Пётр Азарэль
Восхождение
3
Шушана и Рахель, постояв у могилы, вышли на дорогу и побрели к воротам кладбища. Дан, друг Ави, дожидался их на стоянке.
– Спасибо, дорогой, – тихо произнесла Рахель, садясь в машину.
– Не за что меня благодарить. Я был рядом с ним, но не смог это предотвратить. Террориста я уложил, но он успел выстрелить на мгновенье раньше. Наверное, он не спал, услышал наши шаги, дверь скрипнула. И был готов.
Дан замолкнул, а потом с горечью произнёс:
– Я очень сожалею.
– Не вини себя. Это война. Всё может случиться, – попыталась подбодрить его Шушана. – Ты не Б-г, а всего лишь человек.
Ехали молча, погруженные в свои мысли. Через полчаса машина остановилась возле дома на тихой иерусалимской улице.
– Ты к нам не поднимешься, Дан? – спросила Рахель. – Выпьем, помянем Ави.
– В другой раз, милая. Мне нужно Таль из детского сада забрать. Я позвоню тебе.
Автомобиль тронулся, и мать и дочь смотрели ему вслед, пока он не скрылся из виду. Шушана открыла дверь, и они вошли в дом.
– Я позову Лиат, чтобы она привела детей.
– Подожди, не торопись, дочка. Я хочу тебя спросить. Сядь рядом со мной.
Рахель взглянула на мать и, покорившись её воле, подошла к ней и присела на кожаную софу.
– Слушаю, мама.
– Скажи, кто тот молодой человек, который подошёл к тебе после церемонии?
– Яков, мой сотрудник.
– Я так и поняла. Красивый парень. Он видел сына?
– Да, мы с ним встречались. Он его обожает.
По бледному лицу Рахель пробежала гримаса боли и на её глазах появились слёзы.
– Я прогневала Всевышнего, мама. Я виновна в смерти Ави, потому что изменила ему. Что мне делать? Тяжкий грех на мне, – всхлипывая, произнесла она.
– Ничего нельзя изменить. Нужно жить дальше ради себя и детей. Они-то ни в чём не виноваты. Их растить и воспитывать тебе. Но у них должен быть отец. Без отца очень трудно. Я знаю это по себе.
Шушана взглянула на дочь.
– Он тебя любит?
– Да, мама.
– И что он собирается делать теперь?
– Не знаю. Тогда он говорил, что хочет на мне жениться… Но сейчас я ему откажу.
– Не торопись, б-г не такое прощает. Он-то видит, что ты потеряла голову из-за любви, – сказала Шушана, пожимая руку дочери. – Не совершай моей ошибки, выходи замуж. Только по любви, за нелюбимым замужем ты уже была.
– Я подумаю, – произнесла Рахель. – Я посоветуюсь с раввином Шимоном.
– Ты не рассказывай ему всю правду. Это должно остаться между нами, – резонно заметила Шушана.
Рахель утёрла слёзы, поднялась и подошла к телефону. Вскоре квартиру огласил звонкий дискант Тамар.
– Мамочка, мы гуляли на детской площадке.
– Вам было весело? – улыбнулась Рахель.
– Да. А Давидик плакал.
– Спасибо, Лиат. Ты нам очень помогла.
– О чём ты, Рахель? В такой день никто бы не отказал. А мы подруги с детства. Принимай сыночка. Он у тебя золотой мальчик. Я его накормила и переодела.
Рахель взяла Давида из коляски, прижала к груди и сразу почувствовала биение его невинного горячего сердечка.
4
В приёмной раввина Шимона было пусто и тихо и лишь из кабинета время от времени доносились отзвуки голосов и приглушённые закрытой дверью обрывки фраз. Рахель сидела на стуле у окна, изредка посматривая на улицу, на которой решительно и торжествующе вступала в свои права весна. Утром она отвела Тамар в детский сад, а Давида взяла с собой, и теперь он мирно сопел в коляске у стены.
В кабинете послышался скрип отодвигаемого стула, дверь открылась, и оттуда вышел молодой человек в вязаной кипе со спадающими из-под рубашки кистями цицит11, предназначенными напоминать верующему еврею о соблюдении заповедей Торы.
– Будьте любезны, заходите, – послышался голос Шимона.
Рахель поднялась, и, толкая перед собой коляску, вошла в маленькую комнату, где за широким деревянным столом сидел смуглый мужчина в чёрной кипе и опрятной белой рубашке.
– Садитесь, пожалуйста. Как тебя зовут, милая?
– Рахель.
– Да-да, я слышал о тебе. Примите мои самые искренние соболезнования. Как звали твоего мужа?
– Авраам, Ави, – тихо произнесла она.
– Теперь он оттуда смотрит на тебя и твоего ребёнка и просит за вас.
– У меня двое детей. Девочке пять лет, сыну семь месяцев.
– Да, сочувствую, тебе сейчас трудно. Так что тебя сюда привело?
– Недавно исполнилось тридцать дней, как его не стало. Я хочу посоветоваться с тобой, как со знатоком еврейского закона. Что мне нужно делать? – спросила она после короткого раздумья.
– Видишь ли, Рахель, положение вдовы почётное и уважительное в нашей общине. Вам будут оказывать всяческую помощь и поддержку. Твои права не ущемлены: ты наследуешь третью часть имущества, принадлежавшего супругу. Дети тоже получат, каждый свою треть.
Раввин остановился и пристально, с некоторым лукавством посмотрел на неё.
– Можно много об этом говорить. Но зачем тебе такая судьба? Ты молодая красивая женщина. Закончились дни траура, и ты уже не связана никакими обязательствами перед семьёй Авраама. Ты свободна в твоём выборе и следует подумать о новом брачном союзе. Найди человека, который тебя полюбит, создай новую семью, и у тебя будут ещё дети такие же прекрасные, как ты. «…Оставит мужчина отца и мать и прилепится к жене своей, и будут они единой плотью» – так говорит Тора. Создание семьи не только способ удовлетворения повседневных нужд человека, но и реализация Его божественного предназначения. Вот что я скажу тебе, милая.
– Я тебе очень благодарна за совет, Шимон.
Слова раввина не были для неё откровением, она услышала от него то, что ожидала услышать. Но её душу угнетало противоречие, порождённое ею самой. Оно было и оставалось тайной. Поэтому она и не рассчитывала получить от раввина ответ, как ей поступить, хотя в глубине души и надеялась на это. Сейчас Рахели стало очевидно, что найти решение проблемы ей придётся самой.
– А к кому мне обратиться? Я никогда не прибегала к услугам свахи. С Ави я была сосватана ещё девочкой.
Лицо Шимона зарделось в широкой улыбке. Он выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда карточку.
– Рахель, я советую тебе поговорить с Ханой Голан. Она опытная сваха и добрейшая женщина. Возьмите её визитную карточку и свяжитесь с ней.
– Спасибо, рабби Шимон.
Она взяла протянутый им плотный листок картона, положила его в сумочку, затем она умело развернула коляску, где беззаботно спал Давид, и вышла из комнаты.
План её был прост и очевиден. «Я найду человека, которого полюблю, – рассуждала Рахель, толкая перед собой тележку, – и таким образом освобожусь от любви к Якову. Если он полюбит меня, то примет и моих детей».
Рахель шла по освещённой утренним солнцем улице и идущие навстречу мужчины смотрели на неё с любопытством и вожделением.
«Я, несомненно, нравлюсь им, – с горечью усмехнулась она. – Вопрос только в том, смогу ли я полюбить кого-нибудь ещё».
