Лев Пучков
Собачья работа
Глава 2
Двадцать третьего августа Школа консервативной дрессуры Белогорска давала очередное бесплатное представление для всех желающих. Эти представления проводились ежемесячно – в каждое четвертое воскресенье – и неизменно собирали большое количество областных собаколюбов, как понимающих толк в профессиональной дрессуре, так и просто любителей поглазеть с раскрытым ртом на фокусы кинологов школы.
В этот день желающих, как всегда, было хоть отбавляй – на обширной лужайке, обнесенной сеткой, толпились фанаты собачьего дела всех возрастов и социальных групп, шумно обсуждали зрелище, смеялись, покрикивали от возбуждения, неумеренно потребляли прохладительные напитки, подаваемые на халяву за счет школы, и, как водится в таких случаях, снабжали работающих кинологов мудрыми советами. Было жарко – с утра на небе ни облачка, ветер увял и спрятался за реку до вечера, а солнце палило вовсю, словно стараясь своим трудолюбием отдалить неумолимо приближающуюся осень.
На тренировочной площадке сноровисто и без суеты работали двое молодых мужчин, облаченных в легкий летний камуфляж: в соответствии с программой выгоняли из вольеров очередных представителей немногочисленного питомника школы, меняли инвентарь для номеров и внимательно следили за жестами третьего – старшего группы, с пол-оборота выполняя все его распоряжения. Завзятым догофилам наблюдение за работой группы доставляло истинное наслаждение: с первого взгляда было понятно, что здесь трудятся профессионалы, фанатично преданные своему делу и олицетворяющие собой все лучшее, что может показать тандем человек – собака.
– Джек! Слабо тебе за бананом сгонять?!
Вислоухий коккер негодующе трясет мохнатой мордой, с разбегу заскакивает на бум – а там веревка, под небольшим углом привязанная к стволу дерева, на нижней ветке которого висит на прищепке желтый банан. Джек прыгает на веревку, вцепляется всеми четырьмя лапами, зависает, делая поворот оверкиль, и, спешно перебирая конечностями, под восторженные завывания публики карабкается к дереву. Добрался до ствола, на ветку – прыг! – и вот уже в зубах банан. Но это еще не все. Коккер прижимает банан к толстой ветке лапой, давит на него – из ловко надрезанной загодя кожуры показывается желтоватая мякоть, которую пес деликатно ест, с видимым удовольствием мотая своей потешной мордой. Публика в экстазе – Джек, давний всеобщий любимец, не первый сезон забавляет зрителей.
Один за другим следуют номера на грани циркового искусства, зрители встречают их непременными аплодисментами, затем разыгрывается маленький спектакль со всеми сопутствующими аксессуарами. Одному из мальчишек, присутствующих на лужайке, вручают небольшую записную книжку и просят спрятать. Мальчишка ныряет в толпу. Руководитель шоу кричит:
– Ингрид! Ингрид, ходь сюды – тут твои фанаты блокнот уперли!
Со стороны вольеров к лужайке важно ковыляет матерая овчарка преклонного возраста, поминутно вздыхая и приволакивая правую заднюю ногу. Публика замолкает: трюк в различных интерпретациях демонстрируют на каждом представлении, но зрители всякий раз, затаив дыхание, ждут этого номера – важна не техника исполнения, а артистизм исполнителя.
Подковыляв к хозяину, Ингрид вопросительно смотрит на него и с наигранным недоумением, этак нехотя, через силу, гавкает один раз. Чего, мол, надо, дядя, зачем от дела оторвал?
– Хотел написать президенту собачачьей ассоциации, чтобы тебе медаль дали, – сокрушенно сообщает хозяин. – Адрес в блокноте, а блокнот пропал. То ли СПЁРЛИ, то ли посеял…
Не дослушав, овчарка совсем по-человечьи укоризненно качает квадратной башкой и неспешно направляется в толпу – кратчайшим путем к мальчишке, которому три минуты назад вручили блокнот. Толпа почтительно расступается – эта пожилая мама известна далеко за пределами области и пользуется репутацией суперпса. Некоторые эмоциональные доголюбы на полном серьезе считают, что Ингрид обладает какими-то мистическими способностями.
