Тигрис Рафаэль
Тигран Великий
– Значит, ты считаешь, что лучший вариант – бегство? – воскликнул Мецн.
– Не горячись, – продолжал уговаривать Меружан, – в данном случае бегство вполне оправдано. Ты и так поступил опрометчиво, путешествуя без войска, и сейчас расплачиваешься за эту ошибку.
Мецн ничего не ответил. Хотя доводы Меружана были вескими и неоспоримыми, но в глубине души я почему-то считал, что Мецн не должен покидать отряд.
Наступило тяжёлое молчание.
– Куда же я пойду? Две дороги перекрыты. А эта ведёт в пустыню, – наконец, произнёс Мецн.
– Именно в пустыню – наверняка, в ту сторону римляне не выставили дозор. Для пущей скрытности пойдёшь пешим. Так будет неприметней, и римские разведчики не заметят тебя.
– В пустыне без провожатого и вьючных животных… Это равносильно смерти!
– Лошади в пустыне – только помеха. Их надо будет поить, а столько воды у нас нет. Река Иордан находится отсюда на расстоянии одного дневного перехода. Старайся всё время идти на Восток, и ты достигнешь оазиса или же повстречаешься с караваном. Да всё что угодно, лишь бы не попасть в руки римлян, ибо это означает неминуемую гибель. С тобой пойдёт Соломон. Он один раз уже спас тебе жизнь. Может, и сейчас повезёт. К сожалению, более никого отдать не могу. Для нас каждый воин сейчас дороже тысячи талантов.
Меружан подошёл ко мне.
– Соломон! События этого дня, перевернули твою жизнь. Нет времени рассуждать, хорошо это или плохо. Сейчас одна задача – ты должен пойти с Мецном и сделать всё, чтобы он дошёл живым до Антиохии. Ты понял меня?
Я хотел, было, возразить против такого решения. Остаться и отомстить одноглазому – вот чего я желал в этот момент. Однако понял, что это невозможно. Мецна нельзя было отпускать без спутника. Я как человек не пригодный в бою, но побывавший однажды в пустыне, должен был сопровождать его.
– Я согласен, – ответил я, – но об одном прошу тебя. Чего бы это ни стоило – убей Крикса. Уничтожь кровожадного пса, отомсти за Лию!
– Я сделаю это, – ответил Меружан уверенно, – не сомневайся.
Мецн встал и окинул взором дружину. Хорошо вооружённым крепким воинам предстояла битва с трехкратно превосходящими силами врага.
Мецн стал по-быстрому прощаться. Наконец, он подошёл к Меружану и произнёс:
– Я жду тебя в Антиохии целым и невредимым.
В сказанном я расслышал не столько приказ, сколько просьбу.
– Ладно, идите. Богиня Селена сегодня на нашей стороне, и слабый свет полумесяца не выдаст вас, – сказал на прощание Меружан.
Взяв запасы воды и еды на один день (больше не могли, ибо Меружан так и не доставил провиант), мы исчезли в ночи. Шли скрытно, пригнувшись, осторожно ступая по земле и стараясь не задевать листву. Скоро мы благополучно отошли на безопасное расстояние и при слабом лунном свете тихо зашагали по пустыне, строго придерживаясь восточного направления.
Вдали послышался шум завязавшегося боя. Мецн молча шёл, изредка мрачно озираясь назад.
Ночной поход в пустыне не представляет особой сложности, под покровом темноты, можно преодолеть довольно большое расстояние. Именно так мы и поступили. Сделав за всю ночь лишь две остановки, к утру прошли большой путь, и, по моим расчётам, должны были в полдень добраться до оазиса. Но солнце поднималось всё выше, а пустыне, казалось, не было конца. Нам приходилось постоянно смачивать одежду, головные уборы и обувь, отчего наши скудные запасы воды быстро иссякали, а солнце продолжало нещадно палить. Когда начало темнеть и испепеляющий диск светила скрылся за песчаными дюнами, мы, изнеможённые, свалились на землю. За весь день Мецн не проронил ни одного слова и сейчас мрачно лежал на ещё горячем песке.
– Здесь нет никакого оазиса, – выдавил он, наконец, из себя.