5
Яков откинулся на спинку кресла и перевёл взгляд от экрана компьютера на сидящего рядом с ним Юваля. Высокий молодой мужчина, выпускник математического факультета университета, он принадлежал к шестому поколению семьи эмигрантов из России. Не соблюдавшие еврейских заповедей, но помнившие о своих корнях, они вскоре после репатриации перебрались в Иерусалим, пополнив ряды здешней интеллигенции. Юваль с самого начала принялся опекать Якова, ещё не овладевшего языком в достаточной степени и на первых порах нуждавшегося в помощи. Израильтянин до мозга костей, субъект древней и в то же время молодой израильской культуры, он впервые сблизился с человеком, вызвавшим в нём интерес, как носитель духа великой северной страны и языка его предков.
Они подружились, всегда вместе сидели в столовой в обеденный перерыв и часто выходили вдвоём после работы. Юваль расспрашивал Якова о русской культуре и литературе, иногда ходил с ним на спектакли российских театров, с началом большой алии зачастивших в Израиль.
Давнишний приятель Рахели и втайне влюблённый в неё, Юваль познакомил с ней Якова и вскоре почувствовал, что его друг увлечён не на шутку. Он позавидовал смелости и раскованности Якова при общении с женщинами и затаил на него обиду. Их отношения на какое-то время охладели и дали трещину. Потом, осознав, что ревность – проявление слабости и не стоит ссориться из-за женщины, он с Яковом помирился. Яков решил пока не делиться с другом тем, как далеко зашли его отношения с Рахель. Он знал о его симпатии к ней и понимал, что откровенность его может привести к разрыву между ними.
Юваль почувствовал взгляд Якова и обернулся к нему.
– Случилось что-нибудь?
– Всё ОК, просто мозги перегрелись, пока отлаживал программу. Кажется, теперь всё работает.
– Поздравляю. А вот мой модуль оказался крепким орешком. С ним есть проблемы.
– Желаю успеха. Я выйду на пару минут подышать воздухом.
Яков поднялся с кресла, с наслаждением потянулся всем телом и направился к выходу. Телефон-автомат на улице уже давно стал для него единственным местом, откуда он мог говорить с Рахель. Он набрал номер, в трубке раздались гудки, и металлический жетон с лязгом и скрежетом исчез в чреве аппарата.
– Слушаю.
– Привет, дорогая.
– Яша, ты уже вернулся на работу?
– Две недели назад. Рахель, я очень скучаю по тебе и Давиду. Когда я вас увижу?
– Приходи сегодня часам к пяти в нашу беседку.
– Хорошо, я обязательно буду. Целую.
Яков был счастлив. Сегодня после двухмесячного перерыва он опять встретится с ней. Мимолётный эпизод на военном кладбище он не принимал в расчёт. Там в окружении многих людей они не могли поговорить. Место скорби и упокоения не было предназначено для этого. Согласие Рахель показалось ему хорошим знаком. Она возвращается к жизни и всё будет так, как они пожелают.
Он вернулся в приподнятом настроении, и Юваль не мог не заметить перемену в друге.
– Что с тобой? У тебя с головой всё в порядке?
– В таком порядке, в каком она никогда не была, – улыбнулся Яков. – Я её хорошо проветрил. И ты в этом сейчас убедишься сам. Я решил сделать обрезание. А ещё я проголодался. Как говорил поэт Владимир Маяковский, «слабеет тело без ед и питья».
– Обрезание – твоё личное дело. Я человек светский и для меня оно большого значения не имеет. Ты приехал из тоталитарного государства, и никто тебя не упрекнёт в некошерности. А вот насчёт еды ты прав. Скоро обеденный перерыв, готовься.
– А куда мне обратиться по этому вопросу?
– Поговори с Шаулем. Он между прочим рав, учился в ешиве12. Если хочешь, зайдём к нему.