Добравшись до мальчишки, Ингрид дружелюбно обнюхивает его и проявляет совершенно нетипичную модель поведения: ложится у ног пацана, прикрывает левой передней лапой глаза, протягивает вперед правую лапу – точь-в-точь как попрошайка в переходе – и принимается жалобно скулить.
Публика в восторге. Разумеется, большинству прекрасно известно, что все трюки отработаны на продолжительных тренировках и за каждым жестом и движением стоит кропотливый труд человека и собаки, однако это не портит ощущения некоего праздничного действа. Дети радуются, взахлеб проявляя эмоции, взрослые восторгаются профессионализмом устроителей представления – всем хорошо и весело. Еще несколько номеров, затем – гвоздь программы: американский футбол по формуле «4 на 4», с всамделишными воротами, судьей и псами-футболистами. В питомнике школы наличествуют девять собак, но девятая – Ингрид – участия в игре не принимает, хотя страстно болеет каждый раз, когда собратья принимаются азартно гонять шар. Ингрид – инвалид, она не может быстро бегать из-за тяжелой травмы правого бедра.
В перерыве между номерами руководитель шоу объясняет, каким образом они с Ингрид обманывают публику, – показывает неуловимые для зрительского глаза жесты-команды, на которые обученная собака реагирует соответствующим образом, создавая впечатление самостоятельного действия. Обычно руководитель не снисходит до общения с публикой, поручая это дело своему первому помощнику. Сегодня – особый случай. В толпе догофилов присутствует особа, благорасположение которой руководитель пытается завоевать вот уже в течение трех дней. Назвать ее «дама с собачкой» язык не поворачивается: во-первых, те самые дамы, если верить отечественной классике, не носят джинсовых комбинезонов на пару размеров больше и стоптанных кроссовок, во-вторых, собачек две, и это большущие ризеншнауцеры с могучими клыками и чертоподобными лохматыми мордами. И все равно – руководитель старается. Нравится ему дама.
А пока – несколько слов о руководителе шоу, он заслуживает нашего внимания.
Итак, Сергей Николаевич Рудин, пенсионер внутренних войск, старший прапорщик в отставке, тридцати восьми лет от роду, рост – 175, вес – 75, стандарт, другими словами. При ходьбе слегка прихрамывает на правую ногу, которая на три сантиметра короче левой, – последствие тяжелого ранения трехгодичной давности. Холост, живет при школе, директором которой числится в учетных документах. Профессиональный кинолог, всю свою сознательную жизнь посвятил изучению и воспитанию собак, в Белогорской области и далеко за ее пределами известен как великолепный знаток собачьей психологии и ас дрессуры. Образ жизни – волчий. С утра до вечера носится как угорелый со своими питомцами, а ночью занимается черт знает чем – об этом несколько позже. Образ жизни, сами понимаете, накладывает свой отпечаток на внешность и психологию индивида. В теле Рудина нет ни капельки жира, сухие рельефные мышцы свидетельствуют о мощи их обладателя – хоть анатомический атлас пиши. Впечатление несколько портят два страшных шрама: чуть поменьше – под правой ключицей и несколько больше – на верхней четверти правой лопатки, которые почему-то не желают загорать и зловещими чужеродными пятнами белеют на бронзовом теле атлета. О природе шрамов Рудин предпочитает не говорить, как, впрочем, и о характере своей ножной асимметрии – если по пьяному делу кто начинает приставать с расспросами, корректно посылает в известные места, а в случае рецидива любознательности может без базара зарядить в репу – аналоги известны. Психология адекватна образу жизни. Глубоко сидящие голубые глаза смотрят на мир немигающе, с известной долей настороженности и скептицизма. Имеет свое представление о месте индивида в обществе – несколько скособоченное ввиду двадцатилетнего боевого прошлого. Коллеги по школе и близкие знакомые зовут его просто Пес, и он на это не