Полина Викторовна Шпартько
Когда сгорает тот, кто не горит
– Никто не помог! – зло прокричала Олу Мудрой. – Трусы! Да, если бы хоть несколько бросились спасти нас… Они! Они! Все! Все виноваты! Те, кто ничего не заметил, ни о чём не хотел знать! Те, кто слушал нашу музыку, а потом отказался от нас! Они поверили, что ничего не было, что всё только казалось, и причиной тому гипноз и вещества! Им было так проще! Они ни во что не хотели вмешиваться. Они боялись! Да те, кто мучили нас – они лишь кончики пальцев, выполнявшие общую волю всего этого мерзкого организма. Уничтожить нас и забыть – вернуться в прежнее болото – потому что постоянный тупой страх – это ничего, это норма жизни, а страх острый – страх того, что тебе сейчас причинят боль, что тебя уничтожат, такой страх, такой страх для людей невыносим.
– Страх победил свободу. Свободу, что принесли вы с Бэром. Её оказалось слишком мало.
– Мало оказалось зла и агрессии. Что ты сделаешь своим добром? Что ты сделаешь добром, когда против тебя пушки и автоматы?
– Так когда-то говорил твой отец, – Мудрая прикоснулась к прошлому, вспоминая последнюю встречу с тем, кого любила. – Неужели мы ошибаемся? Неужели… Но, может, спустя поколения, то, что вы посеяли сейчас, прорастёт и…
– Пусть только прорастёт – его тут же задушат. Прошли давно времена, когда кто-то ещё пытался выбраться из трясины, нет больше героев, и с молоком матери даётся: не пытайся и ты будешь спасён. Это тупое стадо! Зачем оно? Зачем ты помогаешь им?
Пламя заводской печи, где встретились служительницы, вдруг взмыло вверх и приблизилось к опасной черте.
– Ты сидишь в этой печи и сдерживаешь пламя, пока этот олух, – Олу указала на задремавшего на посту рабочего, – видит очередной сон. Если бы я могла! Я спалила бы их всех!..
– Я оберегаю людей, слежу, чтобы огонь оставался для них другом. Ты несёшь… ты несла… свет, искусство, ты дарила вдохновение, поощряла фантазию. Мы служим природе и человеку. Не может, не может быть, что нельзя уже ничего изменить, что нельзя помочь! В тебе говорит только месть!
– Изменить можно! Но не так: только добро и любовь, – вновь повторила Олу слова и интонацию Мудрой.
– Ты должна исцелиться. Ты сможешь, как и прежде, вдохновлять людей…
– Я ненавижу людей! Я их убью! Сожгу!.. Всех…
– Тише! Тише! Это твои свежие раны. Я обращусь к Старейшему, к духам природы, должен быть способ…
Обрывки земных воспоминаний вновь вспыхнули и понеслись перед Олу. Грязные стены, замызганный кафельный пол, их разделяют с Бэром, Олу понимает, что это навсегда, Олу кричит, ей что-то колют, какая-то инъекция, пол, стена… последнее, что помнит Олу: грязные чёрные подтёки на серой известковой стене… Перед Олу тёмный потолок, тёмно-красный, бордовый плафон, Олу лежит на чём-то мягком, вокруг несколько силуэтов. Олу слышит: «Инъекция!», чувствует укол в руку, тут же ощущает на себе тяжесть чьего-то тела, и сознание вновь покидает её… Темно. Откуда-то пробивается тусклый свет. Вокруг вновь грязные стены с чёрной плесенью, стена движется к Олу, покачивается, начинает вращаться, Олу пытается встать, она сидит на полу или на скамье, пол её больше не держит, он начинает вращаться вместе со стеной, «Куда?», – хочет крикнуть Олу, но только сипит.
– А! – хрипит она.
Кто-то ударил Олу. Она лежит на холодном полу, нет, всё-таки пол не ушёл, он здесь… Ещё удар, ругань, удар… Тишина. Олу с трудом поднимается, опираясь на локти, она вся мокрая, пол холодный и мокрый, стены вокруг теперь только слегка наклоняются, на сером фоне в тусклом свете стоят два тёмных силуэта. Один из них делает движение к Олу, но другой останавливает его. Серые стены темнеют… Новая картинка всплывает перед Олу: яркий свет сразу нескольких ламп, бьющих прямо в лицо. Олу сидит в освещённой комнате, на неё направлена телекамера, губы не слушаются её:
