Александр Прозоров
Люди меча
Пролог
Речушка со вкусным названием Осетр делала здесь широкую петлю, огибая луг и подмывая высокий, поросший соснами берег. Над водой, рядом с небольшим песчаным пляжем, тянулся на несколько метров, чуть не до самой стремнины, трамплин: длинное сосновое бревно, поверх которого накрепко приколочена доска в ладонь толщиной. Вокруг пахло смолой, хвоей, дымом и чуть кисловатым печеным мясом.
Самый аппетитный аромат тянулся от небольшого костерка. Точнее, от россыпи углей, над которыми на сверкающих сталью шампурах запекалось порезанное щедрыми ломтями мясо. В двух шагах от костра лежал широкий ковер, на котором сидела, поджав под себя ноги, молодая женщина, голубоглазая и курносая, в белом шелковом бюстгальтере с тонкими кружевами поверх упругих чашечек и свободных шелковых трусиках. За ее загорелые плечи опускалась длинная русая коса, а в руках женщина держала толстую книгу в кожаном переплете, с тисненым на обложке золотым православным крестом – молитвенник.
– И-и, эх! – жалобно скрипнула доска трамплина, и спустя секунду послышался громкий плеск. Потом новый всплеск, но уже более тихий. – Эх, хорошо!
Из реки на пляж вышел гладко выбритый мужчина лет тридцати в полотняных трусах со свисающими вперед завязками, заменяющими резинку, упал на песок:
– Ух, какой горячий!
Солнечные лучи осветили множество рубцов, испещряющих спину во всех направлениях, короткие темные волосы, сильные руки с тремя оспинами давних прививок у плеча. Мужчина подгреб песок себе под грудь, поднял голову:
– Искупалась бы, Настя? Жара ведь жуткая!
– Благодарствую, государь мой, – со скромной улыбкой кивнула женщина. – Зной меня, милостью Божьей, не томит. Я посижу.
– Ну, как знаешь… – мужчина поднялся, подошел к костру, повернул шампуры с мясом. – Скоро дойдут.
Внезапно издалека звучно пропела труба. Купальщик выпрямился, задумчиво вглядываясь за взгорок, ограничивающий луг, потом кивнул женщине:
– Накинь что-нибудь, Настя. А я пойду, песок смою.
Он пробежался по трамплину и вниз головой ушел в воду, несколькими мгновениями спустя вынырнув и торопливо выйдя на берег. Женщина, поднявшись, одела через голову сарафан, накинула на волосы платок. Успела как раз вовремя, поскольку стоило ей повязать углы, как послышался гулкий топот, и через взгорок перемахнул всадник – верхом на вороном коне, в алых сафьяновых сапогах и шелковых малиновых шароварах, бордовом полукафтане, отороченном горностаем, из-под которого проглядывала кумачовая рубаха, а голову прикрывала шитая золотой нитью рубиновая тафья. Красных оттенков не имели только черная окладистая борода, опускающаяся на грудь, да карие глаза.
– Вот это да! – изумленно отер подбородок мужчина. – Да никак сам боярский сын Андрей Толбузин к нам в гости пожаловал? Это же какими судьбами? Дело пытаем или от дела лытаем? Да ты слезай боярин, присаживайся к нашему шалашу. Сейчас как раз шашлычки поспеют. Пробовал когда-нибудь шашлыки, боярин?
– Здравствуй, боярин Константин Алексеевич, – спрыгнул на землю гость, – и ты здравствуй, хозяюшка…
Он отпустил коню подпругу, хлопнул его по крупу, отпуская пастись на луг, а сам подступил к ковру:
– Про что это ты спрашивал, Константин Алексеевич? Слово какое-то странное.
– Ша-а-ашлык, – нараспев повторил мужчина. – Есть такое блюдо на Кавказе. Границы-то русские, помнится, как раз туда должны к нынешнему году подойти?
