Рахиль Гуревич
Мерцание страз
Часть первая.
Инесса и ледовый дворец
Глава первая.
Утро смс-ки
Тогда им было по тринадцать. Утром, первым после зимних каникул, она пришла с утренней трени, переоделась. Он скинул ей смс-ку: «Пока! Будь!». Тогда ещё переписывались смс-ками, но уже не часто.
Она почувствовала: стряслось серьёзное. Помчалась к нему вместо первого-второго уроков. Забыла деньги, но водитель маршрутки узнал её – он был болельщиком и улыбнулся Инессе глупой широченной улыбкой: «Ну что вы, какая ерунда!» Инесса тогда ещё не привыкла к таким улыбкам, сейчас-то не обращала внимания, тогда обратила. Тогда её знали исключительно самые заядлые болелы-фанаты. Работа и хоккей, с недавних пор – женский хоккей – вот и весь список интересов шайбовца старше среднего возраста.
Она тогда как раз начала хорошеть, до тринадцати была толстовата, но после лета и сборов сама себя в зеркало не узнавала. Она замечала Тимку и раньше – просто приятель, одноклассник и в хоккей играл. Они часто пресекались в ледовом дворце, он её всегда угощал в буфете и раньше, когда она была толстая и страшная. Инесса кофе и дома стала пить только молотый, так её Тимка разбаловал. Седьмой класс, сентябрь, надежды на финал – все матчи ещё впереди. Это была их осень, они просто гуляли после тренировок, просто он катил и её баул, и свой. Иногда садились на лавку, жевали чипсы. Вот и всё. Ну и в школе сидели за одной партой: Лиза первая отсела от Инессы, тоже к мальчику.
Тимофей любил город, центр, он жил в коттедже за городом у реки. И завидовал Инессе – ведь у её дома озеро. Тогда, в то утро смс-ки река зияла чернотой проруби (готовились к Крещению) и рыболовных лунок. Река настораживала, Инесса не любила реку зимой. Ей как и Тимке было ближе их озеро: рядом с домом, естественный каток. И нет этих тупых рыболовов, чёрными точками, рассыпавшимися по льду. На их гигантской реке часто по весне машины рыболовов проваливаются, вытаскивает тупых понаехавших МЧС.
Давила в немую кнопку между калиткой и воротами. Ей никто не открыл. От ворот отходила свежая колея внедорожника. Может, никого нет? Может, все уехали? У соседей истошным лаем заливалась собака, но Инесса знала, что у Тимки только коты. И коты какие-то небывалые, очень дорогие. Его мама разводила котов и со всеми прививками и стерилизацией продавала через клуб. Инесса ещё постояла у забора, ещё потыкала в замок, толкнула калитку, и… калитка открылась. Она была не заперта! Инесса пробежала, стараясь попасть в колею от машины. Постучалась в дверь – никто не открыл. Тогда Инесса решила разбить окно.
– Я разобью окно, если не покажешься! – закричала. Она разозлилась, с ней такое бешенство случалось на играх в нереализованных моментах, ну и когда противник пытался применить силовой приём.
Молчание в ответ.
– Да открывай же! – билась она в дверь.
Тихо…
Инесса подошла к огромной пихте, наряженной ледяными шарами, сделанными наскоро, не тонированными краской, сорвала шар с ветки, он оказался не скользким, в обледенелом снегу, бросила в окно. Звон… Жалобное мяукание котов. Истошный лай соседского пса.
– Не надо! – хриплый голос из дома. Инесса не узнала голос Тимофея, подумала: может к нему приехала бабушка или ещё кто. Инесса только раз была у него на участке, да и то на лужайке, в дом не заходила. Дверь, блестящая, отполированная – Инесса видела в ней своё отражение – открылась. Тимка стоял какой-то красный, и расхристанный. То есть вроде внешне и не растрёпанный, но в душевном смятении. Он так и сказал:
– У меня душа растрёпанная, – и стал завязывать толстовку. От Инессы не ускользнуло покраснение на шее.
– Ты что? Вешался, что ли? – она сказала просто так, чтобы схохмить, разрядить обстановку.
А он побледнел и прохрипел:
– Ты в окно увидела? Ты с той стороны дом обошла, да?
– Шутка. Пошутила. – Инесса умела держать себя в руках. Внутренне она жутко перепугалась, но внешне она всегда с покерфейсом, это помогает блефовать в играх – за маской неуверенность всё равно заметна, пусть соперник даже не надеется, что прорвёт её оборону, да и по жизни пригождается. – Ну. Собирайся. В школу пора. И так на первый не успеваем. Общество.
