bannerbannerbanner
Земля мертвых

Александр Прозоров
Земля мертвых

Полная версия

Колдовское племя

Проспал опричник на диво долго – и петухов не услышал, и солнце не ощутил. Впрочем, и не мудрено: почитай, четыре дня в седле провел. Хотел отдохнуть, пока бывшие черносотенцы[57] в засечном наряде, да тати волошинские все планы перепутали. Ну да ничего, все равно в дорогу раньше полудня он не собирался. Зализа поднялся, сладко потянулся, щурясь на пробивающиеся сквозь пергаментную пленку лучи, подобрал лежащую на полу саблю и вышел на крыльцо.

От вчерашнего ненастья не осталось и следа. На чистых бескрайних небесах ослепительно сверкало солнце, ни единое дуновение ветерка не колыхало воздух, от промокшей за ночь земли поднимался видимый простым взглядом пар. Петух, стерегущий пасущихся вокруг овина кур приподнялся на тонких красных лапах вытянул шею и, хлопая широкими коричневыми крыльями, хрипло закукарекал. Неподалеку низким долгим мычанием откликнулись коровы, донеслось конское ржание.

– Молодцы, – кивком принял отчет от своей живности опричник, сбежал по счастливым семи ступеням, у колодца разделся, снял крышку, уцепившись за длинную жердь «журавля», опустил кадушку в темную глубину. Услышав далекий всплеск, поднял наверх и решительно вылил себе на голову:

– А-ах, Пресвятая Богородица и семнадцать ангелов, хорошо!

Еще лучше бы было стопить баньку, но на это простое удовольствие у Зализы уже полторы недели не хватало времени. Подняв из колодца еще ведро, опричник вылил воду в почти опустевшее корыто – для скотины, положил крышку на место и пошел назад в дом.

– Портно[58] чистое дать, Семен Прокофьевич? – встретила его в дверях простоволосая Мелитина.

Зализа никак не мог привыкнуть к ее выпирающему вперед большому животу, но во всем остальном она ничуть не изменилась: слегка подрумяненные щеки, длинная коса, округлые плечи, голубые глаза.

– Давай, – он отдал ей старое исподнее и, не удержавшись, провел ладонью по белой шее.

– Холодно! – испуганно пискнула девица.

Опричник только рассмеялся, уходя в свою комнату, немного попрыгал и помахал руками, разогревая кровь. Спустя минуту скрипнула дверь, Мелитина протянула чистое исподнее. Зализа взял одежду, положил ладонь ей на живот:

– Ну как?

– Брыкается, – смутилась девка. – Наружу просится. Стол накрыть, Семен Прокофьевич?

– Да засечники скоро прискачут. С ними и поем.

– Может, гычки?[59] с юшкой[60]

– Это давай, это не еда, – махнул рукой опричник.

Наскоро перекусив, он присел на ступенях крыльца, тщательно проверил режущую кромку своей сабли. Потом взял тряпицу и старательно прошелся по пластинам юшмана, по шлему, по наручням, полируя металл до зеркального блеска. Этого неторопливого занятия хватило как раз на два часа: как только опричник отложил доспех, издалека послышался дробный топот. Оба его воина торопились к воеводе, ведя в поводу заводных коней.

– Лукерья, стол накрывай! – крикнул в дом Зализа и пошел на лужок за полем ловить и седлать коней. Точнее, только одного – второй всегда шел за ним налегке. И только после этого пошел одеваться.

День обещал выдаться жарким, но – хочешь не хочешь, а без брони уходить на порубежье нельзя, если сеча случится, облачаться будет поздно; это только шлем быстро накинуть можно. Без плотного поддоспешника от юшмана толку мало, а потому поверх исподнего приходилось надевать рубаху из плотного войлока – и париться в ней днями напролет. По весне и осени такая одежка наоборот, хорошо грела, и опричник нередко радовался, что жребий занес его в Северную пустошь, где весна и осень занимали большую часть года.

За столом Зализа повел себя как настоящий боярин: для каждого из воинов была поставлена своя плошка, а опричник ел и вовсе из меденицы.[61] Кмети,[62] похоже, впервые в жизни видели сарацинское зерно, несколько кебелей,[63] которого опричник из интереса купил у афени из Почапа, а потому, с удовольствием умяв щи, к сорочинской ярмарке отнеслись с немалым удивлением и подозрением. Вместо сыта Лукерья дала засечникам яблочно-клюквенную уху[64] ее же залила и в турсуки[65] на дорогу.