– Милостью Божией и мудростью государя нашего, – кивнул, принюхиваясь к мясу, гость, – ханство Астраханское ноне на верность Ивану Васильевичу присягнуло, черемисские князья и черкесские под его руку попросились, сибирский хан Едигер тоже власть московскую над собой признал…
– Но шашлыком угостить никто не позаботился, – кивнул мужчина. – Ничего, мы этот недочет исправим. А пока, как на счет искупнуться? Я тут велел трамплин сколотить. Хоть какое-то развлечение из детства босоногого вспомнить.
Он легко поднялся, пробежался по ведущей от берега доске, подпрыгнул, и вниз головой вонзился в воду. Гость, сбив с головы тюбетейку, испуганно перекрестился и укоризненно покачал головой вынырнувшему хозяину:
– И как тебе не страшно, боярин Росин? Истинно соседи твои в ябедах пишут, дескать чернокнижник ты и колдун!
– Колдун, говоришь? – весело рассмеялся Росин, выходя на берег. – Оттого соседи пишут, что смерды их все ко мне на мануфактуры перебежали. Денежку себе зарабатывают, а не боярам ленивым отдают. Вот помещики, заместо того, чтобы труды приложить, кляузы вовсюда и отписывают. «Отнять и не пущать!» Так?
– Разное пишут, – уклончиво пожал плечами Толбузин. – Что в церковь не ходишь. Что посты не блюдешь…
– Я Господу не молитвой, а трудами своими служу, – пригладил волосы Росин. – А коли грешу в чем, так жена замолит, – он улыбнулся сидящей на ковре женщине. – Настя моя ни одной заутрени не пропускает. За двоих молится. Зато крест новой колокольни косогорской монахи у меня на мануфактуре отливали, не побрезговали.
– Еще ябедничают, что колдовской силой топоры, бердыши да наконечники к стрелам и рогатинам навораживаешь повозками целыми…
– От стервецы! – от души расхохотался хозяин, снова поворачивая шампуры. – «Колдовской силой!» А сила эта речным течением называется, между прочим. Я как в поместье приехал, в первую очередь мельницу водяную поставил. Водичка по Осетру течет, да молот пятипудовый поднимает, да роняет. И все, что моим мастеровым остается, так это раскаленную добела заготовку в формовочное отверстие сунуть, да дождаться, пока молот сверху саданет. Бац, и готово! Два смерда за день как раз по паре повозок всякого добра отковать успевают.
– Я вижу, Константин Алексеевич, ты эти три года времени не терял, – покачал головой гость.
– А чего его разбазаривать? – пожал плечами Росин. – Коли государь решил меня богатым приданым одарить, так пользоваться нужно. Если есть возможность не своими руками, а головой поработать, золото подаренное с толком в дело вложить, школьный курс по производственной практике вспомнить… В общем, грешно это: мочь и не делать.
– Да, – признал Толбузин. – Про твои поделки чугунные, Константин Алексеевич, в Москве уже понаслышаны.
– Баловство все это, – неожиданно сморщился Росин. – Глупость и баловство. Чугун не ковать, его лить надо.
– Так… Лей, Константин Алексеевич, – не понял горечи хозяина боярский сын. – Коли надобно, запретов чинить никто не станет.
– Уже чинят, – вздохнул Росин. – Понимаешь, боярин… Что бы лить чугун, как воду, его нужно греть в больших количествах. Иначе остывает металл слишком быстро. Тонн по пять-шесть хотя бы, – и тут же поправился: – Пудов по пятьсот за раз. И процесс этот непрерывный. Один раз печь остынет, снова ее будет не разогреть. А как я могу рассчитывать на десять лет непрерывного литья, если о прошлом годе татары Тулу опять обложили? Один раз эти засранцы на мануфактуру налетят, и все старания – псу под хвост. Так что, боярин, дело это не от меня зависит, а от оружия русского. Как рубежи наши нечисть всякая грызть перестанет, так и с делом ремесленным все куда ходче пойдет.
– Не грусти, Константин Алексеевич, – улыбнулся Толбузин. – Бог даст, справимся со всей нечистью.
– Я знаю, – кивнул Росин. – Со всеми справимся. Просто не терпится. Однако, как говорится, спешка нужна только… Ага, вот, кажется, и пора…
Он снял с камней один из шампуров, с гордостью протянул его гостю:
– Вот, отведай, боярин, кавказского лакомства… Настенька, это тебе… Ну, и себя, любимого, тоже обижать не след.
