Пётр Гряденский
Моя жизнь в Мокше
На поляне виднелось несколько больших шатров, между которыми сновали люди в разноцветных нарядах. Вскоре выяснилось, что они стекаются к главному шатру, внутри которого происходит какое-то действо. Не мешкая, я направился туда. Протиснувшись сквозь толпу зевак, обступивших вход, я попал во внутреннее пространство, имевшее форму полусферы. В эту форму вписывался круг сидящих на земле людей. Люди держали друг друга за руки, создавая живую цепь, в которой аккумулировалась общая энергия. По знаку ведущего, занимавшего позицию в центре круга, раздался хор сотни голосов, сначала нестройных, но постепенно гармонизирующихся, входящих в резонанс и взаимно усиливающих друг друга.
Хор рецитировал слог «ом», звучащий без пауз и порождающий непрерывную звуковую вибрацию. Мне удалось втиснуться в круг между субтильной девушкой и долговязым юношей, заглушающим окружающих своим утробным басом. Пробежав взглядом по кругу, я увидел Шанти, сидящую с самозабвенным видом. Ее глаза были закрыты, и мне тоже пришлось зажмурить свои, чтобы сохранить концентрацию. На время она пропала из поля зрения, а когда ритуал завершился, я замешкался у выхода, пытаясь достать свой рюкзак, и окончательно потерял ее из виду. Выйдя из шатра наружу, я оказался в темноте, незаметно опустившейся на поляну. Местами пространство освещал электрический свет, пробивавшийся из шатров, а кое-где из темноты вырывалось пламя костров, обозначивших места стоянок.
Искать Шанти в ночном лесу было бессмысленно, поэтому я решил поставить палатку на каком-нибудь освещенном месте и направился вглубь опушки мимо палаточных лагерей. Замедлив шаг около одного из них, я принялся аккуратно перешагивать через веревочные растяжки и услышал оклик. Посчитав его достаточным поводом для начала общения, я приблизился к костру. – Намасте, – приветствовали меня сидящие у костра люди. – Намасте, люди добрые, – ответил я по старой мокшанской привычке. Мои слова были встречены одобрительными улыбками и новые знакомые предложили мне присоединиться к их кругу.
Я пристроился у костра с чашкой чая, наполненной из коптящегося в дыму сосновых поленьев кана, и вскоре собравшиеся продолжили разговор, прерванный моим появлением. Тема беседы вызвала во мне живой интерес – она касалась этимологии слова «кама», давшего имя фестивалю. В буквальном переводе «Кама Даршан» следует понимать как «Встречу на Каме», но «даршан» в индуистской традиции обычно происходит с божеством, и Кама – бог любви, также хорошо подходил здесь по смыслу. В индийской мифологии Кама относится к числу полубогов, но в «мире желаний», где мы живем, он является глубинной и всепроникающей движущей силой.
Беседа постепенно переходила в игру в ассоциации. Вслед за Камалокой пришла на память Камасутра. По кругу пошел пакет с печеньем, кого-то посетила мысль открыть банку сгущенки. Я решил поделиться своими запасами и, порывшись в рюкзаке, извлек оттуда банку со сладким лакомством. – Давай ее сюда, я открою, – обратилась ко мне миловидная девушка, которую звали Лакшми. Приняв сгущенку из моих рук, она поинтересовалась: – Ты один сюда приехал? – Да, мне нужно найти своих друзей, они должны быть в лагере Свами Шанкары, – ответил я. – Найдешь его завтра, какие проблемы, – с уверенностью сказала Лакшми.
После этой фразы я решил вкусить сладость походного сна, и начал искать подходящее место под палатку. Давала о себе знать усталость после долгого пути. Сон пришел быстро, хотя место оказалось не очень ровным – то и дело в бока упиралось что-то твердое. Наутро я проснулся рано и, выглянув наружу, увидел, как лучи солнца пробиваются сквозь кроны деревьев. Костер испускал тонкие струи дыма, поднимающиеся вверх по одному из падающих лучей. Появилось желание размять конечности, и я решил прогуляться к реке. Вода в Каме была прохладной, а течение быстрым. Солнце еще не успело прогреть воздух, и я не решился снять одежду, чтобы совершить омовение, ограничившись умыванием лица.