обижается. Это не ругательство – такова боевая кличка Рудина, под которой он в последние годы числился в специальном учетном реестре БЧС[3] войск. Психоаналитик, к которому в последнее время шеф и друг Рудина, следуя модному поветрию, таскает его и других сотрудников школы, с завидным постоянством выдает непреложный вердикт: шкала социальных ценностей данного гомо собакинус смещена в сторону удовлетворения трех основных инстинктов, стремление расти по социальной лестнице начисто отсутствует, чувство страха перед лицом возможной смерти атрофировано. Да, еще небольшой штрих: собак Рудин любит гораздо больше, чем людей, и объясняет эту свою приоритетность довольно своеобразно:
– У них (людей) есть один лишний безусловный рефлекс: патологическая жажда наживы. Павлов был не прав – он не включил в свой классификатор этот долбаный рефлекс, от которого все беды и происходят. А у собак его нет…
Остальные двое сотрудников школы под стать директору: оба бывшие вояки, хорошо знакомые с собачьей службой, вышвырнутые из Вооруженных Сил за скверный характер. Шеф зря таскает их к психоаналитику: межличностные конфликты в коллективе школы отсутствуют, и эмоционального срыва от этих парней вряд ли дождешься. Все понимают друг друга с полуслова, потому как леплены из одного теста и прошли через одну мясорубку, именуемую в просторечии службой в «горячих точках». Никого не надо понукать – каждый занят любимым делом и отдает этому делу все силы. В школе идеальный порядок, к концу обучения любая псина показывает настолько высокие результаты, что хозяева в буквальном смысле диву даются – рекламаций за два года функционирования этого заведения с несколько претенциозным названием не поступало.
Вместе с тем, несмотря на все позитивные моменты, описанные выше, школа консервативной дрессуры как коммерческое предприятие убыточна. Если бы не шеф-меценат, давно вылетели бы в трубу. Белогорск – областной центр с двухмиллионным населением, люди здесь живут по большей части небедные, и каждый двенадцатый, если верить статистике, имеет собаку. Почти как у классика: «…Каждый домовладелец – это собака. А то и две…». Так вот – дикая конкуренция имеет место. В городе зарегистрировано более полутора десятков заведений, которые дрессируют собак и учат хозяев, как с ними обращаться. Все они работают по наиболее простому и современному методу: дают владельцу собаки общие навыки дрессуры, «ставят» псу управляемую агрессию и охранные навыки и через полтора-два месяца занятий выпускают готового к употреблению семейного защитника. Или служебного охранника. Дорого, но сердито, а главное – быстро, сейчас ведь всем катастрофически не хватает времени. Школа Рудина тратит на подготовку собаки от четырех до шести месяцев. Рудин всесторонне изучает психологию пса и его владельца, «притирает» их друг к другу, учит понимать и любить друг друга. Это долго – немногие доголюбы по нашему нетерпеливому времени предпочитают качество высшей пробы и длительную шлифовку мастерства быстрому и внешне вполне приемлемому современному методу. А по-другому Рудин не умеет – не привык халтурой заниматься. Натура такая. Вот и выходит, что немногочисленные клиенты школы едва-едва покрывают затраты на зарплату сотрудникам – содержание же школы шеф-меценат практически оплачивает из своего кармана. Однако слава о школе гремит далеко за пределами области – все знают, что здесь работают мастера. Потому-то и собирается на ежемесячное представление с бесплатной минералкой народу не меньше, чем на премьерный показ «Титаника» в областном ДК…
К забору школы подкатил двухместный кровавый «Форд-Мустанг» с открытым верхом, скромно приткнулся с краю в длинном ряду припаркованных авто гостей шоу. Из отделанного белой кожей салона вышел холеный мужик средних лет – дверь закрывать поленился, ключи беспечно оставил в замке, медленно направился к распахнутым воротам школы.