6
Солнце ещё стояло высоко и его горячие лучи обжигали лицо и руки, когда Яков подошёл к беседке. Здесь по обыкновению никого не было, и прохлада тёплого весеннего дня затаилась под зелёным металлическим навесом. Он сел на скамью и стал ждать, взволнованный новой реальностью и предстоящей встречей. Справа от него за стройными кипарисами и акациями возвышалась на гребне широкого холма громада гостиницы «Рамада Ренессанс»; изумрудные травяные газоны с разбросанными вдоль каменистых дорожек огромными бесформенными валунами по пологому склону спускались к Мамиле, скрываемой от его взора группой раскидистых деревьев. Вскоре он увидел её в очках с чёрным платком на голове, направлявшуюся к беседке и толкающую перед собой коляску. Тёмно-синее платье отлично сидело на ней, облегая её высокую стройную фигуру. Она шла по дорожке, а он любовался ею, не смея нарушить установленное ими правило – не выходить навстречу, чтобы его никто не увидел с ней.
– Ты прекрасно выглядишь, Рахель. Ни роды, ни смерть Ави не отразились на тебе. Траур уже закончился?
– Заканчивается.
– Когда я могу прийти и просить твоей руки? Мне иногда кажется, что ты изменилась по отношению ко мне.
– Просто я ещё не готова, Яков. Мне нужно время, чтобы прийти в себя.
– Я понимаю тебя, любимая. Тебе трудно. Потеря мужа, двое маленьких детей… Я буду ждать, сколько нужно. Я люблю тебя, – сказал он, стоя вплотную к ней и смотря на её бледное лицо и большие сияющие глаза. – Родители очень хотят познакомиться с тобой и увидеть девочку и внука.
Он повернулся к коляске и поднял ребёнка. Сын засопел и доверчиво взглянул на Якова – он ещё не мог знать, какие повороты судьбы готовит ему жизнь.
– Мне пора возвращаться, дорогой. Мама за последние дни очень устала. Работа, Давид, Тамар. Я должна приготовить ужин, накормить детей и уложить их спать… Не звони мне пока. Я потом сама. До свиданья, Яша.
Рахель вышла из беседки и поспешила к выходу из парка, а он смотрел ей вслед, переживая какое-то отчуждение, которое почувствовал по отношению к себе и которому не мог найти объяснение. А Рахель с трудом владела собой, стараясь соблюсти дистанцию. Любовь к Якову, с которой безуспешно боролась, была слишком жива в ней. Она боялась потерять контроль над собой и броситься ему на шею и заплакать, и так выдать себя. Поэтому поторопилась уйти, попросту сбежала. Она устала от бессмысленного сопротивления женской природе, которая безошибочно, как компас в бушующем море, указывала ей единственно правильный путь.
7
Яков не без удивления нашёл в почтовом ящике приглашение в раввинский суд. Он не сразу связал его с разговором с Шаулем несколько дней назад. Но ошибки быть не могло. Инициированный по его просьбе симпатичным ортодоксом процесс вызвал цепочку событий, которых Яков предвидеть не мог. Его повседневная жизнь была слишком далека от будней и забот религиозного иудея, но он всё же сообразил, что брит-мила, с точки зрения Галахи, лишь часть гиюра13.
Родителям он ничего не сказал, не желая их волновать, а на следующее утро показал приглашение Ювалю.
– Ты что-нибудь в этом понимаешь, – спросил он. – Зачем я им понадобился?
– Я знаю не больше тебя. Мне обрезание сделали на восьмой день, а бар-мицву устроили в тринадцать лет. Вот и вся моя иудейская история. Ничего больше от меня не потребовалось. Да и всё моё окружение такое же. Обычная жизнь, не принуждавшая меня к исполнению заповедей. По-моему, проживание в Израиле, а особенно в Иерусалиме – уже мицва14.
– И что же мне делать? Идти на суд или нет?
– Думаю, стоит пойти. Ты еврей и тебе не о чем беспокоиться. Скорее всего, это бюрократическая процедура, которую проводят перед обрезанием.
