Р. Л. Стайн
Ты умеешь хранить тайны?
R. L. Stine
CAN YOU KEEP A SECRET?
Печатается с разрешения издательства St. Martin's Press, LLC
и литературного агентства Nova Littera
Серийное оформление Юлии Межовой
Иллюстрация на обложке Алексея Провоторова
Перевод с английского Анатолия Уманского
Copyright © 2016 by Parachute Publishing, LLC. All rights reserved
© Анатолий Уманский, перевод, 2022
© Алексей Провоторов, иллюстрация, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2022
* * *
Посвящается Джоан и Джин, сестрам…
но не таким запуганным, как в этой книге
Часть первая
1
Во сне я бегу по грязи в трепещущей белой ночной сорочке. Слышу, как ноги шлепают по раскисшей земле – плюх-плюх-плюх.
Я несусь по ледяным лужам и чувствую холод, хоть и осознаю, что сплю. Я знаю, что шепот, который я слышу, – это теплый ветер в листве.
Я ощущаю дуновение на лице, различаю шепот сквозь «плюх-плюх-плюх» босых ног, расплескивающих грязь во все стороны.
В лиловом небе, над колышущимися деревьями, месяц скалится кривой ухмылкой. Он напоминает серебряный кулон, который висит на цепочке у меня на шее.
Во сне месяц сияет так близко, что я могла бы протянуть руку и поймать его. Но я не останавливаюсь, чтобы сделать это. Кто-то за мной гонится. И я понимаю, что если обернусь, то увижу его.
Но даже осознавая это, я все равно не могу удержаться и оглядываюсь. В своих снах я ничего не контролирую. Я не управляю собой.
Я бегу босиком по раскисшей грязи под раскидистыми ветвями. Мне страшно. И у меня есть на то веские причины.
Потому что, когда я оборачиваюсь… когда бросаю быстрый испуганный взгляд за плечо… там волчица. Черная волчица – частый гость моих снов.
Она ворчит и рычит, нагоняя меня беззвучной рысью. Опускает голову, словно готовясь к атаке. Черный мех на ее спине встает дыбом. И снова я вижу ее глаза. Голубые, как у меня. У черной волчицы мои глаза.
У меня черные волосы и голубые глаза, а у волчицы голубые глаза и черная шерсть. И я пытаюсь убедить себя во сне, что не спятила. Многим снятся кошмары. Одни и те же кошмары, снова и снова.
Но мало кому снятся звери с их глазами. И почему волчица внушает мне такой страх? Я сплю, но чувствую, что сердце трепыхается, словно бабочка.
Гляжу на нее. Наши голубые глаза встречаются. Ее длинная морда кривится. Густая белая слюна сочится из пасти. Черная волчица щерится, издавая глухой угрожающий рык, сдавленный, захлебывающийся.
Я хочу отвести взгляд. Но ее глаза удерживают меня, парализуют.
И внезапно я сама становлюсь волчицей.
Я волчица. Черная волчица.
Во сне я становлюсь волчицей, неотрывно глядящей на другую волчицу.
Мы бросаемся в атаку. Мы сражаемся. Рычим и беснуемся, разбрызгивая пену. Кусаемся, полосуем друг друга когтями, сшибаемся головами и рвем, рвем друг друга на части.
Я в бешенстве. Ярость разрывает меня. Разрывает…
Я просыпаюсь с криком. Пытаюсь вскочить с постели. Запутавшись в одеяле, валюсь на пол. Бухаюсь на бок.
Я задыхаюсь. Сердце скачет в груди. Несколько раз моргаю, прогоняя сон. Отмахиваюсь от навязчивых картин – волчья морда… ярость… голубые глаза…
Я в своей комнате. В открытое окно струится серебристый лунный свет.
– Эй, – бормочу я, продолжая отгонять пугающие образы. – Эй. Очередной кошмар. Просто кошмар. Вот и все.
С другого конца комнаты доносится голос, напугавший меня.
– В чем дело?
Моя сестра Софи садится. Мы с ней делим одну комнату. В глазах Софи – голубых, как и у меня, – отражается лунный свет из окна.
– Очередной кошмар приснился, – отвечаю я, по-прежнему дрожа.