Что домохозяйка собрала ему в дорожный мешок, Зализа смотреть не стал – баба опытная, лишнего не кинет, ненужного не даст. Он проверил только оружие, которое, кроме пики, почти всегда находилось при нем, и взметнулся в седло.

Лукерия перекрестила всадников – Осип и Агарий низко поклонились ей прямо с коней, и маленький отряд углубился в начинающийся в одном гоне[66] от барского дома ельник.

До Тярлево до проскакали примерно за час. Этот спрятанный в глухой чащобе хутор, состоящий из единственной избушки, в которой вековал в одиночку старый бортник,[67] и ограничивал, согласно грамоте, земли Степана Зализы с севера. Опричник его и за деревню не считал, со стариком, про которого ходили самые темные слухи, ни разу не разговаривал. Выглядел бортник так, словно прожил уже не век, а все три, и должен со дня на день попросить разобрать над собой в избе угол – однако каждое лето он дважды трясущейся старческой походкой выбредал из леса, оставлял на крыльце барского дома братину с медом и уходил обратно.

– Эх, помрет бортник, и не станет на земле деревни Тярлево, – в который раз покачал головой Зализа. – А жаль. И деревни жаль, и меда, что отсюда приносят, тоже жаль.

Всадники поворотили коней налево – впереди в паре верст лежало очередное болото. Огибать его пришлось почти два часа, зато перейдя вброд безымянный ручей в косую сажень шириной, засечный отряд выбрался на обширный луг, заболачиваемый по весне и осени, но зато пересыхающий летом – скачи, не хочу! Через пару верст впереди зашелестели кронами березы, окаймляющие два мелких озерца. Проход между ними имелся только один, и отряд снова сбился вместе, втягиваясь на узкую тропу. За озером тропа раздваивалась: налево, на запад, уходила дорожка к Вилози и Инойлову, угодьям служилого боярина Михайлова, и дальше, вкруг болот, на Копорье; и направо, к камышовым берегам Невской губы, к богатым уткой протокам, а если дальше – но и к самой Неве, сквозь здешние комариные топи.

 

На самом россохе[68] у маленького бездымного костерка сидел на седле кудрявый рыжий воин в простенькой кольчуге с зерцалом[69] и вдумчиво, никуда не торопясь, обгрызал голубиные косточки. Птица явно была не первой, судя по количеству перьев и костей, рассыпанных по траве. Неподалеку два расседланных коня пощипывали травку, густо растущую в редком березняке.

– Ты что здесь, Феня? – удивился опричник, поглаживая ладонью шею коня.

– Василий вчера ввечеру ладью на той стороне губы видел, – воин спешно заглотил последние кусочки мяса, уцелевшие на ребрах, отбросил обглоданный скелет и вытер пальцы о траву. – Он к горловине Ижоры поскакал следить, а я к вам навстречу.

– Кто?

– На свенов похожи, – неуверенно предположил воин. – Голов десять торчало.

– Костер жгли?

– Толку-то? Темнело…

– Седлай своего гнедого, Феофан, – распорядился Зализа, спрыгивая на землю, – поехали.

Пока рыжий засечник собирался в дорогу, остальные немного размяли ноги, позволив лошадям пощипать травку, а затем все вместе устремились по ведущей к Неве неизменно влажной тропе. Верст через пять ручей, ставший немного шире, пришлось пересечь в обратном направлении, перевалить череду поросших низким ивняком холмов. Под копытами больше не чавкало, кустарник сменился березовыми рощами, перемежающимися с небольшими прогалинами. Широкой рысью отряд преодолел последние версты и вышел к Неве точно у устья Ижоры.

Василий Дворкин, так же, как и его напарник, предоставил коней самим себе, и валялся на невысоком берегу среди коричневатых колосков спелой травы. Он настолько расслабился, что скинул не только шлем, но и куяк.

Обернувшись на топот, он выплюнул недожеванную травинку и, недовольно морщась, поднялся.

– Пару часов назад они мимо прошли, Степан. Тринадцать голов, все при доспехах, две пищали. Кто такие, непонятно. То ли чудь, то ли жмудины, то ли свены. На литовцев.[70] озорующих непохожи – драные какие-то, нечесаные. Для корсаров ганзейских струг маловат. В Ладогу не войдут, новгородцы с Орехового острова их сразу на дно пустят. Мачта, опять же, съемная. Думаю, хотят они вверх по реке какой подняться, да селения встречные обхапать[71] Ижору мимо прошли, дальше двинулись.

– Проводник был?