Найдя небольшую утоптанную площадку возле купальни, я занялся йоговской практикой, подзабытой в последнее время. Тело гнулось с трудом, в мышцах не хватало гибкости, и с непривычки слегка кружилась голова. За этим занятием меня застала Савитри, спускавшаяся к реке с большим походным котлом в руках. – Ом намо Нараяна, – сказала она. – С приездом! Я приветствовал ее в ответ, отвесив земной поклон и прогнувшись до пределов своих возможностей. Савитри усмехнулась, зачерпнув воды в котел, и принялась отмывать его речным песком. Поспешив закончить свою утреннюю гимнастику, я поинтересовался, где находится их лагерь, для убедительности добавив, что ищу место для стоянки. – Здесь, неподалеку, – махнула рукой Савитри. – Иди за мной.
Мы проследовали через заросли кустарника и, миновав пару лагерей, зашли в рощу орешника, за которой открылась уютная поляна. Я предвкушал встречу с Шанти, но, как выяснилось, она ушла на утреннюю практику, и теперь мне предстояло знакомство с лагерем и его обитателями. На поляне был установлен большой белый шатер, вокруг него располагалось несколько палаток, еще несколько стояло поодаль, в тени ореховых ветвей. На ветвях были развешаны разноцветные флажки, а входы в шатер закрывали длинные индийские полотна. Савитри принесла котел к костру, где сидели двое молодых людей, перебиравшие пакеты с едой и, видимо, собиравшиеся готовить завтрак. Я подошел к ним, представился, сложив руки в «намасте» и присел на корточки. Молодые люди отвлеклись от своего занятия и окинули меня взглядом.
Савитри представила меня: – Это наш друг, учитель. – А чему он учит? – спросил человек с густой щетиной на загорелом лице. Немного поразмыслив, я ответил: – Мой предмет антропология, я изучаю человеческую природу и способы совместного существования людей. Учу студентов по академическому курсу лекций. – Ага, значит браманической специальности человек, – прокомментировал второй, с рыжей бородой и белой панамой на голове. Не найдя что ответить, я едва заметно кивнул головой. Молодые люди оказались основателями лагеря, они приехали на это место еще до начала фестиваля и помогали в его организации. Рыжебородого звали Суджат, а его товарища Виджай. На фестиваль они попали прямо из ашрама Свами Шанкары и теперь готовились к его прибытию.
Тем временем стали вылезать из палаток заспавшиеся жители. Котел водрузили на треногу с подвешенным крюком и начали готовить кашу. Я определил место под свою палатку и поторопился отправиться за ней, чтобы успеть к завтраку. Солнце уже поднялось высоко, фестиваль оживал, и пространство наполнялось разнообразными звуками. Мой вчерашний лагерь пустовал, видимо люди еще спали или ушли по своим делам. Я собрал пожитки, упаковал палатку и выдвинулся на новое место. Проходя через большую поляну, я задержался посмотреть на группу людей, выполняющих йоговские асаны на фоне полноводной Камы. В их числе удалось обнаружить Шанти, и, остановив на ней взгляд, я очаровался плавностью движений юного тела.
