Рахман Али
Мой брат Мохаммед Али
Непростые времена
Мохаммед не отступил от своей позиции, даже когда правительство США, через два месяца после отказа идти в армию, лишило его боксерской лицензии. Это сразу ударило по экономическому положению Мохаммеда. Он больше не имел права боксировать в Штатах. «Нация ислама», конечно, поддерживала его финансово, но этого не хватало: брату нужно было найти способ обеспечивать себя самому. Его паспорт тоже забрали – значит, и в Европе проводить поединки Мохаммед не мог.
Проблема стала острее, потому что брат только что женился во второй раз. До этого он в 1964 году вступил в брак с Сонджи Рой, официанткой, с которой его познакомил Герберт. Мы тогда как раз вернулись из Африки – побывали, например, в Египте, где встретились с президентом Насером. В Гане же нас окружила толпа обезумевших фанатов, чтобы постоять рядом с братом, – и Герберт просто убежал, испугавшись за свою жизнь. Сначала брат Сонджи не понравился: она считала его хвастуном, но Мохаммед делал все, чтобы добиться этой красотки. Их сумасшедший роман длился чуть больше месяца и закончился свадьбой, состоявшейся 14 августа 1964 года; через пару дней девушка приехала в Луисвилл, чтобы познакомиться с нашими родителями.
Но с самого начала брак складывался непросто. Одной из главных проблем Мохаммеда в отношениях с первой женой стал ее отказ придерживаться мусульманских традиций и одеваться скромно. Брат постоянно на повышенных тонах просил ее быть сдержаннее в одежде. Просил не появляться на людях в коротких платьях. Сонджи носила слишком смелые наряды, мини-юбки, чем выводила Мохаммеда из себя, ведь это противоречит нормам ислама. Брат верил, что оба они должны подавать пример окружающим. Как-то раз, во время очередного скандала, Сонджи заявила: она не собирается подчиняться Мохаммеду. Ей не нравилось, что брат думает, будто мужчина главный, будто последнее слово за ним, – глупо спорить, но Мохаммед действительно так считал. Сонджи постоянно ругалась с ним не только из-за своего поведения и одежды, но и потому, что ставила под сомнение учение Элайджи Мухаммада. Они развелись в 1966 году, и Мохаммед надеялся, что следующий брак принесет ему больше счастья.
На Белинде Бойд брат женился в августе 1967 года, когда ей было всего 17 лет. Можно сказать, это был брак по договоренности. Мохаммеду пришлось получать согласие ее родителей, от них очень многое зависело. Поселились молодожены в южной части Чикаго, в скромном домике с двумя спальнями, который подыскал ему Герберт, а я жил отдельно, в семи кварталах от них. Удивительно, но в первый раз Мохаммед и Белинда встретились, когда ему было 18 лет, а ей – всего 10. Во время своего тура по Америке после победы на Олимпиаде брат приезжал во Второй Университет Ислама имени Мухаммада – мусульманскую школу в Чикаго, где училась девочка. «Не успеет мне исполниться 21 год, как я буду чемпионом мира в тяжелом весе! – заявил брат школьникам, среди которых была и Белинда. – Поэтому берите автографы сейчас! Я стану звездой!» Потом подошел к Белинде и сказал:
– Вот автограф, малышка. Когда-нибудь я прославлюсь. Мое имя будет кое-чего стоить.
– Как ты можешь быть уверен, что станешь чемпионом еще до того, как тебе исполнится 21? – удивленно спросила девочка, разглядывая листок бумаги. – Подожди, тебя зовут Кассиус Марселлус Клей? Это что, римское имя? Ты знаешь, что у римлян было рабство? Да еще и у тебя в имени слово «Клей», то есть штука, которая склеивает все подряд, и ты этим гордишься?
Думаю, такого брат никак не ожидал. Хоть тогда Белинда была совсем еще маленькой, говорила она уверенно и по-взрослому, так что Мохаммед даже не нашелся что ответить.
– Я тебе вот что скажу, дружок, – продолжала Белинда, разрывая на кусочки листок бумаги и словно бы поучая брата. – Если хочешь со мной разговаривать, возьми себе сначала нормальное, достойное имя. В смысле мусульманское. Вот тогда и поговорим, – с этими словами девочка вернула Мохаммеду разорванный в клочья автограф. – А это можешь забрать.