– На местных никто не похож, – покачал головой Василий. – Дайте коням отдохнуть, запарили совсем. Далеко против течения не уйдут.

Зализа послушно спустился с седла, мысленно гадая, куда сунется очередная шайка из разбойничьих западных земель. Выше по течению в Неву впадала Тесна. Речушка широкая, глубокая, для кораблевождения удобная. Но вот течет она через такие топи, что вода в ней черная, как деготь. Первая деревня на ней – аж в уделе боярина Харитона, и так далеко незваным гостям не подняться, терпения не хватит. Хорошо бы шайку понесло туда – тогда их можно просто подождать, а как покатятся вниз по течению, встретить острыми стрелами. Кто-то из татей, может, и уцелеет, но больше на порубежье не появится. Но если их понесет на Мгу… Тогда лихих людей надо ловить на ночлеге и брать на копье…

– Эх, пик-то с собой нет! – хлопнул себя по батарлыгу Зализа.

– Ништо, конями стопчем, – прижался лицом к морде своего гнедого Феофан. – Их всего чуть больше десятка.

– Ладно, седлай заводных, – решил опричник. – Скачем следом.

Река Ижора при впадении в Неву расширялась почти вдвое, но мелела раз в пять. По податливому песку, уложенному течением в длинные продольные волны, пятеро конников перебрались через нее и пустили коней в намет. Горловину Ижоры от Тесны отделяло всего шесть верст лесной тропы, ведущей по сухому, но изрытому оврагами берегу. Это заняло всего полтора часа пути – но к этому времени к невским берегам подкрались сумерки, медленно скрадывая дневной свет. Как ни хотелось Зализе продолжать погоню, но пришлось разрешить привал. Засечники расседлали коней, насыпали им в торбы ячменя, под склоном взгорка – чтобы не увидели с воды – развели костер.

Зализа стал разбирать свой мешок и обнаружил переложенных крапивой копченых лещей. Рыба пришлась как нельзя кстати – не пришлось тратить лишнего времени на жарку-варку. Лещей поделили на всех, запили яблочной ухой и, распределив очередь сторожи, улеглись спать.

Перед рассветом, в самые студеные минуты ночи и в пору самых сладких снов Зализу растолкал Осип, на этот раз одетый в толстый стеганный тегиляй.[72]

– Сеча, кажись, идет, воевода!

– Да ты чего? – оглядел безмятежно спящих товарищей опричник. – Где?

– Слушайте… – приподнял палец засечник.

Ночной воздух донес хлопки, похожие на очень далекие выстрелы из пищали, чьи-то более близкие крики.

– Может, струг какой на свенов наскочил?

– Ночью?

Послышались новые хлопки, и зализа решительно вскочил:

– Поднимай всех, седлаем коней. Может, на привале тати кого застали.

Воины действовали с привычной быстротой. Не прошло и получаса, как они переправились через глубокую холодную Тесну, доходящую коням выше стремян, и наметом помчались вперед. Там в чистой небо поднимался столб дыма, и теперь стало совершенно ясно – приблудившаяся из западных земель шайка жгла какую-то деревню. Отдохнувшие лошади шли ходко и скоро стало ясно, что дым поднимается где-то довольно далеко до Мги.

– Знаю! – вспомнил Зализа. – Есть там чухонское становище на два дома. Только в кого они там стреляли?..

Шум сечи давно стих, и задолго до становища опричник, прихватив с собой Агария, спешился и пошел вперед. Спустившись к самой воде, они пробрались через растущий по наволоку[73] густой кустарник к постоянно выкашиваемому чухонцами лугу и…

– Господь, заступник наш всемилостивейший, помилуй мя… – испуганно перекрестился дед. – Спаси, помилуй и сохрани грешного раба твоего Агария.

Опричнику Зализе тоже очень хотелось перекреститься, но руки его внезапно онемели и не желали повиноваться своему владельцу.

А на поле перед дозором засечников стояло множество больших ярких кочек – синих, оранжевых, алых, желтых. Между ними бродили люди: некоторые в странных платьях, еще похожих на человеческие, но многие и вовсе непонятно в чем! Впервые в жизни стоящие на берегу русской реки ливонские шатры вызвали в опричнике не ненависть, а радость узнавания. Впрочем, помимо ливонцев и людей в странных платьях, на лугу мелькали и воины в родных русских доспехах.