Рудин увидел прибывшего, перепоручил завершать последние номера Ване Соловью, первому помощнику, а сам пошел встречать – пожаловал шеф, хозяин школы, меценат и просто хороший мужик Григорий Васильевич Толхаев.
– Имеем успех у публики, – сообщил Рудин, поручкавшись с шефом. – А ты опять к шапочному разбору. Мы тебя уже не удивляем?
– Дела, – лаконично ответил Толхаев, отирая платком вспотевший лоб. – Попить дашь?
Рудин свистнул – тотчас же девчушка из палатки с водой подтащила запотевшую бутылку «Славяновской», набулькала в стакан и протянула Толхаеву, не преминув одарить крутого мужика кокетливым взглядом.
– Хороша чертовка! – довольно крякнул Толхаев, залпом осушив стакан и жестом показывая девице, чтобы повторила. Девица повторила и зарделась, мучительно нахмурив бровки – не поняла, кто хороша: она или «Славяновская».
– Куда там, в задницу, этим импортным шипучкам, – прояснил ситуацию Григорий Васильевич, выпив второй стакан, а девице строго сказал: – Иди работай – нечего тут интимно глазами сверкать!
Девчушка беспрекословно удалилась в палатку – она работала в кафе, которое являлось собственностью Толхаева, и знала, что такое трудовая дисциплина.
– Нравится пигалица? – спросил Толхаев Рудина, кивая вслед упругой попе, подрагивающей под джинсовой мини-юбкой.
– Ага, – не стал отпираться Рудин. – Экстерьер в норме.
– Хочешь, скажу – она тебе даст? – великодушно предложил Григорий Васильевич. – И не шалава – я тебе отвечаю.
– Спасибо, я уже, – бесхитростно ответил Рудин, почесав потную грудь. – С утра два раза повязались, пока пацаны матбазу готовили.
– Ну ты даешь, Пес! – обескураженно воскликнул Григорий Васильевич, с доброй завистью оглядывая литую фигуру Рудина, от которой веяло первобытной мощью. – А заведующий мне божился, что среди его девчат поблядушек нету… И что – вот так вот сразу… да? Раз-два, ножки врозь?
– Не-а, не сразу, – покачал головой Рудин, смущенно крякнув. – Ты тоже – сразу и поблядушка… Просто я сказал, что мне так нравится запах ее тела, что аж в дрожь бросает, а по графику у меня сегодня вязка[4]. – Она подумала, потом великодушно согласилась…
– Как у тебя все просто! – досадливо воскликнул Толхаев, не дослушав приятеля. – По графику вязка… Ты, кстати, так и будешь всю жизнь пробавляться скоротечными случками? Может, вдовушку тебе подыскать с хатой?
– А не надо, – Рудин непроизвольно посмотрел в сторону толпившейся на лужайке публики. – Я уже нашел тут… Ну, кажется мне – моя женщина. Светлая и чистая. Святая, можно сказать. Понимаешь?
– Ага – твоя светлая и чистая, стало быть, там, – Толхаев показал пальцем в сторону толпы и озадаченно почесал затылок. – Так?
– Да, там, – Рудин утвердительно кивнул. – Ты догадливый, шеф. Я рад…
– И тем не менее ты это… с утра успел два раза перепихнуться с молоденькой продавщицей?! – перебил его Григорий Васильевич. – Нет, я понимаю – разнообразие там и все такое прочее, после нескольких лет супружества… Но в период ухаживания? В процессе так называемого медового месяца?!
– Она не дает, – невозмутимо сообщил Рудин, потыкав пальцем в сторону лужайки и даже не сымитировав попытки легкого смущения. – У нее комплекс – какой, пока не расколупал… Ну а у меня по графику сегодня вязка, так что…
– Ладно, хватит с меня! – Толхаев поднял руки, как бы отгораживаясь от Рудина. – Никак не могу привыкнуть к твоей дурацкой философии… Короче, иди мойся, бери Ингрид – прокатимся в одно местечко.
– Еще футбол не отыграли, – возразил Рудин. – Что за спешка?