– Оазис должен быть, – ответил я.
Спорить ни у кого из нас не было сил. Изнемождённые, мы разлеглись под пологим склоном дюны и заснули мертвецким сном.
Наутро всё повторилось. Однако запасы воды уже кончились, и бороться с жарой было нечем. Когда солнце вновь начало свою огненную атаку, силы начали покидать нас. Первым упал на раскалённый песок Мецн. Я опустился рядом с ним и заглянул ему в лицо. Оно выглядело удручающе: растрескавшиеся губы, обожженная кожа. Старик едва дышал, его тяжёлые веки так и не приподнялись, несмотря на мои настойчивые призывы. Здравый смысл подсказывал мне бросить попутчика и спасаться самому, пока были на это силы.
Сейчас, спустя много лет, я вновь и вновь пытаюсь понять, что удержало меня тогда рядом с немощным Мецном. Я был волен бросить его и вернуться обратно в Иерусалим, в дом лекаря Мафусаила, к прежней спокойной жизни. Но необъяснимое чувство овладело тогда мною. Лёжа рядом с умирающим стариком на раскалённом песке, я понял, что наши судьбы навечно связались прочными невидимыми нитями. Возможно, наша встреча была предопределена Богами? Воспоминание о кресте, на котором распяли девственное тело Лии, вновь и вновь пронизывало мой ум. Лютая жажда мести овладевало мною, и хотя мы оба были обречены на медленную смерть, я твёрдо решил не бросать старика.
Не знаю, как долго мы пролежали в полной безнадёжности, но когда я уже из последних сил приподнял голову, то увидел вдали очертания медленно шагающего верблюда. Сперва я подумал, что схожу с ума, но затем, осознав, что это явь, с трудом поднялся на ноги. Кто бы это ни был, враг или друг, – в нём было наше единственное спасение.
Я встал во весь рост и попробовал закричать. Из пересохшего горла удалось выжать подобие слабого хрипа. Я попробовал ещё разок. Опять хрип. Было ясно, что если я не смогу привлечь внимание, то они просто пройдут мимо. Я собрал последние силы и постарался крикнуть. Мне это удалось с огромным трудом. Окрылённый успехом, я повторил попытку. Моя глотка, освободившись от песка, наконец, смогла выдавить призыв о помощи, и, к своей огромной радости, я заметил, что верблюды, изменив направление, пошли в нашу сторону.
Когда караван подошёл близко, я узнал своих сородичей по отцовской линии – арабов-итурейцев. Они с удивлением разглядывали нас. Без верблюдов по пустыне мог передвигаться разве что умалишённый. На радостях я произнёс приветствие по-арабски.
Спасти погибающего от жажды в пустыне – неписанный закон для всех путников, тем более, если он оказался твоим соплеменником.
Первое, что сделали арабы – обильно намочили нам головы. В течение многих веков это племя хорошо усвоило основные правила поведения в пустыне. Мецн открыл глаза и постепенно стал приходить в себя. Арабы начали нас осторожно поить водой, не давая проглатывать большие порции. Вскоре мы настолько окрепли, что смогли подняться на ноги.
– Кто вы такие? – спросил меня караванщик.
– Мы шли из Иерусалима в Тир. На нас напали римляне. Мы вынуждены были бежать в пустыню, – ответил я.
Араб сочувствующе покачал головой и опять спросил:
– Откуда знаешь наш язык?
– Мой отец – итуреец, – ответил я гордо, и на лицах арабов засияла улыбка.
Нас бережно усадили на верблюдов, и мы продолжили путешествие. Как выяснилось позже, мы с Мецном взяли неверное направление. Вероятнее всего это произошло ночью. В отсутствие такого ориентира как солнце, мы отклонились на север, что естественно удлинило наш путь, ибо оазис находился намного восточней. Эта ошибка едва не стоила нам жизни. Теперь же караван шёл в нужную сторону, и уже к вечеру мы увидели верхушки долгожданных пальм.
Любой человек, прибывший в оазис, вне зависимости от его народности, сословия или содержимого кошелька, является неприкосновенной личностью. Вне оазиса ты можешь быть кровожадным преступником, которого скоро поймают и казнят; мелким воришкой, которому палач готов отсечь правую руку; проституткой, отдающей своё тело за деньги, – но тут ты всего лишь гость, нашедший временный приют на островке природной благодати. В приветливой атмосфере оазиса ты чувствуешь себя частицей всеобщего мироздания.
Мы с Мецном, сидя под высокими пальмами, на мягких подушках, с наслаждением уплетали приготовленного для нас молодого барашка и запивали приятным галилейским вином.
– Пусть каждый подойдёт и возьмёт еды и вина столько, сколько захочет, – сказал довольный Мецн, – я угощаю всех.
Мецна словно подменили. Из мрачного путника он превратился в задиристого щедрого гостя. После всего пережитого он опять воспрянул духом.
– Спроси-ка, юноша, у караванщика, не в Антиохию ли он идёт?
– Я уже спрашивал, Мецн. Он идёт в другом направлении.
– В таком случае пообещай, что я выкуплю у него весь товар сразу же по прибытии в Антиохию. Не скупись и согласись с любой ценой.
Когда мы покончили с барашком, женщины-рабыни, подали фрукты и сладости. Мецн обратил внимание на одну из них, со статной фигурой и длинными каштановым волосами.
– Чья это женщина? – спросил он.
– Моя, достойнейший, – ответил пожилой хозяин.
– Продай её мне.
– Она не продаётся, достойнейший.
– Это невозможно. Назови цену.
– Дело не в цене. Она носит под сердцем моего ребёнка.
– Ребёнка! От тебя? И ты уверен, что это твоё дитя? – съехидничал посланник царя Армении.
Вино и вкусная пища распалили в Мецне сладострастие и, несмотря на свой преклонный возраст, он продолжал жадно таращиться на рабынь.
– Есть товар, более достойный твоего взора, – шепнул ему на ухо молодой финикийский купец, который вёз на продажу рабов.
– Какой? Показывай, – приказал изрядно захмелевший Мецн.
– Сначала договоримся в цене, – лукаво произнёс работорговец.
– Без наличия товара нет смысла торговаться, – вмешался я, желая оградить своего товарища от мошенничества.
– Погоди, Соломон, – произнёс Мецн, – так даже интересней. Я согласен. Назови свою цену, купец.
– За хороший товар я попрошу всего пятьдесят тетрадрахм.
Среди собравшихся пронёсся вздох изумления. Пятьдесят тетрадрахм за рабыню, пусть даже отменной красоты, было очень много.
– Неплохая цена, – произнёс невозмутимо Мецн, – А сколько ты хочешь за плохой?
– Плохой? – удивился финикиец и добавил самодовольно, – плохой я тебе задаром отдам.
Расчёт молодого купца был прост. Он сначала покажет захмелевшему гостю самых красивых рабынь и тот сразу выложит нужную сумму.
– Договорились, – сказал Мецн, – показывай товар.
Работорговец удалился и вскоре вернулся с четвёркой плотно укутанных женщин. Он стал по очереди открывать им лица, и при свете факелов взору присутствующих предстали молодые рабыни.
Они были разные, но каждая по-своему восхитительна. Финикиец подходил и торжественно представлял каждую. Белокожая фракийка с восковым лицом и разукрашенными руками, жительница южной Эллады с прямым носом и длинными пепельными волосами, статная смуглая пунийка с берегов Северной Африки и кареглазая, полногрудая киприотка.
Мецн медленно расхаживал среди рабынь, внимательно присматриваясь к каждой, и, наконец, произнёс деловито:
– Товар у тебя хороший. Видно, что содержишь в чистоте и сытости. Но таких у меня предостаточно. А нет ли чего необычного?
Молодой купец в недоумении посмотрел на Мецна.
– Остались ещё две, но там просто не на что смотреть, достойнейший, – ответил финикиец.
– Это спорный вопрос, – возразил Мецн, у которого был свой взгляд на женскую красоту, – показывай.
– Как пожелаешь, – с ухмылкой произнёс купец и вывел ещё двух.
Мецн сам открыл им лица. Первой оказалась плотная чернокожая эфиопка с толстыми губами и маленькими красными глазками. Такая годилась бы для тяжёлой домашней работы, а вовсе не для любовных утех. Вторая была маленькая курносая девчушка с веснушчатым лицом. Мецн сорвал с её головы накидку, и мощная копна огненно-рыжих волос рассыпалась перед ним. Глаза Мецна засияли от восторга.
– И ты скрывал от нас такую красоту! – произнёс он восхищённо. – Какое нежное лицо, какие изящные линии тела! Не знаю, как её прежде звали, но с этого момента будут величать Грацией.
Работорговец недоумевал. Вот уж не мог он додуматься, что этот богатый чужеземец отвергнет настоящих красавиц-рабынь и отдаст предпочтение щупленькой рыжухе и вдобавок назовёт Грацией.
– Откуда она?
– Я и сам толком не знаю. Наверное, из дальних стран Севера.
– Как же она попала к тебе?
Финикиец с улыбкой пожал плечами.
– Ладно, можешь не рассказывать, – сказал Мецн, – мне и так всё ясно. Римляне грабят далёкие страны, ваши пираты грабят римские суда.
Купец продолжал молчаливо улыбаться.
– Уговор наш помнишь? Я беру её даром.
– Бери, достойнейший, – без особого сожаления ответил работорговец.
– Ну что, Соломон? – обратился Мецн уже ко мне, – сумел договориться?
– Да. Караванщик согласен, – ответил я.
– Отлично! Тогда до утра. Эту рабыню мы берём с собой, – произнёс Мецн и вместе с девушкой исчез в своём шатре.
С первыми лучами солнца наш караван тронулся в путь. Мецн сидел на высоком верблюде, и голову его защищал навес. Лицо по-прежнему было строгим и властным, по-прежнему источало уверенность и решительность.
– Почему ты не бросил меня в пустыне, юноша? – вдруг спросил он, не поворачивая головы.
Я молчал, не зная, что ответить.
– Ведь мог бы спастись в одиночку, а предпочëл остаться с умирающим стариком.
– Там, где я родился, не принято бросать людей в беде.
Мецн с удивлением посмотрел на меня.
– И где же ты родился?
– На берегу реки Иордан.
– Уж не в Самарии ли?
– Верно, в Самарии
Мецн с улыбкой посмотрел на меня.
– Выходит, что все самаритяне добрые люди, не ведающие о коварстве и зависти? А разве бывают такие на свете?
Не зная, что ответить, я тоже заулыбался.
– Самария тут не при чём, – продолжил мысль мой попутчик, – просто ты добрый малый и будешь по достоинству оценён.
Есть неписаное правило: когда идёшь по жаркой пустыне, чтобы сберечь силы, предпочтительней хранить молчание и изъясняться языком жестов. Наши караванщики поступали именно так, и только ближе к вечеру, когда жара начала спадать Мецн опять оживился.
– Мы с тобой – как те иудеи из вашего Писания, – вдруг заговорил он, вспомнив почему-то сюжет из священной книги, хранящейся в главном иерусалимском храме.
– Ты читал наше Писание? – удивился я.
– Представь себе, да! Причём на греческом.
– А что, уже есть перевод? – спросил я.
– Имеется. Литературное произведение, которое претендует на успех, должно быть непременно переведено на греческий, ибо язык этот наиболее распространён в мире и, без сомнения, способствует популяризации трактата. Перевели же Писание иудеи Александрии – города, где библиотек больше, чем синагог.
Упоминание об Александрии вызвало во мне приятные чувства. Побывать в городе, основанном Александром Великим, во втором мегаполисе после Рима, было давней мечтой лекаря Мафусаила. Мой хозяин с воодушевлением рассказывал про широкие городские проспекты; про набережную с многочисленными тавернами, по которой прогуливались богатые горожане; про огромную синагогу, способную вместить до ста тысяч человек; про иудейскую диаспору, которая посылала щедрые пожертвования в Главный иерусалимский храм.
– А в Армении изучают греческий? – спросил я.
– Да! В царских школах мегаполисов, – ответил Мецн.
– А латынь?
– Латынь в Армении знают лишь исключительные люди, так что – считай, Соломон, ты один из них. Для своего возраста ты отлично образован.
– Этим я обязан хозяину, – сказал я, вспомнив Мафусаила.
– Не скромничай, юноша. Не обладай ты врождённой смекалкой и определёнными способностями, никогда бы не осилил столько языков.
– А где ты получил образование? – поинтересовался я.
В глазах Мецна мелькнула грусть.
– В Парфии, – ответил он.
– В Парфии?
– Да, юноша. Я до сорока лет жил там, – ответил Мецн задумчиво.
– Ну, и чем же ты занимался?
– А ничем. Просто жил во дворце парфянского царя. Получил образование, много читал. Кстати, там и ознакомился с вашим Писанием.
– Что же тебя привлекло в нём?
– Ну, во-первых, описание праотца Ноя, который спасся от всемирного потопа на горе Арарат. Да будет тебе известно, что это гора находится в Армении.
– Слышу об этом впервые.
– При случае обязательно покажу тебе это место.
– Рад буду увидеть. Что же ещё тебе понравилось в священном Писании?
– В иудейской вере мне нравится образ Бога. Он один на всех иудеев – и это их сплачивает, делает единомышленниками. Таким народом легко управлять. Один Бог – один народ – один властитель.
Я, привыкший к тому, что Яхве только возвеличивали, теперь с интересом выслушал мнение человека со стороны.
– Но наряду с этим у него есть один существенный недостаток.
– Какой? – удивился я, ибо слово «недостаток» применительно к иудейскому Богу сильно резало слух.
– Плох тем, что он безликий. А человек, по своей натуре, привязан к зримым образам. Разве я не прав?
– Сказать по правде, хотя я и иудей по матери, но эллинские боги мне больше нравятся, – ответил я почему-то, понизив голос.
Мецн уловил это и сказал с улыбкой:
– Можешь говорить об этом смело. Маккавеи тут не услышат тебя. Ну и чем же они тебе нравятся?
Я призадумался над ответом, но Мецн опередил меня:
– Они тебе нравятся, потому что похожи на живых людей, хотя и бессмертны, правильно? Так же влюбляются, так же завидуют друг другу, и ничто людское им не чуждо. На самом деле, их не существует. Они придуманы, согласен со мной?
– Да, согласен. Мне всегда нравились красивые истории про Зевса, Апполона, Афродиту.
– Ну конечно, и будут нравиться. Людям во все времена интересно слушать про людей, тем более – облачённых в тоги богов.
– А кому преклоняется народ в Армении? – вдруг спросил я.
– Одна из богинь – Анаит, вроде Артемиды. А вот Арамазд подобен Зевсу. Есть ещë мужественный герой Ваагн и богиня любви Астхик.
Мецн замолчал, и только равномерный шелест верблюжьих шагов нарушал знойную тишину пустыни.
На закате седьмого дня путешествия мы достигли цели. На горизонте показались крепостные стены Антиохии.
– Ну, Соломон, сегодня ты заночуешь во дворце Антиоха, – сказал с восторгом Мецн, – в городе, который отстроил один из полководцев самого Александра Завоевателя – могучий Селевк.
– Меружан мне говорил, что сейчас здесь находится трон армянского царя.
– Не только трон, но и сам царь своим присутствием осчастливил южную столицу Армении.
– А какой он из себя этот царь Армении?
Мецн почему-то заулыбался моему вопросу, но потом ответил:
– Описать тебе его – у меня не хватит слов. Лучше дождись завтрашнего дня. Увидишь собственными глазами.
Тем временем мы достигли главных ворот города, и стража нас строго окликнула.
– Открывай быстрее, – зычным голосом приказал Мецн, – сам посланник царя царей пожаловал.
Загремели тяжёлые ворота, и мы вместе с караваном переступили за городскую черту.
Царский дворец располагался в живописной роще, где росли высокие кипарисы и лавровые деревья. К дворцу примыкал высокий храм. Я сравнил его с Главным иерусалимским и понял, что последний намного проигрывал по красоте. С той поры и по сей день, все храмы эллинского стиля завораживали меня своим великолепием. Причиной, как я потом догадался, служило их правильное месторасположение. Храм в Иерусалиме, хотя и был самой высокой постройкой города, однако находился в окружении невзрачных городских домов. Храмы же греческого образца сооружались в живописнейших местах и входили в дворцовые комплексы.
Перед высокой колоннадой главного портала нас встретила вереница слуг во главе с дворецким. Последний собрался, было, восторженно поприветствовать нас, однако Мецн опередил его.
– Караван и людей устроишь надлежащим образом, – приказал он. – Этот юноша – гость царя царей. Отведёшь его в самые роскошные покои.
Дворецкий молча кивнул головой.
– Ну, Соломон, прощай,– сказал вдруг Мецн, – благодарю тебя за всё.
– Надеюсь, мы ещё увидимся? – спросил я.
– Боюсь, что нет, – произнёс задумчиво Мецн.
– А Меружан? Он уже прибыл? – забеспокоился я.
– Нет,– мрачно нахмурил брови Мецн и бросил небрежно, – всё, прощай юноша.
Сказав так, он исчез в темноте дворца.
Я остался один в недоумении. Столь странное расставание с человеком, с которым я за короткое время неоднократно разделил испытания судьбы, удивило меня.
– Попрошу тебя следовать за мной, – учтивый голос дворецкого вывел меня из оцепенения.
Мы пошли по длинному коридору среди мраморных колонн, великолепие которых я смог разглядеть даже при тусклом свете лампады. Вскоре дворецкий открыл двери покоев, и мы вошли в просторное помещение. В центре зала нежно журчал фонтанчик. Недалеко от него стоял маленький резной столик с яствами. Справа, вниз по лестнице моему взору представилась чудесная купальня с маленьким бассейном, а слева в глубоком алькове располагалось широкое спальное ложе.
– Не хочешь ли ты принять омовение после долгой дороги? – спросил дворецкий.
– Не откажусь, – ответил я и, начал спускаться к воде, на ходу скидывая пыльную и изрядно износившуюся одежду.
Ступеньки уходили на дно бассейна, и вскоре я погрузился в приятную тёплую воду. Не успел я как следует окунуться, как почувствовал, что рядом очутились две очаровательные купальщицы. Улыбаясь и смеясь, они принялись натирать моё тело рукавицами из грубой шерсти. Вскоре я, посвежевший и будто заново родившийся, вышел из воды, и рабыни накинули на меня мягкое покрывало. Я подошёл к столу с едой, улёгся на софе и с наслаждением вкусил выпечку, сдобренную мёдом и орехами, запивая нежным ароматным вином.
Тёплая вода, вкусная пища и вино сделали своё дело. Меня стало клонить ко сну. Я вошёл в альков, сбросил на мраморный пол влажное покрывало и с наслаждением скользнул в шёлковую постель. За долгие дни путешествия по жаркой пустыне, где нашим ложем был раскаленный песок, о такой постели я мог бы только мечтать. Я почувствовал под головой непривычное мягкое возвышение. В кроватях иудеев оно было на стороне стоп спящего. Здесь – наоборот.
– Будет ли ещё что-нибудь угодно? – спросил учтиво дворецкий, указав взглядом на улыбающихся прелестниц.
– Я очень устал и мечтаю только об одном – вдоволь поспать, – сказал я и с наслаждением вытянулся в прохладной постели.
Дворецкий с рабынями удалились, и вскоре Бог сна Гипнос пронёсся надо мною, оросив маковым соком и погружая в мертвецкий сон.
Ранний солнечный луч ласково разбудил меня. Я открыл глаза и долго не мог понять, где нахожусь. Постель из шёлка, просторное ложе в огромной комнате с высоченными колоннами – всё это было настолько необычно для меня, что почудилось, будто я ещё сплю. Однако постепенно я стал припоминать события прошедших дней и понял, что вся эта радужная картина – явь.
Вдруг я с горечью вспомнил Лию, вспомнил тот страшный крест, и бессильная ярость заклокотала в груди. Я вскочил со спального ложа и гневно замахал колокольчиком, который предусмотрительно оставил дворецкий. Двери покоев распахнулись и две рабыни вошли, неся с собой одежду. Увидев моё рассерженное лицо, они удивлённо переглянулись. Я опомнился и, успокоившись, приказал одеть себя.
Вместо износившихся лохмотьев меня облачили в коричневую опрятную тунику и подпоясали широким кожаным ремнём. На ступни надели добротные сандалии с мягкими кожаными застёжками. После чего я омыл руки и лицо водой, освежённой ароматом роз. Почувствовав лёгкий голод, я подошёл к столику с яствами и принялся есть. Рабыни стояли поодаль и внимательно наблюдали за мной, боясь пропустить какое-либо моё желание. Я жестом пригласил их присоединиться, на что они, улыбаясь, отрицательно покачали головами.
Спустя некоторое время, в покои зашёл дворецкий.
– Тебя хочет видеть повелитель Армении царь царей Тигран Великий, – произнёс он высокопарно.
Я встал и взволнованно последовал за ним. Предстоящая встреча с царём огромной державы смущала мою юношескую душу. Отчего это вдруг он пожелал увидеть меня, человека, который для него ничего не значил? Вероятно, Мецн рассказал обо мне много хорошего и расположил царя. В таких раздумьях я молча шагал за дворецким, переходя из одной роскошной комнаты дворца Селевкидов в другую. Достигнув тронного зала, мы остановились и стали ждать, пока стража распахнёт высокие двери. Наконец, по чьему-то приказу двери открылись, и моему взору представился огромный зал с арочными сводами и мраморными колоннами. Казалось, я вхожу в храм к божеству. Сам царь-бог сидел на высоком ажурном троне, в полукруглой нише, пронизанной со всех сторон солнечными лучами, так что лицо царя было невозможно разглядеть. Всё это было сделано специально, чтобы создать побольше таинственности и помпезности.
Мы вошли, и дворецкий положил руку на мою спину, давая понять, чтобы я пал ниц. Прошло достаточно времени, а мы, упёршись лбами в мраморный пол, всё ещё находились в неудобном положении, и это было неотъемлемой частью придворного этикета.
– Можете встать, – повелел владыка, и его голос эхом отразился от высоких каменных стен.
Мы поднялись, и я начал внимательно всматриваться в царя. Разглядеть его отчётливо я не мог, но голос показался очень знакомым. Царь вдруг встал со своего места и медленно начал спускаться вниз. По мере приближения, ослепляющий эффект солнечного света пропал, и когда повелитель снизошёл до моего уровня, я смог ясно различить черты его лица. Это был Мецн!
Его коротенькая бородка была начисто выбрита, обнажив белую кожу, которая резко контрастировала с загоревшим под солнцем пустыни лбом. На голове у него была великолепная золотая диадема, а пальцы рук по-прежнему украшали многочисленные разноцветные перстни. От неожиданности я на мгновение растерялся. Мецн подошёл поближе и, лукаво улыбаясь, произнёс:
– Да, Соломон, я царь Армении Тигран Великий. А это значит, что я повелитель Большой и Малой Армении, Киликии, Комагенны, Сирии, Каппадокии, Осроэны, Софены, Мидии, Антропатены, Кордуэны. Я царь всех этих царств. Я тот, кто разорил царство могучих Селевкидов, последователей Александра Великого, и сейчас живу в их дворце, а город Антиохию превратил в свою южную столицу. Ты же по-прежнему можешь звать меня Мецн Тагвор – Великий царь. Именно так обращаются ко мне приближённые, к числу которых с сегодняшнего дня я тебя причисляю. Во время путешествия я должен был скрывать своё истинное имя, хотя, как помнишь, даже это не уберегло бы меня от гибели, если бы не твоё своевременное вмешательство. Боги Олимпа вовремя послали тебя. Стрела, выпущенная из твоего гастрофета, спасла мне жизнь. И я это никогда не забуду.
Он хлопнул два раза, и в тронный зал явился человек с маленьким сундучком в руках. Царь достал оттуда тяжёлый мешочек, расписанный золотым вензелем, и передал его мне со словами:
– Здесь сто талантов чистого золота. Возьми их. Отныне ты богатый человек.
Я стоял неподвижно, не в силах что-либо ответить.
– Но это ещё не всё. С сегодняшнего дня я назначаю тебя своим придворным лекарем.
– Благодарю тебя за награду, Мецн Тагвор, – наконец, ответил я, – но как ты можешь назначать лекарем человека, которого ещё не попробовал в деле?
– В том, что ты уже должным образом обучен, я нисколько не сомневаюсь. И к тому же в лекаре, хвала Богам, у меня нет особой нужды. Тут дело в другом. Как говорили в древности: человек проверяется дорогой, любовью и золотом. То, что ты верный попутчик – уже доказано, несчастье в любви тоже познал, ну а золотом мы тебя ещё успеем проверить.
– Ты забыл про власть, мой царь, – сказал я, давая понять, что и мне известно это древнее изречение.
– Власть? – задумчиво повторил Тигран, – власть – это самое трудное испытание для человека, труднее даже, чем золото, ибо тот, кто стал обладателем богатства, безудержно стремиться к власти, и ничто не способно его остановить.
Сказал он искренно, и я понял, что именно это тяготит его душу.
– А что Меружан и остальные? Нет ли каких новостей? – спросил я.
Тигран потупил взор и с грустью произнёс:
– Никаких. И я дорого бы отдал, чтобы узнать, где они.
Мы стояли оба в напряжённом молчании.
– Возьми у казначея столько золота, сколько обещал караванщику, и заплати ему, – приказал царь.
Я склонил голову в знак послушания.
– Скажи ему, чтобы перед отъездом непременно явился ко мне, – добавил царь.
Я уже собирался уходить, но Тигран остановил меня.
– Сегодня ночью будет пир в честь моего возвращения. Я хочу, чтобы ты сидел рядом со мной.
– Слушаюсь мой повелитель, – ответил я уже тоном новоиспечённого царедворца.
Весь последующий день я прогуливался по Антиохии. Построенная в эллинском стиле, она сильно отличалась от Иерусалима. Множество великолепных храмов, посвящённых богам Олимпа, не могли не радовать глаз. Потомки одного из военачальников Александра Завоевателя, Селевка, постарались на славу. Город был поделен на четыре части, каждая из которых окружена своей крепостной стеной. Отдельно стоял царский дворец вместе с храмом Артемиды, обсаженным целой рощей лавров и кипарисов.
В Антиохию стекались ремесленники и мастеровые со всей Эллады. Лучшие зодчие возвели храмы Афродиты и Аполлона, а живописцы украсили их стены.
После того, как Тигран сделал Антиохию южной столицей Армении, здесь мало что изменилось. Он не разрушил ни одного дома, не передвинул ни одну стену и даже обстановка во дворце Селевкидов осталась им не тронутой. Всё здесь было сделано с таким мастерством и умением, что не нуждалось в исправлении. Мастеровых, зодчих и художников армянский царь увёл в глубь страны, в свою новую столицу, Тигранакерт, желая воссоздать там великолепные образцы архитектуры и искусства.
Обо всём этом я узнавал постепенно за время моего пребывания в Антиохии. А сейчас я расхаживал по городу, вглядываясь в лица прохожих и присматриваясь к домам.
С сегодняшнего дня я вдруг стал богатым и знатным, и эта мысль никак не укладывалась в моей голове. Разве мог я, парень из простой деревенской семьи, ученик иерусалимского лекаря, даже мечтать о том, что через каких-нибудь полмесяца волею насмешницы-судьбы стану богатым вельможей при дворе царя царей и буду жить в роскошных покоях дворца грозных Селевкидов? Мне даже показалось, что жители города уже узнали об этом и потому кланяются при встрече. Это отнюдь не выглядело маловероятным, ибо свежие известия быстро просачиваются за пределы дворцов, опережая своих героев.
Я проходил мимо кузнечных мастерских и удивлялся, что нигде нет выставленного на продажу готового оружия. Впервые в жизни у меня в кармане соблазнительно звенели золотые монеты, и мне не терпелось попробовать их всесокрушающую силу.
Моё внимание привлекла железная ограда, которую я сумел разглядеть через приоткрытые двери одной мастерской. Я незаметно вошёл туда и принялся внимательно рассматривать это странное изделие. А странным было то, что на ней не было ни одного узора. Одинаково торчащие толстые железные прутья с острыми краями.
– Господин хочет что-то приобрести? – спросил меня подошедший мастер.
Это был пожилой грек с хитрым пытливым взглядом, какие бывают у осторожных людей.