Шанти поймала мой взгляд и, повернувшись ко мне, радостно замахала руками. За время короткой паузы, знаками она успела показать, что занятия подходят к концу и мне нужно ее дождаться. Забыв про завтрак, я сбросил с плеч рюкзак и уселся на землю в ожидании. После заключительного цикла асан вся группа приняла лежачую позицию и застыла в глубоком расслаблении. Закрыв глаза, я мысленно присоединился к этому медитативному процессу. Вскоре на меня опустилось умиротворение, и я погрузился в него, потеряв счет времени. Сквозь окутавшую сознание дрему я почувствовал прикосновение к ладоням, и его тепло потоком разлилось по моим конечностям. Открыв глаза, я увидел перед собой Шанти, которая держала меня за руки и улыбалась. Короткий миг мы смотрели друг на друга, не разжимая рук, потом она потянула за собой, и от этого усилия наши ладони разнялись. – Пойдем, я покажу тебе наш лагерь, – сказала она.
Весь день я наслаждался общением с Шанти, мы прогуливались по территории фестиваля и посещали разные мероприятия. Вокруг происходили занятия и семинары, люди делились друг с другом знаниями и приобретали новый опыт. Тем временем наш лагерь готовился к приезду Шанкары. Я успел наслушаться разных историй об этой личности. Рассказывали, что раньше он занимался предпринимательством, но достиг самореализации через тантрическую практику и отказался от всех материальных благ. – Завтра свамиджи будет проводить Дурга-пуджу, а на следующий день будет ягья, – сообщила мне Шанти. – Это очень мощная очистительная практика, нам нужно подготовиться к ней заранее. – Что нужно делать? – поинтересовался я наивно. – Поститься от рассвета до заката, повторять мантры Дурги и совершать омовения в Каме, – быстро и без запинки ответила Шанти.
Практика началась на следующий день сразу после пробуждения. Я вылез из палатки в предвкушении встречи с чудесным, осмотрелся по сторонам и остановил свой взгляд на фигуре Шанти, сидящей в медитации на лесной опушке. Она была закутана в теплую гималайскую шаль и, очевидно, проснулась еще до рассвета – это время считается самым благоприятным для медитативных занятий. Приблизившись к шатру, я увидел рядом с ним Савитри, украшавшую вход собранными на заре полевыми цветами. Остальные жители лагеря также были заняты своими делами, но завтрак никто не готовил – очевидно, все постились перед пуджей. Я спустился к Каме и, с возгласом «джей Дурга Ма», трижды окунулся в ее прохладный поток.
Посчитав, что этого достаточно, я задержался погреться на солнышке среди кустов, окружавших купальню. Несколько минут спустя показалась Шанти, которая, не замечая моего присутствия, сбросила с себя одежду и обнаженная вошла в воду. Она сложила ладони в молитвенном жесте и, зачерпнув в них воду, подняла над головой. Ниспадающие капли заструились по ее волосам, увлажнили лицо и устремились по шее на приподнятую грудь. Я зачарованно наблюдал как речная вода, подобно утренней росе на цветах, касается кожи юной девы, и эта картина казалось мне священнодействием. Дурга-пуджа началась для меня в тот самый момент, и она предназначалось только для моих глаз.
Мне приходилось слышать о том, что некоторые женщины отождествляются с Шакти – божественной энергией, слияние с которой приносит освобождение. Некоторые из них перевоплощаются в Кали, безудержную супругу Шивы, свободную от моральных ограничений. Другие принимают образ Радхарани и увлекаются лилой Кришны, в которой видят себя его кроткой возлюбленной. Для меня образ Шакти был чем-то туманным и неоформленным до того времени, как она предстала передо мной в водах Камы. Осознание того, что Деви заигрывает со мной, приняв обличье земной девушки, полностью захватило мое воображение.
Пока я представлял себя на месте Кришны, крадущего одежду у купающихся гопи, Шанти вышла из воды, закуталась шалью и ушла в направлении лагеря. Мне потребовалось время, чтобы собраться с мыслями, после чего я вышел из своего укрытия на поляну. Там я набрал букет цветов, бережно завернув его в кусок индийской ткани. Это был трофей из Мокши, попавший туда с прилавка делийского базара, и я хранил его как ценный артефакт. Теперь ему предстояло стать подношением, которое я собирался принести в дар богине. Окрыленный этой идеей, я вернулся в лагерь, но мой взгляд напрасно искал там Шанти, она больше не показывалась на виду. Окликнув Савитри, я поинтересовался, куда пропала ее подруга. Савитри многозначительно посмотрела на меня и, выдержав короткую паузу, сообщила, что Шанти отправилась встречать свамиджи, который едет на фестиваль из ашрама.
