Полина Викторовна Шпартько
Когда сгорает тот, кто не горит
– Ты же знаешь, дитя моё, мы не можем убивать, мы не можем причинять людям зла.
– А я смогу! Только мне нужно вернуть мой огонь!
Мудрой было нестерпимо больно от того, что душа её дочери из яркого пламени превратилась в чёрный пепел, от того, что в Олу не осталось даже отсвета её прежней доброты. Служительница огня применила всю свою силу, все накопленные умения, но не могла перенять на себя даже части той жажды мести, что съедала Олу – у Мудрой никак не получалось возненавидеть и пожелать людям зла.
– Послушай меня… Мы слишком рано, слишком рано отправили людям чистейшее божественное искусство… или, может, слишком поздно. Я прошу у тебя прощения. Я не знала… Жизнь на земле – это всегда испытание – и для самих людей, но в особенности для наших тонких душ. Мы надеялись помочь людям – той гигантской любовью, той чистотой и свободой, что принесли вы с Бэром. Мы говорили об этом – мы знали, что будет непросто, что будут те, кому вы будете мешать, и они попробуют причинить вам зло, но люди, в которых попало божественное искусство, должны были спасти вас. Почему они не спасли?.. Почему?.. Мы выбрали не тот путь… Может быть, мы опоздали? Я не ожидала, что всё будет напрасно, что я едва не потеряю тебя, что мы лишимся Бэра.
Ещё больше раздражая пенящийся внутри неё чёрный пепел, перед Олу замелькали картинки её жизни среди людей: они с Бэром совсем юные – сидят на разогретых солнцем камнях посреди душистого луга, оранжевое солнце спешит к горизонту. «Не уходи! – думает Олу. – Дай мне ещё наглядеться на это лицо. Добродушное, открытое – лицо того, с кем я буду всегда. Всегда, но, почему, не знаю, никогда не смогу на него наглядеться». Бэр прикусил зелёную травинку и держит её в уголке губ, он улыбается – немножко лукаво и одновременно нежно.
– Я сразу поняла, что ты тот самый, – мягко улыбается Олу, она робка, но рядом с Бэром ей легко и просто: единственно важные слова сами изливаются из её души.
– Какой, тот самый? – слегка ухмыляется Бэр, и его улыбка всё больше ласкает Олу, он тоже, чувствует, что Олу та самая, но ему так приятна и радостна любовь Олу, он хочет услышать эту любовь, хочет, чтобы она зазвучала и лилась песней.
– Ты и я, – Олу протягивает свои ладони к Бэру. – Гляди, мои ладони – я простираю их к тебе. Мои глаза – в них навсегда твой образ. Ты тот. Ты здесь, со мною. Тебе дарю я этот вечер, ночь, себя, весь мир. Люблю тебя. Ты я. Я ты.
С того вечера Олу начинает сочинять стихи, нет, она не сочиняет, стихи сами льются из неё. Она принесла людям дар природы – песни, свежие и звенящие, как воздух после грозы, завораживающие, манящие, как море в блеске солнца. Бэр тут же подхватывает льющиеся звуки, рождается музыка, и он играет её на неведомом прежде инструменте, звучат не ноты, не мелодия – сама природа дарит слушающему свои тончайшие звуки: пение птиц, шорох травы на рассвете, шум прибоя, шелест дождя за окном, что слышит сидящий в тепле у камина, ветер шумящий меж крон высоких столетних деревьев, южную ночь, где в тиши, жизнь и любовь слились воедино и не знают конца… Бэр и Олу играют божественную музыку в маленьких кабачках и барах. Их песни исцеляют людей, забывших, что такое свобода, их музыка даёт силу, несёт добро. Скоро услышать их приходит всё больше и больше людей, и вот они уже собирают целые стадионы. Но свободные люди не нужны правителям, им нужны овощи, которыми легко манипулировать, роботы, что исполняют инструкции, винтики большой машины, и как-то во время концерта военные хватают Олу и Бэра прямо на сцене. Олу видит глаза людей полные сочувствия и одновременно страха. «Помогите!», – кричит она, но никто не двигается с места. Их музыка дарила людям свободу, но не учила бороться со страхом, несла добро в сердца людей и изгоняла из них агрессию.