– Я не горю желанием, – поплёлся куда-то в комнаты.
Она осталась стоять.
– Да что произошло-то? – взбесилась она. Почему она должна его уговаривать, ей тяжело его заставлять, просить, морально тяжело, так ещё и не пригласил войти. – Что с тобой?
– Расскажу по дороге. – Он выглянул в проём по пояс голый.
В принципе, он мог бы и не рассказывать. На утренней трене Лиза сообщила, что мальчишки «уехали на турнир» и стала привычно ныть, что, вот, они постоянно в разъездах, а она тоже хочет так же, чтобы не учиться.
Оказалось, Тимофея просто не взяли на турнир. Он вышел из дома, чтобы родители ничего не заподозрили и – вернулся, когда родители уехали. Инесса не смогла сдержать улыбку. Когда совсем грустно или Инесса растеряна, или приходится делать что-то через «не могу», она улыбается. Так случалось на играх, когда они продували всухую, так случалось теперь, когда потасканные деды, отпетые болелы, восхищались ей, ловя на выходе из дворца (с этим Инесса быстро справилась и стала «убегать» вместе с другими девчонками через запасные выходы), так случалось, когда приходилось выражать соболезнования или просто сочувствовать, если кто-то умер, заслуженный престарелый хоккеист-шайбовец или, там, чиновник – перед игрой заставляли почтить память минутой молчания – Инесса стояла и улыбалась, хорошо из-за прутьев хоккейной маски не заметно.
– Ты чего: поехал кукухой?
– Да, – чужим голосом отозвался Тимофей. – Поехал. Как же! Тебе не понять. Вы – каждая девчонка на счету, вас холят и лелеют. А у нас ещё до школы родители решили, кто в основной пятёрке.
– Ну тоже мне. Родители. Кто такие родители? Никто.
– Как видишь – кто. Меня-то на турнир не взяли.
– Ну и не взяли. Чего такого-то?
– Тебе не понять. Ты в пятёрке.
– А ты разве нет?
– Нет… – он замялся. – С осени нет. Физики не хватает. Расту. За лето вырос. Все заметили, кроме тебя.
– И я расту…
А что она могла сказать в утешение? Инесса ещё в сентябре заметила, что Тимка вырос, возмужал. Он понравился ей очень. Позволила сесть с ней за парту, стала гулять с ним, ну и возвращаться после тренировок.
То есть, получается тебя из команды погонят? – вот тут Инесса перестала улыбаться. Что же будет, если Тимка уйдёт из дворца, а с кем она будет кофе пить и просто сидеть за столом? Не с Лизой же, да Лиза и не очень-то сейчас с ней общается, всю жизнь, сколько Инесса себя помнит, были подругами, а сейчас Лиза злится ни с того ни с сего, с дебилом из класса за парту села, променяла Инессу на парня. Да и другие девчонки в классе – посмотрят на Инессу и обиженно губы подожмут. Ну реально она похорошела за лето. Ничего для этого не делала, какое-то волшебство. Тимка не прав, что у них в команде нет конкуренции – есть, просто не клуба касается, а сборных страны. У Инессы тоже цель – попасть в сборную. Местный уровень – не наш, так Лиза давно сказала.
– Нет, нет. Я в команде. Но в резерве! Понимаешь ты? В резерве! – злился Тимка.
– Ну и что? Чем больше просидишь на скамейке запасных, тем здоровее будешь, зубы, что ли, родные надоели?
– Передних-то давно нет, – усмехнулся Тимка, и Инессе поплохело. Всё-таки зубы теряют уже в нормальных командах, не в детских. Значит, Тимка все силы отдавал, бился, не трусил в контактной борьбе.
Инесса молчала: что теперь говорить-то? Слили Тимку, это верно. И не факт, что тот, кто поехал вместо Тимки способнее, может и правда родители проплатили? Инесса старалась обходить мужской хоккей стороной, ей интриг и в своей женской лиге хватало, они когда-то в детстве тренились с пацанами, сейчас – нет, с пацанами иногда играют девочки- форварды, Инесса-то в защите, и Лиза тоже.
– Ну значит ты ослаб. Мышцы не успевают за костями. Какие обиды-то? Какие проблемы? Вырастишь и всех порвёшь, – успокаивала, как могла.
Они подходили к школе, Инесса была рада, что тяжёлый разговор позади. Ей совсем не улыбалось успокаивать неудачника, оказавшегося к тому же и суицидником, кроме того, Инессу не покидала мысль, что он просто решил её попугать. В принципе, думала она, решил вешаться, так и вешайся, зачем смс-ки строчить?
