Рахиль Гуревич
Мерцание страз
Новый Год и Рождество – время надежд, время ожидания, волшебства, мечты, исполнения желаний. Смотришь в окно – везде суета. Идёшь прогуляться – все, кроме тебя, в предвкушении: тащат сумки с деликатесами, яркие подарочные пакеты, коробки, перевязанные бантами, и что-то загадочное, упакованное в бумагу; все куда-то бегут, болтают по телефону, из кульков выпадают и катятся по снегу мандарины – привет тропическому лету Южного полушария; уличные гирлянды и экраны смартфонов освещают счастливые улыбки – люди принимают онлайн-поздравления и виртуальные подарки. С размахом проходят корпоративы, на новогодних ярмарках – не протолкнуться. Ночью подвыпившие граждане напевают песни, постреливают фейерверки. Ты же смотришь из окна и в сотый раз убеждаешься, что никому не нужен. Не с кем поговорить о прочитанной книге, о просмотренном фильме или сериале, посидеть в кафе или погулять. Вся жизнь кажется бесполезной, бессмысленной, наигранной и лживой, не праздник, а мучение и тоска.
Если у вас такое невесёлое настроение, самое время запереться дома, сесть в кресло под новогоднюю ёлку, за стол или на диван – в конце концов они тоже немые друзья! – да хоть на пол, на коврик – взять книгу, полную трагедий и страстей, почитать и понять, как хорошо, когда не происходит ничего, как это здорово, что не надо нервничать, беспокоиться за родных и близких, не бояться до обморока в ожидании неизвестности. Героям повести «Мерцание страз» о спокойствии и тишине остаётся лишь мечтать. С какой бы радостью они поменялись с вами, но, увы: их историю не повернуть вспять…
Рождество не только праздник.
В Рождество,
В морозный день,
Мрачно.
Мысли как на казни,
А от друга только тень.
Появилась книга в кресле.
Строчки…
Записал их кто-то…
И герои здесь,
На месте,
И сюжет
Водоворотом
Закрутил:
Бросок в пучину.
Выплыл месяц из тумана.
Страсти – главная причина,
Люди жалки, и – с изъяном.
Зло возникло на страницах,
Время заискрилось вновь,
Вечны происки убийцы,
Так же вечны, как любовь!
Том первый. Тени прошлого
Пролог
«А я ведь человек,
А я ведь человек,
Я всё так близко к сердцу принимаю».
Владимир Харитонов
Инесса возвращалась в Шайбу на целую неделю. Чем ближе подъезжала к родному городу, тем меньше радовалась, что удалось вырваться двадцать восьмого. Подруга Лиза впервые не с ней. Впервые они возвращаются порознь. Лиза прибудет послезавтра, назад в Одинокий уедут вместе третьего января. С Лизой они с шести лет занимались хоккеем в родной Шайбе, вместе получили вызов в подмосковный Одинокий в молодёжку и полгода отыграли в ней. Отыграли – сильно сказано. Пока просто тренировки – изнуряющие, резерв он такой. Странно всё-таки… Инессу отпустили на праздники, и других девчонок из команды, а Лизу – нет… Инесса уговаривала себя: мало ли, почему Лизу обязали тренироваться ещё два дня, мало ли какие причины. Может наказали за лишний вес, заставляют сбрасывать на скакалке в зале, а может оставили, чтобы пробовать во взрослой команде? Взрослые ж остались трениться! Неужели Лизу готовят в сборную, а остальных нет? Не может быть! Ещё точно два года в молодёжке, год во взрослом резерве – так обещали Инессе и Лизе, когда пригласили – небывалое для шайбовского клуба событие: двух девчонок маленького пусть и насквозь хоккейного города (впрочем, женская команда внове даже в Шайбе) на уровень страны. Нет! Инесса не допустит в себе подозрительные недружелюбные, не командные мысли. Инесса – командный человек, семья Лизы когда-то помогла её семье. Инесса всегда старается быть благодарной, и потом – Инессу с самого начала пригласили для спарринга. Получается, сейчас Лиза создала Инессе конкуренцию и вытеснила?.. Хорошо, но почему она об этом не сказала? Они же вместе живут полгода на съёмной квартире! Неужели Лиза скрывает, что её готовят во взрослый резерв?.. Инесса приказала себе перестать думать и уставилась в окно поезда. Все мысли материальны. А в их Шайбе, в городе с хоккейными традициями, ходят странные легенды ещё с тех пор, когда охотники в Рождество палками гоняли мяч по озеру. Якобы убитые животные являлись охотникам в виде ледяных призраков, и не только животные, а ещё и кто-то таинственный: ляприконы и разнообразные прозрачные призраки рассекали на ножах по замёрзшим озёрам – первые коньки были ножами привязанными пеньковой бечёвкой к валенкам.
