога. – Или мы могли бы открыть одну из моих. Вы должны сохранить это вино для особого случая.
– Ты спасла жизнь моей жене, – говорит Том. – Для меня это событие и есть особый случай.
Он подходит к ступенькам крыльца, используя их как импровизированный бар. Повернувшись к нам спиной, он говорит:
– Наливать это вино нужно именно так. Позвольте ему дышать.
Позади нас Эли развел костер. Маленькие языки пламени ползают по бревнам, прежде чем перерасти в более крупные. Вскоре древесина издает приятный треск костра, а искры кружатся в ночном небе. Все это навевает воспоминания. Я и Лен в ночь перед его смертью. Пить вино у огня и говорить о будущем, не понимая, что будущего нет.
Не для нас.
Точно не для Лена.
– Кейси?
Это Том протягивает мне бокал вина за пять тысяч долларов. В обычных обстоятельствах я бы нервничала, делая первый глоток. Но, охваченная печальным воспоминанием, я выпиваю половину бокала залпом.
– Сначала ты должна его понюхать, – говорит Том одновременно раздраженный и оскорбленный тем, что я не умею правильно пить это вино. – Покрути его в бокале, приблизь к носу и понюхай. Обоняние подготавливает ваш мозг к тому, что вы собираетесь попробовать.
Я делаю, как он мне говорит, поднося бокал к носу и глубоко вдыхая.
Пахнет так же, как любой другой бокал вина, который я выпивала в своей жизни. Ничего особенного.
Том протягивает Кэтрин бокал и говорит нам обоим сделать маленький глоток и насладиться им. Я пробую вновь, предполагая, что вкус вина будет соответствовать его цене. Да, хорошее вино, но не на пять тысяч долларов.
Вместо того чтобы нюхать и смаковать, Кэтрин подносит бокал к губам и опустошает его одним глотком.
– Упс, – говорит она. – Думаю, мне нужно начать сначала.
Том хочет сказать что-то в ответ, но передумывает, берет ее бокал. Сквозь стиснутые зубы он говорит:
– Конечно, дорогая.
Он возвращается к ступенькам, спиной к нам, сгибая один локоть, когда наклоняет бутылку, а другую руку он держит в кармане. Он наполняет бокал Кэтрин до краев и немного вращает его круговыми движениями.
– Помни, надо смаковать, – говорит он ей. – Другими словами, не останавливайся на достигнутом.
– Я в порядке.
– Твой тильт говорит об обратном.
Я смотрю на Кэтрин, которая слегка скривила улыбочку.
– Расскажи мне о том, что произошло сегодня на озере, – говорит Эли.
Кэтрин вздыхает и опускается в адирондакское кресло, подогнув под себя ноги.
– Я все еще не уверена. Я знаю, что в это время года вода холодная, но я ничего не могу с этим поделать. Я хотела поплавать. И я знаю, что могу переплыть озеро туда и обратно, потому что делала это все лето. Но сегодня на полпути просто замерла. Как будто все мое тело окоченело.
– Это была судорога?
– Может быть? Все, что я знаю, это то, что я бы утонула там, если бы Кейси меня не заметила. Как та девочка, которая исчезла в озере Мори прошлым летом. Как ее звали?
– Сью Эллен, – торжественно говорит Эли. – Сью Эллен Страйкер.
– Тем летом мы с Томом снимали там дом, – говорит Кэтрин. – Все это было так ужасно. Они уже нашли ее?
Эли качает головой.
– Нет.
Я делаю глоток вина и закрываю глаза, пока оно течет по моему горлу, слушая, как Кэтрин снова говорит:
– Так ужасно.
– Купайтесь только ночью, – произносит Эли. – Это мне мама сказала.
И это то, что Эли говорил мне и Марни каждое лето, когда мы были детьми. Совет, который мы игнорировали, часами плескаясь и плавая под палящим солнцем. Только после захода солнца нас пугало озеро, его черные глубины казались еще темнее под пеленой ночи.