А еще Белинда сказала, что на уроках они читают о халифах – Абу Бакре, Усмане, Умаре и Али – настоящих чемпионах, великих людях, которые воевали за свою религию.
– Ты один из халифов, – сказала девочка брату, – и должен защищать ислам.
А потом развернулась и ушла. Никогда раньше никто не разговаривал так с Мохаммедом, как эта десятилетняя девчонка, и брат был просто поражен:
– Она порвала листок с моим именем. Порвала мой автограф! – буркнул он. – Кто она?
Ему тут же ответили, но оптимизма это не добавило:
– Не связывайся с ней, – сказали брату. – Эта девочка – «Принцесса ислама». Так ее называет Элайджа Мухаммад. Поверь, лучше тебе не иметь дела с ее отцом.
Действительно, отец Белинды не был многословным, но стоило почувствовать на себе его суровый взгляд, как ты понимал: дело плохо. В любом случае, брат надолго запомнил эту девочку. Ему не сразу сказали, сколько ей лет на самом деле.
– Только десять?! – пришел в изумление брат.
– Да, – ответили ему, – мусульмане очень развитые, очень образованные.
В тот год, когда Мохаммед готовился к бою за титул чемпиона мира, Белинда уже немного подросла и решила разузнать побольше о брате. Начала читать о его боксерской карьере, проведенных поединках, выступлении на Олимпиаде. Тогда, накануне боя с Сонни Листоном, лицо брата было во всех новостях. Белинда слышала заявления Листона о «Нации ислама», на которые Мохаммед ответил: «Я надеру задницу этому парню». Думаю, слова брата произвели на нее впечатление. Девочка написала стихотворение, которое потом вручила Мохаммеду:
Я расскажу вам, что Кассиус Клей —
Самый прекрасный боксер наших дней.
Быстрый, выносливый, грозный на вид.
Дерзких соперников он победит.
Правой и левой отлично он бьет,
Бой напряженный умело ведет.
Буря оваций, люди кричат —
Вот наконец-то пришел его час.
Разве мы знали, когда шли на бой,
Что вдруг появится новый герой?!
На небосклоне спортивном всегда
Будет сиять эта суперзвезда!
Прочитав стихотворение, Мохаммед был поражен. «Ты правда написала это про меня? – спросил брат. – Мне очень нравится! Ты такая умная!» Потом он использовал эти строчки в интервью, их цитировали, но никто не догадывался, что стихотворение написала тринадцатилетняя девочка.
Как бы то ни было, брат не выпускал из виду Белинду и старался с ней видеться, когда бывал в Чикаго. После школы девочка стала работать в пекарне, и Мохаммед заходил туда, болтал, флиртовал. Белинда по-прежнему имела на все свое мнение.
Благодаря ей их отношения с Мохаммедом стали крепче. Девушка сразу поняла, что на самом деле Мохаммед – не экстраверт, а спокойный, тихий парень. Она помогла ему раскрыться как личность и в определенной степени сделала брата увереннее в себе. С ней Мохаммед мог быть собой. Белинда стала хорошей женой, привнесла много нового в жизнь брата и говорила, что он непобедим. В самые трудные минуты она повторяла: «Ты сможешь победить, ты станешь великим». Благодаря поддержке Белинды брат продолжал верить в себя, даже когда окружающие старались лишить его этой веры. И смог пережить тот сложнейший период в жизни. Говорят же, что за каждым великим мужчиной стоит великая женщина, и моему брату повезло ее встретить – пусть тогда она была еще совсем юной.
К сожалению, в материальном плане Белинда не получила вознаграждения за то, что Мохаммед стал чемпионом, ведь они поженились после того, как у него отобрали титул, а потом, когда титул брату вернули, их отношения уже разладились.
Так вот, в то время Мохаммеду предстояло обеспечивать жену, поэтому нужно было выбираться из финансовой ямы, в которую он проваливался все глубже. Во время развода брата с первой женой Луис Фаррахан – высокопоставленный член «Нации ислама» – позволил Мохаммеду пожить у него дома и позаботился о Сонджи, пока брат готовился к бою с Листоном. В этот раз Фаррахан оплатил медовый месяц Мохаммеда и Белинды – щедрый подарок, но больше никакой финансовой помощи брат от него не получил.