– С футболом и без тебя управятся, – раздраженно махнул рукой Григорий Васильевич. – Надо хорошим людям помочь, причем срочно. Давай побыстрее – я тебя жду…
Через десять минут «Форд-Мустанг» стремительно летел по объездной дороге на другой конец города. Между Рудиным и Толхаевым важно восседала Ингрид, неодобрительно поворачивая голову вслед проскакивающим мимо редким машинам.
Рудин вопросов не задавал – шеф сказал «надо помочь», значит, предстоит какая-то работа, детали уточнит на месте. Зачем зря воздух сотрясать? За два года знакомства Григорий Васильевич неоднократно прибегал к услугам Рудина и его питомцев вне школы и ни разу не подставил, хотя некоторые из этих услуг имели довольно-таки деликатный характер – в силу общественного положения Толхаева.
Григорий Васильевич в свои сорок два года сумел достичь многого. Он являлся владельцем крупного фармацевтического комбината межрегионального масштаба, держал солидные пакеты акций нескольких областных предприятий сельскохозяйственной ориентации, входил в состав правления Белогорпромбанка, занимавшего далеко не последнее место в федеральной табели о рангах и, судя по назойливым публикациям местной прессы, на протяжении последних пяти лет прочно сидел в первой десятке самых обеспеченных людей области. Правда, злые языки втихаря поговаривали о сомнительном происхождении стартового капитала, положившего начало столь бурному процветанию одного из самых выдающихся состояний области. Ходили слухи, утверждающие, что Гриша Толхаев на заре перестройки некоторое время ходил в «черных хирургах»[5] краснооктябрьской криминальной группировки Белогорска, а чуть позже даже был удостоен почетного звания бригадира, но вовремя соскочил с кривой дорожки тривиального бандитизма и резко пошел в гору.
Рудин на слухи внимания не обращал. Его не волновало, каким путем Толхаев добрался до вершины своего благополучия. По всем критериям той специфической среды, которая взрастила и воспитала нашего героя, шеф был настоящим мужиком и без натяжек заслуживал, чтобы в радиусе прямого выстрела из снайперской винтовки все подряд любили и уважали его. Да, круг общения Толхаева порой наводил на размышления: помимо деловой элиты Белогорской области сюда входили крупные криминальные авторитеты, чиновники правоохранительных органов и порой весьма сомнительные личности неопределенной ориентации. Но в этом его вряд ли можно было упрекнуть без риска подвергнуть сомнению респектабельность остальных представителей промышленно-финансового ареопага области: с некоторых пор, как известно, структурные составляющие современного общества перестали жестко делиться на законопослушные, и, наоборот, грани между ними стерлись и стали недоступны взору простого обывателя, который наблюдает снизу вверх и ясно видит одну сытую банду, именуемую «новые русские».
Чуть более двух лет назад Рудин – молодой пенсионер с почти сорокалетним льготным стажем – влачил жалкое существование в полуразвалившемся вшивом питомнике пригородного поселка Большой Салын и всерьез подумывал над перспективой податься в киллеры. И не потому, что окончательно скурвился за двадцать лет своей войны, нет! Просто обстоятельства прижали. Двадцать лет Сергей жил, не задумываясь о смысле существования, всецело отдаваясь любимому делу. Он довольствовался койкой в офицерском общежитии, не вылезал из командировок в «горячие точки», получал за это сравнительно неплохие деньги и тратил их на себя и своих питомцев. А выйдя на пенсию, легендарный Пес – гроза вражьих снайперов и разведчиков – был крепко стукнут судьбой по черепу и поставлен перед фактом своей полной социальной несостоятельности. Из общежития его вежливо попросили – не положено. Родственники отсутствовали – частично вымерли, частично утратились вследствие длительного дефицита общения. Жена ретировалась лет десять назад, прихватив сына и двухкомнатную квартиру, выданную Родиной, – не вынесла специфического песьего характера Рудина и постоянных командировок. Теперь воин платил алименты, а с сыном виделся раз в квартал – больше бывшая супружница не разрешала, искренне высказывая в качестве аргумента утверждение следующего характера: «…А то вырастет таким же дебильным собачатником, как папка…»