На некоторое время возле дотлевающего костра повисла тишина. Люди, удерживая в руках шампуры, объедали с них мясо.
– Да, – признал Толбузин, истребив половину своей порции. – Снедь знатная. Особливо с дороги.
– М-м! – спохватился Росин. – Совсем забыл! Настя, бургунского гостю налей. С красным вином еще лучше пойдет!
Гость с благодарностью принял кубок, осушил. Продолжил трапезу, но уже не так жадно:
– А что ты, Константин Алексеевич, от дворни своей на берегу прячешься? Не боишься, что крамолу какую за тобой заподозрят?
– Наоборот, – покачал головой Росин. – Хочется дом свой прежний вспомнить. Искупаться, позагорать, как у нас принято было… Боюсь, как развлечения мои увидят, так уж точно в колдуны запишут. Ты вон, боярин, сразу креститься начал.
– За тебя испугался, Константин Алексеевич, – облизнулся Андрей Толбузин, примериваясь к очередному куску мяса. – Как руки, больше не болят?
– Спасибо, не жалуюсь, – Росин внезапно утратил аппетит, задумчиво вертя шампур в руке. – Кого же это здоровье мое вдруг заинтересовало? Никак место свободное на дыбе обнаружилось?
– Ну что ты, Константин Алексеевич?! – мотнул головой гость. – И в мыслях ничего близкого нет! Шах-Али с набега на Ливонию с такой богатой добычей вернулся, что все недоимки в цареву казну с лихвой покрыты. За что тебя, боярин, государь наш с благодарностью помянул. Спрашивал, почто не видно тебя давно? Как никак, боярин. Коли поместье тебе дадено, стало быть и службу нести должен.
– А много ли пользы будет от одного меча? – Росин все-таки откусил себе немного мяса. – Я про то тульскому воеводе уже сказывал. Пусть из писцовых книг вычеркнет, а я и тягло государево, и ямское, и пожилое в полной мере платить готов. С меня налог получится изрядный, с пяти-то мануфактур. Полк стрелецкий снарядить можно.
– Преданность и храбрость за деньги купить нельзя, Константин Алексеевич, – покачал головой гость. – Государь от тебя не корысть получить желает, а совет разумный. Поручение хочет дать, кое не всякий и выполнить способен.
– Зловеще, однако, вступление получается, – вздохнул Росин. – Сразу Ильей Муромцем себя чувствовать начинаешь, что с печи, да сразу супротив Соловья-Разбойника кинулся. И на какое Идолище Поганое царь меня послать желает?
Андрей Толбузин замялся, покосился в сторону женщины.
– Да, действительно, – согласился Росин. – Настя, налей нам еще вина. И давайте спокойно шашлыка поедим, без всяких намеков и загадок.
Однако настроение было испорчено безнадежно. Вместо того, чтобы наслаждаться вкусом вина и мяса, Росин пытался угадать, куда это его собираются заслать, и почему ради этого поручения в тульское имение Салтыковых царь отрядил одного из доверенных опричников, боярскому сыну Толбузину явно не терпелось объясниться, а женщина с тревогой смотрела то на одного, то на другого, тоже не ожидая для мужа ничего хорошего от нежданного царского зова.
Наскоро расправившись с угощением, Росин поднялся, обошел ковер, извлек из чересседельной сумки криво изогнутый медный охотничий рог, облизнул губы, с натугой затрубил. Потом поднял с травы черную монашескую рясу, оделся.
– Никак, по сей день в одежке от Посольского приказа ходишь, Константин Алексеевич? – удивился гость.
– Другую сшил, – хмуро ответил Росин, которому напоминание о дыбе и допросе в Посольском приказе настроения отнюдь не улучшили. – Удобная оказалась. Не маркая. Свободная, движения не стесняет. В холод тепло, в жару прохладно. Да и привык я к ней.
– Скромничаешь, Константин Алексеевич, – покачал головой Андрей Толбузин. – По твоему достатку и званию в горлатной шубе ходить должен, а не рясе черноризицкой.