– Ты из-за нее сюда приехал? – неожиданно спросила Савитри со свойственной ей прямолинейностью. Я замешкался с ответом, но видимо он читался на моем лице. – Забудь о ней, она предана Шанкаре, он для нее воплощение Махешвары. – Приподняв брови, она направила взгляд в небо и вполголоса зашептала шестислоговую мантру, тем самым прерывая наш диалог. У меня был некоторый опыт общения с тантрическими гуру, и он подсказывал, что часто под прикрытием духовности они занимаются соблазнением наивных девушек. По этой причине, а возможно и не только по этой, в отношении к Шанкаре у меня заведомо сформировалось предубеждение. Мое сознание будоражили достаточно противоречивые эмоции. Я испытывал разочарование в учении индуизма с его концепцией о безусловном авторитете гуру, но по-прежнему был влюблен в индийский миф, живым воплощением которого для меня явилась Шанти.
Я отдавал себе отчет, что моя судьба прочно связана с Санатана Дхармой, и божественная игра не зря приводит меня в места, подобные этому. Но меня более не привлекали игры в просветление, объединившие собравшихся здесь людей, всего этого я вдоволь насмотрелся в Мокше. Следуя на поводу у исследовательского духа, неизменно живущего во мне, я стремился проникнуть в самую суть происходящего, найти источник, питающий жажду духовности. Все указывало мне на то, что этим источником служила любовь, и высшие силы удостоили меня получить ее даршан. Любовь сама по себе была для меня в своем роде исследовательским экспериментом, ибо в жизни мне приходилось сталкиваться с ней не часто. И если любовь есть Бог, как утверждали сведущие люди, то эта реальность, вопреки духовным поискам, оставалась для меня непостижимой.
За этими мыслями ход времени оказался незаметным, и я вспомнил о нем, когда солнце начало приближаться к зениту. Лагерь был готов к приему свамиджи, все отдыхали в ожидании. О его прибытии возвестил хор женских голосов, воспевающих гуру-мантру. Свами Шанкара твердой походкой приблизился к шатру и начал обмениваться с людьми приветствиями. Шанти сопровождала его с лучезарной улыбкой. Ученики и последователи, соблюдая очередность, подходили к свамиджи за благословением, сочувствующие стояли в стороне, смиренно сложив ладони. Присоединившись к ним, я принялся наблюдать за процессом, попутно изучая взглядом личность Шанкары. Его внешность в действительности отдаленно напоминала Шиву, каким его обычно изображают индийские живописцы.
Длинные волосы были завязаны в пучок на затылке, осанка свидетельствовала о хорошем тонусе в позвоночнике, рудракши, свисающие с шеи, фактурно обрамляли массивную грудную клетку. В лице свамиджи проглядывалось что-то восточное, но по нему сложно было определить национальность. Постояв в стороне, я решился подойти к почетному гостю с приветствием, но в этот момент он раскланялся с очередным саньясином и поспешно удалился в шатер. Шанти оставалась снаружи, и я мог бы подойти к ней, но воздержался от этого действия. Внутри появилось явственное чувство разделения – одна часть меня пассивно принимала происходящее, тогда как другая испытывала сильное сопротивление.