– Тебе, Инн, не понять. Для меня хоккей – вся жизнь.
– Ну так и продолжай играть. Вешаться-то зачем? – она осеклась, она так буднично произнесла эти слова. Мимо них шли люди, и конечно всё слышали, но пропускали мимо ушей.– Есть поговорка: «Ну что теперь: вешаться что ли?». Прислушайся к ней. Эти турниры, игры, имеют значение только если ты решил с хоккеем связать всю жизнь.
– Отойдём,– он потянул её за пуховик. И она не стала привычно орать, когда отшивала горе-болельщиков: «Эй, поаккуратнее, пуховик-то белый».
Они встали под городскую разлапистой елью, заваленной снегом. Игрушки замороженными уголочками торчали из-под снежных лавин, Инесса так и сказала:
– Ты смотри: уголки – шары.
– Вся ёлка в подарках с бантами. Началка делала, морозили в коробках у входа в школу.Ты разве не помнишь?
– Неа, – Инесса удивилась, она действительно не помнила, как была украшена ёлка до снегопадов.
– Понимаешь… Я всё время чувствую себя «недо». Недоделанным, недоученным, недолюбленным, извини. И наступает какая-то паника, нет выхода. Ты даже не представляешь, как родители расстроятся. Столько сил и времени потрачено на хоккей, столько было надежд, папа-то долго играл за Шайбу, а меня уже по детям выдавливают, даже до юниоров не дотянул. Нормально?
– Ну а ты скажи… объясни…
– Объясняй – не объясняй, родители расстроятся. Папа начнёт нотации читать. Все уехали, а я – нет. Такой волной накрыло. Ты пойми: справки на турнир на меня сделаны, билеты на поезд на моё имя куплены, а поехал другой чел. Нормально?
– Фамилия на билете твоя?! – Инесса опешила: это просто невозможно!
– Так я и свидетельство о рождении своё им отдал, мама сразу заметит.
– Да ты что? Свидетельство о рождении своему сопернику, то есть конкуренту?
– Ну да. Попросили. Говорю же: он под моим именем играть будет. В заявке-то на весь сезон – я, не он.
– Да они там сдурели что ли?
– Я не знаю, что там и как. Но вот так. И меня накрыло.
– И ты не боялся?
– Неа. А чего бояться-то?
Инесса посмотрела на ель вдали, похожую на гигантский сугроб с растопыренными снежными щупальцами.
– Ну как так можно? – Инесса обратилась не к Тимке, а к ели. – А родители? А я?
– Ты меня любишь?
– Люблю, конечно. – Но это была неправда. Она не любила Тимку. Она реально не могла бы полюбить человека, который так смалодушничал, из-за такой ерунды (пусть не ерунды, пусть и действительно большая несправедливость, а где сейчас справедливость, нет её), да ещё сам свидетельство своё отдал… Она бы никогда не отдала. Да пошли они! Не берут и не надо, остальное её не касалось бы.
– Я тебе и отписал.
– Ты был уверен, что я при… приду? (чуть не вырвалось «прибегу».)
– Нет. То есть сначала я ждал, а потом уже нет. Забыл. И тебя. И родителей. Я остался один на один со своей бедой. Я понял, что никому не нужен в этом мире, – Тимофей осёкся. Она по-прежнему не смотрела на него. А изучала заиндевевший угол звезды третьей ели, самой стройной, самой молоденькой. Вообще смешно: сугробы на еловых лапах, из-под них – уголки игрушек.
– Там не страшно, – добавил Тимофей, он тоже смотрел наверх, на тот искрящейся в холодном зимнем солнце яркий угол звезды-игрушки. – Там холодно.
Больше они никогда не говорили и не вспоминали тот случай. Тимофей никуда не ушёл их команды. До восемнадцати откатался в резерве, как все, получил свой никому ненужный первый взрослый, лишился ещё зуба, перенёс операцию на мениске – стандартный набор травм к восемнадцати годам.
Инесса сидела с Тимофеем до конца школы, они привычно гуляли после тренировок, дарили друг другу подарки на дни рождения и на Новый год. Тимофей всегда извинялся, что не дарит цветы, оправдывался, что срезанные цветы похожи на разлагающиеся трупы – другими словами, но смысл был такой. Вообще Тимофей любил пафос. До сих пор её выбешивало – «я никому не нужен в этом мире». Да кто кому нужен-то? Да никто никому. Но все общаются, держатся друг за друга, живут. Тимофей до самой смерти всегда её поддерживал мемасиками. Пафос и смешные клише – его беда, так сказала русичка. Они были всегда на связи с Тимкой. Он ей перестал писать как раз с с осени, а она и не заметила, ну то есть решила, что он занят. Она вообще не знала, в каком он городе. Она-то всё про себя рассказывала. Про маму, про мастерскую, про заказчиков, он – нет. Инесса не удивлялась. У богатых свои причуды, мамины заказчики тоже как правило молчаливы.