– Опять волки? – Она подходит и кладет теплую ладонь мне на плечо.
Я киваю.
– Да. Опять.
Она заглядывает мне за спину, и глаза у нее становятся круглыми, а рот распахивается. Она проходит мимо меня и склоняется над постелью.
– Эмми? Почему у тебя вся простыня разорвана в клочья?
2
Дрожь прокатилась по телу. Обернувшись, я уставилась на разодранную простыню. Софи включила лампу на ночном столике, и мы молча стали разглядывать урон.
У меня ум заходил за разум. Я искала хоть какое-то объяснение. Ощущение было такое, словно я до сих пор сплю. Я пыталась вырваться из кошмара, но ничего не получалось.
Софи обняла меня. Ее короткие черные волосы были влажными от пота и липли ко лбу. Ей пятнадцать, на два года меньше, чем мне, но мы выглядим как близняшки. Одинаковые высокие скулы, бледная кожа и голубые глаза. Вот почему она так коротко стрижется, а один висок вообще выбривает наголо. У меня-то волосы ниже плеч. Софи просто достало, что ее вечно со мной путают.
– Эти ужасные сны… – проговорила она, отпустив меня и отступив на шаг. Лицо ее было встревоженным.
Я не отрываясь смотрела на окно.
– Софи, когда мы ложились, окно разве не было закрыто?
Она обернулась.
– Не знаю. Вроде бы. Точно не вспомню.
Я снова взглянула на окно, на серебряный месяц высоко в небе. Порыв холодного ветра взъерошил мне волосы. И я опять содрогнулась.
* * *
Я далеко не сразу смогла заснуть. А мама, как назло, разбудила меня ни свет ни заря, бренча на кухне тарелками. Ну чего ей так неймется разгрузить посудомоечную машину? Обязательно делать это в семь утра в субботу?
Я натянула вчерашние линялые джинсы, наименее мятую из футболок – и бегом на кухню. Мама в халате склонилась над белой стойкой: волосы всклокочены, во рту – утренняя сигаретка. Одну она высмаливает по утрам, а вторую – после ужина. Две в день. Причем уверяет всех, что не курит.
Папа говорит, что, если бы она позволяла себе лишнюю чашку кофе, ей не нужна была бы сигарета. Он у нас в семье самый практичный. Наверное, потому его никто и не слушает.
Вообще-то, Софи больше пошла в папу. Они оба тихони, из тех, кто лучше посидит в уголке с книжкой, чем пойдет гулять. А мы с мамой очень общительные. Интересно, многие семьи вот так разделены на два лагеря?
– Мам, мне опять волки снились, – сообщила я сиплым ото сна голосом и прочистила горло.
Она затушила сигарету, сдула прядь со лба. Волосы у нее соломенного цвета, а глаза карие. Она совсем не похожа на нас с Софи.
Она покачала головой.
– С тех пор… – Она вздохнула. – С тех пор, как тебе было пять и тебя покусала та собака… тогда и начались эти сны.
– Знаю, – буркнула я. – Расскажи что-нибудь новенькое.
Мама распрямилась.
– А вот грубить не нужно. Я имела в виду…
– Мы постоянно это обсуждаем. – Я немного сбавила тон. – Но почему я не помню, как меня покусала собака?
Мама теребила поясок халата в черно-белую клетку.
– Ты, Эмми, была совсем маленькая. Много ли ты помнишь с пятилетнего возраста?
– Нет, ну что-то помню, – ответила я. – Детский садик немножко. Но вот собаку… Думаешь, я могла забыть такой кошмар?
– Ты заблокировала его в своей памяти, дорогая, – сказала она, наконец подняв на меня глаза. – Мы это уже обсуждали. Такие мучительные воспоминания люди обычно стараются забыть. О таком и думать не хочется.
– Но, мама…
– Неужели ты совсем ничего не помнишь? – спросила она. – Мы были за границей, навещали твою двоюродную тетушку Марту в деревеньке под Прагой. Меня там тогда не было, но она все видела. Та собака выскочила из леса и набросилась на тебя. И она…
Тут в кухню босиком прошлепала Софи, громко кашляя. Пару раз шмыгнув носом, она сообщила:
– Кажется, я простыла.