– Это шабаш, воевода! – внезапно понял Агарий. – Ведьмы, колдуны… И ладья эта на шабаш плыла, колдуна какого везла. Это же чухонцы, воевода. Известное дело, колдуны они все, чародеи-нехристи. Шабаш затеяли. Бежать надо, воевода! Заметят – в котов черных превратят, али в кабанов сальных. Сперва кататься станут, потом сожрут сырыми…

С этими словами старый воин начал потихоньку пятиться и пятиться – в какой-то момент его нервы не выдержали, и он кинулся бежать. Агарий мчался со всех ног, не разбирая дороги, проламываясь сквозь кустарник, начисто забыв, что всего в паре гонов его поджидает остальной отряд. Со всего хода он наскочил на свою лошадь, отлетел на пару шагов назад и плюхнулся на землю.

Спустя несколько секунд следом выскочил Зализа и с ходу несколько раз огрел деда плетью:

– Ты что ломишься?! Дороги не видишь?! Выдать нас хочешь?!

Агарий сжался, потихоньку приходя в себя, и испуганно напомнил:

– Так колдуны ведь…

– Что вы там узрели такое?

– Три десятка русских дружинников, полста ливонцев, и еще полтораста незнамо кого… – Зализа покосился на деда. – На колдунов похожи…

– Откель здесь? – удивился Василий. – Только одна лодка мимо засеки проплыла!

– А может, остальные с Новагорода пришли? – подал голос Феофан. – О новой измене с ливонцами сговариваются?

– Тогда струги их с той стороны от стойбища чухонского, – сразу ухватился за первую правдоподобную мысль опричник. – Нужно обойти этот стан вкруг, посмотреть.

Зализа поднялся в седло, надел и тщательно застегнул шлем:

– Только таится надо с ревностью. Услышат нас – не сдобровать.

Чухонцы ухитрились поставить свое стойбище чуть ли не на единственном окрест сухом месте, и огибать колдовской стан пришлось густо поросшим брусникой рыхлым торфяником, в который ноги лошадей проваливались едва не до колен, но засечники прошли и приблизились к Неве кленовой рощей. Отсюда хорошо виднелся берег со странными разноцветными холмами, шатрами, крытыми шкурами шалашами. Однако на воде покачивалась одна-единственная маленькая ладья.

– Воевода, – шепотом окликнул Зализу Осип и указал в просвет между деревьев. Там по тропке с холма спускалось семеро… Даже непонятно кого: у первого все темно-синее платье распиралось по всему телу какими-то непонятными буграми: на руках, на груди, у живота, на ногах. Следом двигались невероятно тощие, хотя и на голову выше любого из засечников, девки в синих портах и тонких куцых душегреечках – таких куцых, что из-под них проглядывал голый живот. Двое парней оделись в одноцветный скоморошные костюмы, а самый последний постоянно выпускал изо рта сизый дымок.

– Колдуны, – часто-часто начал креститься Агарий.

– Никак к Ореховому острову потянулись, – прошептал Феофан.

Зализа облизнул сухие губы. К Ореховому острову означало: к новгородцам! Опричник тронул коня, рощей вышел на тропинку и, таясь, двинулся следом за чародеями.

Те двигались вперед, как зачарованные – не оглядываясь, не прислушиваясь к происходящему вокруг, не стремясь скрыть звук шагов. Зализа начал потихоньку сокращать расстояние, перестав бояться, что засечников заметят.

 

Отмахав немногим меньше двух верст, колдуны остановились на небольшой полянке, сгрудились кучей, и опричник увидел, как изо ртов у всех повалили дымы. Чухонские чародеи створили нечто непонятное, но наверняка – страшное и гнусное. Возможно, накладывали порчу на здешние воды и земли, на людей и правителей, изводили текущую по Святой Русь божью благодать. У Зализы остро засосало под ложечкой, страшной судорогой свело живот.

– Изводят, – понял он, сатанея от катящегося со стороны колдунов ужаса. – Детей и сестер наших изводят, жен и матерей.

Холодной, как колодезная вода, рукой, он сжал рукоять сабли и потянул ее из ножен.

– Руби их, – приказал опричник тихим, словно утренний туман, голосом, но его услышали все – и засечники почти одновременно кинули своих лошадей в стремительный галоп.

Ха! Ха! Ха! – весело мелькал клинок мчащегося первым Зализы, и Семен видел, что плоть колдовская такая же мягкая и податливая, как и у обычных людей, чародеи состоят из тех же мяса и костей. Промчавшись до конца поляны и уложив троих из них, опричник почти успокоился, развернул коня, увидел, как взметнулись клинки над последней уцелевшей девкой:

– Нет, не трож! – крикнул он, но слишком поздно – стальные клинки растерзали мягкую плоть, превратив ее в кровавое месиво.