В общем, Рудин оказался никому не нужен. Тыркнулся в несколько новых собачьих клубов – отовсюду вышибли за независимый характер и консервативность методики обучения. Пришлось довольствоваться чином дрессировщика государственного питомника, в котором получку не платили уже полгода и пока что не обещали. Здесь, по крайней мере, можно было содержать героя войны Ингрид и кормить ее объедками – выбиваемых питомником кормов не хватало даже на рабочих псов, что там говорить о каком-то балластном инвалиде! Пенсия Рудина составляла что-то около пятисот рублей новыми, из которых двадцать пять процентов удерживали на алименты. Это были жалкие гроши в сравнении с той суммой, что Рудин получал, раскатывая по командировкам, кроме того, там еще кормили бесплатно и форму давали. Привыкший тратить все, что заработает, и не заботиться о будущем, Сергей попал в тяжелое положение. Ингрид вскоре отощала, Рудин стал мрачен и раздражителен, в довершение всех неурядиц его поперла с квартиры домохозяйка, которой он задолжал за полгода. Неподалеку от питомника протекала речка – на ее берегу, в кустах, Рудин соорудил из куска брезента шалаш и некоторое время жил там, благо было тепло – лето имело место. Ночами он ставил «морды», ловил мелкую рыбешку и вялил ее, а в свободное время днем собирал коренья и целебные травы, чтобы немного поддержать Ингрид и самому не заработать авитаминоз из-за вынужденной диеты.
В одну из «промысловых» ночей Рудин, направлявшийся вниз по течению, обнаружил неподалеку от своего обиталища заехавший наполовину в кусты и опасно накренившийся над обрывистым берегом двухместный «Ягуар» с открытым верхом. В зловещем свете молодой луны рыболов сумел хорошо рассмотреть пустую машину с покореженным капотом – рядом никого не было.
«Нормально! – тревожно подумал Рудин. – А что – то не похоже это на вольную внеплановую вязку! Парочке нет смысла покидать комфортабельный салон и шариться по загаженному берегу… Да и стоит машинка маненько не того…»
Рудин прислушался: показалось, что в реке, метрах в десяти от берега, раздалось несколько слабых всплесков.
– Во как! – Сергей озабоченно почесал череп и неуверенно пожал плечами. Кажется, ясно – кто-то с кем-то прикатил на хорошей машине, долбанул по башке и бросил в воду. Только плохо долбанул – объект утопления пока плещется. Пойти вытащить или убраться отсюда? Вдруг не того вытащишь? Бывают ведь такие, что вытащишь, а потом десять раз пожалеешь об этом…
На этот раз всплеск был более ощутимым и сопровождался каким-то сдавленным мычанием. Рудин недовольно покачал головой, быстро разделся и скользнул по обрыву в воду. Точно нырнув в том месте, где слышались всплески, Сергей сцапал за шиворот мягко оседавшего на дно мужика, выволок его на берег и пару раз качнул через коленку. Утопленник оказался совсем свеженьким: выпустил мощный фонтан, моторно очистил желудок, напугав при этом утробными криками всех птиц, устроившихся на ночь, и уже спустя минуту буднично поинтересовался:
– Ты кто?
– Конь в пальто, – желчно пробурчал Рудин, живо растираясь ладошками, – после вынужденного купания было довольно прохладно. – Ты как сюда затесался?
– Пьяный за рулем – угроза обществу, – признался утопленник, начиная постукивать зубами. – Медленно ездить не могу. Чуток сошел с трассы, в кустики заехал – ну и вот…
Рудин быстренько произвел подсчеты: отсюда до шоссе как минимум сто метров. Чуток сошел с трассы и сто метров ломился по кустам… С какой же скоростью он ехал?!
– Я утонул? – деловито спросил мужик.
– Ага, – не стал скромничать Рудин. – Еще бы пару минут – и привет.