«Кто плывет по течению, никогда не достигнет источника» – неожиданно пронеслись в памяти напутственные слова Васудевы. Я повторил их в уме, смакуя мудреную речь гуруджи и примеряя на себя ее смысл. Тем временем, столпившийся у шатра народ стал постепенно проникать внутрь. Новость о прибытии Шанкары быстро разлетелась по фестивалю, и количество людей в нашем лагере заметно увеличилось. Затесавшись в толпу, я нырнул под полотно, закрывающее вход, и поспешил занять место в шатре. Шанкара восседал на куске шкуры около выложенного камнями очага, приготовленного для ягьи. За ним находился алтарь, куда были установлены реликвии, привезенные из ашрама – миниатюрный лингам, фигурки божеств, фотографии святых. Он хранил молчание и смотрел прямо перед собой, время от времени обводя взглядом публику.
Наконец, шатер заполнился, и в пространстве разнесся звон колокольчика, следом за которым послышалось приглушенное пение мантр. Исполнив ритуал, свамиджи обратился к публике с речью. Вопреки предубеждению, его слова с первых слов встретили отклик в моем уме, а голос действовал успокаивающе. – Мы собрались здесь для того, чтобы провести пуджу богине Дурге и получить тантрическое посвящение. Чем привлекательна для нас тантра? Обычно люди обращаются к ней с целью найти любовь и просветление. Сложно сказать какая из этих двух целей важнее, но в тантре обе достигаются одновременно. Этот путь приводит нас непосредственно к нашей сущности, а Дурга олицетворяет силу, оберегающую от опасностей на пути. Тантрическая практика требует смелости – нужно быть готовыми встретиться со своими страстями и преодолеть их.
Я достал из сумки кассетный диктофон, на который записывал интервью во время полевой работы и включил его на запись. Что-то невыразимое в личности Шанкары казалось мне знакомым, и я пытался уловить это в его голосе и жестах. Тем временем он продолжал свою речь. – В кашмирском шиваизме есть одна интересная концепция, которая относится к числу так называемых недвойственных учений. Она утверждает, что наша истинная сущность едина с Шивой, но скрыта завесой Махамайи – Великой иллюзии. Это заставляет нас искать любовь вовне, чтобы пережить момент единства, ибо она обладает йогическими свойствами – любовь соединяет. Так проявляет свое действие Шакти, по воле которой творится иллюзорный мир. Но Шива пребывает за гранью этого мира и его можно обнаружить, только если искать любовь внутри себя.
Шанкара сделал паузу, обводя взглядом аудиторию. Его слова произвели очевидный эффект, в шатре стояла звенящая тишина, все внимание было направлено на него. Он продолжил: – Мы поклоняемся богине Дурге, потому что в ней сосредоточена божественная сила Шакти, разрушающая препятствия на духовном пути. В Деви Махатмьям она именуется лодкой, переправляющей через океан бытия. Только ей под силу побороть демонов, порожденных нашими невежественными желаниями. Каждый может обратиться к ней, ибо она отзывчива и милосердна, и как мать проявляет заботу о всех своих детях. В то же время, как женщина она должна быть удовлетворена, и со своей стороны мы должны совершать поклонение с преданностью и любовью.
Внимание богини легко заслужить регулярными жертвоприношениями и подношением даров. Возможно, вы слышали, что в индийских храмах ей в жертву приносят животных, но мы не будем проливать кровь живых существ, а предложим то, что дорого нашему сердцу. Дурга примет каждую жертву, главное жертвовать бескорыстно. Подойдет любой предмет, но в особенности она любит цветы и красивые ткани. Вы можете сложить свои подношения у алтаря, сейчас здесь начнется пуджа, и мы освятим их. – По знаку свамиджи его ассистент расстелил перед алтарем кусок красной материи, вскоре к нему стали подходить люди и оставлять священные дары.
Я засунул руку в сумку, нащупал там сверток с утренними цветами и вспомнил о Шанти. Ее не было в первых рядах среди учеников Шанкары и, обведя шатер взглядом, я не обнаружил ее присутствия. На мгновение мне представилось, что ее не существовало на самом деле, а наша встреча была игрой моего воображения. Почувствовав облегчение, я возложил свой дар на алтарь Дурги. – Ом Шри Дургарпанам асту! Да будет все пожертвовано Дурге! – возвестил голос Шанкары о начале пуджи.
