Равиль Ихсанов
Спешите жить
– Станция метро «Парк Культуры».
–Извините, вы выходите? (спрашивает женский голос).
– Да, конечно, – отвечаю я.
Ох, уж эта столичная спешка: по делам и не по делам. Женщина в отечественном бледно-желтом пальто с норковым воротником на несколько тонов темнее и в женских сапогах югославского производства темно-коричневого цвета. Лиловый берет, явно прибывший из ГДР, выбивается из цветовой гаммы одежды. Её головной убор хорошо подчеркивает глубину её серых глаз с подведенными стрелками на верхних веках глаз и тщательную прорисовку карандашом её губ в алой помаде.
На этот раз я придержался правила монаха Уильяма из Оккама: «Не следует множить сущее без необходимости», поэтому лишь проводил взглядом с дверей станции метро женскую фигуру, спешащую изо всех ног куда-то по Садовому кольцу. Она осталась для меня загадкой. Как и другие женщины, которых я встречал на станциях и в вагонах московского метро.
Мне оставалось, правда, не так уж много времени, чтобы согласиться со следующими строками Иосифа Бродского:
«Ничто не стоит сожалений,
Люби, люби, а все одно, —
Знакомств, любви и поражений
Нам переставить не дано».
Но это будет потом. Ну, а пока что со станции метро «Парк Культуры» рукой было подать до места моей работы. Это был строящийся на Зубовском бульваре пресс-центр Московской Олимпиады-80. А ещё после работы я мог пешком дойти до станции метро, а от неё, через Крымский мост, тоже пешком, до зала классической борьбы добровольного спортивного общества «Спартак» в одном из примечательных уголков Якиманки. Моё давнее увлечение борьбой, сегодня называемой греко-римской, в моей славной бригаде монтажников железобетонных и стальных конструкций, больше чем наполовину состоящей из «лимитчиков», к каковым относился и я, никто не разделял. Поэтому я по вечерам в одиночестве проходил улочки Якиманки, чтобы добраться до заветного объекта приложения своих желавших лучшего спортивных талантов: я так и не поднялся выше первого спортивного разряда.
Впрочем, по этому поводу я нисколько не переживал. Меня не захватывали перспективы восхождения на спортивный Олимп. Тренер Михалыч, мой нынешний наставник, сам того не подозревая, повторил слова моего первого тренера: «Нет, ну, нет в тебе спортивной злости…» и был прав. Меня привлекала неспешная работа с «железом»: штангой, гантелями, гирями. Хорошо грело и растягивало мои мышцы и такое замечательное борцовское упражнение, как передний мост. Душа моя не лежала ни к чему не обязывающим схваткам на ковре со сверстниками. Это было неспешное вывертывание рук, сближение дистанции, переход в максимально нижнюю точку тяжести тела и обретение им дополнительной устойчивости, возмущенный свисток судьи и переход в штрафную позицию, на колени и локти, в партер. Соперник задыхается: попробуй что-нибудь сделать с телом, вес которого превышает 120 килограммов и которое после разрешающего свистка судьи застывает, напрягая все мышцы. Эта тактика себя оправдывает: судья принимает решение продолжить схватку в прежней, высокой стойке. Впрочем, иногда я позволял себе резко сблизиться с соперником и, прогнувшись в спине, перебросить его через себя. Это давали о себе знать мои упорные упражнения с борцовской куклой, дающие нужный автоматизм в движениях, и накачанные группы мышц, позволяющие поднять и опрокинуть через себя сверхтяжа – борца весом до 130 килограммов. Оставалось дожать соперника лопатками к матам и получить победу. Это был мой коронный приём – «коронка». «Вот так бы на соревнованиях, – говорил Михалыч, хлопая меня по плечу. – Есть у тебя техника, чувствуется, не первый год занимаешься, но на соревнованиях не блещешь. По годам пора быть как минимум кандидатом в мастера спорта, а ты всё ходишь с книжкой, в которой последняя запись: «Присвоить первый взрослый разряд по классической борьбе». Это было в 1970 году. А какой сегодня год на нашем дворе? Правильно, 1977 год. Прошло семь лет и никакого прогресса…».