Смерть Тимофея оставалась не до конца понятной и спустя год, и два, и три. Его нашли повешенным в доме, то есть вторая его попытка, если так можно выразиться, если это не глумление, удалась на славу. Больше всех о причинах ухода знал Корней, но он не особо распространялся. Точно было известно, что на Тимофея было заведено уголовное дело и что он промышлял мошенничеством – ставками на спорт, и причиной кризиса послужило возбуждение дела. После школы никуда он не поступил, всё он врал насчёт универа, что живёт в столице и загружен учёбой, жил где-то в Шайбе и вроде бы неподалёку от Инессы. Теперь понятно, почему он никогда не включал геолокацию. А она-то ещё комплексовала, чувствовала себя вторым сортом – все где-то учатся, но она всё привыкла делать добросовестно, юлить на экзаменах, как Лиза, она не сумеет. Она так и писала Тимке тем последним его летом, и кажется на выпускном тоже говорила, но на выпускном они изрядно наклюкались и единственный раз поцеловались.
Зачем он так? Зачем? Если бы он сказал правду, она бы перестала переживать по поводу того, что не учится как все и чаще бы ему писала.
Глава вторая.
Пять дней после смерти Тимофея
Справлять Новый год в мастерской у Инессы давно стало традицией. Три прошлых года они справляли шумной компанией из класса: Лиза, Стася, Тимка и другие мальчишки с хоккея, ну и Лизин дебил, их одноклассник. В этот раз Инесса не позвала никого, кроме Корнея и Стаси. Она обиделась, что Тимку никто не пришёл проводить в последний путь. Лиза не пришла, потому что её не было в городе, а ребята знакомые, может, и были в городе-то. Стася написала в беседу, но никто не отозвался – полный игнор, не считая плачущих эмодзи – Инесса заскринила на память. Корней не стал писать в хоккейную группу, наверное решил не портить людям настроение перед праздниками. На хоккее никто и не знал наверное, там таких тимофеев, которые завершили, – воз и маленькая тележка, там не до того: все порвать друг друга готовы за место в команде, за шанс проявить себя. Правильно Стася говорит: закончили школу (хоккей) и всем на всё по фиг. Все предатели.
– Я вообще не при делах. – оправдывался Корней в ответ на Инессины предъявы. – Ты была его девушкой, могла бы сама пост разместить.
– Мне не даётся литература. У меня ЕГЭ на сорок семь.
– У меня на шестьдесят восемь, и что? Причём тут это?
– При всём, – огрызнулась Инесса. Она бы никогда не смогла разместить в соцсетях некролог, как это делают другие…
– Мы вообще эн-гэ будем встречать? Или будет поминальная молитва вместо праздника,– отмахивался Корней от вопросов Стаси о подробностях.
– Поминальная молитва будет, – кажется Инессе одной жалко Тимку, а всем остальным на его смерть фиолетово. – Он мне ничего не писал про дело и подписку о невыезде.
Но Корней обезоруживающе улыбнулся и стал заговаривать зубы.
Инесса горевала, но в общем и целом за три дня вполне пришла в себя. Пихту, купленную мамой, она наряжала с трепетом, почти все ёлочные игрушки дарил ей Тимофей. И пусть это китайские небьющиеся «дешёвки», «китайское барахло», пусть! Зато они – Тимофеевы, память это. Инесса решила: когда Стася и Корней уйдут, она снимет Тимофеев небьющийся ширпотреб и уберёт в самую красивую подарочную коробку. В этой коробке лежит ещё один предмет, реликвия – можно теперь так сказать. Как-то Тимка заходил к ней в мастерскую. Он высокий, Тимка. На кухне висят тарелки, керамика расписная: маме тарелки дарят – мама вешает. Тимка задел одну из тарелок, как-то так вышло. Она слетела с гвоздика и шмякнулась – раскололась почти пополам, зигзаг скола напоминал молнию.
– Не переживай, ничего страшного. Просто мы невысокие, вот и повесили низко, – стала уверять Тимку Инесса, панически шевеля извилинами, что теперь сказать маме – про Тимку Инесса не собиралась говорить, про его визит.
– Можно я возьму половинку себе, на память?
– Возьми, конечно.
