Захар Прилепин
Санькя
О том, что Безлетов был крайне либеральных взглядов, Саша узнал много позже. И до сих пор не мог решить, как все-таки относиться к тому, что отец никогда не вступал в споры о «переломах» и «судьбах», чем объяснить это – ну не равнодушием же…
Безлетов был единственным из друзей и знакомых отца, кто поехал его хоронить в деревню… но о той дороге в другой раз.
Во время похорон Саша и Безлетов перешли на «ты», но потом не виделись несколько лет, и за это время кратковременная близость затерлась.
Знакомство их продлилось, когда неожиданно выяснилось, что Сашина подруга учится философии у Алексея Константиновича. Она так и спросила, когда Саша как-то встретил ее возле аудитории после завершения занятий:
– А вы знакомы с Алексеем Константиновичем, который учит нас философии?
В это время Саша жал Безлетову руку и, оценивая плотную основательность его рукопожатия, а также преподавательскую осанку, благоразумно решил забыть, что они на «ты»:
– Да, мы знакомы… с Алексеем Константиновичем.
Несколько раз они так пересекались в коридоре университета, походя обменивались рукопожатиями, пока Саша не рассорился со своей подружкой по пустой и забытой ныне причине и снова ненадолго утерял из вида Безлетова.
Но вот не далее месяца назад случился местный митинг «Союза…», и Саша столкнулся с Безлетовым сразу после завершения привычно шумного, с элементами эпатажа действа.
– Я наблюдал, как вы там… кричите… – мягко, совсем уже по-профессорски улыбаясь, сказал Безлетов.
Саша давно отвык ощущать стеснение по поводу своих, так сказать, политических пристрастий. (На самом деле, это никогда и не было политикой, но сразу стало тем, наверное, единственным смыслом, что составил Сашину жизнь.) Однако в этот раз он испытал слабое подобие неловкости. Быть может, из-за своей осипшей глотки, только что выкрикивавшей «Президент, уйди сам!». Быть может, из-за того выражения забубенной озлобленности, которое он нес, не стирая, на лице, – вдосталь наобщавшись с хамоватой милицией, по недоразумению не повинтившей их в этот раз: обычно по завершении митинга они тащили «союзников» в участок, где в сотый раз фотографировали их и снимали «пальчики».
Короче, Саша не успел перестроиться и смотрел на Безлетова, с трудом вылепив странную улыбку на лице.
Тот неожиданно рассмеялся – очень приятным, потому что молодым и честным смехом – и сказал:
– Трудно вам будет.
Безлетов пригласил Сашу заглянуть на кафедру – поговорить («Можешь с друзьями…»). Причем зазвал так, что Саше захотелось прийти.
Были и другие причины для визита – помимо искреннего благодушия в тоне Безлетова.
Отец Саши был образованным человеком – без пяти минут профессор. Несмотря на такое родство, Саша всегда ощущал себя несусветной дворнягой. Может, оттого, что был недоучкой и нужные книги начал читать только после армии, от которой его не смогла отмазать мать, простая, в сущности, женщина.
Может, и потому еще недоставало Саше уверенности, что отец никогда им не занимался и даже разговаривал с сыном редко. Так сложилось: отец и не нуждался в общении, а Саша не навязывался; впрочем, можно и наоборот – отец не навязывался, а Саша тогда не нуждался еще.
Но с недавних пор Сашино дворняжье самоощущение повлекло его к людям, которые, как казалось, лучше постигли устройство мира – посредством хотя бы освоения тех печатных источников, до которых у Саши не доходили руки.
Безлетов вскинул брови – одну, затем вторую.
«А ушами он умеет шевелить?» – рассеянно подумал Саша.
Определенно, Безлетов стал похож повадками на маститого театрального актера.
– Саша? – спросил он.
– Мы просто так зашли.
– Да, я приглашал, я помню…
Они стояли в коридоре. Безлетов пожал всем руки, быстро оглядывая пришедших и не улыбаясь. Невысокий, с прямыми темными волосами, округлевшие плечи. Раньше, помнил Саша, Безлетов все время хлопотал лицом, словно находился в неустанном поиске правильной эмоции и точного слова. Сейчас стал нарочито невозмутим, и даже щеки несколько обвисли, отчего лицо выглядело чуть брезгливым.
– Знаете, я уже закрываю кафедру, – сказал он. – Тут напротив кафе недорогое и тихое. Может быть, там посидим? За чашкой чая?
– Давайте… – согласился Саша, хотя денег у него осталось совсем немного.
– Я забегу в деканат и… буду… – пообещал Безлетов.
Пацаны снова прошли мимо строгого вахтера и спустя две минуты оказались в кафе. Оно было полупустым, и музыка действительно играла тихо. В углу мерцал телевизор. На экране мужчины в шлемах и на мотоциклах ездили по кругу, взметая грязь на поворотах и часто падая.
Принесли меню, Саша поднял первый лист покрытой кожей книжки указательным пальцем, заранее зная, что ничего заказывать не будет.
– У меня еще есть деньги… – сказал Рогов. Никто его об этом не спрашивал, но вопрос висел в воздухе. Все, конечно же, оживились.
– По пиву? – спросил Рогов.
– Я не буду… – сказал Негатив.
– Чай?
– Ничего не буду… – Негатив умел отказываться так, что больше не предлагали.
Все закурили, осматриваясь.
Безлетов вскоре пришел, строгий, в темной короткой куртке, с портфелем.
Когда он снял куртку, Саша приметил обозначившийся живот.
Безлетов молча присел, портфель поставил возле стула, тоже достал сигареты.
«У него не растет щетина, – вдруг заметил Саша. – Белое лицо. Умное и, наверное, красивое… Как он брови смухрил, а…»
Неслышно явилась официантка, Безлетов заказал кофе.
Пауза затягивалась.
Саша нарочно молчал – ему не понравилась встреча еще в университете.
«Чего он насупился? – думал он, глядя в лицо Безлетова. – Я у него денег занял?»
– Все бузите? – спросил Безлетов, прикурив и чувствуя на себе пристальный Сашин взгляд.
– А что остается? – ответил Саша риторически, сразу поняв, что речь идет о московском погроме.
Безлетов сильно затянулся, придерживая дым, и оттого чуть сдавленным голосом поблагодарил официантку за принесенное кофе.
– Вы думаете, то, что вы начали вытворять, – это хорошо? Правильно?
– Хорошо и правильно, – ответил Саша.
Безлетов пожал плечами.
– А смысл?
– Это очень длинный вопрос.
– Вопрос как раз короткий… Хорошо, вот вы просите: «Подайте нам национальную идею…»
«Вот как он заговорил…» – быстро подумал Саша и сразу оборвал Безлетова:
– Мы не просим. Я не прошу. Я русский. Этого достаточно. Мне не надо никакой идеи.
– «Я русский», – мрачно передразнил Безлетов. – А нерусских вы куда денете?
– Слушайте, Алексей Константинович, не передергивайте… Никто никуда не собирается девать нерусских, и вы прекрасно об этом знаете.
– А что же ты, Саша, немедленно начинаешь со слов «я русский»?
«Вот как, – снова подумал Саша, – он со мной на “ты”, а я с ним…»
– Я не начинаю, – ответил Саша. – Я сказал, что не нуждаюсь ни в каких национальных идеях. Понимаете? Мне не нужна ни эстетическая, ни моральная основа для того, чтобы любить свою мать или помнить отца…
– Я понимаю. Но зачем ты тогда вступил в эту… в партию вашу?
– А она тоже не нуждается в идеях. Она нуждается в своей родине.
– Ой, ну не надо всех этих слов – то «русский», то «Родина». Не надо.
– Всуе не упоминать, да? – примирительно сказал Саша. – Я согласен.
– Какой, к черту, «всуе»? – взвился Безлетов. – Вы не имеете никакого отношения к Родине. А Родина к вам. И Родины уже нет. Все, рассосалась! Тем более не стоит никого провоцировать на все эти ваши мерзости с битьем стекол, морд, и чего вы там еще бьете…
– Лучше тихо отойти, – в тон Безлетову, но с понижением на полтона ответил Саша.
– Лучше тихо отойти в сторону, чем заниматься мерзостью.
– Лучше тихо отойти в мир иной, – сказал Саша.
– Да, представь себе. Лучше. Перед Богом это – лучше. Все ваши телодвижения, ваше трепетание – все это давно потеряло смысл. Вы ничего не исправите. Но если вы начнете пускать кровь, если уже не начали, – здесь Безлетов снова еще прибавил голоса, – то…
Безлетов затянулся сигаретой и забычковал ее не без остервенения, словно задавил гадкого червяка.
Все сидели молча. Веня прокалывал зубочисткой отверстия в пачке сигарет, Негатив уставился в телевизор. Рогов смотрел в стол, покачивая под столом ногой.
– А вас что, все устраивает? – спросил Саша, совсем успокоившийся, поймавший ритм разговора и с интересом разглядывающий Безлетова.
– Ты никак не поймешь, Саша, – здесь уже нет ничего, что могло бы устраивать. Здесь пустое место. Здесь нет даже почвы. Ни патриархальной, ни той, в которой государство заинтересовано, как модно сейчас говорить, геополитически. И государства нет.
– На этой почве живет народ… – сказал Саша, желающий вовсе не спора, но понимания того, о чем говорит Безлетов.
– Твой народ, – он произнес слово «народ» раскатисто, с двумя «р» в середине, – невменяем. Чтобы убедиться в этом, достаточно было подслушать любой разговор в общественном транспорте… Думаешь, этому народу, наполовину состоящему из пенсионеров и наполовину из алкоголиков, нужна почва?
– Живым – нужна.
– Живых на эту почву не хватит.
– Хватит.
Безлетов иронично посмотрел на Сашу, не сдвинулся с места, чтобы выпустить Веню, отправившегося, видимо, в туалет, и, едва Веня протиснулся, сказал:
– Дело, дорогой Саша, не в этом.
Тон речи Безлетова, заметил Саша, менялся непрестанно – от раздражения к нарочитому и несколько снисходительному спокойствию. Впрочем, изменения эти были достаточно артистичны и даже плавны.
– Дело в том, что – не надо. Не надо ничего делать. Потому что пока рас-се-яне тихо пьют и кладут на все с прибором, все идет своим чередом. Водка остывает, картошечка жарится. А как только рас-се-яне вспомнят о своем, завалившемся под лавку величии, о судьбах Родины, о… о чем вы там все время говорите?.. тогда вы начнете пускать друг другу кровя. И пустите кровей столько, что зальете полматерика. Это неизбежность, Саша. Я, правда, думаю, что вас самих перебьют раньше. И если цинично мерить на литры крови, то это, конечно, более правильный вариант. Более правильный и менее кровавый.
– Но этой страны скоро не станет, Алексей… – Саша отрезал отчество от инициалов Безлетова, просто расхотев произносить «Константинович».
– Я тебе говорил: ее нет уже, – быстро ответил Безлетов. – Дайте дожить людям спокойно по их углам. Вот этим русским, о которых вы так печетесь, предоставьте такую возможность: до-жить спо-кой-но. Вы им добра не принесете, поймите. Но беды натворите большой. К тому же вы зря на них надеетесь. Они такие же русские, как… как новые греки по сравнению с древними. Как воины-ассирийцы по отношению к айсорам – чистильщикам обуви.
Саша допил пиво и тоже стал смотреть в телевизор, изображение в котором так увлекло Негатива. Мотоциклисты по-прежнему ездили по кругу. Потом посмотрел на Рогова, который качал головой в такт чему-то происходящему внутри него.
– Понимаешь, Саш, – снова понизил тональность Безлетов. – Мне было симпатично то, что вы делаете. Это был такой эстетический проект, интересный на фоне воцарившейся тоски. Но вы начали переходить за грань. Вот-вот начнется необратимое. Остановитесь сейчас. Делайте то, что вы делали раньше. Это очень ярко – ваши листовки, ваши речи, ваши крики на площади, флаги. Девушки ваши с тонкими лицами… Это не совсем по-русски, не в нашей традиции, но ярко все равно. Да и вообще, – хорошо оживился течению своих мыслей Безлетов, – в наши дни русскость не является достоянием всех, рас-се-яне растеряли свою русскость. Она еще сохраняется в конкретных людях, как вполне определенное духовное начало, и, дай Бог, сохранится еще какое-то время. Быть может, несколько столетий.
– Где она сохранится? – искренне удивился Саша. – В стране, которая через тридцать лет вымрет и будет заселена китайцами и чеченцами?
– Нет, конечно. Но как-то сохранили свое еврейство в течение двух тысяч лет евреи. Русские общины живут во всем мире, никто им не мешает. Еще живая культура является главной и, увы, единственной составляющей русского духа. Дух почти нигде уже не живет более – только в отдельных носителях, которые пишут картины, или книги, или… не важно. Народ перестал быть носителем духа и, значит, не способен более ни на что. Все, что мы еще можем дать миру, – это запечатлеть жизнь своего духа.
– В момент распада этого духа… – выговорил Саша устало.
– Саша, все зависит от вас самих. Если вы затеете столь ожидаемый вами кровавый хаос, распад только ускорится. Не вызывайте бесов. Вызывайте ангелов, – Безлетов мягко улыбнулся патетичности своего высказывания, тем самым размыв привкус патетики. – Настоящие события происходят в мире духа, Саша. Истинный русский человек – это носитель взыскующего духа, нищий духом, – Безлетов нарочито часто повторял слово «дух», каждый раз усиливая повторение голосом, – человек, взыскующий правды. Россия должна уйти в ментальное измерение… – заключил он. – Так будет лучше.
– А нам куда уйти? – внезапно спросил вернувшийся и стоящий за плечом Безлетова Веня.
Безлетов полуобернулся, не удостоив Веню полным взглядом, и тут же вернулся к чашечке кофе. Допил, посмотрел на дно, потряс зачем-то, поставил на стол, оставил на столе гладкую купюру – оплату за кофе плюс чаевые – и, быстро попрощавшись, вышел.
Никто не сказал ни слова. Негатив по-прежнему смотрел в телевизор.
– Как вам… беседа? – спросил Саша на улице.
Ближе всех к Саше шел Негатив, и ему пришлось ответить первому.
– Мне все равно, – ответил Негатив. – Я не пойму только, на хера ты нас сюда привел?
– Да ну его, – высказал мнение и Веня.
Рогов молчал.
– Леш! – позвал Саша.
– А ты услышал что-то новое? – ответил Рогов, явно отвлекшись от каких-то своих мыслей.
Саша пожал плечами.
– Он, – сказал Рогов, – наверняка лет десять назад был либералом и требовал… Всего того, что они требовали тогда… раба по капле… покаяния, прочего…
– Да, – согласился Саша, чувствуя внутреннюю радость от того, что по-прежнему спокойного Рогова слова Безлетова вообще никак не тронули.
– И тогда он наверняка не руководствовался теми идеями, что сейчас высказывает. О том, что устраниться надо. И что вмешательство методами жестокой хирургии не божественно. Как они вообще любят Бога поминать, чуть что. И когда они кромсали тупым ножом по живому телу, он был для них очень кстати, и теперь вот. Чтобы ни делали они… Бог мальчиком на побегушках к ним приставлен?
Рогов остановился и закурил.
– А потом, Саш, ты заметил, он ведь тебя, да и всех нас, считает айсорами, которые обувь чистят, а себя хранителем русского духа… Пусть считает.
– Мы куда идем? – спросил Веня, которому все это уже прискучило.
– Мы идем в народ. Пить водку, – ответил Рогов. – Условия таковы: помещение должно быть теплым, а водка – дешевой. Где у вас самая дешевая водка?
– У вокзала, – ответил Саша. – Это близко.
Судя по вкусу, мясная начинка у пельменей была заменена тщательно пережеванной бумагой, скорей всего промокашкой. Майонез, сизым мазком прилипший к краю тарелки, кислил.
– Хлеб… мокрый… – брезгливо сказал Рогов и сделал движение отложить почти прозрачный, как лепесток дорогой рыбы (и, кажется, рыбой пахнущий), ломтик ржаного хлеба, но Негатив перехватил хлеб и переложил себе в тарелку, прямо на майонез.
У Саши аппетит был отменный, и после ста граммов водки, разлитой по трем граненым высоким стаканам, пельмени показались вполне съедобными. Да еще под пиво…
Привокзальная забегаловка была полна шумными, дурно одетыми людьми, в основном мужского пола. Еды на их столах не наблюдалось – только водка в стаканах. Ее выпивали сразу, двигая сизыми, словно палеными кадыками. Иногда опорожнивший сто грамм с надеждой и сомнением заглядывал в свой пустой стакан.
Выделялся небритый и мрачный, неясного возраста мужчина в грязном камуфляже, похоже, безрукий.
Саша и Веня сами не заметили, как после третьего стакана начали разговаривать громко, бурно жестикулируя при этом. Негатив, как и прежде, молчал, тщательно пережевывая хлеб и пельмени. Саша приметил еще: если сам он, зайдя в кафе, несколько раз осмотрелся – что за люди вокруг, – то Негатив, напротив, даже не поинтересовался, кто здесь пьет и не закусывает. Казалось, что Негатив пришел к себе домой, где все ему давно известны. Рогов не шумел и не пьянел, только по лицу его пошли розовые, с четкими границами, пятна. Саша смотрел на Рогова, в хмельном удивлении отмечая, что если обвести пятно на левой щеке, получится Африка. Саша несколько раз вытягивал шею, пытаясь разглядеть форму пятна на правой щеке Рогова, пока Лешка не кивнул вопрошающе: что такое?
Саша по-щенячьи закрутил головой: ничего.
Рогов мягко улыбался.
– Лех, скажи мне еще раз об этом разговоре, – попросил Саша. – Ты очень славно говоришь.
– А что тут говорить… – вновь искренне удивился Рогов. – Послушать того типа, так проще лечь и умереть. Русским, следуя его логике, вообще надо было ложиться и умирать каждые сто лет. Как только они собирались «пускать кровя». Я не вижу никакой разницы между сегодняшним днем и тем, что было… очень давно. Я даже не вижу разницы между собой и дедом моим.
Рогов говорил медленно, словно прокручивая каждое слово в мясорубке.
– Нет, Леш, погоди, а как же «пускать кровя»? Это действительно будет?
– Все пускают…
– Безлетов бы сказал, что все пускают кровь чужим, а мы – своим.
– У него Безлетов фамилия?.. – переспросил Рогов и, не ожидая ответа, сказал: – Ну и что, это плохо? Честнее своих резать, чем в соседние страны лезть с ногами.
– А мы не лезли, да?
– Ну, одно дело вывезти на Камчатку товарный вагон прибалтов, которые, не явись красноармеец в буденовке, легли бы под Гитлера, а другое – сбросить бомбу на город с детьми и всех сразу убить. Разница есть?
– Есть.
– Мы режем друг друга, потому что одни в России понимают правду так, а вторые – иначе. Это и резня, и постижение.
– Постижение, да, – повторил Саша, – такое постижение, что…
– Такое, да.
Пацаны вышли отлить, Негатив остался сторожить недопитую водку и недоеденные, остывшие пельмени.
Отхожее место находилось непосредственно за кафе и легко определялось по резкому запаху.
Они не полезли в эту хлюпающую гниль и стали втроем у серой стены соседнего здания. Получилось так, что пацаны расположились на возвышении, вследствие чего изливавшееся из них немедленно потекло назад. Моча пацанов сливалась и пузырилась.
Они вернулись легкие и взбодрившиеся.
– Еще пива? – предложил Саша.
– А как же… – ответил Веня. Рогов кивнул.
Когда Саша вернулся с бутылками, небритый мужик в камуфляже уже стоял у стола, причем – молча. Правый рукав его куртки висел, руки у него действительно не было.
– Я слышал, вы говорили… – трудно произнес он и замолчал, запнувшись.
– Тонко подмечено, – продолжил Саша. В хмелю он становился задиристым.
Веня засмеялся. Рогов улыбнулся краем губ. Негатив остался непроницаем.
– Вы говорили, что мы никуда не лезли, братки зеленые. А как же Афган?
Он приосанился и медленно выговорил:
– Водитель сто семьдесят шестого горномотострелкового полка. Четырнадцать раз под обстрелом. Два ранения, братки зеленые.
«Братки зеленые» он произнес без хамоватого нажима – просто как «пацаны».
Афганец посмотрел в глаза Саше, стоящему прямо напротив него с открытой бутылкой пива в руке. Саша вдруг понял, что мужик почти трезв.
– Вы, я слышал, тут о партии какой-то говорили. О политике. Чего вам, братки зеленые, в политике? Эти обезьяны в пиджаках только и ждут, чтобы нас упечь в какую-нибудь, блядь… Курить есть у кого?
Саша подумал и дал афганцу сигарету.
– Здесь не курят, – предупредил он, улыбаясь.
– Я везде курю. Вы ведь из партии какой-то, да? – допытывался он.
– Из партии, – ответил Саша. – «Союз созидающих».
– А, «союзнички». Господин Костенко и товарищи… – улыбнулся зверовато афганец. – Удивились, что знаю? Думали, бомж какой привокзальный на водку стреляет? А я вообще не пью. Я здесь на людей смотрю. Ходят целыми днями, и никто не знает, как… – он обвел всех внезапно почерневшими глазами, – как сжимаются ягодицы, когда летит заряд миномета. Никто не знает, что от страха можно не дрожать, а блевать. Они не знают, а мне от этого иногда хорошо, иногда обидно.
– Слышь, земель, – сказал Веня, – ты иди себе. Мы тут с друзьями отдыхаем.
– Не, погоди, вот я хочу сказать… – афганец неприязненным движением отстранил руку Вени, положенную ему на плечо. – Я вас «эсэсовцами» не считаю. Ну, флаг ваш похож на фашистский, это все херня. Вы хотите правительство завалить, я тоже хотел бы их потоптать. И тех, кто войска в Афган ввел, и тех, кто вывел. И тех, кто войска в Чечню ввел. И тех, кто вывел. И тех, кто опять ввел. И чеченцев заодно. Я только не понимаю, вот все эти ваши яйца, которыми вы кидаетесь, – это что, блядь, серьезно? Я хоть и без руки, я сейчас же готов пойти и ваш флаг водрузить на Кремль… Я одной рукой задушить могу и тем более застрелить. Только я не пойду, потому что вы клоуны. Ясно, братки зеленые?
Рогов в это время доедал пельмени. Негатив крутил головой по сторонам – похоже, ему не хватало телевизора. Лишь Веня весело оглядывал пацанов и посередь монолога афганца шепотом, с мягкой улыбкой, спросил Сашу:
– Может, его уделать?
– Погоди… – ответил Саша шепотом.
– Чего молчите? – повысил голос афганец.
– А что ты спросил? – ответил Рогов, проглотив последнее, остававшееся на тарелке, и запив с мучительной гримасой съеденное пивом.
– Я, браток зеленый…
– Не называй меня так, – попросил почти ласково Рогов. Африка на его щеке приобрела горячие, ярко-розовые оттенки.
– Я спрашиваю: что вы мне можете предложить? – афганец вперился в Рогова. – Вот мне? Вы, «союзнички»?
В уголках рта афганца запеклась белая слюна.
– Я кишки под Гератом дембелю Хазину Михаилу засовывал в живот. И после этого я пойду с вами яйцами кидаться? Ты засовывал кишки кому-нибудь?
Рогов смотрел на афганца. Саша – на Рогова.
– Ты мне не поверишь, – сказал Рогов медленно, – но бросать яйца страшнее, чем засовывать кишки.
Афганец скривил улыбку:
– Ты засовывал?
– Да, и много раз. Вытаскивал, засовывал. И кишки, и легкие, и печень, и желудок.
– Шут-ни-чок? – по слогам выговорил афганец.
– Я не шутничок. Я патологоанатом.
Афганец раскрыл рот, чтобы ответить что-то наглое и злое, но Рогов, не повышая голоса, оборвал его:
– Под Гератом я не был, но был под обстрелом в других местах, и я тебе еще раз повторяю: метнуть помидор в премьера – как минимум не менее страшно, чем бросить гранату. Понял? После того как ты бросишь гранату, тебя могут убить. Зато сразу после броска помидором тебе наверняка сломают челюсть или ребро и чуть позже могут сделать так, что тебя опустят в камере. Тебе что страшнее – быть опущенным или быть убитым?
– Ты, браток…
– И вот еще что: если ты хочешь метнуть вместо помидора гранату – вперед. Мы оценим этот поступок. Я оценю этот поступок. Если пока не хочешь – не надо. Возможно, еще захочешь – тебе ведь, как я понимаю, надо, чтобы все вокруг стреляли – тогда и самому начать проще. В толпе, да? Я надеюсь, что чуть позже у тебя будет такая возможность.
И здесь Рогов улыбнулся.
– Давай, земляк! – Лешка хлопнул афганца по плечу. – Счастливо. До встречи. До встречи, до встречи. Давай.
Все отвернулись от афганца, хотя он еще стоял, лишь на шаг отойдя от стола.
– Может, покурим? – спросил Веня.
Они вышли на улицу, обойдя смотрящего в пол и покачивающего головой афганца.
Саша достал последнюю сигарету и выбросил пустую пачку. Прикурил и сразу почувствовал, что сильно захмелел.
– У нас там еще что-нибудь осталось? – спросил Саша, в основном для того, чтобы услышать собственный голос, оценить, насколько внятно он звучит.
– Пиво я забрал, – Веня поднял руки с двумя недопитыми бутылками пива. – Остальное мы выпили.
Саша обрадовался, что вопрос был понят.
Пошевелил губами и скомандовал, ухмыляясь:
– Тронулись!
Они взяли еще пива и к нему какой-то дряни. Саша перешел уже в ту стадию, когда не пьют, но наливаются. Заполняют свое существо безвкусной жидкостью.
Откуда-то взялась водка, и, выпивая ее, закусывать приходилось сушеным кальмаром – одним сушеным хвостиком на троих. Пацаны надкусывали этот хвостик аккуратно, с очень серьезным, хотя и несколько туповатым видом.
Они сходили на перрон, послушали, как громыхает грузовой состав, и от этого грохота Саша окончательно одурел.
Привокзальные виды расплылись, и лишь изредка возникали перед глазами резко и неожиданно – то яркая вывеска, то чье-то лицо, то навязчивая оградка, которую приходилось преодолевать, мучая все свои вестибулярные устройства.
Поддерживать разговор не получалось, зато нравилось выкрикивать что-то время от времени.
Завидев милицейский патруль, пацаны, хохоча и выкрикивая несуразности, убежали в сторону опустевших рыночных рядов, где днем шла торговля чем ни попадя.
Саша упал на четвереньки и даже немного попил из лужи, где в свете фонаря кривилось и кривлялось его мутное лицо. Пацаны, убредшие вперед, Сашиной выходки не заметили.
Торговые ряды представляли собой железные, местами помятые прилавки. Каждый прилавок имел приваренную на двух стояках крышу из цельного проржавелого листа.
Почему-то, пока пацаны шли по торговым рядам, раздавался грохот и прилавки дрожали, а некоторые даже угрожающе раскачивались, рискуя упасть. Видимо, прилавки задевали, а возможно, даже пинали.
Пацанам встретился человек кавказской национальности, он шел навстречу, подняв плечи и ссутулившись. Его с огромной радостью приветствовали словами «салям алейкум», а также «Аллах акбар».
Кавказцы «держали» этот рынок, Саша знал. Но сейчас-то, ближе к полночи, все они, собравшие выручку, должны были разойтись. Впрочем, здесь неподалеку размещались несколько, два или три, баров и еще казино, где отдыхали молодые люди – гортанно и громко разговаривающие, низкорослые, в кожаных куртках и черных остроносых «казаках».
За одним из прилавков пацаны разыграли сценку «продажа сыном гор недопитой бутылки пива русским синегалам».
Развеселившийся и раскрасневшийся Рогов потешно изображал кавказского торговца, расхваливал достоинства пива и редкую форму бутылки. Веня торговался, бестолковясь и дуря. Саша, даже в пьяном виде отметивший хорошее чувство юмора у казалось бы не склонного к хохмам Рогова, помогал Вене торговаться – размахивая руками, что-то крича и посекундно роняя изо рта сигарету, которую стрельнул у кого-то, у кого, не помнил. И даже Негатив, позволивший себе полбутылочки пива, кривил губы, силясь улыбнуться. В отсветах мигающей вывески недалеко стоящего бара было видно, что глаза Негатива потеплели.
– Она же… того… полупустая… – говорил Веня, тыча кривым пальцем в бутылку.
– Э-э-э, какой ты, а? Э-э-э… – отвечал Рогов, качая головой. – Я и беру с тебя только за посуду.
– И пробки нет…
– А что тебе пробка, э-э-э? Ты пить будешь или пробкой баловаться?
Никто не приметил, как они появились, скалящие белые зубы, чернявые, человек шесть. Они, верно, курили на ступенях у бара, заинтересовались «торговлей» и успели всерьез обидеться, послушав разговор. У одного была открытая бутылка пива в руке. Он ее взбалтывал зачем-то.
Все подошедшие были молодыми, Саша отметил это даже в пьяном своем полубреду, но огорчиться такому обстоятельству уже сил не хватило.
Со взрослыми можно было бы договориться, это да. С молодыми – только путем извинений и унижения; все пацаны поняли это мгновенно.
Несколько секунд стояли молча.
Саша покрутил головой, почувствовав вдруг, что немного отрезвел от жесткого возбуждения.
Он привык в начале любой драки произносить хотя бы несколько слов.
– Чего хотим? – спросил он и аккуратно бросил свой почти докуренный, но еще дымящийся бычок в горлышко пивной бутылки – той, что держал в руке один из кавказцев. Саша даже успел заметить его странно белые, но покрытые густыми черными волосами пальцы. Кавказец недоуменно посмотрел вослед бычку в горлышко бутылки. Бычок, упав в пиво, издал легкий шип.
Дальше все происходило гораздо быстрее.
Саша со вздохом откинул назад голову и с разлету обрушил свой лоб на переносицу кавказца. Что-то хряснуло смачно, бутылка выпала из белых рук и покатилась, разливая жидкость. Кавказец упал на колени, охватив лицо руками, и больше не вставал.
Саша хотел красиво вписать второму кавказцу, и сам получил в челюсть хлесткий, но не очень сильный удар. Он мотнулся, отскочил на несколько шагов назад, видя, как Веня кинул и попал той бутылкой, что была предметом торговли, в лицо одному из противников.
…Саша падал, много матерился, редко попадал, но и сам получал мало – за счет того, что отбегал от нападающего и, отбежав, все время принимал, как ему казалось, угрожающие боевые позы…
Краем глаза заметил, что Веня дерется с двумя уже на проезжей части, и что им сигналят машины, пытающиеся объехать дерущихся.
…Еще заметил Негатива, который сидел на поверженном верхом, нанося жесткие и, по-видимому, очень болезненные удары в лицо лежащему под ним.
Следующим кадром была тормознувшая около Вени машина. Из нее вылетели человек пять ладных ребят, сразу громко, будто загоняя добычу, завопивших на своем наречии. Веня пятился, размахивая какой-то железякой.
Из бара бежали по тротуару еще несколько человек, и они смели бы всех, если б Рогов не обрушил на их пути прилавок, затем второй и третий.
С одной стороны прилавки примыкали к стене, с другой – к невысокому, чуть выше пояса забору, ограждавшему проезжую часть. Пока набежавшие из бара кавказцы лезли через забор, чтобы обежать организованную Роговым баррикаду, Лешка успел за шкибот стащить Негатива с забиваемого им человека и сбить с ног того, с кем безуспешно дрался Сашка.
– Веня! Сюда! – орал при этом Рогов.
Веня бросил железяку в наседавших на него, махнул через забор, на дорогу откуда-то вылетело сразу две милицейских машины, и под ор милиции и вой сирен все собравшиеся у рынка рванули в разные стороны.
Саше казалось, что он бежит впереди всех. В горле странно клокотало.
Он слышал топот за спиной и был уверен, что это Лешка и Негатив, и Веня там где-нибудь неподалеку.
Оборачиваться было бессмысленно – Саша, чертыхаясь и рискуя налететь на что-нибудь, двигался в такой темноте, что лиц бегущих позади было не разглядеть. Он так и влетел бы в бетонный забор, если бы не услышал, как кто-то, быстро шаркая по стене, перебирается через него.
Потрогал руками – забор, да.
Саша подпрыгнул и полез следом.
«Рынок! – догадался Саша, спрыгнув с забора. – Я на рынке!»
После драки и бега текла обильная слюна, и Саша длинно сплевывал и мотал головой, стряхивая повисшее на лице. Цеплялось за подбородок. Вытирал рукавом.
Вокруг высились ангары, освещения почти не было.
Тяжело дыша, Саша бестолково потоптался в темноте и узрел, как ему показалось, ящики, пустую тару, то ли составленную друг на друга, то ли поваленную возле стены ближайшего ангара.