– А она услышала это от своей матери, – продолжает Эли. – Моя бабушка была очень суеверной женщиной. Она выросла в Восточной Европе. Верила в призраков и проклятия. Мертвые пугали ее.
Я сажусь в кресло рядом с ним, чувствуя легкое головокружение, как от вина, так и от темы разговора.
– Эли, пожалуйста. После того, что сегодня случилось с Кэтрин, я не уверена, что кто-то хочет слышать об этом прямо сейчас.
– Я не против, – говорит Кэтрин. – На самом деле мне нравится рассказывать истории о привидениях у костра. Это напоминает мне о летнем лагере. Я была девочкой из лагеря «Найтингейл».
– И мне любопытно, почему ночью плавать лучше, чем днем, – говорит Том.
Эли дергает головой в сторону озера.
– Ночью не видно своего отражения в воде. Столетия назад, до того, как люди узнали об этом, было распространено мнение, что отражающие поверхности могут заманивать в ловушку души умерших.
Я смотрю в свой бокал и вижу, что Эли ошибается. Несмотря на то, что сейчас ночь, мое отражение отчетливо видно, покачиваясь на поверхности вина. Чтобы оно исчезло, я опустошаю бокал. Наслаждение к черту.
Том не замечает меня, слишком заинтригованный тем, что только что сказал Эли.
– Я читал об этом. В викторианскую эпоху люди застилали все зеркала после того, как кто-то умирал.
– Да, – говорит Эли. – Но они беспокоились не только о зеркалах. Любая отражающая поверхность способна пленить душу.
– Как озеро? – говорит Кэтрин с улыбкой в голосе.
Эли касается кончика носа.
– Точно.
Я думаю о Лене и содрогаюсь всем телом. Внезапно забеспокоившись, я встаю, подхожу к бутылке с вином на ступеньках крыльца и наливаю себе еще стакан.
Я выпиваю его в три глотка.
– И так думали не только викторианцы и их суеверные родственники в Восточной Европе, – говорит Эли.
Я снова тянусь к бутылке. Она пуста, последние капли вина капают в мой бокал, как капли крови.
Позади меня Эли продолжает говорить.
– Племена, которые жили в этой местности задолго до прибытия европейских поселенцев…
Я беру вторую бутылку вина, все еще закупоренную, что раздражает меня почти так же сильно, как слова Эли.
– …верили, что эти пойманные в ловушку души могут настигнуть души живых…
Вместо того чтобы попросить Тома вскрыть бутылку, я беру штопор, втыкаю его в бутылку вина за пять тысяч долларов, и плевать я на это хотела.
– …и что, если бы вы увидели свое собственное отражение в этом самом озере после того, как в нем недавно кто-то умер…
Штопор выпадает из моей руки, соскальзывая между ступенями в заросли сорняков за лестницей.
– …это означало, что ты позволил овладеть собой.
Я с треском ставлю бутылку, что даже ступеньки крыльца захрустели.
– Ты заткнешься насчет озера или нет?
Я не хочу показаться такой рассерженной. На самом деле, я вообще не хочу ничего говорить. Слова просто вырываются из меня, подпитываемые огненной смесью алкоголя и беспокойства. Все вдруг разом замолчали. Все, что я слышу, это ровное потрескивание костра, и уханье совы на деревьях где-то на берегу озера.
– Прости, – мягко говорит Эли, осознавая, что все эти разговоры про озеро нетактичны по отношению ко мне. – Ты права. Эта ерунда никому не интересна.
– Нет, я не то хотела сказать. Просто…
Я замолкаю, не зная, что сказать.
До меня доходит, что я пьяна. Сильно пьяна. Меня шатает. В страхе, что я сейчас упаду, я крепко схватилась за ступеньки крыльца.
– Я не очень хорошо себя чувствую.
Сначала я думаю, что это говорю я. Непроизвольная вспышка сознания. Я не сразу осознаю, что не открываю рот, не двигаю губами, и говорю все-таки не я.