Довольный собой, Юваль усмехнулся и углубился в работу.
«Назвался груздем – полезай в кузов», вспомнил Яков поговорку, соответствовавшую его нынешнему умонастроению. «Принимай жизнь такой, какова она есть, и ничего не бойся», – решил он и, бросив на друга благодарный взгляд, уставился на мерцающий экран монитора.
В назначенный день он взял отпуск и к дому на улице Хавацелет, где находился религиозный совет, явился заблаговременно. Улица прямой линией сбегала с покатого холма Русского подворья к улице Яффо, где ключом била жизнь, двигались автобусы и машины, магазины были открыты для покупателей, рестораны и кафе зазывали гостей и шли по своим делам люди. А здесь метрах в двухстах было покойно и малолюдно. Лёгкий ветерок шевелил верхушки деревьев и касался его лица, унося с собой избыточное тепло жаркого весеннего дня. Яков перешёл на другую сторону дороги, постоял ещё несколько минут, собираясь с мыслями, в тени у подъезда, над которым висела доска с надписью «раввинский суд», и, распахнув дверь, поднялся по лестнице на второй этаж. Он оказался в коридоре, где за столиком сидел одетый в чёрный костюм мужчина с чёрной кипой на голове.
– Я по приглашению, вот оно, – обратился к нему Яков.
Тот взглянул на бумагу и заученным движением указал рукой в конец коридора.
– Тебе туда. Там уже ждут.
Яков медленно подошёл к двери, на которой была привинчена табличка «Зал заседаний», и, приоткрыв её, спросил:
– Можно войти?
– Да, заходи, пожалуйста, – услышал он голос из глубины комнаты.
Яков переступил порог и осмотрелся. Посреди небольшого зала стоял длинный видавший виды деревянный стол. Справа и слева вдоль него сидели одетые в чёрные костюмы и кипы мужчины, с любопытством взирающие на него. Председатель в белой рубашке находился в дальнем конце стола. Два небольших окна, одно впереди, другое слева за спинами членов суда, освещали помещение умеренным полуденным светом. Возле стен громоздились шкафы, на полках которых в беспорядке лежали и стояли многочисленные папки и книги.
– Садись, молодой человек, – произнёс по-русски председательствующий и добродушно улыбнулся Якову.
Он увидел стул на ближнем конце стола, уселся на него и посмотрел на раввина лет тридцати на противоположном конце стола.
– Яков бен Илиягу Левин, – прочитал тот с листа бумаги, лежащего перед ним в заблаговременно открытой папке. – Расскажите о себе. Откуда вы родом?
– Я родился и всю свою жизнь до репатриации прожил в Киеве, – проговорил Яков.
– А я из Одессы, «жемчужины у моря», в Израиле с семьдесят первого года, меня привезли сюда в пятилетнем возрасте, – подбодрил его председатель. – Скажи, а какие еврейские традиции соблюдались дома?
Вопрос поставил его в тупик. Детство, юность, студенческие годы – обычная жизнь советского человека, лишённого каких-либо национальных особенностей. Яков со школьных лет знал, что он еврей, об этом ему напоминали и мальчишки во дворе, испытывал известные трудности при поступлении в институт и потом при устройстве на работу, куда его приняли не без помощи отца: тот позвонил своему другу Альтшулеру, главному инженеру проекта, и попросил посодействовать сыну. Сознание принадлежности к гонимому племени заставляло его работать лучше, чем сотрудники-гои, которые, в общем-то, относились к нему хорошо. Да и карьера его сложилась удачно, и ему не пришлось вкусить горечь, которую испытывали многие его знакомые.
– К сожалению, не помню, чтобы в моей семье что-то соблюдали, – неуверенно произнёс Яков. – Но я для того и приехал сюда, чтобы вернуться к корням.
– Это очень хорошо. Алия15 из Советского Союза для Израиля –благословение Всевышнего.