К тому времени Мохаммед провел 29 профессиональных боев, включая 9 титульных. После оплаты работы каждого члена его команды – от менеджера до уборщицы – у брата осталось два миллиона долларов, из которых нужно было еще заплатить налоги. Но менеджеры, десять белых мужчин из «Луисвиллской группы», за спиной Мохаммеда заключили сделку с правительством: они отдавали Штатам 90 % доходов Али, чтобы его не признавали банкротом. Такая схема называлась Законом Джо Луиса. В результате от заработанных двух миллионов у брата остались жалкие 10 %. Из них он еще должен был отдать около 200 тысяч долларов Сонджи, когда они разводились, и выплачивать 1200 долларов каждый месяц в качестве алиментов. Также нужно не забывать о расходах на судебные дела. Мохаммед заплатил невероятные для того времени 96 тысяч долларов юристам, которые представляли его интересы в тяжбах с самым непримиримым врагом – правительством США. Кроме того, ему, конечно, нужно было каким-то образом оплачивать текущие расходы. Неудивительно, что на это денег у Мохаммеда почти не осталось.
Однако даже тогда брат не терял чувства юмора. «И почему это люди так удивляются, когда видят, что у темнокожего боксера закончились деньги? – посмеиваясь, говорил брат. – Америка и та – банкрот. Правительство отменяет поездки за границу, чтобы сэкономить. А уж если большая, сильная Америка может быть банкротом, то чего удивляться, что банкротом стал и я – маленький темнокожий боксер?» Нужно быть особенным человеком, чтобы с юмором воспринимать сложившуюся ситуацию: карьеру брата, начавшуюся еще в юности, прервали на самом ее пике, когда заработки Мохаммеда могли быть огромными.
Однако брат не переставал тратить деньги, которых у него не было. В одном интервью Баду Коллинзу на общественно-политическом телешоу брат сказал, что очень хочет купить самолет. Он ведь постоянно летает по всей стране, постоянно куда-то едет, постоянно в дороге. После того, как Мохаммед отобрал пояс у Листона, на него посыпались предложения; он в буквальном смысле сходил с ума от постоянного сидения за рулем машины. Всем известно, что когда-то брат чуть не пропустил Олимпиаду из-за того, что боялся летать, а теперь решил купить собственный самолет. Коллинз открыл рот от удивления: «Не хотелось бы вмешиваться в ваши дела, но столько писали о том, что вы, как и Джо Луис, – банкрот. У вас только 280 тысяч долларов, а вы говорите о покупке самолета!» Мохаммед всегда находил что ответить. Его невозможно было выбить из колеи, пытался ли ты завести философскую беседу, или вытянуть сенсацию, как журналист из желтой газетенки. Брат сказал: «Я говорю об аренде. Да, фактически я банкрот. Мне запрещено работать в США и запрещено уезжать. Но не надо сравнивать меня с Джо Луисом. Я не провел на ринге 13 лет».
В довершение всего, извлечь из Мохаммеда финансовую выгоду не чурались и люди из ближайшего окружения. Герберт получал треть всех доходов брата, а другую треть – «Нация ислама». Поэтому брату оставалось совсем немного. И удивительным образом все расходы оплачивались именно из оставшихся у Мохаммеда денег. А трат было много, уж поверьте мне. Тогдашних точных сумм не помню, но немного позже, в семидесятых, стандартный бюджет тренировочного лагеря составлял около 100 долларов, а часто – и того больше. Зарплата менеджеров была до смешного завышенной – любой благоразумный человек никогда не согласился бы с подобным положением дел. Но Мохаммеда все устраивало. Проблема в том, что в деловых вопросах брат выполнял буквально все, что просил Герберт. С первого же дня менеджер вцепился в Мохаммеда крепкой хваткой и относился к нему не столько как к другу, сколько как к товару. Близкие брата считали это настоящим безумием. Когда Герберта спрашивали, как так получается, что из шести миллионов брату достанется четыре, и он должен будет боксировать, а менеджер за один вечер получит два, смотря на поединок со стороны, Герберт отвечал: «Я же говорю, это часть контракта, Мохаммед его подписал. Можете сколько угодно повторять, что мне слишком много платят. Пусть об этом все говорят, но мы заключили такое соглашение». Несмотря на недовольство нашей семьи, Герберт даже не думал о том, чтобы перезаключить контракт на более справедливых условиях.