Подъезжая к городу, наблюдая родные насыпи, утыканные корявыми соснами, Инесса находилась в странном состоянии – напряжённом, возбуждённом и тоскливом. Неужели это снова зависть? А может обида с примесью горечи? Снова зависть и снова обида – две разрушительные черты точили Инессу с детства. Но сейчас просто накрыли с головой. И ничего с этим не поделать. Скорее всего, снова Инесса в пролёте. Поезд нёсся мимо лесов. Это начало тайги, но ещё не тайга. Отличные у них в пригороде леса, проходимые, и кедров навалом. И лиственницы, да даже берёзы – не всё же эти противные иголки круглый год прибивающиеся к обочинам дорог. Не рассмешили даже дети, карабкающиеся по обледенелым склонам. Дети пытались доползти до вершины косогора, туда, где маленькие пихты. Рубить, понятно, запрещено, но жители пригорода часто делали вылазки в лес с детьми за новогодним деревом. Если засекут, поймают лесники, ребёнка могут пожалеть. В их городе пихты наряжали чаще елей. Многие жители на собственных участках или сразу за забором выращивали пихты. С начала декабря в пригороде готовились к Новому году владельцы загородных коттеджей и старых развалюх: украшали деревья самодельными ледяными игрушками: заливали воду в формочки, закладывали с краю петлю бечёвки, выставляли на улицу и – вуаля! – самая лучшая на свете игрушка – настоящая, холодная, зимняя. Если воду подкрашивали, игрушки необычно, почти волшебно, искрились на холодном солнце, пока весна не топила их – ветки пихты плакали, на иголках оставались бечёвки как напоминания о неизбежном конце, а потом и бечёвки пропадали – тёплый резкий апрельский ветер срывал их, но, наверное, редкие верёвки запутывались в иголках намертво, навечно.
Жаль, что вокзал в центре и ехать Инессе по городу, не увидит она наряженные пихты пригорода, блики и мерцания их ледяных игрушек. Нигде больше нет такой красоты, как в пригородной зоне. Там и коттедж Тимки, у него на участке огромная пихта, посаженная, когда он родился. Тимка тоже её всегда украшает. Инесса обязательно сходит завтра к Тимке. Без звонка, просто прогуляется на тот дальний край города, просто спросит как дела – наверняка он вернулся на праздники, как и многие из тех, кто учился.
Город Шайба оживает зимой, болельщики снимают гостиницы, да и просто приезжают отдохнуть на новогодние. Искрится ледяными скульптурами-гигантами площадь перед Дворцом спорта. Город привык принимать зрителей зимой: две спортивные ледовые арены. Всю зиму – хоккейные матчи и этапы, чемпионаты, первенства на призы губернатора – для новисов, юниоров, сениоров в фигурке, для детей и юниоров – в хоккее.
От проспекта – вправо, к дому. Буксуют колёсики чемодана, увязают в снегу, таком непривычном для них, почти новых. Машины-чистильщики не справляются с обледенелым утоптанным многослоем… Дети лазят по сугробам, окаймляющим дорогу. Сугробы как стражники – ты идёшь по протоптанной или расчищенной дорожке, а они охраняют тебя, не выпустят ни влево, ни вправо.