– А ты, значит, меня спас от верной смерти, – подытожил мужик. – А говорят, чудес не бывает! Значит, я везунчик – иначе какой черт принес тебя сюда в такое время… Вмажем? А то что-то знобит – как бы не простыть…
– Можно, – согласился Рудин. – В машине?
– Ага, – мужик поднялся и затрусил наверх. Спустя минуту полуночники поочередно глотали терпкую обжигающую жидкость из плоской пол-литровой фляжки, предусмотрительно спрятанной в «бардачке» «Ягуара».
– Коньяк, что ли? – спросил Рудин, почувствовав после нескольких глотков, как кровь резво помчалась по замерзшему организму.
– Текила, – поправил мужик и запоздало представился, протягивая в темноте руку: – А! Григорий. Предприниматель. Так что не дрейфь – за услуги плачу щедро… А ты кто?
– Пес я, – Сергей сделал вид, что не заметил руки. – Бомж. Ха! За услуги… Вот так пойдешь – как раз к шоссе выйдешь. Метку оставь, завтра с утреца с тягачом подъедешь. За ночь не утащат – некому. А мне надо идти – морды ставить…
– Нет, так не пойдет, – не согласился Григорий. – Ты меня спас, я много денег стою. Расскажи – почему бомж? И – на, глотни еще, – он протянул Рудину фляжку.
Поколебавшись несколько секунд, Рудин взял фляжку и начал рассказывать. Начал со злой иронией, подначками, потом текила слегка притуманила мозги, и повествование вылилось в сдержанную жалобу на несправедливую судьбу.
– Я военный хирург. Бывший, – сообщил в свою очередь Григорий. – Имею понятие, что такое боевое братство, – три года в Афгане «трехсотых»[6] резал. Родина тебя кинула, а я вытащу – потому как обязан. Если б не ты, я был бы трупом – значит, надо помогать боевому брату… Что хочешь?
– Да мне малость-то всего и надоть! – не удержался, съехидничал Рудин. – Подари мне какой-никакой завалящий клуб собаководства да содержи его – и всех делов, – и криво ухмыльнулся в темноте, предвкушая, как «боевой брат» начнет отпираться.
– На, – Григорий не раздумывая поковырялся в «бардачке», протянул Рудину визитку. – Приходи завтра в 15.00 – поговорим. Только не дури – обязательно приходи, – и нетвердой походкой направился к шоссе…
Вот так и получилась маленькая современная сказка о Золушке-кинологе. Рудин пришел, сильно сомневаясь, к указанному времени по адресу, оттиснутому золотом на пластиковой карточке. Гриша бросил на стол пакет с бумагами, будничным тоном распорядился:
– На. Вот твой клуб. Точнее, мой клуб – с 10.00 сегодня. А ты – директор. Штат сам подбери. Все – иди работай, некогда мне…
С тех пор минуло два года. Статус Школы консервативной дрессуры вам уже известен, финансовое положение – тоже. Григорий Васильевич исправно содержал заведение, ни разу не упрекнув Рудина в том, что тот не перестраивается на многопрофильный поточный метод, приносящий ожидаемый доход. Более того, поначалу он даже пытался всучить Сергею некоторые суммы, узнав о его давней мечте: накопить денег на собственный домик в пригороде.
– Подачки не берем, – категорично отказался Рудин. – Что заработали – то и наше. Школу содержишь – поясной поклон, помним, по гроб должны. И давай больше не будем об этом…
Толхаев принял к сведению заявление Рудина и придумал другой способ поддержать сотрудников школы – без ущерба для их профессиональной гордости. Он нашел для них дополнительную работу, имевшую довольно варварский, на взгляд цивилизованного человека, характер, но вполне соответствующую прежнему образу жизни каждого. Ребятишки поухмылялись, но взялись за дело с превеликим энтузиазмом. Работа была довольно опасной, требовала отменных боевых навыков, а плата целиком зависела от результата: выражаясь устаревшими понятиями, сдельно-премиальная. Что за работа такая? Об этом чуть позже. Спортивный бегунок Толхаева подкатил к воротам трехэтажного особняка, расположенного в элитарном пригородном районе Белогорска.
