Александр Прозоров
Земля мертвых
– Скажешь, у нас раненые и им нужна помощь, – отмахнулся мастер. – Давайте так, мужики: для начала попытаемся просто осмотреться. Клуб «Глаз Одина» на баркасе переправится на тот берег, и посмотрит, что происходит там. Индейцы, если вожди не возражают, пройдутся по этой стороне и попытаются найти дорогу, тропинки или признаки близкого жилья. Подозреваю, что мы или ливонцы половину заметных для индейца примет прохлопаем. Ну, а мы обеспечим горячий обед и будем ждать результатов. Или есть другие предложения?
– Вечно бледнолицые норовят сесть нам на шею, – пробормотал Мягкая Лапа, поднимаясь из-за стола. – Ладно, мы проведем разведку. От ваших глаз действительно мало толку. Но пусть тогда ваши клубы заготовят дрова для вигвамов.
– Ну что, Магистр, договорились? – перевел взгляд на Александра мастер.
– Ладно, заготовим, – согласился ливонец.
– Тогда соберемся снова сразу после обеда, – хлопнул ладонями по столу Росин. – Может, к тому времени что-нибудь и выяснится.
Станислав Погожин сидел рядом с тихо посапывающим Рубкиным и пытался представить себе, во что для него выльется вся творящаяся вокруг чертовщина. Ну, то, что психи с мечами вырезали местную деревню, это он не при чем. Здесь был старший наряда, он пусть и отдувается. А вот то, как всех задержанных в сарае спалили… Это уже при нем. Хотя, конечно, ему Степа приказал только не допускать на место происшествия посторонних. Он и не допускал. Вот только кто тогда усыпил Леху и поджег сарай?..
Погожин вздохнул. Когда начнут искать крайних, отмазаться вряд ли удастся. Древний закон любой службы гласит: чем тяжелее происшествие, тем больше должно быть наказанных. Шесть или семь сгоревших означает, что под расследование попадет весь наряд, плюс еще майору Тишкину неполное служебное объявят, да еще в управлении кому-нибудь по взысканию повесят. Ну а их… Под суд, наверное, не отдадут, но из «органов» выпрут наверняка.
Погожин вздохнул снова. Не то, чтобы он очень любил свою службу, но здесь он уже привык, приспособился, надеялся на скорое повышение. А куда сейчас безработному податься?
– Куда претесь?! – вскочил он, и решительно махнул рукой на пару очередных любопытных, поднимающихся на холм. – Сюда нельзя! Уходите немедленно!
Парень с девушкой послушно развернулись, а Станислав пошел к кустам: служба службой, а организм требует свое. «Слив воду», он застегнул ширинку, оправил форменную рубашку – и тут его голова едва не раскололась от страшного удара.
Сознание возвращалось медленно – и это оказалось большой удачей. Погожин понял, что связан еще до того, как успел издать рвущийся из груди стон или пошевелиться. Патрульный сдержался, сохраняя позу эмбриона и прислушиваясь к происходящему вокруг. А не происходило, собственно, ничего: сухо потрескивал костер, да деловито напева что-то мужской голос.
Станислав осторожно приоткрыл веки правого глаза. Сквозь щелку он смог рассмотреть сидящего на круглом щите мужчину в грубых высоких сапогах, одетого в ярко начищенный сверкающий доспех.
«О, Боже! – мысленно взмолился милиционер, закрыв глаз. – Пройти две чеченские командировки без единой царапины, и попасться в плен каким-то психам в двух шагах от собственного дома! За что?!».
Послышалось призывное ржание – в ответ неподалеку заржали еще лошади. Патрульный различил чавканье от множества приближающихся шагов и остро ощутил, как намокают от влажной земли рукав рубашки и правая штанина.
– Пошто ты здесь, Осип?
– Пару колдунов поймали, воевода! Василий с полонянинами послал.
– Прости мя Господи и помилуй. Обереги, обереги с них срежь немедля! Зачаруют чухонцы, взоры отведут, морок нашлют… Прости мя, Господи, от нелюди проклятущей!
Погожин подумал, что сейчас явно смотрят не на него и слегка приоткрыл глаза. Неподалеку гарцевал на сером коне молодой парень в белой рубахе. На миг милиционер понадеялся, что хоть этот нормальный – конь повернулся, и стала видна сабля у него на ремне, продолговатый щит и подвязанный к седлу шлем.