Современный многоэтажный дом с квартирами свободной планировки. Перед домом – просторный двор, хоккейная коробка – в Шайбе они везде по дворам, и просто детская площадка, Инесса часто играла на ней в одиночестве в ту первую осень в Шайбе, когда они с мамой только приехали. Качели ещё видны, сигналят красными облупившимися железками на белом. Ну ещё турник жив, он сейчас Инессе по плечи, а летом подпрыгивать надо. Каруселей и беседок в виде грибков-боровиков как и не было. Детских горок тоже след простыл. Сейчас вместо площадки перед подъездом – поле; площадка – большая, свободная, не то, что пятачки с резиновым покрытием в Одиноком. Одинокий близко от столицы, там каждый сантиметр застроили, вырубили липовый уникальный парк, который сажали воины-победители давным-давно. Жители повозмущались и заткнулись, Инесса с ужасом думает, как она теперь летом без липового дурмана. До родной Шайбы война не дошла, в войну здесь работали эвакуированные предприятия. Они и разбили парк в овраге, за Инессиным домом. Парк с серпантиновой трассой, парк в то время, связывающий напрямую с заводом посёлок Шайбу. Сейчас парк – тренировочный объект, а завод – перевалочный гигантский склад, за ним всё тянутся ангары, бесконечные здания – промзона, дальше лес– ехать и ехать до него на маршрутке, а пешком идти час, бегом – полчаса. У Инессы дом на высоте, вокруг редкие сосны, парк – вниз. А за площадкой склон – можно кататься на санках и выезжать на небольшое озерцо. И повсюду сосны и пихты! В городе ещё туи попадаются и серебристые ёлки. Сказка! На первом этаже жилого дома у мамы Инессы, Розетты Владимировны, – мастерская, она шьёт костюмы для фигуристов. Этажом выше Инесса с мамой живут. На окнах – решётки, на всякий случай, и балконы с решёткой.
Инесса нажала домофон – кнопки кода сил набирать не было, да и приморозило их наверное. В тамбуре – мама. Обняла дебелыми руками, такими тёплыми, родными. Инесса отряхнулась, вошла в цех.
– Ты–Ледяночка! –мамина помощница выглянула из-за пятиниточного оверлока.
Лёд и Ладя –это дед Мороз со Снегуркой, в Шайбе их так называют, для детей иногда – Ледик и Ледяночка, детям так проще.
– Какая ты красотка! – обняла Инессу вторая мамина помощница Зоя Константиновна; её взяли, как только Инесса уехала из дома. Инесса раньше помогала маме обклеивать стразами костюмы фигуристов. Зоя Константовна годится Инессе в бабушки, но её выбрали из огромного числа желающих. Инесса – виртуоз в наклеивании страз и камней, а Зоя Константовна – супервиртуоз. Раньше Зоя Константовна работала педиатром, но ушла на пенсию по инвалидности из-за почек, занялась рукоделием и достигла высоких побед на местных выставках, где бабушки хвалятся своими рукодельными половичками. Зоя Константиновна не вспоминает врачебную свою бытность, но вовсю хвалится своими рукодельными победами, ну там реально есть чем хвалиться, что-то даже выкупил музей прикладного искусства, что-то повесили в мэрии, что-то в колледже местном. В поликлинике работа нервная, наверное поэтому Зоя Константиновна не вспоминает прежнюю специальность, здесь же, в мастерской, – спокойствие, царство творчества, атмосфера гармонии и искусства, пусть и прикладного, а не бессмертных полотен – неважно.
Инесса сходила помыться на второй этаж домой, спустилась обратно в мастерские, посидела на кухне за чаем, отдохнула, работницы закончили, попрощались, поздравили с наступающим. Мама спросила, как дела и поднялась в квартиру по делам. А к Инессе как раз в это время забежала Стася. Инесса давно заметила: у Стаси просто сверхспособность появляться именно в самый удобный момент, никого не напрягая, не ставя в неловкое положение не обременяя.
– Привет Инок! Обнимашки! – они обнялись. – И ты рано? У меня два зачёта автоматом, я сразу сюда. Торопилась, как чувствовала: что-то случится. Как тебе мой новый цвет? – Стася скинула с головы капюшон и копна шикарных волосы заискрилась в тёплом свете прихожей.
– Отлично.
– Вереско-фиалковый. Нравится?
– Очень. Что значит «зачёт автоматом»?