– Я читал книгу, роман. Там был расколот медальон, и брат с сестрой узнали его по половинкам, приложили – вот он целый, так и узнали друг друга спустя много лет. Я дома на стену повешу половинку и буду тебя вспоминать. И ты не выбрасывай пожалуйста. Обещаешь? Станем взрослыми и соединим наши части. Вечно-то Тимка разговаривал намёками, вечно этот ненужный претящий её пафос.
– Замётано, – улыбнулась Инесса, повторяя слова мамы. Тревожность как рукой сняло.
Теперь Инесса жалеет, что тогда они не поцеловались. А она так хотела, просто постеснялась. И Тимка постеснялся. Они бы поцеловались, если бы не тарелка. Она сбила все планы. Так жаль… Ничего не вернуть. Прошла пора Тимкиных подарков. Прошёл пьяный выпускной – самое счастливое событие Инессиной жизни. Она была неотразима на выпускном. Мама сшила им с Лизой платья. Даже Лиза похорошела на этом вечере. Ей каждый об этом сказал. Инессе никто не говорил, как она выглядит, просто вручили корону королевы балла. Корней тогда был в армии, и корону Инессе вручил его заместитель – Вано. Инесса даже не сильно ненавидела противного Вано в тот день, даже улыбалась, когда он нахлобучивал ей на голову неуклюжую диадему…
Инесса завернёт каждый шарик в кальку, будто они с ручной росписью, проложит ряды хлорофайбером, будто игрушки хрупкие, стеклянные, ну и таблеток от моли по привычке насыплет. Они с мамой моли боятся, как огня, не нужны паразиты в памятных подарках, в самых дорогих сердцу подарках. Как же с Тимкой было легко, как он радовал её, как она принимала за должное все его весёлые стишки, стыренные из интернета, к хорошему быстро привыкаешь, думаешь так будет всегда, и – вот тебе пожалуйста. Никого не хочется видеть, но и одной быть невыносимо. Мама ушла справлять Новый год к Галине Мурмановне, соседке и по совместительству их бухгалтеру. Инесса позвала тех, кто разделит с ней горе… Надо встретить Новый год несмотря ни на что, только загадывать ничего не хочется.
– Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, – сказал Корней за праздничным столиком, стеклянным и на колёсиках, – что, вот, не зря мы сошлись. А мы реально сошлись. Мы друзья, ведь так?
– Нас объединил Тимка, – отозвалась Инесса.
– Так мы друзья или как? – пытал Корней.
– Да-да, – засмущалась Инесса. Это ужасно. После смерти Тимки, она из-за всего переживала, из-за любой ерунды, ослабла и приболела. Она скучала по себе прошлой, по той решительной Инессе, которой всё было ясно.
– Предлагаю, чтобы отвлечься, следующее, – заявил Корней: – предлагаю выговориться.
– То есть? – Стася уставилась на Корнея.
– Вот Тимка. Если бы он поговорил, излил, так сказать, нам душу, то может быть и полегчало.
– А может и нет.
– Значит, так. Я предлагаю каждому рассказать о том, что его беспокоит. Ну случаи из жизни, ну и разные свои сомнения, пожаловаться тоже можно. Как вам? Вроде групповой психотерапии.
Как он натаскался на работе, какие слова знает, всем руководит, подумалось Инессе, противно это.
– В принципе я согласна, – сказала Стася. – У меня есть случай, который мне не даёт иногда спать спокойно. Но только иногда! То есть случаев таких много, но один особенный. А у тебя, Ин?
– И у меня есть, – сказала Инесса. – У меня очень необычный, я никому о нём не рассказываю. Не смею… Нет… Я бы рассказала, но кто слушать-то будет, никому это не интересно, чужие проблемы никому не нужны, а Тимку пугать не хотелось, он и так впечатлительный… был впечатлительный.
– А у меня совесть так запятнана, что давно чёрными опухолями покрылась, – сказал Корней. – Я много лет ношу в себе необъятный кошмар. Я бы поделился с вами. Но уговор: всё сказанное тут –только между нами и только в новогоднюю ночь.
– В память о Тимке, – сказала Инесса.
– Да. В память о Тимофее.
– В одной книжке люди, спасались от эпидемии, засели в доме, развлекали себя рассказами и сторизами, – сказала Стася. – Очень интересная книжка, памятник литературы.
Стася такая всегда: что значит «зачёт-автомат» – так и не ответила, книжку не называет, типа: «а гугл на что?»
– Прикольно. Я так и знал, что вы меня поддержите, девочки. Но мужайтесь. Выслушайте и не презирайте, я сам себя презираю. Оглядываясь назад, всё ищу себе оправдание. Я убийца.