– Эх, вы! – укоризненно покачал опричник головой, подъезжая к березе и вытирая саблю собранной в горсть листвой. – Полонянина ни одного не оставили! Кого про шабаш ныне спросить? Кого про связи с новгородцами пытать?

– Так, воевода… – оглянулся за поддержкой на соратников Осип. – А кабы она сглаз положила?

– Так бы и сняла! – отрезал Зализа, и воины с облегчением рассмеялись.

Страх с души спал. Им удалось без труда порубить семерых колдунов: стало быть, и другие отнюдь не неуязвимы. Был бы клинок остер, да рука тверда – и никакое чародейство не поможет задумавшим крамолу предателем.

– Будет язык, Семен, – заверил опричника Василий. – Сегодня же и будет.

– Снова пал идет, воевода! – вытянул Осип руку в сторону колдовского стана. – Никак еще раз деревню жгут?

Зализа молча толкнул пятками коня и помчался к поднимающемуся в небо столбу дыма.

Совет мастеров

– Пожар!!!

Костя повернулся к реке, увидел как сразу несколько человек вытянули руки в сторону деревеньки. Над холмом плясали высокие языки пламени, поднимались густые черные клубы.

– От, блин, да что же там такое! – сплюнул Росин и побежал следом за Никитой, уже одолевшим половину пути от палатки.

Полыхал тот самый сарайчик, в котором милиционеры заперли задержанных – бандитов, что разгромили деревню. Один из патрульных безвольно валялся на земле, второй пытался его растрясти:

– Леха, вставай! Леха, чего тут случилось? Леха, это ты поджег? Леха, ты чего, пьяный, что ли?

Алексей Рубкин только постанывал в ответ, не открывая глаз, да иногда подергивал рукой.

– Что вы стоите?! – поднял милиционер глаза на сбежавшихся людей. – Туши те скорее! Там же арестованные!

– Да нет там уже никого, Стас, – покачал головой Немеровский. – Вон как пылает, не подойти.

– Да сделайте хоть что-нибудь!

Однако при всем желании никто не мог ни принести воды, ни попытаться растащить горящее строение – пожарных щитов в деревеньке не имелось, ведер поблизости видно не было, колонки или даже простого колодца никто поставить не удосужился. А жаркое пламя уже заканчивало пожирать свою добычу, заметно осев и частично рассыпавшись на скачущие по почерневшим стенам угольки.

– Мать моя женщина… – схватился за голову патрульный. – Сколько же их там было? Шестеро? Семеро? Ешкин кот… Все на меня повесят… Ты-то куда смотрел!

Он снова затряс своего напарника, но Рубкин никак не отреагировал даже на пощечины.

– Что вы тут столпились?! – неожиданно перенес милиционер свой гнев на собравшихся вокруг людей. – Все следы затопчите! Покиньте место происшествия! Немедленно!

Росин переглянулся с Немеровским, стрельнул глазами в сторону реки. Миша кивнул, и они стали пробираться в сторону бандитской лодки.

Здесь уже активно ковырялись трое ребят в черных шароварах и свободных серых рубахах – «берсерки» из «Глаза Одина».

– Ну, и чего нашли, викинги? – присел на корточки Росин.

– А, это ты, Костя? – повернулся на голос один из них, с длинным шрамом через весь бок. – Привет.

– Привет, Валентин, – кивнул мастер. – Чего нашли?

Валентина Хайретдинова, он же ярл вольной викингской дружины «Глаз Одина» Руг Хакан, Росин знал достаточно давно. Уже не раз сходились его разбойнички с витязями «Черного Шатуна» на разных фестивалях и ролевых играх – как впрочем, нередко они оказывались по одну сторону поля боя. Был он парнем заводным, легко поддающимся на разные авантюры начиная от банального «выпить» и вплоть до высадки на городском пляжи Луги с целью захвата пленных и «крещения» язычников. По всей видимости, именно такими и надлежало быть настоящим викингам. Судя по тому, что многие добытые буйными северянами сокровища археологи находили в глубинах норвежских болот – то есть, в местах, добыть откуда заныканный клад заведомо невозможно – грабили викинги не корысти ради, а чисто по причине природной непоседливости и чрезмерной гнусности характера.

Клуб «Глаз Одина» даже приступил к постройке своего собственного драккара по добытым в дебрях интернета чертежам, но дело пока двигалось медленно.

– Чья лодка разобрались, Валентин? – поинтересовался Костя.