Все куда-то поступили. Стася, понятно, в универ в столице. Тимка где-то на вечернем, даже Лиза училась на заочке. Но Инесса решила не распыляться. Только трени, надо пахать, чтобы пробиться, чтобы заметили в каком-нибудь евроклубе и пригласили, Инесса никогда не умела распыляться. Или учёба, или спорт, ну язык, понятно, зубрила постоянно, занималась по бесплатным урокам в сети.
– Тут треш финальный, – продолжила Стася, не ответив на вопрос про «автомат», помедлила откинула свои тёмно-розовые волосы на спину, округлила глаза. – Тимка позавчера повесился. Завтра похороны.
Всё поплыло. Инесса потеряла ориентацию, её придавило чем-то невидимым. Тесно, тяжело дышать – пространство сжалось до точки… Нет! Она отказывалась в это верить! Достала телефон:
– Подожди, подожди…Тимофей вчера был в сети! Я видела: он появился, я ещё удивилась, что эмодзи не послал.
– Ты путаешь. Может родители заходили…
– Нет. Телефон же запаролен.
– Скажешь тоже – любой телефон легко вскрывается, если уметь.
Инесса трясущимися руками листала экран:
– Вот. У него специально для меня страница. Он с неё мне писал. Ой…
– Что «ой»?
– Нет. Нет страницы, но я же помню.
– У него и основная страница пропала, удалена. Но там ничего интересного. Переписка сохранилась?
– Да. – Инесса помедлила. – Я все его сообщения сразу скриню.
– Отлично, просто чистый разум! Покажи! Или интимно?
– Нет, что ты… Никаких… Просто… Он всем друзьям мемасики слал… По… старой… памяти.
Руки тряслись, на экране расползались предательские капли, не получалось найти скрины. Инесса редко плакала. На игре с финками Инессе сломали челюсть и выбили зуб, а остальные пять шатались, Инессе вставили какие-то проволоки в больнице, в челюстно-лицевой, а потом эти проволоки доставали – зубы прижились, но корни, сказали, станут дистрофичными – вот тогда Инесса тоже ревела от обиды – хирург просто поливал её оскорблениями… даже вспоминать не хочется.
– Давай сюда. Дай я. – Вот тупой кто-то, с Тимкиной секретной страницы тебе писал. Это же подставить как себя… И как он смог-то? Хакер какой-то! Интересно кто… А может он не знал, что Тимка… умер, может это он с самого начала прикидывался Тимкой?
– Нет! – Инесса стала горячо доказывать, слишком горячо. – У него со школы эта страница, он при мне её создавал.
– Но очень странно, согласись. Не мог же Тимка из морга тебе эмодзи слать.
– Мемасик!
– Не суть.
– А он в морге?
– Да. Не отдают пока родителям. Знаешь, если б дед какой вздёрнулся, а тут – молодой. С молодыми всегда больше возятся, подозревают, что убили и в петлю вставили. Эти дознаватели всегда всех подозревают… Ну переписка пустая такая, ты извини Инесс, но подставился кто-то знатно. Кто же мог иметь доступ к его странице?
– Конечно пустая! Что переписка? Разве это переписка? – слёзы сами катились. – Мы так скудно общались. Ну типа сигнала, напоминания – я о тебе помню, всегда под праздник. За полгода мемасиков кот наплакал…
– Не надо про кота, – взмолилась Стася.
– А что? Почему?
– Кот у меня тоже, как говорится, помре.
– Как? И Кот?
– Да нет. Мой кот, Снежок, а не Руслан.
Руслан Ибрагимович по кличке Кот был хореографом во Дворце спорта, главным хореографом фигуристок.
– Одни смерти вокруг, – молола Стася, пролистывая Тимкины скрины. – Все говорят: девятнадцать лет, что ты хотела-то? А я привыкла! Я его с рождения помню, вся сознательная жизнь – с ним. Столько с ним вместе перестрадали.
– Кому девятнадцать лет? Тимке? – Инесса прекрасно помнила, что Тимке двадцать, было двадцать…
– Да коту же!
– А-аа. Что с Тимкой-то произошло-то?
– Повесился. Больше ничего не знаю. Я даже не уверена, что повесился. Может приукрасил кто. Ты извини, Ин, я побегу. Я специально к тебе зашла, не стала писать, расстраивать. Видела в окно, как ты от остановки чемодан тащила.