Молодой раввин задумался и с весёлым задором посмотрел на Якова.
– Ты там когда-нибудь ел мацу?
– Конечно, – обрадовался он. – Однажды мы с отцом накануне пасхи пришли к синагоге на Щековицкой, нам сказали войти со служебного входа. И какой-то паренёк в ермолке вынес нам из комнаты, где стояла пекарная машина, пакет с ещё тёплой мацой. А в другой раз мы поехали на Оболонь, новый район Киева, нашли дом по адресу, записанному на клочке бумаги, поднялись на какой-то этаж и позвонили в дверной звонок три раза, так было условлено, чтобы хозяин знал, что это свои. Ну, к нам вышел человек, оглянулся по сторонам и впустил нас в квартиру. Он вынес отцу пакет, и мы, стараясь не производить шума, удалились. Дома мы несколько дней ели мацу вместо хлеба, мама готовила мацовую бабку, я мазал листы шоколадным маслом и пил чай. Было вкусно.
Председательствующий негромко переводил сказанное коллегам, и те благодушно улыбались и кивали головами.
– А еврейские блюда вы дома готовили?
Яков задумался. Родителям о вызове в суд и о своих намерениях он ничего не говорил и сейчас решил не вовлекать их в неловкую ситуацию, в которой оказался.
– Думаю, лучше спросить об этом тётю Розу.
– Скажи мне её телефон.
Яков назвал номер, который молодой раввин сразу же набрал – чёрный телефонный аппарат стоял на столе возле него.
– Алло, здравствуйте, это Игаль из раввинского суда. Будьте добры, позовите Розу.
Яков услышал доносящиеся из трубки обрывки разговора, а потом отдалённый голос тёти.
– Мы тут беседуем с Вашим племянником Яковом… Да Вы не волнуйтесь. С ним всё в порядке. Просто, хотелось задать Вам несколько вопросов… Вы говорите на идиш? Да, я понимаю. А вы знаете популярные выражения и поговорки? Она учила идиш в еврейской школе до войны? Прекрасно.
Молодой раввин замолчал, ожидая кого-то, и заговорщески подмигнул Якову.
– Берта Рувимовна? Здравствуйте.
Он заговорил на идиш, и его собеседница, насколько Яков мог понять по веселому настроению и доброй иронии раввина и улыбкам его коллег, с удовольствием поддерживала беседу. Кое-какие слова были ему знакомы, а упоминание «гефилте фиш» и «а гит ёнтеф» сразу же прояснило тему разговора. Минут через пять молодой раввин попрощался и положил трубку.
– Замечательная женщина, эта Берта. Жаль, её поколение уходит. Вторая мировая унесла шесть миллионов евреев. Исчезает великая культура, цивилизация. – Он взглянул на Якова. – Спасибо, что ты пришёл. Мы дадим тебе рекомендацию. Жди приглашения.
Яков вышел из здания и побрёл вниз в сторону улицы Яффо. Появление его в суде и весь ход событий натолкнули его на раздумья.
«У каждого человека, как и у меня, своя история и судьба, приведшая его сюда. Здесь такое разнообразие типов, мы так отличаемся друг от друга. Трудно поверить, что евреи собрались здесь сами по своей воле, без вмешательства высшей силы. В каждой из стран рассеяния происходило нечто, что заставило их подняться и бежать. Гриша остроумно заметил мне однажды, что в Израиле живут евреи разных национальностей. Надо бы с ним увидеться, узнать, как дела в танковых войсках».
Гриша уже второй год служил в армии. Они встречались редко, больше переговаривались по телефону, когда его отпускали домой в конце недели. Да и самому Якову должна была вот-вот прийти повестка явиться на призывной пункт.
По пешеходной улице Бен Иегуда Яков поднялся к общественному центру Жерар Бехар, где на стоянке оставил машину, и вернулся домой.
