Пётр Таращенко
Последняя реальность
У меня сильно похудели руки – стали совсем слабыми. Вчера, например, когда я ставил чайник на плиту, я слил половину воды в раковину – мне не донести полный чайник эти два метра. Я знаю теперь: я не просто старый, я – древний старец.
По привычке брею лицо. И думаю: зачем на моём небольшом лице столько кожи? Я расправляю морщину и вижу там, внутри – ещё две… Что же дальше: на дне этих двух уже созрели новые?
Не прав Экклизиаст, недавно понял я. Во многой мудрости много безразличия, а не печали. Я беспечален. Мне порой являются светлые сны моей прекрасной молодости. Когда в крови гулял полный набор чудных гормонов допаминового ряда. А тело было гибким и послушным. И чувства, которые я переживал во сне, были несравненно более мощными, чем чувства в реальной жизни!
О, эти сны!
Я ждал их как божьей благодати, а когда они навещали меня – они являлись – каждая клеточка моего естества пела!
Это были сны-символы. Моя вторая жизнь проходила в переливах первородных стихий – воды, воздуха, земли и огня. Она была полна страстного и сладкого любовного морока по желанным, но странно недоступным подругам, ускользающим в полутёмных аллеях старых парков, за каменным углом старой кирхи, в цветущих яблоневых садах…
Ночная тайная жизнь порой несла в себе очевидную опасность, но испуг не воспринимался всерьёз, напротив: страх становился лакомым и волнующим переживанием. Каким-то удивительным образом я всегда владел ситуацией и мог управлять событиями. Более того, связывать сновидение с реальностью, вить непрерывную нить моего бытия.
Это была работа. Сновидения нужно было вплести в грубоватый хост обыденной жизни. Но вначале их нужно было поймать! Почувствовать по движению глазных яблок момент быстрого сна, главного признака сновидения, и выйти – вынырнуть! – из него.
И когда мне это удавалось, я фиксировал сон случайным огрызком карандаша на обрывке газеты или на полях примостившегося на прикроватной тумбочке «Улисса» Джойса. Я читал его который год и никак не мог дочитать. Просто продолжал чтение по глупой привычке всё доводить до конца. Были почеркушки и на ветхом почтовом конверте с маленькой фиолетовой почтовой маркой республики Rikefuta, подарке грека-репатрианта старика Цубанаса. Нет такой республики, как выяснилось после долгих поисков по филателистическим каталогам и географическим справочникам. Чёрт побери: нет такой республики!
Я оставлял летучие строчки на любых случайных поверхностях, где может оставить след карандаш или шариковая ручка. Эти заметки казались мне бесконечно ценными, некой частью моей духовной плоти, некой скрепой между моей реальной жизнью и событиями сновидений, определяющей полноту моего существования без обидных лакун.
Два-три слова, записанные вкривь и вкось, мгновенно воскрешали картины сновидений и ощущения во всей их полноте – цвета, запаха и даже вкуса!
Бывало, в них жила некая угроза, но, сдобренная толикой абсурда, она приобретала оттенок любопытной странности, и sic! – не пугала, но просто озадачивала.