– Кто-то хорошо постарался, мастер, – покачал головой «ярл». – Весь такелаж натуральный: пенька, конопля, парусина. Гвоздей тоже почти нет, все собрано на шипах. Да чего там гвозди: ни одного полиэтиленового пакета, или бутерброда в фольге нет нигде! В общем, не знаю, кого еще ты приглашал на фестиваль, но подготовились ребята на совесть. Завидую, меня на такую скрупулезность не хватает. Правда, тип суденышка непонятный. Драккаром не назовешь, для кога маловат, для новгородской ладьи тем более. Ботик какой-то, баркас с мачтой.

– Может, все-таки ушкуйники? – неуверенно предположил Росин. – Новгородцы сегодня утром должны были на съемки приехать. Ну, и эти… С яхт-клуба. Только у них лодки стеклопластиковые, я видел.

– Какой там стеклопластик! Ты на это полюбуйся! – Валентин поднял со дна одну из пищалей и протянул Косте. – Натуральный кованый ствол! Это же сделать нужно постараться.

Росин принял тяжелое длинное ружье образца пятнадцатого-семнадцатого веком. Граненый ствол калибром миллиметров двадцать – большой палец влезает свободно. Грубо вытесанный приклад, запальное отверстие сверху. Никакого спускового механизма не имелось. Наверное, чтобы выстрелить, к затравке нужно подносить спичку. Для времени Александра Невского оружие, конечно, неподходящее. Однако штука вполне аутентичная, под пятнадцатый век сделана вполне аккуратно.

– А вот это посмотри… – «викинг» протянул мастеру бархатную куртку.

Росин подхватил ее – и чуть не выронил от неожиданной тяжести.

– Что это?

– Ты посмотри, посмотри…

Костя начал ощупывать бархат, с каждой минутой приходя во все большее и большее изумление: на кожаную толстую основу оказалось наклепано по типу «рыбной чешуи» множество толстых стальных пластин. Броню закрывал нарядный бархат, закрепленный с помощью большого количества заклепок из, как это называется в милицейских протоколах: «металла желтого цвета». Причем металл не потемнел и не позеленел не смотря на то, что куртка имела весьма поношенный вид.

– Да это же бригантина! – присвистнул Костя. – Или бриганта. По-разному называется.

– С золотыми заклепочками, – скромно добавил «викинг». – Как думаешь, сколько такая хрень стоит?

– Вот уж не знаю, – зачесал голову Росин. – Пятьсот лет назад на нее рублей пятьсот серебром отдали бы. А сейчас…

– Тысяч десять долларов, – предположил Немеровский. – А если окажется, что она века пятнадцатого, то и все сто.

– Хорошенькие штуки здесь на палубе валяются, – усмехнулся Валентин. – Хоть бы в газету завернули, что ли. Чай, как новый «Мерседес» «весит».

Костя задумчиво потер одну из заклепок пальцем. Бриганта, это не такая вещь, которая может попасть в чьи-то руки случайно. Пара таких хранится в Эрмитаже, еще десяток в других музеях. Возможно, что-то есть у частных коллекционеров. Трудно предположить, чтобы люди, изготовившие или купившие такой раритет, от нечего делать развлекались мелким разбоем и убийствами. Или, это «новые русские», уверенные, что смогут откупиться от любой уголовщины? Тоже бред: будет всякая уголовная шваль, так легко идущая на преступление, заботиться об аутентичности такелажа и оружия! Для исторического моделирования помимо денег и желания необходимо еще немалое знание и терпение. Просто «под настроение», ради минутной прихоти полное снаряжение с пищалями, палашами и доспехами не соберешь.

– А чего-нибудь еще вам на глаза не попадалось? – поинтересовался Костя.

– Было, – кивнул Валентин, сунул руку себе за пазуху и извлек три светло-желтых пергаментных листка, почти сплошь покрытых замысловатыми рунами.

Больше всего Росина удивили не сами руны – какой только кабалистики не повыдумывали в наше время; и не то, что знаки шли сверху вниз – всякую тарабарщину поклонники Конанов и Толкиенов всегда любили записывать китайско-японским манером. Его поразило состояние пергаментных листков. Они казались совсем новыми, только-только выделанными из тонкой свиной кожи.

– Почему ты спрятал их себе на грудь, ярл Хакан? – с подозрением поинтересовался Костя.

– Да сам не знаю, – пожал плечами Валентин. – Что-то в них знакомое показалось. Хотел потом рассмотреть поподробнее.

– Они лежали отдельно?

– Да, в шкатулке, – неохотно признал «викинг». – Там еще какие-то тряпки валялись и несколько мелких монет.