– Да это опять аллергия, – возразила я. – У тебя каждую весну так, вечно ты забываешь.
Она снова закашлялась.
– А у тебя почему аллергии нет?
– Так мы же не близнецы, чтоб болеть на двоих. И слава богу.
Мама налила себе кофе.
– Софи, ты в тот день была с тетей Мартой, – сказала она. – Помнишь, как собака выбежала из леса и покусала Эмми?
Софи закатила глаза.
– Опять двадцать пять? Мам, мне тогда было три годика. Как я могу что-нибудь помнить?
Мне не хотелось продолжать этот разговор, но уж больно я расстроилась после сна. У меня было ощущение, что мама чего-то недоговаривает. Нет, она, конечно, не стала бы мне лгать, но что-то в этой ситуации не сходилось.
– А шрам? – Подняв правую ногу, я закатала штанину. – Ты говоришь, она укусила меня за ногу. Но шрам-то где?
– Зажил, – ответила мама, вертя в руке чашку с кофе. – Тебе повезло. Рана очень быстро затянулась.
Я смотрела на нее. За спиной у меня бормотало радио. Два голоса что-то обсуждали – наверное, новости.
– Но, мам, – сказала я. И почему я никак не могу успокоиться? – Мне же волки снятся, а не собаки.
Она пригладила рукой волосы.
– Доктор Гольдман объяснит лучше, чем я. Не знаю, почему ты так упорно отказываешься показаться ему. Иногда во сне мы преувеличиваем свои реальные страхи. Вот и у тебя собака превратилась в волка. Но это не значит…
– Ш-ш! – Я подняла руку, чтобы она замолчала. Мое внимание привлекло сообщение по радио. Я придвинулась поближе, чтобы лучше слышать.
– В чем дело? – спросила мама.
– Ш-ш-ш! – Я склонилась к приемнику.
– Нападение произошло вчера ночью в шейдисайдском парке позади школы, – вещал репортер. – О нем сообщил в полицию Делмар Хокинс с Норт-Хиллс. Он выгуливал собаку вдоль тропинки, ведущей к реке, как вдруг огромный черный волк выскочил из чащи и набросился на питомца. В полиции подтверждают, что собака была зверски убита. На данный момент служители порядка прочесывают парк в поисках черного волка, задействован вертолет. Тем временем…
Репортаж продолжался, но слова уже потеряли для меня всякий смысл, слившись в невнятный шум на фоне. Меня прошиб озноб, кровь застыла в жилах, превратившись в лед.
В голове кружились безумные мысли. Вчера ночью мне снилась черная волчица, и в это же самое время в Шейдисайдском парке появился настоящий черный волк. Настоящий черный волк выбежал из чащи и убил чью-то собаку.
Разумеется, это не имеет ко мне никакого отношения. Разумеется, это всего лишь невероятное совпадение.
Тогда почему меня так трясет? Откуда это странное чувство?
– Эмми? Что случилось? – ворвался в мысли голос Софи.
Я не ответила. Я вдруг вспомнила свою простыню, разорванную в клочья. Схватив маму за руки, я вытащила ее из-за стойки. Ладони у нее были теплые, а у меня – ледяные.
– Мам, пошли со мной. Я должна тебе кое-что показать.
Она высвободила руки.
– Не тяни, сама пойду. Что с тобой, Эмми?
– Сейчас покажу, – ответила я, направляясь в коридор. – Ты должна на это посмотреть.
– Ну ладно-ладно. Иду.
– Вчера во сне… я бежала по лесу, – говорила я задыхаясь. – Босиком. По грязи. А когда проснулась… простыня… она была разорвана… в лоскуты просто.
Мама не проронила в ответ ни слова. Слыша, как Софи чихает на кухне, я снова схватила маму за руку и подтащила к своей кровати.
– Полюбуйся.
Мы уставились на спутанную простыню. У меня отвисла челюсть. Дыхание оборвалось.
Простыня была целехонька.
3
На пороге появилась Софи со скомканной салфеткой в руке.
– Все чудесатее и чудесатее. – Она подошла к моей кровати, взялась за простыню и вздернула ее так, что она раздулась, как паруса. – Послушайся маму, Эмми, покажись доктору Гольдману.