– А мне хвастать не перед кем, боярин. Смерды и так знают, кто здесь хозяин. А средь людей торговых я не шубой, товаром хорошим и дешевым известен.
С нарастающим топотом примчал отряд в полсотни всадников – простоволосых, молодых, с только начинающей пробиваться бородой и усами; в синих и красных ярких рубахах, черных шерстяных шароварах и, опять же, цветастых сапогах. Луг наполнился тревожным ржанием, громкой перекличкой.
– Федор, коня, – негромко распорядился Росин. – И приберите тут все, пора в усадьбу возвращаться. Настенька, будь любезна, проследи.
– Спокоен будь, государь мой, – приложила руку к груди женщина и почтительно поклонилась мужу.
Один из всадников, в наброшенном поверх белой шелковой рубахи полукафтане подъехал ближе, ведя в поводу серого в яблоках скакуна, придержал его, пока хозяин неспешно забрался в седло.
– Федор, жену мою до дома проводи, – наказал Росин, усаживаясь и подбирая поводья. – Тебе поручаю.
Московский гость тем временем поднялся на спину своему коню, подъехал ближе, и они с Росиным бок о бок тронулись по неширокой тропе, уводящей от берега к светлому березняку.
– Ох, Константин Алексеевич, – опять попытался укорить хозяина боярский сын. – Дворня твоя богаче тебя одевается. Не ровен час, перепутают, как со свитой ехать будешь.
– А коли и перепутают, велика ли беда? – усмехнулся Росин, поправляя сбившийся набок капюшон. – Кому я нужен, и так узнают, а кто нарядами любоваться хочет, пусть на дворню смотрят. Я ведь не слон дрессированный, по улицам напоказ ходить. А коли подумают, что нищ, как церковная мышь, так пусть и думают. У меня от этого ни на один завод меньше не станет.
– Слоном подивить ты меня напрасно пытаешься, Константин Алексеевич, – довольно улыбнулся гость. – Видел я сию диковинку намедни. Зверя сего в дар царю о прошлом месяце шах персидский в дар прислал. После принятия Астраханским ханством подданства русского с новым соседом по морю дружбу установить пожелал.
– Ну и как впечатление? – покосился на гостя Росин.
– Чуден зверь, чуден, – кивнул боярин. – Элефантом его митрополит Пимен прозвал. Два хвоста имеет, рога из пасти растут, огромен, как гора и разумен изрядно. Пред государем колени преклонил, кивал в ответ на вопросы вежливые. Однако и есть горазд. По телеге сена в день пожирает, на еще репы с морковью по два пуда.
– В конюшню хоть поместился?
– Нет, – мотнул головой Толбузин и пригладил бороду. – Во дворе с конюхом персидским остался. Правда, государь повелел сарай ему построить со слюдяными окнами, но пока не знает, где? То ли в кремле московском, то ли в слободе Александровской. Но до зимы, мыслю, решит.
– Уж не по этому ли поводу Иван Васильевич посоветоваться со мной желает? – поинтересовался хозяин, оглянувшись назад. Оставшаяся на лугу дворня осталась за взгорком, и теперь говорить можно было спокойно.
– Государь наш, Иван Васильевич… – Толбузин потрепал коня по шее, тщательно подбирая слова. – Государь просил лишь о здоровье твоем узнать. Как чувствуешь себя, Константин Алексеевич, готов ли службу боярскую, как мужу русскому положено, далее нести?
– По здоровью, коли честно говорить, службу я нести могу, – вздохнул Росин, вспомнивший что в нынешнем, шестнадцатом веке служилый человек обязан было отрабатывать свое звание и дарованную на прокорм землю с пятнадцати лет и до тех пор, пока рука могла сжимать оружие. – Но вот надо ли? Я ведь больше пользы принесу, коли тягло честно платить стану, да снаряжение новое для того же войска изготавливать.