При входе гостей встретили двое коротко стриженных парней спортивного облика, упакованных в стандартные пиджаки, плохо скрывающие плечевые кобуры, и провели по мощенной булыжником дорожке за дом. На террасе, за столиком с вином и фруктами, сидели трое – вид у них был крайне озабоченный и неприветливый.
Со всеми присутствующими Рудин состоял в той или иной степени ни к чему не обязывающего знакомства – через Толхаева, разумеется. Хозяин дома – некто Руслан Саранов, владелец самого крутого ресторана в городе, загородного ипподрома и племенного завода, специализирующегося на разведении ахалтекинцев. С подачи Толхаева Сергей один раз уже оказывал ему услуги обонятельного характера – когда супруга заводчика потеряла на обширной территории усадьбы кольцо с бриллиантом. Точнее, услуги оказывал спаниель Джек, а Рудин присутствовал. Кольцо обнаружили спустя три минуты с момента начала поиска, хотя Саранов сильно сомневался – не верил, что собака сможет пронюхать железяку. С тех пор Саранов зауважал всех спаниелей, а заодно и Рудина.
Второй – Николай Улюмов, тутошний уголовный авторитет, глава бандитской группировки и лепший корень Саранова. О нем Рудин много слышал, но лично еще ни разу не имел счастья общаться – только со стороны наблюдал светлейшую персону.
Третий – какой-то прокурорский, длинный тип с козлиной бородкой, зовут Витя, а фамилию Рудин запамятовал – то ли Манюшкин, то ли Панюшкин, в общем, крайне несерьезная фамилия. Прокурорский ходил в приятелях Григория Васильевича и разок посетил школу – желал познакомиться с процессом. С процессом Витя ознакомился самым непосредственным образом – имел неосторожность наступить на охраняемый Ингрид мячик, в результате чего своенравная ветеранша слегка цапнула мужика за то место, откуда ноги растут, и безмерно напугала.
Увидев Ингрид, неотлучной тенью ковылявшую в метре позади хозяина, прокурорский Витя болезненно поморщился и суетливо заворочался в плетеном кресле. Ветеранша уставилась на Витю, подозрительно фыркнула и, глухо заворчав, ткнулась в ногу хозяина носом, словно намекая: а вот тот, смотри – боится почему-то! Может, драть его, пока не поздно? Раз боится, значит, виноват!
Рудин, изучивший за девять лет совместного существования значение каждого жеста своей воспитанницы, тут же внес коррективы: «Свой, Ингрид! Свой!» – и за руку поздоровался с каждым, показывая, что опасности от них ждать не следует. Ингрид разочарованно зевнула и легла у стола – жаль, неплохо было бы оттаскать этого Витю, испускающего явно ощутимые флюиды страха.
– Ты рассказал? – поинтересовался Саранов, адресуясь к Толхаеву.
– Как-то недосуг было, – уклончиво пожал плечами Григорий Васильевич, присаживаясь за стол и жестом приглашая Рудина последовать своему примеру. – Я подумал: чего распинаться? Все равно ты будешь задачу ставить…
Саранов недовольно посмотрел на приятеля, развел руками и, подвинув Рудину корзину с фруктами, начал:
– В общем, Серый, ты в курсе последних заморочек – весь город болтает. А тут, ко всему прочему, еще одно… Ну, натурально – беда у нас… Мы знаем, что ты не из болтливых, умеешь держать язык за зубами. Потому от тебя не таимся. – Тут он на несколько секунд замолк и испытующе уставился на Рудина, словно стараясь уловить, проникся ли тот небывалой важностью момента. Сергей индифферентно пожал плечами и принялся смачно хрустеть яблоком – Ингрид тут же сократила дозволенную дистанцию и усиленно забила хвостом, капая слюной на брюки хозяина: яблоки были одной из ее нетипичных для собаки слабостей.
