Полина Охалова
Убийства на водах
–– А молодой человек?
–– Ее сын, Станислав Красинский. Он чиновник, служит по Департаменту государственных имуществ.
–– И дослужился, вероятно, до титулярного советника?
–– Станислав мог бы сделать блестящую карьеру, но он связан заботою о матушке, которая давно и серьезно нездорова! – пылко возразила Варенька.
–– Станислав! – так ты с ним знакома так коротко, что называешь его по имени?
–– Его мать и тетушка Серафима Михайловна приятельствуют, отсюда и мое знакомство с господином Красинским, – ответила Варвара с некоторым вызовом.
–– Да не сердись, Варя, верю, что он превосходных достоинств и – я успел заметить, – красив, как юный бог, – Печорин дружески улыбнулся сестре. – Зови его к Лиговским, а то ему, наверное, наскучило забавляться разговорами о болезнях в обществе двух старух.
–– Непременно позову! Господин Красинский прекрасно играет на скрипке, думаю, он не откажется сыграть нам сегодня вечером.
Красинский был радушно принят в салоне княгини Лиговской, Варенька представила его брату, и Печорину показалось, что в момент знакомства во взгляде чиновника проскользнула удивление и плохо скрытая неприязнь.
–– Я, кажется, уже имел удовольствие быть знакомым с Вашим братом, Варвара Александровна, мы встречались, если я не ошибаюсь, в Петербурге несколько лет тому.
–– Возможно, – ответил Печорин, протягивая руку, – но в то время я так много вращался в светских гостиных и посетил такое количество обедов и ужинов, что не в силах вспомнить всех, с кем тогда сводила меня судьба за одним столом или на бале.
Ему показалось, что Красинский хочет что-то прибавить, но тот, взглянув на Вареньку, молча поклонился и перешел в руки женской молодежи.
Скрипичная игра Красинского была действительно недурна. Кроме того, он по просьбе общества аккомпанировал на фортепиано дуэту Мери и Верочки, а потом и Катерина в ответ на настойчивые просьбы матери и сестры исполнила написанный композитором Алябьевым здесь же в Пятигорске, романс «Тайна». Голос у нее оказался чудесным – настоящее звучное сопрано. Слушатели принялись аплодировать, и смущенная Катерина спряталась за кресло матери.
Печорин наблюдал за сестрой и не мог не заметить, что Варенька смотрит на красавца-музыканта с особым чувством. Ему же самому стало казаться, что эти аполлонические черты ему действительно знакомы, но где, при каких обстоятельствах встречал он господина Красинского, Печорин решительно не мог вспомнить.
Ночью он спал плохо, ему представлялось во сне, как он бродит в глухих петербургских дворах по жидкой грязи, рискуя ежеминутно быть погребенным под грозящими обрушиться пирамидами дров. На пути его встречаются то и дело ободранные ворчливые собаки и не менее ободранные обитатели жалких закоулков, а он все блуждает по этим предместьям ада в поисках какого-то сорок девятого нумера. И кого бы он ни спросил, всяк ему отвечает, что здесь сорок девятого нумера нет и нужно взбираться выше. Печорин взбирается по каким-то облитым помоями лестницам все выше и выше, открывает двери, а за ними серая пустота и только в одной комнате на столе лежит какая-то книга. Он хочет подойти ближе, но ноги его как из ваты и не слушают его, а в это время кто-то невидимый разворачивает книгу и читает странным скрипучим голосом заглавие: «Легчайший способ быть всегда богатым и счастливым».
В этом месте Печорин неожиданно пробудился и сел на кровати. Он вспомнил, почему лицо «Аполлона» показалось ему смутно знакомым, вспомнил всю историю – как он чуть не задавил своим рысаком на Невском бедного чиновника, подвернувшегося под колеса, как потом встретился с ним в ресторане «Феникс» и тот требовал сатисфакции, но от дуэли отказался, так как боялся оставить больную умирающую мать без своего попечительства. Вспомнил он и слова Станислава о том, что судьба еще сведет их на дороге жизни4.
Так вот кто этот человек, к которому сестра моя безусловно чувствует симпатию, если не более сильное чувство! – подумал Печорин. – И старушка мать видно раздумала помирать и все так же связывает его по рукам и ногам.