– Странен ты, боярин Константин Алексеевич, – вздохнул опричник. – Не по обычаям живешь, и мыслишь странно. Где это видано, чтобы муж сильный, здоровый, да родовитый от права клинком острым землю свою защищать золотом откупался? Не по-русски это, Константин Алексеевич. Срамно. И кабы нехристь какой слова сии произнес, али немец заезжий, еще понятно. Но ты, боярин?! Ты, на дыбу пошедший, дабы крамолу супротив государя раскрыть?
– Никак деньги казне более не нужны стали? – Росин пригнулся, пропуская над головой встречную березовую ветку. – Хорошие, стало быть, времена на Руси наступают…
– Нужны деньги государю, завсегда нужны, – Андрей Толбузин ухватил повод росинского скакуна, потянул, останавливая его, потом привстал на стременах, оглядывая окружающий березняк. Деревья здесь стояли редко, и роща просматривалась далеко в стороны, а широкие листья ломкого папоротника, поднявшегося на светлых полянах, не колыхало ни ветром, ни ползущими по земле соглядатаями. Да и кому могло придти в голову ждать, затаившись у лесной тропы, ценного для чужих ушей разговора? А пешком за конными боярами особо не угонишься – особливо тайком.
– Нужно золото государю, Константин Алексеевич, – продолжил гость. – Зараз полсотни городов строить затеял. А крепостей, так и вовсе сотнями считать впору. Шах-Али, по твоему совету в Ливонию посланный, с богатой добычей вернулся…
– Про то ты уже сказывал, – напомнил Росин, тоже оглядевший принадлежащий ему березняк.
«Осушить бы его, – мелькнула в голове хозяйская мысль. – Дренажные канавы к реке прорыть, а года через два редколесье на уголь вырубить. Хорошее поле будет. Плюс место на берегу Осетра, для новой фабрики удобное».
– Много добычи привез Шах-Али, – словно не услышав собеседника, повторил опричник. – Вполне оправдала она недоимки за последние пятьдесят лет, да с такой лихвой, что еще лет на сто останется. Иван Васильевич доволен, прегрешения прежние Ливонии забыл, потому как главенство его она опять признала, платить впредь обязалась исправно и в хлопоты Русь более не вводить.
На этот раз Росин промолчал, ожидая продолжения.
– Однако челом ему купцы псковские бьют, коим надоело пристани на реке Нарове с ливонскими торговыми людишками делить. На притеснения в городах ганзейских жалуются, и на разбойных людишек, что на Варяжском море промышляют. Так же митрополит московский что ни день, государю укоряет, что храмы православные в ливонской вотчине лютеранцы неведомые наравне с костелами ихними жгут, и паству православную обижают. Мало царю, так еще и духовнику его, монаху Сильвестру на тоже указывает и чином духовным попрекает.
– А про необходимость выхода к Балтийскому морю ему никто ничего не говорит? – поинтересовался Росин, и с удовольствием склонил голову, глядя в изумленно открытые глаза боярского сына и близкого к царю опричника Андрея Толбузина, никогда не учившегося в советской школе.
За годы пребывания в шестнадцатом веке Костя Росин, бывший руководитель военно-исторического клуба «Черный Шатун», уже успел усвоить, что те дороги, что проходят по земле – это дороги для всадников, да отдельных повозок смердов али коробейников. Дороги для товара – это реки, озера и моря, на которых неспешно покачиваются ладьи, везущие в своих трюмах не пуды, а десятки и сотни пудов груза. Именно поэтому, чтобы доставить груз из Риги в Москву его требовалось для начала погрузить на кораблик и морем доставить в Новгород. А если требовалось отвезти его в Вологду – то путь лежал вокруг всего скандинавского полуострова. Закон этот не менялся от того, чьи гарнизоны стояли на Даугаве: русские, шведские или китайские. Чтобы Рига стала русским портом на Балтике, в первую очередь требовалось подвести к ней железную дорогу.
Однако до появления первых железных дорог оставалось еще три столетия, а потому во всей Руси прибалтийские земли интересовали только псковичей, желавших убрать чужих перекупщиков с ведущей от их города Наровы, и больше никого. А потому Росин мог прямо сейчас предсказать, что ответил купеческим лоббистам царь.
– Государь милостив, – вздохнул боярский сын. – Государь не желает попрекать иноверцев их заблуждением, и карать их за неверие. Он сражается с ними глаголом, вступая в прилюдные диспуты с приезжими проповедниками, он разит их своим разумом и знанием. Но обнажать саблю ради истинной веры не желает.
– Что же, – с улыбкой перекрестился Росин. – Наш царь мудр не по годам. Что же плохого в этом?
– Ливония, ако плод перезрелый на яблоне, рядом с границами нашими загнивать начинает, – опричник хлопнул ладонью по крупу коня, и тут же натянул поводья, не давая ему сорваться с места. – Руку достаточно протянуть, чтобы взять ее назад в свою волю, чтобы не дань с нее собирать, а править по разумению своему, как прочими землями. Схизматиков, наконец, с земель предков наших изгнать, слово христово на нее принести.
Росин снова промолчал. Подобная история повторялась за время истории государства российского не раз и не два – когда, прикрываясь громкими словами о высших целях, страну втравливали в кровавые авантюры ради чьих-то мелких шкурных интересов. Конечно, Прибалтика, как всегда, окромя надувания щек никакого сопротивления России оказать не способна, но… Несколько излишне храбрых придурков обязательно найдется, без сражений не обойтись – а стоит ли рисковать жизнью даже одного-единственного русского воина, если для страны из этого никакой пользы не видно? Выход к Балтийскому морю и возвращение Ливонии в лоно прародины – это лапша на уши будущим историкам. А на самом деле митрополиту хочется подмять под себя прибалтийские епархии, и уже самому решать – а разрешать ли там возведение костелов и молельных домов, и сколько брать золота за такое разрешение? Псковским купцам – единолично возить товары по Нарове и Чудскому озеру к своему городу по Балтике. Боярам же хочется прибрать новые, густонаселенные поместья, принадлежащие ныне римскому престолу и Ливонскому Ордену, добыть лишней славы и наград в схватках с не очень опасным врагом.
– Но государь силы Руси тратить на освоение Ливонии не желает, – словно отвечая мыслям Росина, продолжил Толбузин.
– Коли дань платить обещаются исправно, и главенство Москвы над собой лифлянцы признают, так чего копья ломать? – пожал плечами хозяин. – О чем спорить?
– Изгнать давно пора схизматиков немецких с земель наших исконных! – заиграл желваками боярский сын. – Рыцарей поганых, что столько раз горя на наши земли приносили, лжесвященников, что имя Господа нечестивыми молитвами поганят!
Звучало это, конечно, красиво. Вот только смысл слов оставался все тем же: освободить земли епископств и орденские владения от прежних хозяев, чтобы можно было отписать их владельцам новым. И хотя присоединение к Руси новых земель – дело завсегда похвальное, однако в данном случае возможный прибыток явно не соответствовал затратам. Платить-то придется кровью… Ливония – это не Казанское или Астраханское ханство, что только набегами и жили, на чужих слезах силу свою взращивая. Вот их прижать к ногтю следовало в первую голову. Что, впрочем, царь уже сделал. А Прибалтика…
– Государь сил на схизматиков тратить не желает, – покачал головой Росин, – стало быть, и гадать тут не о чем.
– Иван Васильевич сам туда глядеть не желает и ратей никаких не даст, – поправил его Толбузин, – однако и препятствий, коли кто пожелает самолично во благо Руси пот свой пролить, обещал не чинить.
– Что?! – бывший руководитель «Черного шатуна» громко расхохотался, отчего его скакун испуганно всхрапнул и переступил немного в сторону, повернув своего всадника на пол-оборота к гостю.
«Ай да царь, ай да Ванька Грозный, – мысленно восхитился Росин. – Мне такого и в голову не пришло! Значит, России за Ливонию воевать смысла нет, а коли у кого шкурные интересы имеются – разбирайтесь сами, разрешаю. В итоге и казна от военных расходов убережется, и границы у Северной Пустоши раздвинутся. Молодец!»
– Что с тобой, Константин Алексеевич? – забеспокоился неожиданной реакции Толбузин.
– Мудрый у нас царь, – отсмеявшись, ответил Росин. – Дай Бог ему долгой жизни.
– Дай Бог здоровья государю, – перекрестился в ответ гость. – И долгих лет.
Между тем Росин, которому женитьба принесла богатые поместья, а труд и принесенные из двадцатого века знания – хороший капитал и несколько прибыльных мануфактур, привычно попытался прикинуть, что сможет он получить, если ввяжется в эту авантюру? Никаких месторождений, на которые можно наложить лапу, или производств, работающих к нынешнему веку, он вспомнить не мог. Торговые рынки? Так торговать с Ливонией он мог хоть сейчас, покорять ее для этого ни к чему. Конкурентов убрать? Так он пока в Туле живет, ему Ганзейский союз не помеха. Получалось, нет ему от покорения Прибалтики никакой пользы. Пусть живет, не жалко.
– Посему, Константин Алексеевич, – продолжил гость, – ищем мы охотников долг свой перед отчизной исполнить, и в деле возвращения земель древних помочь.
– А кто это «мы»? – поинтересовался Росин, но ответить ему гость не успел: между светлыми стволами замелькали всадники. Оставленная на берегу охранять боярыню дворня стремительно нагоняла своего господина.
Собеседники пришпорили коней, и помчались вперед, к обширной боярской усадьбе.
* * *
Доставшийся ему дом с высоким теремом и обширным двором Костя Росин перестраивать не стал, хотя у углов приказал насыпать высокие бастионы, на которые поставил откованные на собственной кузне крупнокалиберные пищали. В конце концов, земли за Засечной чертой – это не те места, где стоит опасаться появления вражеских полчищ. А коли и случится какая напасть, так перекрестный огонь из двух десятков стволов отобьют охоту лезть к хозяйскому добру куда надежнее, нежели частокол, или даже земляной вал. К тому же, он быстро спровадил на заслуженный отдых, или сторожить другие салтыковские дома – в Москве, Твери, Праге и Суздале опытных ветеранов, служивших не первый десяток лет, быстро сманив на их место, в холопы, молодых пацанов.
Безусые пареньки луками, да саблями острыми, как отцы их, может и не владели, зато и пороха не боялись. За пару месяцев он легко научил их и как пищаль к выстрелу снарядить, и из пушки выпалить. А что касаемо ухода за конями или баловством с кастетом – то тут они и сами могли хозяину уроки давать.
В остальном усадьба выглядела как обычное помещичье жилье: конюшня да две сотни лошадей, несколько амбаров, огромный сарай для сена, загончик для скота, угловая домашняя часовня. Под навесом, неподалеку от крыльца, дымила летняя кухня: сложенная из красного кирпича небольшая печь с трубой в рост человека и чугунным листом, накрывающим топку.
Навстречу въезжающему в ворота барину ринулось сразу несколько мужиков, одетых попроще, нежели холопы в росинской свите: полотняные косоворотки и штаны, многие босиком. То ли ярыги, то ли просто конюхи и скотники.
Опричник и хозяин дома спешились, после чего Росин подошел к кобыле жены и сам снял свою супругу, ненадолго удержав ее на руках.
– Вижу, плечи твои силу свою вернули, – крякнул боярин Толбузин от зрелища непривычной ласковости к мужа к своей бабе. Хотя, конечно: дом Константина Алексеевича, жена тоже его. Что хочет, то с ней и делает, крамолы в этом никакой нет.
– Как откушать изволите, государь мой? – покосившись на гостя, спросила женщина. – Как обычно, али по заведенному обычаю?
– По обычаю, – кивнул Росин, задумчиво дернул себя за ухо, и решил: – Вот что, Настя… Прикажи нам с гостем столик на двоих в тереме накрыть. Поговорить нам вдвоем надобно, в трапезной неудобно будет. Вина прикажи подать немецкого, кислого. А то мне уже опять жарко.
Терем для беседы с гостем был выбран Костей отнюдь не случайно. Помещение над воротами, призванное в случае осады защищать самое уязвимое место крепости, имело прочные, толстые стены. Вдобавок, справа и слева имелись открытые со стороны двора площадки для стрелков и пушек, а у самих ворот стояло два оружных холопа – на всякий случай. Таким образом, незаметно подкрасться к терему было практически невозможно, услышать что-либо сквозь стены – тоже. Пробраться в терем заранее и спрятаться там не представлялось возможным: у пищалей и небольшого порохового припаса, заготовленного на случай неожиданного наскока лихих людей, постоянно дежурил один из холопов, уходящий с поста только при появлении барина. Потому-то именно здесь Росин предпочитал беседовать о делах с солидными купцами, а иногда, по старой питерской привычке, уединялся сам, с бутылочкой «белой» собственного перегона и очистки. Показываться пьяным на глаза жене и слугам он очень не любил.
– Что значит, «как обычно или по обычаю», Константин Алексеевич? – полюбопытствовал опричник.
– Ничего особенного, боярин Андрей, – пожал плечами Росин. – Просто я имею странную привычку сперва есть суп, потом второе, а уж потом пироги с сытом, а не наоборот. Многие гости от этого непорядка сильно смущаются. Ну, да нам за разговором все одно лучше с расстегаев начинать.
Покинув шумный двор, в котором десятки людей расседлывали скакунов, громко обсуждали планы на вечер или на день, или попрекали за плохой уход за лошадьми, бояре по широкой витой лестнице поднялись на второй этаж, шагнули в прохладу обширной комнаты с бревенчатыми стенами. Хозяин кивком отпустил холопа, сидящего на одном из тюфяков с бердышом между коленей, потом жестом пригласил Толбузина к двум низким креслам, стоящим возле столика с наборной столешницей. Однако гостя куда больше заинтересовали короткоствольные пушки, через узкие оконца выставившие свои жерла в сторону дороги.
– Никак железные тюфяки, Константин Алексеевич?
– Они самые, – довольно ухмыльнулся Росин.
– Кто же сделал тебе диковинку такую, боярин? – опричник сунул руку в ствол, прикинул пальцами толщину стенок, выпрямился, вытерев пальцы о штаны. – Не разорвет?
– Нет, не разорвет, – покачал головой хозяин. – Мы из не из полос сваривали, а длинный железный лист на оправку намотали, постоянно проковывая. Потом торец так же обковали, да еще обварили сверху. Думаю, заряд втрое больше обычной пищали выдержит.
– И не боишься мне тайну сию открывать, Константин Алексеевич? – поднял на него глаза опричник.
– Нет, не боюсь, боярин. Больно мороки много. Сперва слиток в ровный длинный лист расковать, потом намотать его, горячий, проковывая. Тут и молотом обычным не обойтись, мы его речным, трехпудовым били. И времени, и железа хорошего много потребно. Проще три бронзовых ствола отлить, нежели один такой смастерить. И дешевле получится, дальность стрельбы почти та же. Я четыре штуки на пробу смастерил, да и бросил. Да и какой прок тебе от этой тайны, боярин? Твое дело советы толковые царю подавать, да саблей в поле махать. Ремесло железное тебе ни к чему. Ты садись, отдохни с дороги.
Боярский сын подошел к столу, недоверчиво посмотрел на низкие – едва не вдвое ниже обычных лавок – кресла, в тому же с непривычно длинным сидением, однако сел, положил руки на подлокотники, откинулся на спину. Усмехнулся:
– Зело странен ты, Константин Алексеевич. По виду смотришь: в рясе ходит, шуб и перстней, шапок богатых не носит, на охоту не выезжает, от девок ладных нос воротит, саней себе не закладывает. Прямо аскет библейский, столпник али отшельник пустынный. А как в гости заглянешь… И мясо у тебя хитрым образом изжарено, и забавы ты устраиваешь речные да водные, и кресла у тебя срамные, не то сидишь, не то в постель укладываешься.
– Вот как? – поднял брови Росин. – Внимательно, видать, за жизнью моей вы приглядываете.
– А как не приглядывать, коли явился иноземец незнамо откуда, крамолу супротив государя сразу раскрыл, прибытки казне, едва не на треть доход увеличившие, указал, да еще и награды никакой за совет да муки не спросил? Странен ты, Константин Алексеевич. Таких людишек забыть трудно, да без пригляда оставлять грешно.