И затем слышу другие слова – «Совсем нехорошо» – и я понимаю, что они исходят не от меня, а от Кэтрин.
– В чем дело? – говорит Том.
– У меня голова кружится.
Кэтрин стоит, покачиваясь, как согнутая ветром сосна.
– Так кружится голова.
Пошатываясь, она отошла от кострища в сторону озера.
Бокал выпадает из ее руки и падает на землю, разбиваясь.
– О, – рассеянно говорит она.
Затем, внезапно и без предупреждения, она падает в траву.
***
Полночь.
Я одна на крыльце, завернутая в то самое одеяло, которое Кэтрин вернула ранее. Я уже протрезвела, поэтому в руке у меня пиво. Мне нужно что-то, что поможет мне уснуть; иначе этого никогда не произойдет. Даже выпив немного, я редко сплю всю ночь.
Не здесь.
С тех пор, как Лен умер.
Бун был прав, когда сказал, что озеро слишком тихое. Это так. Особенно в этот час, когда ровную ночную тишину нарушают лишь редкие крики гагары или ночного животного, снующего в подлеске вдоль берега.
Захваченная этой тишиной, я смотрю на озеро.
Я делаю глоток пива.
Я стараюсь не думать о своем умершем муже, хотя это всегда тяжело.
Прошло несколько часов с тех пор, как все ушли. Вечеринка прекратилась сразу после того, как Кэтрин потеряла сознание и упала в траву. Ройсы ушли первыми; Том, бормоча извинения, повел опьяненную Кэтрин по пристани. Несмотря на то, что она пришла в себя всего через несколько секунд, я все еще была обеспокоена. Я предложила ей прилечь и выпить кофе, но Том настоял на том, чтобы немедленно отвезти Кэтрин домой.
– На этот раз ты действительно опозорилась, – прошипел он ей, прежде чем завести моторную лодку и умчаться прочь.
Услышав этот нелицеприятный комментарий, я почувствовала жалость к Кэтрин, которая явно была пьяна сильнее, чем я думала. Затем я почувствовала себя виноватой за то, что я жалею ее. Кто я такая, чтобы ее жалеть, и уж тем более осуждать? Мне ли осуждать Кэтрин Ройс за то, что она слишком много выпила?
С другой стороны, Том ушел в такой спешке, что забыл вторую бутылку вина за пять тысяч долларов. Я нашла ее на ступеньках крыльца и поставила в винный шкаф.
Эли посидел еще немного, погасил огонь и собрал из травы осколки разбитого бокала.
– Оставь это, – сказала я ему. – Завтра я все уберу, когда светло будет.
– Ты в порядке? – спросил Эли, когда я провожала его вокруг дома к грузовику.
– Я буду в порядке, – сказала я. – Сейчас я чувствую себя намного лучше, чем Кэтрин.
– Я имел в виду другое.
Он остановился, глядя на усыпанную гравием подъездную дорожку под ногами.
– Прости, что так разговорился об озере. Я просто пытался развлечь их. Я не хотел тебя расстраивать.
Я обняла Эли.
– Да, но все нормально.
И тогда все действительно было нормально. Но не сейчас, поскольку мысли о Лене скользят в моей голове так же плавно, как гагары на озере. Когда моя мать выслала меня сюда, я не протестовала. Она была права. Мне нужно залечь на дно на несколько недель. Кроме того, я думала, что смогу справиться с этим. Я прожила больше года в квартире, которую делила с Леном. Я не думала, что дом у озера может быть хуже.
Тем не менее, здесь мне хуже.
Потому что это место, где умер Лен.
Здесь я овдовела, и все здесь – дом, озеро, чертова голова лося в гостиной – напоминает мне об этом. И так будет всегда, пока я жива.
Или трезвая.
Я делаю еще глоток пива и осматриваю береговую линию на другом берегу озера. От дома Фицджеральдов до дома Ройсов и дома Эли – все темно. Густой туман поднимается от самого озера, лениво катясь к земле степенными волнами. Каждая скользит к берегу и окружает опорные балки под крыльцом, подобно морской пене, разбивающейся о пилоны пирса.