– Угу, – кивнул Росин, перелистывая мягкие листки и неожиданно для самого себя вздрогнул, наткнувшись на знакомые очертания: Финский залив, Ладожское озеро и широкая изогнутая лента Невы. Примерно посередине оказался любовно вычерченный остров, напротив которого красовалась бурая клякса, странно похожая на высохшую каплю крови. Костя сложил непонятные записи и вернул «ярлу». – Пожалуй, ты прав. Спрячь их подальше.

С холма послышались сердитые крики, ругань. Милиционер яростно отгонял от деревни очередных любопытных, подошедших из лагеря.

– Можно подумать, содержимое этой лодки попало к нам прямиком из тысяча пятисотого года, – тихо произнес «викинг».

– Пошли завтракать, Валентин, – предложил Росин. – Потом обсудим.

«Палатка мастеров», красовались на темно-зеленом брезенте выклеенные медицинским лейкопластырем буквы. То ли Миша Немеровский вчера постарался, то ли поручил кому, и человек с утра выполнил возложенную на него обязанность. За складным столом —пластиковой столешницей на алюминиевых ножках – собралось девять человек. От «Ливонского креста» пришли одетый в длинный белый плащ с вышитым на спине огромным черным крестом «Великий магистр» Александр, бессменно руководивший клубом уже семь лет со своим закованным в кирасу оруженосцем; от «Глаза Одина» – Валентин и незнакомым Росину паренек лет двадцати, от племени варау – вождь Длинное Перо и вождь Мягкая Лапа, знакомые всем присутствующим по предыдущим играм и, наконец, сам Росин с Мишей Немеровским. Именно в таком составе мастера клубов должны были обсуждать план инсценировки сегодняшней высадки шведского десанта и его последующего разгрома, договориться о дальнейшем проведении фестиваля. Девятым участником планерки оказался Никита Хомяк, который просто зашел вместе со всеми в палатку и устроился на краю деревянной скамьи.

– Ну, – прокашлялся Росин, – я оказался организатором всего нашего приключения, я первый и начну. Значит, сегодня после полудня сюда должны были подъехать ребята с телевидения. Вот… Утром должен был приплыть клуб «Ушкуйники» из Новгорода на своих лодках, и несколько лодок из Питера, из яхт-клуба. Вот… Короче, соседняя деревня Келыма пропала, а то, что от нее осталось, успели вырезать какие-то сволочи с палашами и пищалями. Шоссе, которое проходило вдоль луга пропало, садоводство, что было чуть дальше, тоже исчезло. Что еще? Телефоны все не работают, рации и радиоприемники тоже. Нет бакенов на реке, пропали дачи на том берегу, а поля заросли лесом. На острове тоже пропали застройки и появился лес. Такие вот пироги…

– Что значит, «вырезали»? – переспросил «Великий магистр».

– Не «по-игровому», – мрачно ответил Росин. – Детям животы вспороли, взрослым головы отрезали. По-настоящему вырезали, к следующему «циклу» не оживут.

– От, блин, – округлил глаза оруженосец. – Так вот почему менты нас туда не пускали… А кто вырезал? Откуда взялись?

– Кто, не знаю, – пожал плечами Костя. – Ночью на баркасе каком-то приплыли, вылезли прямо у деревни и устроили себе развлекуху. С-суки… Детей малых, как поросят…

– Может, чеченцы? – предположил Мягкая Лапа. – Они могут.

Одетые в кожаные штаны и рубахи, без аляпистых перьев на голове, с одними только узкими лентами, удерживающими волосы, индейцы выглядели единственными нормальными людьми среди закованных в доспехи и вооруженных мечами, топорами и кистенями придурков. И рассуждения у них были нормальные, естественные.

– В Чечне их прищучили, вот они сюда и явились, – добавил Длинное Перо. – Попугать нас решили.

– Будь они в бронежилетах и с ножами, – покачал головой Росин, – я бы еще поверил. Но ведь они в «железе» и с палашами приперлись!

– А может, татары? – предположил ливонский оруженосец.

– Ты татар не трожь! – моментально вскинулся «викинг» по фамилии Хайретдинов. – Мы такого никогда не делали!

– Успокойся, Валентин, – усталым голосом попросил Росин. – Он все еще думает, что это игра. И мертвецы игровые.

– «Татары», – презрительно хмыкнул «ярл». – Ваши хваленые рыцари младенцев на пики нанизывали и послам языки рвали, когда мы уже триста лет как дипломатическую неприкосновенность изобрели.[74] Дикари.