У Стаси дом у остановки. Не квартира, а наблюдательный пункт. Всё-то она видит, всё-то знает.
– Завтра похороны – не забудь.
Забудешь тут!
Ограда высоченная у кладбища, дорожки чистятся, памятники кое-где торчат, а где-то и возвышается, много здесь покоится легенд хоккея местного уровня. Местный уровень в их Шайбе покруче мировых звёзд, тем более из местных легионеров, которых тут считают продажными. Инесса же тоже мечтает стать легионером. Но ей памятник пока не светит, даже надгробье с рельефом в профиль… Странные мысли, Инесса даже не стала их отгонять.
Тимку никто хоронить не пришёл. Инесса, Стася, да Корней. Корней вообще везде ходит, у него должность в мэрии такая – по безопасности, он организует болельщиков, ответственный за молодёжь, ну и топит за админресурс. Инесса с Лизой – одноклассницы, а Корней учился в их школе, но постарше, армию отслужил, вернулся. Стоит и смотрит внимательно:
– Чёт не пойму. Катафалк стоит. Это не наш, то есть не Тимкин?
– Закончили школу, разъехались, а с этой погодой никто даже на кладбище не пришёл, – кусала губы Стася, она отошла от своего кота и теперь жалела Тимку по-настоящему, искренне. – Написала в группе, все наши эмодзями отписались и – совесть чиста. Уроды. К однокласснику не пришли. Первые похороны из класса.
– Может никого дома нет.
– Щаз. Многие на праздники вернулись. Лениво всем. Неохота. Сучары обыкновенные.
Подъехал внедорожник Тимкиных родителей, отец, молодой, подтянутый, Тимка был в него, прошёл в здание, домишко во дворе; позже гроб из катафалка стали перегружать в автомобиль. Инесса подошла к маме Тимофея.
– Это Тику, – пробормотала она почти невнятно, Тимофея иногда звали Тиком. Он в детстве быстро бегал, тикАл. – Я сама сделала. Из фетра, фатина и фоамирана. – Инесса протянула злополучную корзинку: всю ночь, обливаясь слезами, мастерила под руководством Зои Константовны цветы – Зоя Константовна ждала, когда её увезут на диализ, вот и не спала, по телефону объясняла Инессе, как и что…
– Какая красота! Какая же ты мастерица! – совсем не старое, даже молодое ещё год назад лицо мамы Тимофея, потемнело и точно за эти дни, стало серее лицо, чем туманное небо, из которого того и гляди посыплется снег.
– Горе-то какое! – выдавила из себя Инесса и разрыдалась.
Стася тоже подошла, Корней почему-то нет.
– Мы, девочки, передумали здесь хоронить. Вчера с мужем решили дом продать, уехать отсюда. И его увезти. Похороним у меня на родине… – она не плакала, говорила почти спокойно. – Жизнь, Инна (мама Тимофея не знала, что Инна – Инесса), вдребезги. Но будем жить дальше, уже без Тимофея. А тут… Если решили переехать, зачем хоронить. Сейчас папа наш уладит всю бюрократию и мы отчалим с ним навсегда… У нас там и место прекрасное, на кладбище, на моей родине. Папа мой был почётным слесарем шестого разряда, передовиком производства, хоронили его с оркестром, тоже было давным-давно, мне тогда пятнадцать стукнуло. У папы диабет был. Вот уж не думала-не гадала тогда, что через ещё двадцать пять сына схороню. У меня мама жива и почти здорова. Имя своё на плите вбила и дату рождения. А вот оно как – внук рядом с дедом ляжет… Ой, да что это я…
Стася протянула букет, и не поймёшь, какой, весь завёрнут в бумагу…
– Но как? Почему?!