Мужчина продолжал сидеть на щите, задумчиво пощипывая короткую черную бородку, а испуганно причитал дедок лет пятидесяти, тоже наряженный в кольчугу с металлическими полосами на груди и с мечом на боку. Беспокойство у старика вызывали двое хиппи со связанными за спиной руками. Жмущиеся друг к другу, с длинными, кое-как подвязанными патлами, увешанные множеством цветных кисточек, брелков, бисерных ленточек, амулетиков и еще каких-то мулек, они и вправду напоминали каких-то странных дикарских шаманов.
– Срежь, – распорядился мужчина.
Парень соскочил с коня, вынул засапожный нож и принялся деловито «чистить» пленников. Падающие на траву разнообразные украшения дед торопливо сметал к небольшому костерку еловой веткой.
– Волосы, волосы, – тихо напомнил он. – Ибо: «бритва не касалась головы моей[77]».
Осип усмехнулся и несколькими решительными движениями обкорнал хиппи их патлы. После того, как пучки волос затрещали в огне старик наконец-то успокоился и продолжил свежевать тушку небольшой косули.
– Подсоби, – мужчина со щита поднялся, подтолкнул одного из хиппи к березке и споро привязал тонким ремешком.
Затем парень сбил с ног второго хиппи, быстрым движением скрутил ему ноги. Выпрямился, явно довольный собой.
– Хорошо, ступай, – разрешил мужчина.
Парень ловко запрыгнул в седло, погнал коня в лес. Погожин проводил его взглядом и заметил неподалеку еще нескольких пасущихся лошадей.
Тем временем мужчина, явно бывший старшим в банде психов, подошел к привязанному к дереву хиппи, внимательно посмотрел тому в глаза:
– Откель ты, чародей?
– Что вам от меня нужно? – неуютственно повел хиппи плечами. – Кто вы такой?
– Засечник здешний, – снизошел до ответа мужчина. Имени, правда, не назвал. Станислав воспользовался тем, что на него никто не смотрит, и немного распрямил тело, меняя неудобную позу.
– Как твое имя, человече? – продолжил допрос главный псих.
– Гена… Евгений я… Сладков… – запинаясь, ответил хиппи.
– Из каковых земель?
– Здешний я, питерский. То есть, из города Санкт-Петербурга, улица Софьи Ковалевской, дом двести сорок, квартира с-сто шестьдесят третья.
– Никак ганзеец? – удивился от костра старик. – А брешет по нашему знатно.
– Санктпертербург, – задумчиво повторил мужчина. – Не помню такого города. Может, франкского племени лазутчик? Или ливонцы новую крепость учинили? Где город твой? – снова обратился он к хиппи. – За морем он, или за окияном?
– Так… Здесь же, – дернулся пленник. – Т-тут он.
– Колдовское место кличет, воевода, – перекрестился дед. – Может, подземных бесов он соседом был. Ты, на груди у него посмотри, воевода. Может, ладанка там есть, али амулетка заговоренная.
Мужчина взялся за ворот темно-синего бадлона, рванул к себе, разодрав его до пояса. По костлявой груди хиппи побежали крупные, издалека заметные мурашки. На шее пленника, на тонких коричневых веревочках, болталось сразу несколько амулетиков. Воин сгреб их все, рванул, поднес к лицу, с интересом осмотрел покрытый изящной вязью зеленый деревенский кругляшек. На губах его расплылась улыбка понимания:
– Сараци-ин… Откель на брегах Невы, чужеземец? – связку побрякушек мужчина поднес к самым глазам ничего не понимающего паренька. – Какой извет замышляли?
– Не-не-не… – чувствуя неладное замотал головой хиппи. – Э-ю-эт-то сь-сью-юуф-ф-фи-и-ю по-одар-рили.
– А бает по-нашему, – поддакнул дед. – Видать, нашей грамоте его учили.
– Кто тебя приветил, чародей? Кто на Неву привел? – пальцы воина крепко сдавили горло хиппи. – Новгородцы?
– Н-нет… Не я… – прохрипел в ответ пленник.
– Кто, говори?! На государя извет замыслили?! Новагорода бояре?