Эпизод 6. Былины и пураны
Я проводил дни на берегу Мокши в ожидании духовной трансформации. Образ Деви не переставая будоражил мое сознание и наполнял тело энергией, которая заставляла блуждать из места в место, пока однажды я не нашел прибежище в живописном уголке рязанской области. Остановившись на ночлег у реки рядом с полузаброшенным селом, я испытал приятное умиротворение, которое погасило мой пыл, а впоследствии заставило задержаться там надолго. Спустя время, я принял решение уединиться от мира в этой глухой рязанской деревне и предаться там духовной практике – садхане. Свою садхану я посвятил Ей – Шри Ади Шакти.
Переезд в деревню не занял много времени. В дорогу я собрал вещи первой необходимости и небольшую библиотеку с индийской литературой. Выбрав пустующий дом на берегу мистической реки, я поселился в нем по приглашению живущей по соседству пожилой женщины. Из местных жителей рядом жили только пенсионеры – одна семейная пара и две одиноких старушки. Иногда в деревню наведывались дачники, чтобы провести выходные и вернуться назад в свои городские квартиры. К моему появлению в деревне поначалу отнеслись с недоверием, но когда выяснили, что я не беглый зэк, а просто чудаковатый ученый – быстро приняли за своего.
Первой ко мне прониклась симпатией баба Настя, показавшая мое будущее жилище. В благодарность я помогал ей по хозяйству, привозил продукты и лекарства. У меня появилось немало хозяйственных забот, в которые я окунулся с не меньшим энтузиазмом, чем прежде нырял в священные тиртхи. Нужно было залатать ветхую кровлю до наступления холодов, утеплить дом. Иногда приходилось совершать поездки в райцентр по делам, но обычно мне не хотелось покидать своего уединенного пристанища. В хозяйстве нашлась старая лодка, на которой я совершал медитативные речные прогулки. Спуская лодку на воду, я невольно задумывался о том, что освобождение рядом, но я лишь скольжу по его поверхности. Или просто наблюдаю со стороны – словно слежу за течением реки, не погружаясь в ее поток.
Глядя с лодки в прозрачную воду Мокши, я видел отражение неба над своей головой, и мое собственное лицо растворялось в красках заката. Колебания ума прекращались вслед за волнами, оставленными лодкой на глади воды, и я плыл по течению в полном безмыслии. Порой я словно сливался с окружающим пространством, точнее сказать пространство само заполняло меня цветами, запахами, звуками, не оставляя места для мысленной активности. Обычно я возвращался к берегу уже затемно, стараясь растянуть во времени это медитативное переживание. Ничто не тревожило меня в такие моменты, и чувство безмятежности шлейфом тянулось за мной после речных прогулок.
Периодически мое состояние менялось от ощущения наполненности жизни к моментам острого одиночества. Чтобы отогнать тоску, я взял за привычку проводить вечерние пуджи на импровизированном алтаре, который постепенно дополнялся разными элементами. Я вырезал из дерева фигурки божеств и даже соорудил подобие лингама из речного камня. Ритуальный колокольчик, найденный в сарае, достался мне в наследство от какой-то местной коровы, а подсвечник для огненной церемонии «арти» я соорудил из кусков жести. Пение мантр помогало мне выйти за пределы маленького осиротевшего «я» и воссоединиться с Вселенной. Пространство активно резонировало мне в ответ – оконное стекло тихо звенело, ветер шуршал по крыше, гулко ударяя по частям отвалившейся кровли, со двора доносились разнообразные звуки живой природы.