– Ин! Ты же его знаешь. У него случались депрессии… А тут. Поступил в институт на вечернее, правда, но всё же. Рассчитывали, конечно, на большее. Наотрез отказался, чтобы мы ему дневное проплатили. Целый скандал был. Ведь это сразу с проживанием, с общежитием проблемы, если очно-заочное и бюджет. В сентябре тут работал в пиццерии, курьером. А потом переехал в Москву якобы в общежитие квартирного типа, ну как гостиница при университете. Оказывается, он там и не появлялся, и зарегистрирован не был. Он где-то жил до прошлой недели. Что происходило в эти три месяца, мы понятия не имеем. Писал, что всё нормально, по скайпу на связь выходил. Неделю назад приехал, на Новый год, довольный такой, и вот… – мама Тимки беспомощно развела руками и сделала еле уловимое движение лицом, одними глазами с красной сеткой полопавшихся сосудов – болезненное движение человека, который не спал очень давно.
Поспешно, засовывая бумаги в файл, ни на кого не глядя, семенил странной не похожей на него услужливой походкой папа Тимофея, по-прежнему резкий и злой, но несколько рассеянный, испуганно зыркнул на Инессу, почти затравленно. Жене бросил:
– Поехали. Коты одни в машине.
Господи! У всех эти коты!
– Да, да, одну секундочку! – виновато улыбнулась мужу мама Тимки.
Тимкин отец пошёл командовать людьми, перетаскивающими гроб из катафалка во внедорожник. Грузчиками Инна этих людей даже в мыслях не могла назвать. Они тащили Тимку, то есть гроб, с неохотой, с ленцой. Ну так – потеряли такого клиента, землекопы. Интересно, сколько они берут за бурение могилы, или пока лопата берёт, не промёрзла ещё земля на глубину, просто снег?.. «Господи! Что у меня за мысли», – ужаснулась Инесса.
– Он подготовился, Инесса, к этому, – тихо сказала мама Тимки. – Страницу в сети удалил. Отдали в полицию телефон, но вряд ли что-то даст. Он скрытный. Папа наш всё требовал от него невыполнимого, вот и перестал с нами делиться наш сын. А с тобой?
– Он писал. То есть эмодзи слал, мемасики. Вам скрины выслать? У меня вся переписка осталась. У него для общения со мной отдельная страничка была.
– Нам тоже с этой страницы слал. И переписка осталась. А толку? Одно враньё. Не знаю… – мама Тимофея была без варежек, перехватывала ручку корзинки, и основание букета. – Что я сделала не так, не знаю. Знаешь: как-то всё навалилось. Нам, если честно, не до сына было все эти месяцы. У нас с бизнесом неприятности. Большие. А теперь дом продадим, расплатимся. Но всё равно суды, иски к нам…
– Скажите пожалуйста: Тимка знал об этом? – спросила Стася.
– Знал. – Мама Тимки медлила. – А почему ты спросила?
Стася пожала плечами и направилась к Корнею – он помогал ставить гроб в джип.
– Он писал, что нас с ним ждёт другая жизнь, красивая, хорошая… и богатая.
– Да? Странно… очень странно, он всегда фантазировать любил. Мда… Очень, Инночка, он тебя любил, часто мне о тебе рассказывал… раньше рассказывал. Но я и не против была, всегда только за. Я всегда была на его стороне. Ох. Вот и закончилась жизнь. Теперь всё остальное неважно… Руки совсем окоченели… – мама Тимки буто вернулась в страшную реальность из воспоминаний, прижала корзину Инессы, к меху шикарной шубы, Стасин букет аккуратно засунула под мышку, бумажка не шуршала – скрипела на морозе.
Давно уже капризно сигналил внедорожник. Стася и Корней стояли рядом, неся караул у гроба, багажник ещё не закрыли..
– Ну всё. На связи Инночка. Он очень тебя любил. Просто он скрытный, тебе не признавался.
– Можно корзинку рядом с ним поставить, а не на могиле? Можно в землю?
– Хорошо.
Еле-еле мама Тимки «подползла» к машине, Корней аккуратно забрал букет и положил на крышку гроба, корзинку мама Тимки н отдала.
Они махали отъезжающему джипу. Корней сказал, что ничего страшного – можно помахать на прощание, они и помахали. Мелкий снег полетел, припорашивая следы так и не расчищенной стоянки у каменной стены кладбища. Снег шёл всё сильнее, почти сразу скрыл траурную машину. Снежный занавес… Тимка никогда не любил город, в котором родился. Вот теперь он уехал из него навсегда.