Полина Викторовна Дроздова
Бурый не умеет жить
У Бурого в таком состоянии пальцы живут отдельно от тела, от разума; он пропускает сквозь себя все ветра города, заглянувшие к нему через окно, сидя на подоконнике с телефоном в руках. Видимо, и разум куда-то выветрился, раз он отыскал номер Черного под контактом «Он» и кусает губу, неправильно тыкая в знаки клавиатуры.
Холодная ванна не отрезвела, вечерний воздух – тоже, значит всё официально может лететь к чертям: он попытался. Бурый пьян, у него на губах – кровяная соль, а на часах уже где-то ближе к утру, а значит… Значит, уже самое время.
«Я желаю тебе счастья, которого у тебя и так дохуя»
«Желаю здоровья, которым ты пышешь во все легкие, в отличие от меня»
«Любви, которая тебя окружает вместо кислорода.»
«Мне бы кусочек твоей».
Бурый чертыхается и матерится, он совсем не умеет писать поздравления.
Он думает: потяну до рассвета, а там обязательно засну.
Стирает половину и начинает снова, борясь с координацией или что там отвечает за движение пальцев. Он пишет «тебе семнадцать, замечательный возраст, чтобы начать воплощать мечты». Он не пишет, что это самое время для разочарований в жизни, сломанного сердца, преображения вредных привычек и уничтожения себя и других, нет.
Выбивает прохладными кончиками: «обязательно найди себя девушку, с которой будешь счастлив». Он не пишет, что, скорей всего, девка воспользуется его статусом хорошего крутого парня, бросит его на выпускном вечере, останется в памяти как зудящая язва, которая, если подумать, и не нужна была.
Что Бурый будет всегда неподалеку биться об осколки бессилия и бутылок.
«Определись в жизни». Да, обязательно, найди что-то наименее для тебя сносное, от чего не будет трещать по вечерам голова и не прорастет ненависть к понедельникам в семь утра. Непременно.
Бурый смеется в запястья, понимая, как у него запущены представления о будущем, как он ничтожен – а Черный же (он чуть не забыл) другой.
Конечно, у него всё будет хорошо, как и в прошедшие годы, он научится любить – без него – он всё будет так же смеяться. Это Бурый протрет в пыль всё имевшееся у него ничего: прокурит окончательно мебель, испортит до крайности волосы, перестанет платить за ТВ ; тупик. У него под окнами будут разбиваться частички испорченного человека и выть бездомные псы. В его эмоциональной шкале выстроится прямая линия, его глаза потеряют цвет; Черный будет совсем другим.
Черный же маленькая ракета на старте перед всеми орбитами, он же ждущий пушечного выстрела гонец перед черно-белой дорожкой, разрывающая кокон бабочка, вот-вот взлетит.
Бурый уже рыдает в запястья.
Он смотрит на плывущие предложения, пытается проверить на ошибки и думает: поймет. В ночи люди все одинаковые, небрежные, реагируют мутно и забывают быстро – его поздравление улетит в пустоту и воспримется сном.
Влюбленный мальчик смотрит вниз с этажа, на промокший асфальт и им дышат ветра в маленьком тельце. На улице определенно холодно, но Бурый не чувствует; ему кажется только, что пахнет машинным маслом и дымом. На полу комнаты растекается темное пятно, его источник спрятан в темноте – Бурый решил, что сегодня больше ни глотка.
Он и так уже достаточно пьян.
Он печатает «в общем, с Днем Рожденья, Черный» и ждет минуту, бьющую в грудь динамитами прежде чем дописать «Я же, блядь, так тебя люблю» и зажимает палец на кнопке «отправить» как ножницы на проводе бомбы.
Экран весь в прозрачных разводах, подсвечивает белым квадратом измученное лицо с запекшейся грустью, въевшейся в черты болью, бледной усталостью. Где-то сзади на диване валяется куртка Серого, которую тот одолжил сегодняшним днём; Бурый тогда, глотнув воздуха, скатился по бетонной стене к ступеням, зажимая ладонями лицо. Серый присел рядом с ним на корточки со своей «всегда под рукой» понятливостью и накинул на дрожащие плечи кожанку. Холодно, сказал он. Можешь не возвращать, сказал он. Запах Черного это горький клубничный чай и шоколадные конфеты из коридорного автомата – Бурый без понятия, откуда знает его и так четко . Куртка не пахла ничем. Совершенно. От озноба не избавила, но слезы впитала, спасибо.