Я смотрю на туман, загипнотизированная, когда звук нарушает ночную тишину.
Скрипнула дверь, за ней последовали шаги по дереву.
Звуки идут справа от меня, со стороны дома Митчеллов.
Еще через несколько секунд появляется Бун Конрад – тонкий силуэт, направляющийся к причалу Митчеллов.
Бинокль по-прежнему стоит на столе рядом с моим стулом. Я подношу их к глазам и рассматриваю Буна поближе. Он достиг края причала и стоит там только в полотенце, подтверждая мое первое впечатление о нем.
Бун Конрад чертовски красив.
Несмотря на то, что Эли посоветовал мне держаться подальше от Буна, что я понимаю, но он ничего не сказал о том, что нельзя смотреть на него. Что я и делаю, чувствуя приступ вины, продолжаю наблюдать за ним в бинокль.
Этот приступ вины превращается в боль, и даже в нечто большее, когда Бун ослабляет полотенце и позволяет ему упасть на причал, полностью оголяя его тело.
Я опускаю бинокль.
Затем снова поднимаю.
Я знаю, что подглядывать за кем-либо без ведома – это аморально. Особенно когда этот кто-то голый.
Это неправильно, думаю я, но продолжаю смотреть. Ах, как нехорошо я поступаю.
Бун стоит на причале, на фоне лунного света, из-за чего его бледное тело кажется светящимся. Затем он оглядывается через плечо, словно проверяя, смотрю ли я. Я все еще наблюдаю, но он не может этого знать. Он слишком далеко, и свет здесь выключен, и я прячусь во тьме. Тем не менее, на губах Буна все равно мелькает ухмылка, возбуждающая и вызывающая стыд в равной мере.
Затем, постояв немного на пристани и покрасовавшись, он ныряет в воду. Несмотря на то, что вода в озере сейчас должна быть холодная, кажется, что она, тем не менее, не холоднее прохладного ночного воздуха. А даже если это не так, Бун не обращает на это внимания. Его голова высовывается из воды примерно в десяти футах от причала. Он встряхивает воду с лохматых волос, и продолжает плыть. На середине озера я вижу пар, исходящий от его теплого тела. Мне нравится игривый стиль плавания Буна. Я вспоминаю себя в детстве, как я ныряла в этом озере. Тем временем Бун снова ныряет под воду и всплывает на спине, глядя в звездное небо.
Он выглядит если не счастливым, то, по крайней мере, умиротворенным.
Ему повезло, думаю я, поднося бутылку с пивом к губам и делая большой глоток.
Что-то вдруг привлекает внимание Буна. Он поднимает голову к противоположному берегу в сторону дома Ройсов, где загорелся свет.
Второй этаж.
Кухня.
Я отвожу бинокль от Буна и перевожу взгляд на дом. Я вижу Кэтрин, одетую в атласную пижаму. Она шатается на кухне, как будто понятия не имеет, где находится.
Я хорошо знаю это чувство.
Ее руки наводят суету: двигаются по стенам, перебирают стулья. Глядя, как Кэтрин открывает кухонные шкафы в поисках чего-то, меня переполняют знакомые ощущения. Я тоже много ночей подряд вела себя подобным образом. Но это другой человек. Другая кухня. Но пьяное состояние то же самое.
Кэтрин находит то, что ищет – стеклянный стакан – и подходит к раковине. Я киваю, рада видеть, что она знает, как важно пить много воды после ночной пьянки.
Она наполняет стакан; едва сделав глоток, ее внимание переключается на окошко над раковиной. Кэтрин смотрит прямо перед собой, и на долю секунды мне кажется, что она смотрит прямо на меня, хотя это невозможно. Как и Бун, она не может меня видеть. Не с другой стороны озера.
И все же Кэтрин не отводит взгляда от меня. Я вижу, как она касается своего лица, проводя пальцами от щеки к подбородку.
Я поняла.
Она не смотрит на меня.