На следующее утро пришла чья-то бабуля, важно прошла в комнату и начала что-то читать. Это что-то было – псалтирь. Лена молча слушала и повторяла крестные знамения вслед за бабушкой. Она впервые это делала и не понимала зачем, но ей казалось, что маме это нужно как никогда. Словно бы, тем самым, она просила прощения. Следом за бабкой пришел священник. Человек в черной рясе вызывал внутренний трепет: «Что это за жизнь, о которой я ничего не знаю».
Священник прочитал чин отпевания и бодро сообщил: «Не унывайте православные, вы же знаете что жизнь вечная! Все мы ещё встретимся». Он ушел. Образ веселого старика в черной рясе, с большим крестом на груди отпечатался в сознании, словно ключ к чему то важному.
Лена сидела возле мамы, слезы перестали стекать градом по щекам. Немного отпустило. Вдруг пронёсся шум по дому, все засуетились. Мужчины прошли и взяли гроб. Она послушно шла за ними. «Неужели, это всё возможно пережить?».
Они доехали до кладбища. Все молча шли к нужному месту. Ей казалось, что боль стихает, скоро все кончится. Толпа приблизилась к вырытой могиле. «Это ощущение неизбежности. Как возможно прожить жизнь, и так мало дать своему близкому человеку? Как можно только сейчас понять, что начинаешь жить, когда жить уже поздно? Жизнь уже забрала у тебя возможность изменить себя». Вдруг её слух стал наиболее чуткий, как раскаленным железом по уху стучали гвозди, соединяясь с молотком. Каждый гвоздь был забит ей в сердце, и отрекашетил в голову. Она бы хотела этого не слышать, но звук достал бы её и сквозь бетонную стену. «Почему они так звучат, почему так чудовищно звучат эти гвозди? Я же слышала раньше, как забивают гвозди. Они точно так не стучат!». Следом земля стала с таким же шумом биться о деревянную крышку гроба. Каждый раз напоминая, о её собственной ничтожности перед неминуемой кончиной.
Всё кончилось. Лена оказалась у себя дома. Тишина заполнила пространство в доме. Не та тишина, которая сводит с ума от радости многодетную мать, а та, что медленно убивает одинокую женщину. Девушка сидела молча, укрывшись пледом, впитывая собственное безмолвие. Лишь изредка в голову ей приходили мысли: «Что делать дальше, куда идти? Как можно себя простить, разве это возможно». Её боль деформировалась в тяжелый груз, который невозможно было нести дальше, да и скинуть, тоже не получалось.
«А вообще, зачем что-то делать? Тот врач сказал у меня возможно рак. Наверное, рак и я умру. Оставлю всё как есть».
Она вышла на балкон что бы закурить и увидела вдали купол храма. Ей вдруг с неистовой силой захотелось туда. Она оставила сигарету, накинула пальто и в тапочках направилась в его сторону, даже не осознавая того, как она выглядит. Впервые ей было всё равно. Она остановилась прямо перед его дверьми. Девушка с чёрными яркими бровями, раздутыми губами как после укуса, в плаще и тапочках стояла возле храма, не понимая, что делать дальше. Потерянная и покинутая, опустошенная и неприкаянная.
Тишину нарушил голос:
– Ты чего дочка так стоишь, одна да не в то время. Ты приходи ко мне завтра утром в восемь, поговорим. Хорошо? Придешь? – она увидела перед собой глаза полные радости, старенький священник, сгорбленный опираясь на палку, улыбнулся ей. Её поразили его глаза сиявшие любовью.
– Приду – Она не поняла зачем, но знала, что хочет прийти и поговорить.