– А кто скорбным вестникам приказывал головы отрубать?[75]

– А кто животы мирным жителям вспарывал, чтобы проглоченные сокровища найти?[76]

– Хватит вам, историки! – повысил голос Росин. – Нашли чем хвастаться. Скажите лучше, чего нам сейчас делать?

– А чего сейчас? – пожал плечами оруженосец. – Подождем телевизионщиков, да и устроим им бучу «под камеру».

– Ты чего, дальтоник? – не выдержал Немеровский. – Тебе только что сказали: шоссе кировского больше не существует!

– Ну-у… Дорога-то какая-нибудь должна остаться?

– Болото там вместо дороги, – вздохнул Росин. – Нету ничего. Даже тропинки никакой нет.

– Тропинка, положим, есть, – поправил его Длинное Перо. – Как раз там, где шоссе лежало. От патрульного «УАЗика» начинается и вдоль кустарника идет.

– А я, вроде, не видел, – неуверенно попытался вспомнить Костя. – Трава, и все.

– Малохоженная тропка, – повторил индеец. – На звериную тропу похожа.

– Я думаю, – подал голос Валентин, – нужно переправиться через Неву, и посмотреть на той стороне. Может, там дорога уцелела. Подняться немного вверх по реке, или вниз. Может, бакены и навигационные знаки только здесь смыло.

– На чем?

– Да на баркасе разбойничьем. Весла там есть, парус и мачта на месте. Управиться я, наверное, смогу, на яхте плавал. «Права», правда, получить не успел. Менты встретятся – оштрафовать могут.

57Черносотенец – вооруженный представитель рабочего люда. Это не шутка: в старину городское население для учета делили на сотни. Поскольку большинство горожан были ремесленниками, «черными людьми», сотни, учитывающее население ремесленных слобод, назывались «черными сотнями», так же, как и снаряжаемые ими по военному призыву отряды.
58Портно – одежда.
59Гычка – салат из свежерубленной капусты
60Юшка – бульон
61Меденица – металлическая посуда
62Кметь – ратник, парень, земский воин. В общем, молодой нормальный человек, не раб, не крепостной, годный к воинской службе.
63Кебель – мера объема около литра
64Уха – так на Руси называлась любая похлебка не из мяса. Уха из яблок – яблочный компот.
65Турсук – кожаная фляга
66Гон – мера длины. Один гон, это 60 саженей. Примерно 100 метров.
67Бортник – пасечник или собиратель меда диких пчел
68Россох – раздвоении дороги.
69Зерцала – начиная с шестнадцатого века использовалось на Руси для усиления кольчуги или панциря. Зерцала надевались поверх брони и в большинстве случаев состояли из четырех крупных пластин: передней, задней и двух боковых. Пластины, вес которых редко превышал 2 кг, соединялись между собой и скреплялись на плечах и боках ремнями с пряжками (наплечниками и нарамниками). Зерцало, отшлифованное и начищенное до зеркального блеска (отсюда и название доспеха), часто покрывалось позолотой, украшалось гравировкой и чеканкой. Полный зерцальный доспех состоял из шлема, зерцала, наручей и поножей, но в большинстве случаев воины ограничивались нагрудными пластинами.
70Литва – так в средние века называли современную Белоруссию.
71Обхапать – ограбить.
72Тегиляй – одежда в виде кафтана с короткими рукавами и с высоким стоячим воротником, подбитая ватою или пенькой и многократно насквозь простеганная. Тегиляй обладал достаточными защитными качествами и носился вместо доспехов небогатыми ратниками. В этом случае тегиляй делался из толстой материи и по груди мог обшиваться металлическими пластинками. Из шлемов тегиляю соответствовала «шапка бумажная», которая делалась на вате из сукна и шелковых тканей и иногда усиливалась кольчужной сетью, помещенной в подкладку. Иногда шапка снабжалась железным наносьем.
73Наволок – заливной луг, пойма, низменный берег реки, затопляемый в период разлива.
74Считается, что дипломатическую неприкосновенность изобрел Чингиз-хан.
75Отрубать головы «скорбным вестникам» – одно время в странах пресыщенного Востока бытовал обычай казнить гонцов, привозивших дурные новости.
76Вспарывать животы мирным жителям, чтобы найти проглоченные сокровища – деяние широко известного Ричарда Львиное Сердце. После взятия одной из сарацинских крепостей он приказал вспороть трем тысячам пленников животы, чтобы проверить: а не проглоти ли ли они какие-нибудь драгоценности?
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru