Александр Прозоров
Алтарь
Изекиля разбудили крики радости. Зевнув, он поднялся с травяного матраса, откинул полог навеса. Впереди, на самом горизонте, виднелось густое темное облако.
– Земля, о Мудрый, – сообщил чернокожий кормщик. – Ночью дул попутный ветер, мы прошли не меньше ста стадий.
– Это не просто земля, это мыс, – сообщил жрец. – Чтобы вернуться в Кемет, мы должны обогнуть его и плыть влево, на закат солнца. А сейчас поворачивай вправо.
– Слушаю, Мудрый, – кивнул кормчий. – Разреши покормить гребцов, пока мы можем идти под парусом. Кормить их во время работы вредно, после еды они работают намного хуже.
– Меня зовут Мудрый Изекиль, – напомнил служитель богини смерти.
– Слушаю, Мудрый Изекиль, – моментально согласился нубиец.
Мальчишка, что половину вчерашнего дня бил в барабан, полез в люк носовой надстройки, вернулся с большой корзиной и побрел по проходу, раздавая гребцам по пригоршне фиников и кусочку сочащихся медом пчелиных сот. Пить моряки ходили сами – к поставленным на носу же пузатым кувшинам. Жрецу тампарщик тоже предложил общую порцию – но Изекиль не испытывал голода и отказался от угощения. Он попытался прикинуть, сколько времени должно уйти у него на дорогу домой. Расстояние от залива, в котором они строили алтарь, до «хвоста» было раза в три меньше длины «хвоста». «Спина собаки» – раза в три длиннее «хвоста». Если они добрались до земли на день и ночь, значит… Путь вдоль самой «псины» составит двенадцать дней. Потом еще примерно столько же – до пролива в Зеленое море.
– У нас хватит пищи на двадцать дней плавания? – повернул он голову к нубийцу.
– На двадцать, может, и хватит. – Кормчий выплюнул за борт финиковую косточку и пожал плечами. – Но больше вряд ли. И вода так долго не выстоит. Стухнет.
– Вдоль земли плыть будем, воду при случае наберем, – пообещал жрец. – Но вот еда… Хотя, коли Великий покорял земли за морем, стало быть, там обитают всякие народы. Чего-нибудь купим. Или займемся охотой.
– У нас нет ни единого воина, а народы за Зеленым морем дики и злобны, – предупредил нубиец. – Ежели копейщиков не увидят, то силой золото отнять захотят, торговать не станут.
– У вас есть я! – напомнил жрец. – Не захотят торговать – принесут даром.
– Прости, Мудрый Изекиль. Я глуп, – почтительно склонил голову кормчий, хорошенько зажал древко рулевого весла под мышкой и отодвинулся на несколько шагов, поворачивая судно вправо, вдоль совсем уже близкого берега, который порос черным непролазным лесом.
Ветер крепчал, поднимая волны, но корабль, умело связанный из священного нильского тростника, легко скользил по ним, с зловещим шипением срезая белые гребни и оставляя за кормой прямой, как стрела, пенный след. Как и предсказывал служитель Небесного храма, со следующего дня берег начал медленно отворачивать влево. Гребцы, уверившись, что Мудрый Изекиль действительно знает, куда их ведет, несколько успокоились. В их глазах рассеялся ужас, и они, пользуясь отдыхом, даже стали играть в карты и петь песни, подыгрывая себе на примитивных дудочках.
Кормчий в первый же вечер спросил разрешения на ночь отводить корабль к берегу и вставать на якорь, но жрец запретил это, понимая, что так дорога растянется почти вдвое. Поэтому в вечерних сумерках судно отворачивало мористее, дабы в темноте не налететь на скалы, а на рассвете снова приближалось к берегу, держась за него, как за путеводную нить.
Утром пятого дня Изекиль разрешил сделать остановку и пополнить запасы воды. Спустив паруса, судно на веслах вошло в длинное извилистое ущелье между каменными отвесными скалами, населенными только крикастыми белыми чайками. Почти на десять стадий вглубь земли понадобилось пройти морякам, прежде чем отыскалось удобное для причаливания место. И здесь боги смилостивились над смертными, расположив ручеек со сладкой водой всего в нескольких шагах от камня, на который высунул свой нос корабль. Напившись вволю и залив кувшины по самое горлышко, гребцы, восхваляя мудрость и всезнание нового начальника, вернулись на скамьи и вскоре опять выбрались в серое колышущееся море. Здесь их встретили неведомые чудища – каждое размером с дворец; жуткие порождения холода то ныряли вглубь, то выскакивали на поверхность, выстреливая ввысь фонтаны воды. Но и здесь могущество служителя богини смерти уберегло путников – ни одно чудище не рискнуло приблизиться к судну и сожрать легкую беззащитную добычу.
Утром двенадцатого дня корабль, привычно отвернув к югу, чтобы найти берег, на протяжении многих часов скользил по пустынным волнам, но никаких признаков суши вокруг так и не нашел.
– Все в порядке, смертный, – успокоил кормчего Изекиль. – Земля, мимо которой мы шли, это тоже мыс, только очень большой. Сейчас он повернул назад, рисуя «морду собаки». А впереди, примерно в четырех днях пути, лежат Дикие острова, до которых еще не дотянулся Порядок Нефелима, и земли за Зеленым морем. Поворачивай вправо и постарайся не потерять направления. Через четыре дня мы наверняка уткнемся хоть в какие-то берега.
Нубиец выполнил команду жреца без малейшего колебания, и могучий папирусный корабль двинулся на северо-северо-запад, борясь с неизвестным еще людям теплым океанским течением. Никто – ни кормчий, ни Мудрый Изекиль, ни уж тем более гребцы и подумать не могли, что под сильным попутным ветром они уходят в море отнюдь не от морды «собаки», названной впоследствии Скандинавским полуостровом, а всего лишь от плотно скученных и вытянутых в западном направлении Лофотенских островов, отстоящих от материка всего лишь на девяносто километров.
Уже утром море заставило смертных познать, что такое настоящий холод. Небо затянулось низкими черными тучами, почти совершенно не пропускающими света; пенные шапки волн, сдергиваемые порывами ветра, залетали на палубу и больно хлестали гребцов по дрожащим телам, без труда пробивая тонкие льняные туники. Чтобы хоть как-то согреть людей, кормчий несколько раз приказывал им спустить весла на воду и грести, разгоняя корабль до скорости стремительного жаворонка; но стоило прекратить работу хоть ненадолго, как холод опять вступал в свои права, забираясь под мокрую ткань и покрывая посиневшую кожу крупными мурашками.
К вечеру хлещущие по палубе капли начали застывать на мачте и бортах тонкой прозрачной коркой. Вырастала она и на канатах, на парусине, но при сильных порывах трескалась и опадала вниз.
– Дай смертным двойную порцию еды, – приказал кормчему Изекиль, наблюдая за этим кошмаром. – У тебя есть запасной парус? Пусть они соберутся все вместе и накроются парусиной. Так будет теплее. Пусть потерпят. Всего четыре дня, и мы попадем в теплые населенные земли.
Но пока вместо солнечных лучей с неба медленно повалились белые рыхлые хлопья, похожие на невесомые семена камышей – только, падая на кожу, они превращались в крохотные капельки воды. Очень скоро корабль оказался выкрашен в идеальный белый цвет, словно его натерли мелом из Алги-Храсской каменоломни. Кормчему мальчик принес грубую накидку, сплетенную из соломы, а потому похожую на циновку.
Сгустившийся сумрак заставил жреца уйти под навес, пологи которого защищали от ветра и странного белого пуха, но совершенно не давали тепла. Изекиль развязал пояс, распуская плащ, лег на матрац, подтянул ноги, пряча их под тонкую шерстяную ткань, сжал в кулаке символ своей верховной власти и закрыл глаза…
– Земля-я!
Услышав этот радостный вопль, жрец сорвался с постели и выскочил на палубу. Гребцы, прятавшиеся всю ночь под старым парусом, тоже выбрались наружу, напряженно вглядываясь вдаль. На невероятно чистом и ослепительно-голубом, словно над Нилом, небе сверкал желтым светом щедрый Амон-Ра. Волны еле колыхались, а ветер едва заставлял шевелиться обвисший парус. Кормщик-нубиец выбрался из-под низкой кормовой надстройки и выпрямился во весь рост, прикрывая глаза от света.
– Где? – непонимающе переспросил бледнокожий гребец, которого кормчий оставил вместо себя на время отдыха.
– Что-то есть… – опустил руку нубиец, и жрец увидел, как с его губ сорвалось белое облачко. – А ну, пусти меня на место… – Кормчий взялся за руль, громко рыкнул: – Хватит спать, бездельники. Свернуть парусину, по скамьям разойтись! Весла на воду! Тампарщик, почему биты под палубой?
Вскоре над морской гладью зазвучали гулкие ритмические удары, и длинные кипарисовые весла вспенили воду. Корабль рванулся вперед, еще, еще – и вскоре жрец тоже увидел впереди, на горизонте, белую полоску, никак не похожую ни на пену, ни на волны.
– Навались! – подгонял гребцов нубиец. – Тампарщик, не спи! Ритм, ритм давай!
Судно неслось вперед, точно пущенная стрела – и с каждой оставшейся позади стадией служитель смерти все больше и больше настораживался от странного вида близкого берега. Идеально ровная, совершенно белая равнина – ни единого пятнышка, ни одного деревца или хотя бы малого кустика, ни даже выпирающего наружу камня. И больше всего это напоминало… Вчерашнюю палубу, усыпанную непонятными мокрыми семенами.
– Не торопись… – положил он руку на плечо кормчего. – Боги подсказывают мне, что нам нечего делать на этом берегу. Поворачивай влево, населенные земли должны быть там. И не выматывай гребцов. Путь предстоит неблизкий.
– Слушаю, Мудрый Изекиль. Тампарщик, спокойно… – Нубиец навалился на руль, заставляя нос корабля покатиться влево, потом выровнял судно, покосился вправо, на бесконечное, до самого горизонта, белое поле. – Однако здесь странные земли, господин. Когда я вернусь в Тка-Хмет-Абу и расскажу о них, мне не поверит никто. – Он выдохнул, чуть приподняв голову, и проводил взглядом разлетающееся облачко: – И воздух здесь странный. Не настоящий. Колется, как шипами, белеет от дыхания.
Он был прав. Здешний воздух обжигал грудь при каждом вдохе, кусал, словно мелкая мошка, открытые руки и ноги, щеки, лоб, нос. Живительный Ра хотя и слепил, как никогда, но совершенно не грел, словно светил не с неба, а с росписей старинных храмов. И все это вселяло щемящую тревогу в душу служителя всесильной Аментет.
Весла поднимались над бортами и снова падали в воду, вяло колыхался парус, пытаясь хоть как-то помочь движению. Стадия за стадией, час за часом проплывал по правую руку ровный белый берег. Ни единого пятна, ни единой возвышенности – словно и не плыли они, а стояли на месте. Ничего не изменилось и к вечеру. Ни ветра, ни волн. Никаких новых примет на берегу.
– Весла на борт! – решительно выдохнул нубиец. – Тампарщик, за ужином!
Кормчий повернулся к жрецу:
– Прости, о Мудрый, но смертные не могут грести непрерывно. Им нужна еда и сон.
Изекиль степенно кивнул, разрешая остановку, и нубиец облегченно скомандовал:
– Якоря за борт! Здесь ночуем, лентяи!
Спереди послышался громкий всплеск, стало видно, как стремительно разматывается с бухты шершавый, сплетенный из конопли, канат – пока не выбрался весь и не натянулся тетивой, заставив содрогнуться усталое судно.
– Дна нет… – изумленно выпрямился на носу гребец. – Мы не достали дна, почтенный Тут-Иси-То.
– Такого быть не может! – Нубиец широкими шагами промчался по центральному проходу, схватился за канат, насколько раз его дернул и отпустил, словно пытался избавиться от зацепа, и уже менее уверенно произнес: – Берег же рядом… Вот он, берег.
Изекиль отвернулся и ушел под навес.
В этот раз холод был настолько силен, что жрецу не удалось даже сомкнуть глаз. Он с завистью думал о смертных, сбившихся под парусиной и греющих друг друга общим дыханием, – но присоединиться к ним посчитал ниже своего достоинства. Однако сон не шел, и Мудрый Изекиль, устав ворочаться с боку на бок, поднялся и выбрался на палубу. И тут он увидел такое, отчего ноги безвольно подогнулись, и жрец упал на колени, восхваляя всесильную Аментет, могучего Анубиса и Великого, Сошедшего с Небес, что семнадцать столетий назад создал этот мир: в черном ночном небе, затмевая звезды и отбрасывая на сверкающий берег призрачные блики, плясали огромные, неправдоподобно яркие, разноцветные сполохи.
Из-под палубы на стук высунулся кормчий – и тоже замер, изумленно отвесив челюсть.
– Дядь, дядь… – забормотал мальчишка, вылезший следом за нубийцем. – Дядь, глянь…
Тампарщик смотрел не на небо, и жрец перевел взгляд туда, куда показывал мальчик. Там, по тихому морю, очень медленно, словно таясь, к судну подкрадывался берег. Скалистый, с торчащими на высоту двух-трех человеческих ростов белыми отрогами.
– Великий Анубис, что же это? – в ужасе сглотнул кормчий. – Что это, Мудрый Изекиль?
Служитель богини смерти промолчал, глядя вперед – туда, где на удалении в половину стадии берега уже столкнулись. Там трещали и рушились отроги, вздымалась складками равнина, летели в воздух белые осколки и бесцветная облачная пыль. Пролив, на гладкой поверхности которого замер в ночи корабль, неумолимо сужался, и точка сокрушительного соприкосновения быстро приближалась к спящему судну.
– Я все понял жрец, – неожиданно горячо зашептал нубиец. – Ты ведь слуга Небесного храма? Ты служишь Аментет? Я все понял! Ты привел нас в Дуат, ты притащил нас к своей богине. Плавающие острова, светящееся небо, обжигающий воздух… Мы плывем по реке смерти, да? Мы все умерли, мы попали в Дуат?!
Мудрый Изекиль молча положил руку ему на затылок, привлек к себе, впился губами в губы, сделал глубокий вдох, всасывая в себя немалые силы, накопленные кормчим за его долгую жизнь, и его слабенькие глупые душонки. Нубиец обмяк и мертвой тушей обрушился на доски. Мальчик испуганно вскрикнул, но жрец предупреждающе прижал палец к губам и покачал головой:
– Молчи. Я хочу побыть в тишине. Ступай вниз.
И перепуганный тампарщик торопливо спрятался в логово кормчего под задней надстройкой.
Изекиль выпрямился, развернув плечи, втянул жгучий воздух странного мира, поднял лицо к полыхающим в вышине сполохам. Это было прекрасно. Это было воистину прекрасно. И если таким образом всесильная Аментет показывала ему, сколь красив и таинственен ее мир, мир Дуата, – она почти соблазнила его.
– Сладость Твоя в чистом небе,
добротой Твоей исторгаются души.
Любовью Твоею слабеют руки.
От красоты Твоей немеют персты.
При Тебе замирают сердца…[8] —
невольно прошептал он молитву своей богине.
Подкравшийся слева берег легонько подтолкнул корабль в бок, начал двигать к равнине, раскинувшейся по правую руку. Нарастал треск быстро приближающегося столкновения.
– Но если я уйду к тебе, всесильная, кто возвысит имя твое в этом мире?
Шум, мелкие толчки заставили гребцов под парусом заворочаться, две головы даже выглянули наружу – и замерли, глядя в небеса.
Корабль резко ударило о правый берег. Жреца качнуло. Он сжал в руке изображение Амамат, шагнул через борт, спрыгнул на землю, немного отошел по похрустывающей крупяной почве, оглянулся. Белые скалы наваливались на судно сверху – папирус сминался с легким шуршанием, словно солома в пасти усталого вола. Послышался громкий щелчок, мачта подпрыгнула вверх, одновременно из воды показалось черное днище, поросшее длинными водорослями, похожими на львиные волосы. И только в этот миг послышался громкий человеческий вопль. Край ровного берега сломался, задираясь, и скрыл от служителя Небесного храма корабль. Потом земля сломалась ближе к нему. Скала приподнялась, приблизилась на несколько шагов, опустилась. И остановилась, словно добилась всего, чего хотела.
Изекиль отпустил амулет верховного жреца, повесил его себе на шею, подошел к белой скале, коснулся ее ладонью. Она была холодна, точно камни ночной пустыни. А земля под ногами – прочна как камень, будто и не сминалась всего миг назад, словно лист пергамента. От громадного морского корабля, способного нести на себе полсотни людей и порядочное количество груза, остались всего несколько папирусных стеблей, лежащих у основания белого утеса.
Москва, подземелье Боровицкого холма.
24 сентября 1995 года. 20:00
Изекиль, завернутый в тяжелую парчовую мантию, вошел в алтарный зал и с удивлением остановился, обнаружив, что находится здесь один. Потом усмехнулся:
– Надо же. Кажется, наш неизменный Славутич нашел себе дело куда более интересное, нежели обнимать свой любимый алтарь…
Член Круга еще раз огляделся, потом быстрым шагом подошел к столу и впечатал раскрытую пятерню в его центр. На лице его появился злорадный оскал, рука начала багроветь, но колдун прижимал и прижимал руку к источнику силы, пока тот наконец не притух, истратив всю возможную энергию.
– Вот так! – решительно выдохнул маг. – И только так! Эти несчастные надеялись, что алтарь выживет меня из Круга. Что я инородец, и алтарь не примет меня, что пребывание здесь станет для меня нестерпимой мукой. Славяне просто не знают, что есть настоящая мука. Хотел бы я посмотреть на Ахтара или Славутича, если бы их заперли на сотни лет в нестерпимом холоде, или еще столько же кидало на волнах, как дохлую крысу! Они бы быстренько решили, что устали, и сбежали бы в блаженное небытие.
Он посмотрел на свою руку, похожую на раскаленную докрасна железную перчатку, потом снова положил ладонь на стол:
– Здесь будет та и только та власть, какую я пожелаю, и никакой иной! И меня не остановит ничто и никогда!
Эхо принесло в алтарный зал звук шагов из какого-то коридора. Маг тут же отдернул руку, спрятал ее под полу мантии и опустился на свое кресло. Спустя минуту из узкого кирпичного прохода показался еще один колдун в ритуальной мантии. Правда, он не прятал лица под капюшоном, и Изекиль с облегчением кивнул:
– А, это ты, Унслан.
– Рад видеть тебя, учитель.
Второй маг – лет тридцати, с короткой бородкой, аккуратно подбритой на шее и щеках, и волосами, перехваченными на лбу мягким сыромятным ремешком, – поклонился и тоже сел в кресло.
– Что-то не видно совсем нашего друга, Великого Славутича, – покачал головой Изекиль. – Странно.
– Старик заметно ослаб в последние дни, – проговорил Великий Унслан. – Алтарь тоже почти не дает энергии. А ведь Славутич не один, ему нужно делиться силами с целой прорвой русских «белых магов».
– Он совсем устал, – многозначительно согласился Изекиль, и оба мага понимающе улыбнулись. – Великий Славутич очень устал и уже ничего не способен изменить, – продолжил Великий Изекиль. – Похоже, святой Ипатий сильно промахнулся, пророча гибель Руси в две тысячи четвертом году. Не будет к тому времени ни белого витязя, ни северной столицы, ни самой Руси. В следующем году уже не будет. За последние два года, как Славутич ни дергался, я скормил в Чечне черным магам, служителям смерти, сто сорок тысяч русских. Они пили из них энергию как хотели: жгли, пытали, резали, топили, стреляли. Думаю, ныне там наберется не меньше тысячи колдунов, не считая их учеников, неофитов и просто рабов. И все они сыты, полны сил и преданы мне, как самой Аментет. Пора двигать их сюда, к славянскому сердцу. И уже к концу года мир забудет о такой стране, как Россия. Нам надо торопиться. Годы проносятся как ветер. Если спящий проснется до того, как весь мир примет руку всесильной богини, он разнесет все наши старания в пух и прах.
– Кого-кого ты собираешься двигать? – появился в алтарном зале третий член триумвирата. Медленными шажками Славутич добрел до кресла, буквально упал в него, прижал к камню ноги, а дрожащие ладони уронил на столешницу. – Это даже интересно.
– А ты, что, намерен мне помешать? – Ради откровенного разговора Изекиль даже скинул капюшон, показав свое выцветшее от времени лицо. – Интересно, как? Решение Круга определяется большинством – двумя нашими, с Великим Унсланом, голосами. Поэтому все белые маги получат запрет противиться моим слугам под страхом отлучения от алтаря. А другого способа получить энергию жизни они не знают. Русские воинские части получат приказ не открывать огня, дабы избежать кровопролития и не провоцировать протесты международного общественного мнения. И они этот приказ выполнят, как не раз подчинялись в Чечне, когда я запрещал добивать своих слуг, что попадались им в руки, и сопротивляться, когда мои слуги брали их «в клещи». И уже к первому снегу мои слуги появятся на московских улицах.
– Если ты имеешь в виду бандитов, насильников, воров и прочих висельников, Великий Изекиль, – Славутич снимать капюшона не стал, – то ответь, кто поведет эту толпу?
– Ты думаешь, у меня мало опытных, сильных магов?
– Было много опытных магов, – мягко поправил собеседника Великий Славутич. – Наверное, ты мало интересовался последними новостями. В Чечне прекратились скоординированные действия банд. Там осталось только тупое уголовное быдло. А всякие эмиры, кумиры, инструктора и заплечных дел мастера, сползшиеся на Кавказ со всей Европы, сгинули в момент, словно их никогда и не было. Пропали и проповедники сатанизма, что проповедовали ваххабизм в Поволжье, Уфе, Татарстане. Не стало их со вчерашнего дня – и все тут. То ли умерли все враз, то ли затаились. Авиация Соединенных Штатов прекратила бомбежки в Боснии и Герцеговине, а их Средиземноморский флот отошел от побережья Югославии. Хорваты и мусульмане прекратили давить на сербов и запросили мира. Во Франции оборвалась череда взрывов в метро и магазинах. Неужели ты совсем не смотришь новости, мой дорогой Изекиль?
– Этого не может быть… – чуть не впервые за все время членства в триумвирате в голосе Великого прозвучала растерянность.
Он перевел взгляд на Унслана, и тот потупил взгляд:
– Простите, учитель, я не успел сказать. Три дня назад случилось знамение. Явление Спасителя в облаках.
– Какой Спаситель, какое знамение?! – с яростью прошипел колдун.
– Я подумал, Великий, что тебе будет интересно, и прихватил пару снимков, скопированных внешней разведкой… – Славутич сунул ладонь в рукав, вытащил оттуда две большие глянцевые фотографии и кинул на стол. – Это явление было зафиксировано не нами, а орбитальным американским телескопом «Хаббл» три дня назад[9]. Созвездие Змеи, туманность Орла. На таком расстоянии с Земли фокусы не организуешь. К тому же Исус Христос, шествующий по облакам в нашем направлении, имеет рост в одну пятую светового года. Он удивительно молод, правда?
– «Тогда явится знамение Сына Человека, и узрят Сына Человека, грядущего в облаках небесных с силою и славою»[10], – тихо пробормотал третий член Круга.
– Что ты несешь, Унслан?! – вскипел Великий Изекиль. – Какое знамение? Ты хоть знаешь, кто вписывал в Новый Завет эти слова?!
– Какая разница, кто и зачем вписывал вещие слова? – пожал плечами Славутич. – Главное, что в них уверовали. Ты совсем забыл, Великий, что мало кто из магов близок тебе по возрасту. Никто из них не помнит, как рождалась Церковь и ради чего произносились слова пророков. Но многие из них ощутили на себе дыхание Святой Инквизиции, каждый из них так или иначе столкнулся с силой, за сотни лет намоленной на святые кресты многими миллионами людей. И каждый знает, что Церковь – очень опасный противник. Во всех концах света три дня назад начали мироточить десятки икон. В храмах индуистских стало уходить жертвенное молоко, в Европе, Канаде, Азии и даже в США люди видели висящие в воздухе светящиеся кресты. Во многие города входили проповедники, провозглашавшие: «Спаситель идет!», после чего исчезали неведомо куда. Слишком много знамений сразу, чтобы в них усомниться. Христианский Мессия заявил о своем рождении. Это значит, что он придет к христианам, на христианские земли, сметая зло и ненависть. Твои слуги решили не рисковать, Великий Изекиль, и смылись отовсюду, где только распространено православие.
– Проклятые идиоты! – Колдун взялся за края капюшона и накинул его обратно себе на голову. – Но ведь мы с тобой знаем, Славутич, что все это – пустые фокусы. Мессии не будет. Ни сегодня, ни завтра, ни через год, ни через два. Мои ученики успокоятся и через пару лет вернутся назад. Что такое для нас несколько лет, Славутич? Единый миг! Что он изменит?
– Иногда даже миг способен решить судьбы Вселенной, Великий Изекиль, – ответил его собеседник. – И если я могу подарить своей земле хоть краткий миг покоя, я никогда не откажусь от такого шанса.
– Значит, это все-таки ты… – каркающе рассмеялся колдун. – Ладно, будь по-твоему. Я дарю тебе эти два года, раз уж тебе так хочется. Я ждал слишком долго, пара лет не изменят для меня ничего. Чего еще ты хочешь мне сказать, Великий?
– Хочу сказать, что только что рассыпалась партия «Яблоко». Ее организаторы разбежались в разные стороны. На Урале остановлены два залоговых аукциона, на Сахалине оказалось некому подписывать договор о концесии на тамошние нефтяные месторождения… Должен сказать, Изекиль, ты напрасно так сильно рассчитываешь на своих воспитанников. У поклонников твоей черной мудрости никогда не было ни родины, ни совести, ни чести. Они не служат никакой стране и никакой идее. Все они похожи на того бессмертного горца, про которого Голливуд недавно снял модное кино. Единственное, о чем они думают, – так это о том, как снести чужую голову и спасти свою. Они не способны ни на жертвы, ни на лишения и всегда смываются при первой серьезной опасности. Через пару лет – может, даже через год – они, конечно, успокоятся. Но когда ты снова начнешь созывать их под свои знамена, очень многие предпочтут не рисковать.
– Однако ты умеешь поднять настроение, Славутич, – наклонился вперед Изекиль. – Очень прошу тебя, побереги свои силы, не покидай нас. Я хочу, чтобы ты увидел, чем кончится наш спор. Очень скоро кончится.
– Ты не знаешь, Великий Изекиль, – склонился навстречу белый маг, – почему уроженцы земель русских в беде просят спасти их жизни или души, а уроженцы твоих владений всегда просят спасти только их задницы? Может быть, для твоих учеников самое главное – все-таки не голова?
– Посмотрим, что придется спасать русским в новом веке, Великий Славутич! – Колдун резко встал. – Что-то холодно здесь сегодня. Пойду погреюсь. Великий Унслан, может, ты тоже хочешь сказать мне что-нибудь ласковое?
– Да, учитель, – чуть склонился молодой колдун. – Ты приказал мне найти молодого знахаря, который сдал Пустынника полиции.
– И что?
– Я нашел его, учитель. Он мертв.
– Хоть одно приятное известие за день, – скривился Изекиль. – И как он умер?
– Сегодня в полдень его выследил Пустынник и зарубил в поединке на мечах.
– Пустынник! – вскинулся Великий. – Я совсем забыл про этого чистюлю! Насколько я его помню, после нескольких дней в подвале инквизиции он стал относиться к Церкви с необычайным трепетом. Палит души только на войне, никогда не участвует в жертвоприношениях и даже дань со смертных не собирает. Пустынник вряд ли испугается Мессии, он почти не замаран перед христианской верой. Где он, Унслан?
– Он в Петербурге.
– Это хорошо… – Колдун повернулся к Славутичу: – Ты слышишь это, друг мой? Не все черные маги одинаковы. Как, кстати, и белые. Кое-кто и не думает бежать от каждого чиха. Хочу напомнить тебе, Великий, что, принимая меня в Московский Круг, ты взял с меня обещание уничтожить Круг Северный. Мы связаны клятвой, Великий Славутич, и ты никак не сможешь помешать мне вычистить Петербург еще раз. Ведь я всего лишь выполняю твою волю. За что большое тебе спасибо и от святого Ипатия, и от белого витязя, пришествие которого он совершенно напрасно предрекал. Я прополю этот городишко так, что там не то что магов, там домовых не останется! А теперь прошу прощения, мне нужно идти. Дела…