Пробираясь в ночном сумраке через сени своей избы, я представлял себя в гималайской пещере, которую выбрал жилищем по примеру отшельников и аскетов. Временами, погружаясь в медитацию, я переживал чувство тотальности, которое сопровождало меня и в последующее время. Казалось, я уже не от мира сего, мое тело покрывает пепел погребальных костров и единственная цель моего существования – это поиск духовного освобождения. В таком настроении я упорно продолжал свою практику. Воскрешая в памяти чувство, наполнившее меня любовью к Деви, я преисполнялся вирья-бхавой и утверждался в решимости продолжать садхану, шаг за шагом приближающую меня к состоянию Шивы. Как истинный шакта, я повторял строфы из Деви Махатмьям и совершал подношения Богине.
Семена Мокши, упавшие на почву моего сознания, незаметно прорастали, питаемые силой санкальпы освобождения. Пребывая в уединении, в отрыве от социальных отношений, я слой за слоем отделял от сознания иллюзии, подтапливая ими жертвенное дхуни Майя-Деви. Переосмысливая полученный опыт, я наблюдал, как разматывается клубок моих влечений, следуя за которым я пытался найти выход из лабиринта сознания. Подобно сказочному герою, в поисках приключений покинувшему ритуальный социум, я двигался в неизведанное, и единственным проводником на этом пути мне служило мистическое видение. По мифологическому сценарию, мне предстояло возвращение из тридевятого царства, символизирующего мистическое состояние сознания. Знаки на пути и волшебные помощники, встречающиеся в трудных ситуациях, внушали надежду на благополучный исход этой мифодрамы.
Досуг я проводил за чтением пуран – древнеиндийских мифологических сказаний, чередуя их философскими трактатами веданты и кашмирского шиваизма. Листая сборник пуранических сказаний издательства «Восточная литература», я устремлялся вниманием в направлении Восточной Индии, где появились на свет шактистские пураны. В пуранах Деви упоминается под именем Видьи, которое переводится с санскрита как «ведение» или «мистическое знание», рассеивающее невежество и являющееся непосредственной причиной духовного освобождения. Но одновременно с этим она известна как Майя – иллюзорная энергия Шакти, одновременно скрывающая истинную природу мира и помогающая этому миру проявиться во всем своем многообразии. Этот дуализм в действительности является отражением Единого, именуемого на санскрите «экам сат», создающего иллюзорную реальность как инструмент самопознания.
Другими словами, познание иллюзии является шагом к познанию недвойственной природы Абсолюта, так как она выступает одновременно фундаментальной причиной неведения – «авидьи» и путем освобождения от него. Знание – это иллюзия, а иллюзия – это знание. Познать иллюзию можно только полностью погрузившись в нее. И чем глубже это погружение, тем более многомерной и многоликой она оказывается. В тантрах и пуранах встречаются истории из жизни божеств и людей, демонстрирующие влияние Майи. Они переходят из одной жизни в другую, погружаясь в иллюзорную реальность и забывая себя. Следуя мифологическому сценарию, они исполняют свои роли в космической игре, чтобы однажды выйти из нее и получить опыт пробуждения.
В пуранах я искал символические координаты для маршрута своего внутреннего путешествия. Как и в других сакральных мифах, герои индийских мифологических сказаний путешествуют в поисках духовного центра. Географически такой центр обычно располагается в труднодостижимом месте – на высокой горе, далеком острове, в глубокой пещере. В психологическом понимании, такие места могут служить архетипами возвышенных состояний, изоляции от внешнего мира или погружения в глубины собственной души. В финале мифологического путешествия героев ждет триумф и обретение сокровища, но этому предшествуют испытания, связанные с возвращением из бездны, пещеры, выныриванием из колодца, котла и т.п.
В Деви Бхагавата пуране описывается жемчужный остров Манидвипа, расположенный в океане нектара. Как и в легендах других народов, посещение чудесного острова связано с метаморфозой, которую неизбежно переживает всякий, достигший его. Земля жемчужного острова, подобно античным Островам блаженных, шумерскому Дильмуну и кельтскому Авалону, не знает болезней и смерти и имеет символический белый цвет. Сакральным центром острова служит дворец из драгоценного камня Чинтамани – местопребывание Великой Богини. В русских фольклорных текстах сходный образ описывается на языке заговоров: «На море на окияне, на острове Буяне есть бел-горюч камень Алатырь. Под тем камнем сокрыта сила могуча и силы нет конца».