Я хотела возразить, но не находила слов.
Неужели я действительно спятила?
– Н-но… Софи, – пробормотала я, обретя наконец дар речи. – Ты же видела, они были рваные. Ну, когда я тебя разбудила. Ночью.
– Что? Ты меня не будила. – Она пристально разглядывала меня, на ее лице были написаны сочувствие и забота. Она явно беспокоилась. – Наверное, тебе это тоже приснилось, Эм. Я не видела твою простыню ночью.
У меня снова возникло это леденящее чувство. Вслед за мамой и сестрой я вернулась на кухню. Мама предложила пожарить яичницу, но мне совсем не хотелось есть. Я села за стол, насыпала в миску кукурузных хлопьев, но не стала заливать их молоком.
– Давайте сменим тему, – нарочито бодро произнесла мама. – Чем сегодня займетесь?
– Я в библиотеку, поработаю над докладом по Азии, – сказала Софи. Библиотека для нее второй дом. У нее есть укромное местечко в читальном зале за стеллажами, где она любит сидеть, разложив вокруг бумаги, читать и делать записи. Ее уже все библиотекарши знают. Она их любимица. И почему Софи так нравится одиночество? Впрочем, ей лучше знать.
Думаю, это главное наше различие. Я не переношу одиночество. Я компанейская личность. Люблю заводить друзей, крутить романы, тусить, смеяться и отрываться на вечеринках.
Софи красивее меня. Нет, правда. Но у нее и парня-то толком не было. Только с ней это обсуждать бесполезно. Стоит мне поднять эту тему, как она замолкает.
– А ты чем займешься? – Мама повернулась ко мне.
Радио продолжало бормотать. Вроде бы принимали звонки от слушателей. Интересно, они обсуждают волка? Не желая больше ничего слышать об этом, я выключила приемник.
Кто вообще в наше время слушает радио? Никто. Кроме моего папы. Он всегда держит его включенным, а еще коллекционирует старые приемники, годов эдак сороковых-пятидесятых. Выглядят они странно, но ему нравятся. Он обожает с ними возиться, чинить и полировать.
Мама ждала моего ответа.
– Надо занести Эдди рюкзак, – неохотно призналась я. – Он вчера забыл его в спортзале.
Мама нахмурилась. Она всегда становится недовольной, когда я упоминаю Эдди.
– У Эдди сегодня первый рабочий день, – добавила я. – На кладбище домашних животных в Мартинсвилле.
– Ужас, что за работа, – скривилась она.
– Знаю, гадость, – согласилась я. – Но ему позарез нужны деньги. Особенно после того, как его отчима турнули из полиции.
– И поделом, – заявила мама, снова вертя в руках чашку. – Избил паренька безо всякой причины!
Я застонала.
– Мам, ты же знаешь, что это неправда. Он решил, что парень вооружен. Ошибся, но…
– И чего ты водишься с Эдди и вообще с этими Ковалями? – перебила она. – Дэнни Франклин такой славный парень…
– Мам, оставь Эмми в покое, – вступилась Софи. – Ты же знаешь, это он порвал с Эмми, а не она с ним. Он теперь встречается с Келли Ньюман.
Мама сощурилась.
– И поэтому надо было сразу же сойтись с его закадычным другом?
Беседа принимала неприятный оборот. Я почувствовала, как в груди все закипает. Попыталась сдержаться, да где там! Меня прорвало.
– Не твое дело, мам! Эдди не виноват, что он бедный! Что за снобизм, я не понимаю?!
В тот момент, сидя за столом, дергая себя за волосы и кипя от гнева, я, естественно, не могла и представить, что всего через несколько часов мы с Эдди станем сказочно богаты.
4
Закинув рюкзак Эдди на заднее сиденье, я забралась в мамину «короллу». Мама преподает английский в частной академии для мальчиков в округе Дувр-Фоллс, это несколько городишек к югу от Шейдисайда. Занятия там заканчиваются в мае, мама берет отпуск на все лето и в основном сидит дома. А это значит, что машина в полном моем распоряжении.
День выдался жарким, но туманным, словно на дворе не весна, а разгар лета. Мгла стелилась по шоссе, а небо отливало жутковатой желтизной. Стоял ранний субботний вечер, так что машин на дороге было немного.
Мартинсвилль – промышленный городишко в пятнадцати минутах езды. Он всегда ассоциируется у меня с сине-белой формой. Мартинсвилльские «Синие Дьяволы» – главные наши соперники в футболе и баскетболе.
Эдди сказал мне, что кладбище домашних животных расположено на окраине, сразу за старой сыроварней, где шоссе сужается. Найти его не составило труда. Я проехала по узкой грунтовке вдоль кирпичной стены и уперлась в высокие кованые ворота с табличкой: «Зверюшкин рай».
На маленькой стоянке обнаружилась всего одна машина – порядком побитый старый «понтиак» с треснутым задним стеклом. Я припарковалась через несколько участков от него, взяла рюкзак Эдди и направилась к воротам.
За чугунной оградой я увидела Эдди. Опершись на черенок лопаты, он вытирал рукавом вспотевший лоб. Я окликнула его, и он обернулся.
Он пригладил волнистые каштановые волосы. Лицо его раскраснелось – наверное, от работы. Он не улыбнулся. Эдди вообще неулыбчив. Но он помахал мне рукой и указал на ворота.
Глаза у Эдди нереального цвета – пепельно-серые. Все думают, что он носит контактные линзы, но это не так. Люди всегда обращают внимание на его глаза.
Он высокий и худой, серьезное выражение лица производит впечатление, как говорится, «не мальчика, но мужа», а шрам на подбородке (Эдди не помнит, как его заработал) придает ему суровости. Впрочем, обычно он спокоен, как слон, у него мягкий голос и непринужденные манеры. Он очень уверен в себе. По мелочам не парится.
Вот поэтому мне кажется, что мы прекрасная пара. Я-то порой взрываюсь, как вулкан, а он всегда спокойный и уравновешенный. Когда я из-за чего-то сильно заморачиваюсь, он всегда знает, как меня успокоить.
Ха. Меня послушать – так мы прям престарелая супружеская чета. Следовало бы упомянуть, что на самом-то деле я не слишком хорошо его знаю. Мы встречаемся меньше месяца.
Эдди смотрел на меня, ожидая, когда я войду на кладбище. Я взялась за ручку ворот – и остановилась.
Меня вдруг пробрал озноб. Повеяло холодом… Не понимаю откуда. Все мои чувства обострились. Какое-то тревожное предчувствие. Кожа пошла мурашками, нервы будто взбесились.
Отпустив ручку ворот, я огляделась. Ни души. Я не видела ни одной причины для столь внезапного испуга.
Но предчувствие не отпускало. Ощущение, что я попала в скверную историю.
Я вдруг поняла, что не дышу. Задержала дыхание, чтобы не ощущать сильного запаха разложения, струившегося сквозь ворота.
Откуда этот ужасный смрад?
– Эмми, в чем дело? – ворвался в мысли оклик Эдди.
Я сделала глубокий вдох, отворила ворота и вошла на кладбище. Рюкзак зацепился за чугунную раму, пришлось отцеплять. Ворота захлопнулись за мной, а я поспешила к Эдди.
– Эдди, тут чертовщина какая-то, – проговорила я на одном дыхании. – По-моему, зря ты сюда устроился.
Его чудные серые глаза лукаво блеснули.
– Однако здравствуйте.
– Ой, прости, привет, – спохватилась я. – Но тут что-то злое, Эдди. Я сердцем чую.
Он пожал худыми плечами.
– Это кладбище, Эмми. Тут полно дохлых собак и кошек. Не сказочное королевство, чего уж там.
– Я… я понимаю. – Я уже начала сомневаться в собственных чувствах. Но по загривку по-прежнему полз холодок, а тошнотворный запах по эту сторону ограды лишь усилился.
– Спасибо за рюкзак, – сказал Эдди. – Можешь положить во-он к тому дереву. – Указав рукой, он отвернулся и подошел к прямоугольнику разрытой земли между двумя низенькими надгробиями. – Мак велел могилу рыть. В такую-то жарищу. Я весь упарился.
– А я-то думаю, откуда воняет? – попробовала сострить я.
– Очень смешно, – буркнул он и вогнал лопату в землю.
– Мак – это твой начальник?
Эдди кивнул.
– Угу. А заодно владелец этого места. Там вот у него офис. – Он мотнул головой в сторону обшитого дранкой двухэтажного здания на другом конце поля. – Мак над ним живет. Представляешь? На кладбище домашних животных.
– Ну дела, – сказала я. Тут мне на глаза попался здоровенный зеленый мешок для мусора, лежащий под деревом. – Эдди, а это что? Неужели…
– Угу. Дохлая псина, – ответил он. – Вчера ночью порешили.
Я моргнула.
– Ой, мамочки. Вчера ночью?
Эдди отшвырнул в сторону полную лопату земли.
– Хозяин говорит, волк задрал. – Он повернулся ко мне. – Как тебе это нравится? Волк в Шейдисайдском парке, почти рядом с твоим домом!
Он не сводил с меня глаз.
– Ау, Эмми? Что с тобой? Ты дрожишь как осиновый лист.
5
Не успела я ответить, как нас окликнули. Мы с Эдди дружно обернулись. К нам рысцой бежал здоровяк в сером спортивном костюме.
– Привет, как дела? – крикнул он.
Эдди представил его мне. Мак Стэнтон, владелец кладбища. Он был рослый и широкоплечий, из-под спортивной толстовки выпирало внушительное пузо. Голова у него была обрита наголо, лицо круглое, в правом ухе поблескивало серебряное колечко, а шею украшала какая-то непонятная черная татуировка.
Мак улыбнулся, сверкнув золотым зубом.
– Привет, Эмми, добро пожаловать в «Зверюшкин рай», – говорил он сиплым, скрипучим фальцетом. – Я тот, кто заставляет этого парня вкалывать. – Он хлопнул Эдди по плечу.
– Между прочим, Мак, я почти закончил, – сказал Эдди, опять вытирая лоб.
Мак придирчиво оглядел выкопанную яму, потирая пальцами-сосисками двойной подбородок.
– Кажись, тут фута не хватает, – изрек он наконец и потянулся, упершись кулаком в поясницу. – Рад бы помочь, да что-то спина болит. – Он подмигнул мне. – Не при девушке рассказывать, как я ее надорвал.
– Ничего страшного, Мак, – ответил Эдди, переложив лопату в другую руку. – Я рад, что у меня есть работа. Сам знаешь, моей семье сейчас позарез нужны деньги.
Мак кивнул и потер лысину.
– Надо бы мне уйти в тенек, пока не сгорел. Я человек запальчивый. – Он хохотнул над собственной шуткой. – Приятно познакомиться, Эмми.
Он развернулся и удалился в сторону офиса.
– Он маленько неотесан, а так ничего мужик, – заметил Эдди.
Я наблюдала, как он углублял могилу. Это не заняло много времени. Затем я перевела взгляд на разбухший мешок для мусора. Представила, как огромный волк кидается на пса. Черный волк. Нет, это воображение опять разыгралось. Сны не становятся явью. Умом я это понимала. Но…
Эдди со стоном вылез из могилы. Вытерев вспотевшие ладони о джинсы, он взялся за мешок и поволок его к могиле.
– Черт! – вскрикнул он: мешок лопнул. Мертвая собака вывалилась на траву прямо мне под ноги.
Я взвизгнула и отшатнулась. Собачий труп был окостеневшим и уже порядком попахивал. Черный лабрадор, до того изуродованный, что я с трудом опознала породу. Его глаза запали в глазницы. А шерсть… шерсть… шерсть на спине была ободрана. В уцелевших клочьях засохли кровавые сгустки. Шкура под ней была багровая и тоже изодранная.
Как кусок гниющего мяса.
– О-о-о-о-о! – я не сдержала стон. Я не могла оторвать глаз от омерзительного зрелища.
Это было невыносимо. Желудок взбунтовался, я начала давиться.
– Ты в порядке? – до меня долетел голос Эдди. Только он почему-то звучал издалека. – С тобой все нормально?
Нет, я была не в порядке.
– Уррррп. – Судорожно сглотнув, я все-таки удержала завтрак внутри. А потом зажала рот рукой, развернулась и бросилась прочь.