Честно говоря, я считаю, что менеджеры пользовались братом на протяжении всей его карьеры. Мохаммед был самым известным спортсменом в мире, но большую часть денег получал не он, а окружавшие его люди. Он боксировал, чтобы сделать богатыми других. Тогда брат вообще не очень-то разбирался в деньгах. Помню, Мохаммед боялся класть деньги в банк, думал – а вдруг банк разорится или его ограбят, и тогда он все потеряет. Поэтому прятал наличные по всему дому – ему казалось, так хранить деньги безопаснее. Еще Мохаммед считал, что набитый наличными чемодан – в котором, например, 50 тысяч долларов, ценнее, чем чек в 100 тысяч. Чек – ведь просто листок бумаги. Вот так тогда думал брат.
* * *
Когда ситуация с финансами стала совсем плачевной, менеджеры, наконец, нашли решение: они предложили брату ездить с выступлениями по колледжам. Он произносит речи – ему за это платят. В те времена такой тур по американским колледжам был прибыльным делом для попрощавшихся со спортом атлетов, а для брата, чья карьера была прервана на пике, выступления превратились в способ прокормить семью, необходимость перед лицом финансового краха.
Первые речи Мохаммеда получались просто чудовищными. Он много говорил о несправедливости войны во Вьетнаме – в кампусах тогда это, конечно, активно обсуждалось, поэтому принимали брата сначала хорошо: большинство ребят разделяли его чувства. Но кроме этого, Мохаммед любил повторять догмы ислама, которые не были близки студентам даже в наиболее либерально настроенных кампусах. Высказывался против марихуаны – можете себе представить, как это воспринимали в начале шестидесятых. Слова брата о религии вызывали отторжение у студентов, ведь среди них было огромное количество атеистов. А самую отрицательную реакцию слушателей вызывала критика межрасовых браков. Хоть предрассудки и продолжали существовать, таких пар было много, и студенты часто были к ним толерантнее, чем большая часть населения, а здесь чемпион по боксу заявлял, что такие отношения запрещает его религия.
Лучше всего я помню выступление брата в Беркли. Мохаммед говорил на какой-то площади. Зрителей было, наверное, несколько тысяч. И с самого первого слова брат ошарашил их, начав читать мораль: заявил, что гордится цветом своей кожи и внешностью, а еще не может поверить, что среди слушателей столько межрасовых пар. После этих слов многие просто встали и ушли. Не ожидавший такого Мохаммед взял паузу, сделав вид, что пьет воду, и еще больше народу покинуло площадь. Он снова начал рассказывать о догмах, закрепленных в Коране, произнес речь о том, почему «красные птички летают с красными, а синие птички – с синими»[6], и так оно и должно быть, и еще часть слушателей поднялась со своих мест.
Думаю, брат быстро понял, что такой стиль не работает. Конечно, студенты были счастливы видеть кумира вживую, но из-за подобных заявлений от него отворачивалось огромное количество людей. Я не говорю, что уходили все до одного – нет, большинство оставалось. Но ряды слушателей довольно заметно редели, и это разочаровывало брата, хоть он и продолжал обращаться к тем, кто остался. После того выступления спортивный журналист Роберт Липсайт попытался обсудить с Мохаммедом его нелицеприятные высказывания, но брат был убежден, что слушатели ушли вовсе не из-за того, что им не понравилась речь. Просто оратор – слишком яркий, а идея – слишком мощная, и аудитория не готова ее принять. Липсайт откровенно сказал брату, что, на самом деле, его слова о сегрегации и курении травки не добавляют ему популярности. Напомню, тогда кампания за гражданские права была в самом разгаре, и молодежь активно поддерживала интеграцию. По их мнению, Мохаммед был в корне неправ. Те его выступления людям не нравились.
Постепенно и сам Мохаммед понял, что первые его речи, в сущности, были провалом, но все равно виновным в этом себя не считал. Он не признавал, что выступал ужасно, повторял – слушатели просто не готовы воспринять его идеи, просто не могут справиться с силой его речей. Спорить с братом о принципах и убеждениях было бессмысленно, но вскоре Мохаммед понял, что необходимо выслушивать другие точки зрения. Теперь в конце выступлений он оставлял время для вопросов аудитории: студенты могли открыто высказать свое несогласие. Да, иногда из-за этого возникало напряжение, но дискуссии лишь отражали происходившее в мире в то время и давали брату возможность услышать противоположные мнения, о которых он вряд ли иначе задумался бы. К выступлениям Мохаммед, конечно, готовился. Ему помогала Белинда: печатала речи на карточках, чтобы он читал, пока не почувствует достаточно уверенности и не сможет говорить без подсказок.
Поначалу брат испытывал огромные сложности, но постепенно приобрел уверенность, больше не читал по бумажке и начал говорить сам – это было для него намного проще и естественней. Почувствовав себя непринужденнее в выступлениях, он стал больше шутить. Мохаммед говорил, что черный – это красивый цвет, недоумевал, почему ангелов всегда изображают белыми, а дьяволов – черными, то есть продолжал рассуждать о расовой дискриминации, но теперь в таком стиле, что публика готова была слушать. За эти три года отлучения от бокса Мохаммед превратился в блестящего спикера, показывал на сцене «скольжение Али», травил анекдоты и избегал резких высказываний. Брат всегда был шоуменом, но благодаря тем выступлениям он, по-моему, стал увереннее и свободнее чувствовать себя на пресс-конференциях и в рекламных поездках.
* * *
Был и другой плюс: брат смог развивать поэтические таланты. Он нередко читал студентам собственные стихотворения, которые сочинял по дороге из одного колледжа в другой. Его даже приглашали преподавать поэзию в Оксфорд, но этого так и не произошло. Правда, в Гарварде он все-таки выступил, и после речи студенты встали, устроив овацию. Раньше со стихотворениями брату помогала Белинда, но потом он познакомился с поэтессой и известной активисткой Никки Джованни.
Тогда ее карьера только начиналась, и Никки много ездила по стране. Точнее, летала, что удобнее и быстрее. Белинда, знавшая о том, что брат пользовался успехом у женщин, с благодарностью чувствовала, что Джованни можно доверять. Было забавно, когда Белинда спрашивала Никки: «Как поездка?» И та отвечала: «Прекрасно!».
Они с братом не стремились стать близкими друзьями, да и путешествовали в любом случае по-разному. Мохаммед – на своем автобусе с личным водителем, а Никки – самолетом. Даже тогда брат все еще боялся летать. Не секрет, что он купил в армейском магазине парашют и сидел в нем во время полета через Атлантику на Олимпиаду в Рим. А после Игр Мохаммед должен был возвращаться в Луисвилл из Сан-Франциско на самолете, но не стал в него садиться. Брат попросил тренера, Джо Мартина, дать ему в долг немного денег, чтобы купить билет на поезд. Но тот отказал, и брат остался в Сан-Франциско. Мохаммеду сказали: садись в самолет или иди пешком. Упрямому брату ничего не оставалось, как продать свои часы, чтобы купить билет на поезд. Я рад, что он все-таки добрался домой.
Никки, в свою очередь, не собиралась вмешиваться в личную жизнь Мохаммеда, даже когда его отношения с Белиндой разладились: считала, что это не ее дело. Мохаммед не всегда сохранял верность жене, но с Никки его всегда связывали только добрые дружеские отношения. Общение с поэтессой шло брату на пользу: он – мусульманин, она – христианка, а брат часто рассуждал о положении женщин. Считал, что они обязаны подчиняться определенным правилам, тогда как Джованни не сомневалась: женщина должна быть независимой. Смысла дискутировать с братом не было, поэтому Никки просто говорила, что у нее нет мнения на этот счет. Каждый живет, как ему удобнее.
«Оценивать другую религию – не мое дело, – повторяла она брату. – Тебя, наверное, устраивает своя религия, а меня, к счастью, устраивает моя. Так что судить я не буду». Мохаммед, конечно, считал иначе и всегда был готов поспорить, но с Никки они никогда не ругались.
* * *
Пока борьба Мохаммеда с правительством США продолжалась, в 1968 году журнал Esquire решил написать о нем статью, сопроводив ее дерзкой иллюстрацией. Редакторы хотели поместить на обложку фотографию брата с символическим подтекстом и позвали его в фотостудию в Нью-Йорке. Мохаммед согласился и пошел туда один, без меня. Брат не сомневался, что его ждет обычная фотосессия, в каких он участвовал уже сотню раз. Спокойно пришел в студию и только там узнал от фотографа Карла Фишера, в чем состояла идея. Они хотели изобразить брата мучеником – человеком, которого распял истеблишмент. Фотограф сказал, что на обложке Мохаммед должен выглядеть как святой Себастьян – христианский мученик, умерший в 288 году во время расцвета Римской империи.
Идея была по меньшей мере смелой, и очень не понравилась духовному наставнику брата. Мохаммед почувствовал, что сначала ему нужно получить одобрение Элайджи Мухаммада, ведь святой Себастьян все-таки – христианский мученик, а не мусульманин. Брат позвонил Элайдже, чтобы тот обсудил замысел с Фишером и главным художником Джорджем Льюисом. Фотографы объяснили, зачем хотят создать такую обложку, и сказали, что это пойдет на пользу Мохаммеду, так как привлечет внимание общественности к поведению правительства США в отношении брата. Поначалу Элайджа сомневался, стоит ли пробовать, потому что очень переживал о репутации Мохаммеда. Конечно, ни в коем случае нельзя было делать что-либо, способное оскорбить мусульман. Но когда глава «Нации» понял, что речь идет об обложке популярного журнала, то есть огромное количество людей узнают о том, что отстаивает не только Мохаммед, но и он сам, Элайджа быстро согласился. Религия как-то сразу отошла на второй план. Перестала быть столь важна. «Нации ислама» необходима публичность, и Элайджа использовал известность брата для пропаганды своей философии.
Фотографы хотели, чтобы Мохаммед прислонился к кресту, а стрелы бы символизировали нападки правительства США за отказ отправиться на войну, которую боксер считал несправедливой. В этих стрелах как раз и была вся загвоздка. Несмотря на подготовку и все попытки Фишера, они оказались слишком тяжелыми и сваливались с тела брата. Мохаммеда попросили подождать, а фотограф решил попробовать поставить перекладину напротив креста и подвесить к ней рыболовные лески, чтобы они поддерживали стрелы. Съемки затягивались, Мохаммеду приходилось подолгу стоять в неудобной позе. Но он был профессионалом до мозга костей, и в конце концов все получилось. Сейчас бы не возникло таких трудностей – стрелы бы просто добавили на фотографию при помощи специальных компьютерных программ.
Ситуация Мохаммеда забавляла, он много шутил. Если брата окружали люди, которые хотели с ним общаться и принимали его философию, он сразу приходил в хорошее настроение. Мохаммед понимал, что снять все это непросто, и терпеливо ждал. Да и потом, брату нравился его звездный статус, и он редко отказывал журналистам. Я же всегда отходил на задний план. Мохаммед купался в лучах славы, а я тихонько стоял рядом.
Обычно фотографы любили работать с братом, и Фишер не стал исключением. Все ценили, что Мохаммед ведет себя дружелюбно. Как мы узнали потом, за несколько десятилетий Карл успел сфотографировать множество известных людей, и часто они капризничали и раздражались, если что-то шло не так. А Мохаммед не только терпеливо вел себя на фотосессии, но и шутил с персоналом – большая редкость для звезды. Даже когда возникли технические трудности, он не стал возмущаться. Съемки длились почти два часа, а потом Мохаммед принял душ, оделся и еще немного поболтал с новыми знакомыми.
Обложка получилась очень простой – только фотография, никаких рекламных слоганов: совсем не как сейчас. Здорово, что в то время такое было возможно. Это воздействовало на людей намного сильнее. Брат – не из тех, кто «покоряется пращам и стрелам яростной судьбы»[7]. Он хотел научить Америку – любой ценой.