– Нет, ничего! Мы только так. Травку покурили, с чуваками железными потусовались.
– На кого траву воскуривали?! – еще больше взбеленился закованный в латы псих. – Какой извет творили?! Кто привел, кто место указал?!
– Не знаю, – испугался хиппи. – Ничего не знаю!
– Новгородцы? Бояре Новагорода? Посадник? Кто?!
– Не-е… – отчаянно пытался угадать нужный ответ хиппи. – Я сам. Я один. Случайно.
– Один? – удивился столь наглой лжи воин, и отступил в сторонку: – Агарий, лапой его погладь.
Дед вытащил из-под себя еловую лапу – сидел он на целой охапке, сунул в костер, дал огню затрещать смолистыми иголками, после чего торопливо поднялся и мелкими движениями, словно охаживая приятеля веником в парной, прошелся горящей веткой хиппи по груди. У того едва глаза на лоб не вылезли. От боли он даже закричать толком не смог, издав всего лишь какой-то хрип.
– Ну, знаешь новгородцев? Кто на Неву тебя вывел? Кто в Северную пустошь привел? Кто крамолу измыслил?
Хиппи тяжело дышал широко раскрытым ртом.
– Отвечай! – воин безжалостно хлестнул плетью по обоженной груди.
– Не-ет!!! – наконец-то смог завопить пленник. – Нет, не знаю никого! Никого не знаю! Не надо больше! Не-ет…
– А кто вывел тебя сюда? Как? Колдовством прельстил? – мужчина еще раз ударил пленника. – Кто? Имя назови!
– Я-я! – заплакал хиппи. – Не знаю я-я…
– Новгородцы вывели? Имя назови! Агарий, пройди еще лапой.
Пленник начал орать так, что у Погожина заложило уши.
– Отвечай, милай, – ласково посоветовал дед, потряхивая на груди хиппи горящую еловую лапу. – В допросную избу привезут, там жалеть ужо не станут. Там больно тебе станет, там енто умеють.
– Имя назови! – потребовал воин, отстраняя старика. – Кто из новгородцев измыслил государя чародейством свести?
– Не знаю, – в голос заплакал хиппи. – Никого не знаю…
– Воевода, – окликнул главного психа старик. – А как, поежели не бояре из Новагорода извет задумали? Поежели иной боярин тутошний? Чародеев почто на Неве спрятали, в пустоши Северной? Неужели вкруг Новагорода чащоб тайных нет?
Воин начал задумчиво покусывать губу, глядя то на старика, то на пленника.
– Колдунов мы посекли не в болотах, – покачал он головой. – Колдуны к Ореховому острову шли, к новгородцам.
– Потому и шли, – кивнул дед. – Хотели договор учинить.
– Так, чародей? – поднял взгляд на хиппи мужчина.
Тот немедленно закивал, опасливо косясь на плеть.
– Кто ж тогда? – удивился воин. – У нас в пустоши боярского рода всего пара дворов будет. Никак боярин Волошин тихо под государя крамолу готовит? Знаешь Волошина, чародей? – круто повернулся он к пленнику.
Хиппи опять торопливо закивал.
– Вот, стало быть, каков служилый боярин! – облизнул губы воин. – Вот пошто дела засечные такой интерес вызывали у Харитона. Правду говоришь, сарацин?
Воин рукоятью плети подцепил пленника под подбородок и внимательно заглянул ему в глаза.
– Вроде, поспело мясо, воевода, – выпрямился у костра старик. – Готово.
Воин передвинул щит ближе к огню, уселся на него. Теперь Погожин ничего не видел, а слышал только чавканье. Во рту патрульного появилась слюна, в желудке заурчало.
– Допросные листы снять надо, Агарий, – деловито вспомнил мужчина. – И не токмо с чародея сарацинского, а со всех. Особо узнать, какую крамолу затеяли, кто из бояр хотел государя извести, как новгородцы помогали. Не может такого случиться: измена государю на севере, а новгородцы в стороне спят. А, чародей? Новагород видел? С боярами говорил?
Хиппи промолчал, и воину это не понравилось:
– Ну-ка, Агарий, пошевели его лапой…
Под березовыми кронами раскатился новый истошный крик, мгновенно оборвался.