Адепты Санатана Дхармы без труда узнают в бел-горюч камне джьотирлингам – «лингам из света», один из самых почитаемых культовых объектов для индуистских паломников. Но в отличие от лингамов, локализованных в пространстве, местоположение Алатыря остается загадкой, поскольку он находится в мифологическом пространстве и времени, имеющем существенные отличия от географического. Мифологическое пространство – это пространство души и его координаты можно измерить только верстовыми столбами внутреннего опыта. Кроме того, по описанию, бел-горюч камень скрыт от глаз на таинственном острове Буяне и стоит там «никому не ведомый». Таким образом, в психологическом контексте Алатырь символизирует внутренний ресурс, источник энергии, запрятанный в глубинах души.
Скрытый внутренний ресурс и является тем сокровищем, на поиски которого отправляется мифологический герой. Символы могут различаться, но суть остается той же и красной нитью проходит через сказания разных эпох и народов. Постигая ее, я приближался к созданию личной мифологии, в структуре которой видел разгадку своего внутреннего путешествия. Ее краеугольным камнем стал для меня курган, обнаруженный на окраине деревни. В моем сценарии он исполнил роль сакрального места, в поисках которого я был отправлен судьбой по мифологическому маршруту. Сама его форма словно указывала на потаенное внутреннее содержание, а отношение к погребальным сооружениям – на связь с миром иным.
Курган заметно возвышался над окружающим ландшафтом и оставался практически лишенным растительности. От местных я узнал, что в свое время здесь побывало немало желающих раскопать его содержимое. Баба Настя поведала мне, что во время Великой Отечественной войны через деревню проходили нацисты, которые проводили здесь археологические раскопки. А позже на их место пришли археологи и кладоискатели, искавшие амуницию немецких солдат, замерзших в лесах Рязанщины суровой зимой сорок первого года. Заинтересовавшись рассказом соседки, я посетил местный краеведческий музей во время поездки в райцентр. Там удалось найти развернутую информацию на эту тему.
По историческим сводкам курган предположительно принадлежал к рязано-окской археологической культуре. В первые века нашей эры она занимала обширную территорию в Волго-Окском междуречьи. Археологические экспедиции в этом районе проводились пару десятков лет назад по программе мелиоративных работ, но в целом пойма Мокши была исследована слабо. Незадолго до вторжения немецких войск в Москву, сюда была направлена специальная археологическая экспедиция, организованная нацистской оккультной службой Аненербе. Как известно из хроник Третьего Рейха, эта организация занималась поиском мистических артефактов, которые предполагалось использовать в качестве оружия мирового господства. Экспедиции Аненербе неоднократно снаряжались в отдаленные области Индии и Тибета. Что мог таить в себе рязанский курган, ставший причиной гибели немецких солдат под Рязанью, – оставалось загадкой.
После ритуального обхода кургана и беглого исследования территории, я принял решение основать в этом месте ашрам. Но прежде чем будет заложен первый камень, мне предстояло подготовить его в соответствии с индуистскими предписаниями. Установив на вершине кургана алтарь и постелив рядом коврик для медитации, я погрузился в молитвенное созерцание. Время словно остановилось, оставив меня наедине с Шри Ади Шакти. Направляя к ней свое внимание, я наслаждался общением с внутренней энергией, познавая ее многочисленные грани. Больше не было нужды проводить громогласные пуджи и кричать Вселенной о своем существовании, она сама стала перетекать в меня. Я чувствовал ее всеми клетками тела и наблюдал за процессом трансформации, приводящим в движение глубинные пласты психики.