– Никак, воевода, помер сарацин?
– Да ты что, Агарий?! Почему?!
«Болевой шок, идиоты! – закрыл на всякий случай глаза Станислав. – Довели парня, уроды, своими играми. Будет вам теперь статья лет по двадцать каждому».
– Я его пощекотал слегка лапой, воевода. Чисто испуга ради. А он и повис.
– Сарацин от лапы издох? Да у меня под Казанью один татарин полдня зубами копье грыз, вырвать из брюха хотел! Только перед сном дорезали. А тут – от простой лапы помер?
– Может, заговор порушился? Ладанки-то его все пожгли! Огонь любую силу колдовскую своей чистотой истребляет.
– Ладно, Агарий, пусти его. Этих двоих не трожь, амулеты им оставь. Их надлежит в допросную избу доставить и листы полные снять. Я засечников обедать сейчас пришлю, ты пока обожди.
Услышав удаляющиеся шаги, Погожин открыл глаза. Главный псих уже ставил ногу в стремя коричнево-рыжего коня. Спустя секунду он оказался в седле и погнал скакуна по болотному торфянику.
Станислав глубоко вздохнул, заворочался, разминаясь, несколько раз выгнулся дугой, посеменил ногами в воздухе.
– А ну, не балуй! – прикрикнул на него старик.
Милиционер продолжал дрыгать ногами, раскачиваться с боку на бок. Он даже начал негромко напевать.
– Щас я тебя! – угрожающе предупредил дед, поднимаясь на ноги и подходя ближе.
– Х-ха! – Погожин резко распрямил ноги, и каблук правого тяжелого форменного ботинка четко впечатался старику в подбородок. Не ожидавший подобной подлости сторож изогнулся дугой и рухнул на спину.
– Что вы делаете?! – испуганно прикрикнул второй хиппи, валяющийся неподалеку. – Он же очнется, нас вовсе убьет!
Патрульный тем временем присел спиной с деду, нащупал рукоять меча на поясе, выпрямился, вытаскивая оружие из ножен, отошел к ближайшему дереву, с силой вогнал его в землю чуть не на всю длину, нажал, опирая рукоятью в ствол и принялся торопливо перепиливать ремни. Спустя секунду руки разошлись в стороны. Погожин застонал от наслаждения, покрутил ими в воздухе, возвращая чувствительность, потом выдернул меч из земли, подошел к обвисшему на стволе парню, перерезал путы. Тело безвольно рухнуло вниз. Станислав пощупал ему пульс, разочарованно покачал головой, повернулся ко второму хиппи.
– Не подходите ко мне! – попятился тот. – Не нужно!
– Идиот, я тебя развязать хочу!
– Не надо! Хотите, чтобы меня тут тоже до смерти замучили?! Нет! Не хочу!
– Бежим отсюда, кретин!
– Они догонят… Они на лошадях, я знаю. Они сейчас прискачут и вам за этого дедушку до смерти изобьют! Отойдите от меня!
Дед шевельнулся в высокой тонколистой траве и застонал. Погожин шагнул к нему, занес клинок и… И опустил оружие. Убить беспомощного человека он не мог даже после всего того, что только что увидел. А арестовать… Сейчас прискачут обедать некие «засечники», и еще неизвестно, кто кого арестует.
– Ну, уходим? – в последний раз предложил он связанному хиппи.
– Не пойду!
Погожин наклонился над стариком, расстегнул на нем пояс, снял ножны меча, повесил себе на ремень и торопливо двинулся в сторону, противоположную той, в которую ускакал командир психов. Сейчас главное уйти от опасности, отсидеться. А уж потом он про все доложит, сообщит приметы… Найдут субчиков, никуда они не денутся.
Позади оставалась широкая полоса примятой травы и глубокие выемки от ног, и патрульный старался двигаться как можно быстрее. Единственным его шансом уйти от погони было время. Чем дальше успеет уйти, тем больше шансов запутать следы. Между тем с каждым шагом ноги проваливались все глубже, в сапогах чавкало от набравшейся воды.
– Ничего, ничего! – подбодрил себя Станислав. – Они конные, им тут и подавно не пройти. Лошадь тут по брюхо провалится.
Впрочем, вскоре он сам стал проваливаться в болотную жижу почти по пояс. Погожина это не остановило: он лег на живот и пополз дальше. Далеко позади послышались призывные и угрожающие крики, тревожное конское ржание. Постовой оглядываться не стал, и вскоре все стихло.
Призыв Великого Духа
Ритмичный звук деревянного бубна, стуки в который подхватывало еще несколько небольших барабанов, привлек к себе внимание всех обитателей прибрежного луга. Но седовласой женщине лет тридцати казалось, совершенно безразличны взгляды окружающих. Она кружилась на прогалине между двух вигвамов, вздымая подол длинной тряпочной юбки, выстукивая разрисованную странными рунами кожу бубна и не забывая подбрасывать в воздух привязанные на длинные шнурки амулеты. В однообразных ударах так же таился свой сакральный смысл – не нарушая ритма, колдунья наносила удары не просто по натянутой коже бубна, а по разным рисункам, внимательно прислушиваясь, чем они откликаются, и то замедляя, то ускоряя вращение.
В конце концов юбка захлестнула ноги колдуньи, и она со всего размаха рухнула оземь – бубен, подпрыгивая, покатился к ближнему вигваму и юркнул под приоткрытый полог. Вождь Длинное Перо выждал несколько минут, затем вышел из толпы соплеменников и присел рядом с женщиной. Та принялась негромко нашептывать ему в ухо. Вождь кивнул, поднялся и степенной походкой направился к палатке мастеров.
Его ничуть не смутило, что здесь никого не было. Он сел за стол на свое утреннее место и замер. Рядом с ним опустился на скамью Мягкая Лапа. Спустя минуту напротив обосновались Костя и Немеровский, потом подошли вместе «ярл» викингов и «Великий магистр» ливонцев.
– Это мертвая земля, – разорвал молчание Длинное Перо. – Старая Лиса разговаривала с духами, и они сказали ей, что здесь нельзя оставаться. Они сказали, что Великий Отец призвал варау к истокам своим, завещал им блюсти родовые земли и могилы предков. Завтра с первыми лучами Солнца мы уйдем отсюда и двинемся к своим землям.
– Куда? – моментально отреагировал Росин.
Длинное перо махнул рукой вниз по течению Невы.
– Вы нашли дорогу?
– В этом мире нет дорог в понимании бледнолицых, – покачал головой индеец. – Мы нашли много следов кованных копыт вокруг стойбища. Злые духи рыщут вокруг и жаждут человеческой крови. Двое наших детей уже нашли последний приют у домов на холме, семеро ваших друзей мертвыми лежат на тропе, идущей вверх по реке. Мертвы все те, кто жил в деревне, и кто пришел за их жизнями. Вы выбрали для своего праздника проклятое место, и теперь все мы будем расплачиваться за это.
– Ты хочешь сказать… – запнулся Росин. – Ты хочешь сказать, что все те, кто ушел утром в Кировск… Что их убили?
– Да, – кивнул индеец. – Они ушли из нашего мира. Хотя… Хотя все мы тоже ушли из него.
– Значит, это другой мир? – понял Росин.
– И очень плохой. Единственное место, где может пройти человек: это тропа вдоль берега. С одной стороны от нее вода, с другой болото. Здесь негде охотиться, не на кого ставить капканы. Здесь нет дров, потому, что старые деревья гниют на корню, а сухие ветви падают в болото, и сразу намокают. Если племя останется здесь еще хоть на день, мы начнем голодать.
– Ну, деревня на холме, положим, жила и не тужила.
– Варау не рыбаки, – гордо вскинул подбородок Длинное Перо. – Варау не ползает по воде, подобно лягушкам, и не хватает холодную скользкую рыбу. Варау – охотники. Вы можете поступать как хотите, бледнолицые, но наше племя завтра уйдет.
Индейцы поднялись со скамьи и вместе покинули палатку.
– Они что, взаправду себя индейцами считают? – хмыкнул оруженосец «Великого магистра».
– В лесных дебрях, где мы очутились, – ответил ему Валентин. – Лучше считать себя индейцем, а не археологом. Больше шансов дожить до старости. Кстати, на том берегу тоже нет ни дач, ни дорог. Пара лесистых холмиков, а между ними – болото.
– И хиппи все пропали, – добавил от себя Немеровский.
– Они-то тут причем? – не понял «викинг».
– Хиппи, это такие существа, которые появляются там, где есть тепло, сытость и всякая «халява». А там, где кисло, рискованно и работать надо – их нет никогда. Когда хиппи пропадают из лагеря, это как крысы с собранными чемоданами полным составом с корабля улепетывают. Думаю, индеец прав. Валить нам нужно отсюда. Поставим лагерь в более сухом месте, а уж потом разбираться станем, что случилось.
– А полевые кухни? Автобус, лавки, рекламные плакаты твои, опять же, – напомнил Росин. – Они ведь по тропинке не пройдут!
– И мой джип, – кивнул Миша. – Тоже не пройдет. Я его закрою и поставлю на сигнализацию. А может, и не поставлю: ну кто его отсюда угонит? Если удастся понять, что вокруг происходит, потом за всем этим барахлом вернемся. Не получится: что же теперь, умирать из-за него? Меня куда больше беспокоит, что мы жрать станем, когда последние два мешка с крупой закончатся? И тушенки всего десять банок осталось.
– Дня на три растянуть получится? – повернул к нему голову Костя.
– Получится, мастер, – кивнул Немеровский. – Урежу немного пайки, и все. У всех кое-какие заначки есть, вот пусть и вытаскивают.
– Тогда я предлагаю двигаться в сторону Питера. Город огромный, бесследно исчезнуть не мог. Хоть что-то должно остаться. Может, удастся хоть что-то понять в происходящем.
– А Кировск? – скромно напомнил Валентин. – Опять же Петрокрепость неподалеку.
– Что случилось с предыдущими любопытными, ты забыл? – поднял брови Немеровский.
– Зачем по тропам лесным ползать? – независимо пожал плечами «ярл». – Лодка же есть!
– Это мысль, – согласился Росин. – Только ночью никуда плыть не надо. Давайте сделаем так: утром дружина викингов уходит в сторону Ладожского озера, а мы по тропе потянемся в сторону Санкт-Петербурга. Вы с местными городками все уясните, а потом вниз по течению нас догоните. Договорились?
– Заметано.
– Вот только на ночь нужно выставить охрану. И предупредите мужиков, что все это серьезно, кто-то вокруг нас натуральным бандитством занимается. У вас в ордене есть ребята, что через «горячие точки» прошли? – поинтересовался Росин у Александра.
«Великий магистр» кивнул.
– Вот их и поставьте. А то в баловство превратят. И мы своих тоже настропалим.
– А может это все сон? – неожиданно предположил оруженосец. – Проснемся завтра, и все будет в порядке.
– Ну так просыпайся скорее! – неожиданно рыкнул Немеровский. – Надоело уже!
Над наволоком потянуло густым и пряным мясным духом. Зализа, хотя и был сыт, невольно сглотнул слюну. Нет, непохоже, чтобы колдуны заморские сушеными лягушками да вареными мухоморами питались. Нормальную мясную кашу стряпают.
Впрочем, колдунов во вражеском стане оказалось не так много, как мерещилось поначалу. В большинстве на берег Невы высадились все-таки ратники. Частью в нормальных, частью в ливонских доспехах, многие вовсе бездоспешные. Чародеев в странных цветных платьях, колдуний опричник насчитал не более пары десятков. Еще по лугу разгуливало несколько нормальных русских баб и столько же невесть откуда взявшихся ганзейских горожанок – Степан несколько раз видел таких во Пскове да Ивангороде. Может, чародеев и было всего десяток другой? Да милостью Божией сразу все под клинок и попались.
Двое бездоспешных воинов – вполне нормального вида, в кожаных рубахах, украшенных мелко нарезанными ленточками, в кожаных портах и простеньких поршнях,[78] с короткими ножами и крохотными топориками на поясах, взяли луки и направились в кустарник прямо на опричника. Зализа притаился под низкими ветвями шиповника и положил руку на рукоять сабли, но его не заметили. Беспечность пришельцев на чужой земле Семена просто поражала: ни стражи, ни «секретов» на тропах, ни караульных разъездов вокруг стана. Может, на заговоры чародейские понадеялись?
Будь у Зализы вместо пяти засечников хотя бы полусотня, он уже сыграл атаку, повел конников вперед, стоптал бы пришельцев и вырубил всех до единого. А кто уцелеет: в Разбойный приказ отправил бы – им для допроса, себе для славы. Но с пятью всадниками такого не сотворишь: Семен насчитал в лагере восемь десятков латников, десяток вооруженных мечами и щитами мужчин, постоянно катающихся на лодке, еще три десятка бездоспешных и безоружных смердов у странных, собранных из жердей шатров. Все как на подбор: росту едва не наголову выше любого из засечников, плечистые, загорелые. Смердов опричник принял бы за мирное кочевое племя, если бы не один странный момент – у них в стойбище не бегало, не плакало, не играло ни одного дитя. Ну, еще на наволоке бродило почти полсотни баб и полтора десятка колдунов.
Опричник не знал, какую гадость могут учинить колдуны, но на что способна кованая сотня судовой рати[79] понимал. Он лихорадочно прикидывал в уме, что можно успеть сделать. Ополчить ближайших помещиков? Перечить государеву человеку никто не рискнет, за пару дней собраться успеют. Два десятка конных приведет служилый боярин Харитон, еще десяток боярин Латошин, семерых обязан посадить на коней служилый боярин Батов, пяток всадников поднимет сосед, волостник князя Шуйского Иванов, двоих – волостник Мурат. Полсотни набрать можно – но на скору руку собранным ополчением вдвое превосходящее войско бить бесполезно. Просить помощи у воеводы Кошкина из Копорья? У него кованной конницы нет. В Гдове тоже нет. Во Пскове этим годом мор прошел. Безлюдить порубежный Ивангород ради истребления далекой ливонской шайки воевода Шелепин не станет. Просить дружину из Новагорода? Так они со своим вече неделю гадать станут, посылать – не посылать, надо – не надо. Могут и не дать – те еще скобари. Опять же, нужно знать, в каком месте рать собирать. Если на лугах у Ижоры – уйти могут изменщики государевы, гонись за ними потом. Знать бы, куда пойдут… Вот тогда и помещиков можно исполчить, и не гнаться за гостями названными, а встретить их по достоинству. Пришельцы пешие, обогнать их труда не составит.
– Вот о чем колдун спрос держать должен, – укорил себя опричник. – А изменщика, что иноземцев на Неву вывел, то потом узнаем.
Он осторожно попятился, стараясь не колыхнуть даже ветки, в десятке шагов поднялся на ноги, опоясался ремнем – лежа в схроне, опричник держал оружие рядом с собой, на земле. Впереди промелькнула неясная тень – Семен схватился за саблю, но узнав Осипа, с облегчением расслабился.
– Воевода, Агарий полонянина упустил! – торопливо прошептал засечник.
– Что-о?!
Зализа, минуя своего воина, пробежал вперед, к Василию, придерживающего на поляне, подальше от вражеского стана, коней, запрыгнул в седло. Из-под копыт пущенного рысью скакуна высоко в воздух полетели комья вывороченного торфа.
Возле деда стоял, положив руку на рукоять сабли, стоял наготове Феня, поблескивая зерцалом. Опричник сразу оценил кровоподтек на челюсти Агария, его опустевший пояс, покачал головой:
– Убег, значит? – Семен спрыгнул на влажно чмокнувшую траву, пнул ногой оставшегося возле кострища чародея. Тот недовольно заворочался. – Жив? Мертвого, получается, полонянин развязал, а живого оставил.
– Сарацин, прости Господи, – перекрестился дед. – Дурная животина.
– Верно молвишь, Агарий, дурная, – согласился опричник. – Доспеха с тебя полонян брать не стал. Знал, засечники рядом, утечь не успеет. А меч взял, креста святого на навершии[80] не испугался?
– Виноват, воевода, третью неделю к причастию не хожу…[81]
– Верю. Одного понять не могу, Агарий: почему меч он твой забрал, а самого тебя не тронул?
Старик, судорожно сглотнув, упал на колени:
– Не было сговора меж нами, воевода… Крестом Божьим клянусь, не было! С Анчуткой[82] он сговорился, нехристь! В самую топь убег!
– Это верно, Степан, – подтвердил Василий. – Мы догнать пытались, но он в самую бездонную вязь[83] полез. Утоп ужо, поди.
Опричник немного подумал, глядя деду в лицо, потом рывком отошел и присел рядом с мертвым колдуном. Ничего, вроде, с мертвецом не изменилось. Почто же беглец, вместо живого чародея мертвого решил освободить? Дед почему не добил, раз уж справиться смог? Хотя, понять колдуна только другой колдун способен. И живут они не по-людски, и умирают так же.
Погожин понял, что сейчас утонет. Тонкий слой из корней чахлой болотной травы под руками и ногами не ощущался, и мерещилось, что он парит в невесомости – не кажись «невесомость» внизу столь мертвяще холодной и мокрой, в отличие от радостно сияющего над головой чистого голубого неба. Тело медленно погружалось – черная болотная вода медленно выступала из травы и сантиметр за сантиметром забиралась все выше по телу. Хотелось вскочить и удрать из этой жидкой могилы, но патрульный отлично понимал: один резкий рывок – и он провалится в глубину.
Станислав огляделся. Ближайшая опора – крупная кочка осоки – находилось на расстоянии никак не меньше полутора метров. Подползти к ней нормально, передвигая по очереди руки и ноги, не удастся никогда: стоит приподнять хоть один палец, распределяя его вес по остальной площади опоры, как моментально ухнешься вниз. И тогда милиционер сделал то, чего сделать в принципе невозможно – резким рывком оттолкнулся одновременно руками и ногами, и даже животом отпихнулся от воды он кинулся вперед, вытянув руки вперед, и едва даже не вывихнув их из суставов.
Естественно, он не достал – тонкая растительная пленка разошлась, и Погожин стал проваливаться в ледяной мрак смерти, отчаянно загребая пальцами воду вокруг. Под пальцы попадались какие-то ниточки, веревки корешков. Они отказывались тонуть вместе с ним, и он подтянул это тонкую последнюю надежду к груди, стараясь по ним вырваться на поверхность.
Внезапно вода расступилась, Станислав судорожно вздохнул и увидел над собой зеленые широкие листья – прочные корни, попавшиеся под руки оказались корнями куста. Погожин перевел дух, перехватился за ломкие листки, попытался подтянуться – но кочка стала стремительно заваливаться ему на голову. Он тут же вытянул руки, возвращая неустойчивой опоре прежнее положение, немного отдышался и стал соображать.
Вылезти на кочку не получится… Но на ней жить все равно не останешься. Нужно выбираться на берег. Или, хотя бы, более толстую торфяную прослойку. Толстая торфяная прослойка это та, на которой можно по крайней мере лежать, не погружаясь в глубину.
Подталкивая кочку осоки перед собой, патрульный переплыл болотное окно, и попытался забросить ногу на покачивающийся от поднятых волн зеленый слой. Травяная пленка разорвалась, но Погожин ничего другого и не ожидал. Он подтолкнул кочку вперед, и повторил попытку еще раз. Трава не желала удерживать человека, но патрульный повторял свои попытки снова и снова, прорыв настоящий канал от открытой воды к низкой, скрученной, словно чахоткой березке. Оставалось всего ничего, метра три, когда Станислав, закинув ногу в очередной раз, не почувствовал, как она медленно уходит вниз. Патрульный настолько удивился столь странному ощущению, что даже попытался пристукнуть по колышущемуся торфянику. Переплетение корней не поддалось. Погожин опасливо оторвал от кочки левую руку, вонзил пальцы во влажный торф, потом рывком перекатился на берег. Под спиной колыхнулась глубина, но опора выдержала. Патрульный раскинул руки и закрыл глаза, наслаждаясь забытым чувством безопасности.
– Экий ты настырный! – услышал он тяжелый вздох, резко вскинулся, но никого вокруг не увидел. Тогда милиционер осторожно отполз к березе, оперся коленями на тонкий ствол, приподнялся.
Ровное светло-зеленое поле с редкими вкраплениями низких болезненных деревьев раскинулось в стороны километра на полтора, но дальше кроны поднимались выше, становились гуще и сочнее. Значит, там начиналась суша. Не желая рисковать понапрасну, патрульный вытянулся на траве во весь рост и неторопливо пополз, стараясь выдерживать направление так, чтобы солнце светило в правое ухо.