Но, вспомнив всю скандальную петербургскую историю, Печорин не мог найти в своем сердце той холодной ненависти, которую когда-то испытывал к этому человеку. Много воды утекло с тех пор, и нынешний Григорий Александрович уже мало напоминал того Жоржа Печорина, который любил оттачивать свое остроумие сатирами на окружающих и искал пьедестала, вставши на который он мог заставить толпу взглянуть на себя со страхом и обожанием. Однако, судя по промелькнувшей во взгляде Станислава неприязни, если не затаенной ненависти, тот-то ничего не забыл и не простил.
«И сестра Варя, кажется, влюблена в него», – решился Печорин сказать самому себе правду.
Если и Красинский дорожит ею, он должен похоронить тот прискорбный случай в глубине своей памяти. Но дорожит ли? Может, он завел флирт с сестрою, чтобы через ее унижение отомстить брату-обидчику? Да, такая месть была бы, пожалуй, самой мучительной и горькой. К своей жизни Печорин давно был равнодушен, но Вареньку он готов был защищать от любого удара судьбы. Отнять или поругать самое дорогое, что еще осталось у человека, – неужели таков план этого гордого польского дворянчика?
Печорин решил в ближайшее время объясниться с чиновником начистоту и предпринять все действия для защиты сестры.
Глава девятая. Бал.
На другое утро Печорин проснулся поздно и, выйдя в прихожую, обнаружил на подносе записку, принесенную или вчера вечером или сегодня с утра. Вера спрашивала, пойдет ли он на бал, который устраивается сегодня в гроте Дианы? Хотя в записке был знак вопроса, но было ясно, что Вера мечтает о бале и надеется там его увидеть. В последние два дня она чувствовала себя гораздо лучше и была оживлена и почти весела. Печорин поинтересовался у доктора Вернера, не идет ли больная на поправку, но доктор не обнадежил, сказав, что уповать можно только на чудо, однако, чудеса, если и случаются, то, как правило, не с нами.
Сегодняшний бал в гроте Дианы устраивался на скорую руку, но с большим энтузиазмом. Он должен был стать свидетельством того, что полоса несчастий осталась позади, и можно снова предаться всем радостям жизни. В подготовке бала принимала участие вся пятигорская молодежь. Варенька, Мери, Катерина и даже Леля занимались изготовлением цветных фонарей, которых понаклеили почти сотню. Княжна придумала соорудить громадную люстру из трёхъярусно помещенных обручей, обвитых цветами и ползучими растениями. В выборе растений помогла Елена Павловна, а в сооружении ее «инженерные» способности обнаружил Андрей Михайлович Фадеев. Армянские лавки доставили персидские ковры и разноцветные шали для украшения грота, за прокат коих были заплачены немалые деньги, казенный сад пожертвовал цветы и виноградные лозы, которые артиллерийский офицер Браницкий с приятелем нещадно рубили весь вчерашний день. Расквартированный в Пятигорске полк снабдил устроителей красным сукном, а содержатель гостиницы Найтаки позаботился о десерте и ужине.
Печорин не участвовал в подготовительной суете, он весь день провел в дозоре, патрулируя вместе с другими охотниками окрестные горные дороги. Ехали медленно и осматривали внимательно каждый куст и камень. Печорин ехал парой с прапорщиком Лариным.
–– Вы давно на Кавказе? – обратился Печорин к напарнику. – По приказу 26-го года или позже переведены?
Расценив ответное молчание прапорщика как возможное недоверие, Печорин добавил:
–– Я воевал с одним из ваших товарищей по несчастию. Отличный был человек и воин храбрый. Может знаете, фамилия его…
Но Ларин, не дослушав, пришпорил коня и ускакал вперед.
Печорин, пожав плечами, последовал за ним. Этот Ларин так же странен и нелюдим, как и его байроновский «тезка», – подумал он.
Никаких черкесов в округе видно не было, и довольно скоро Печорин позабыл о них и просто предался удовольствию: скакать на горячей лошади против пустынного ветра было одним из оставшихся в его жизни несомненных наслаждений. Какая бы горесть ни лежала на сердце, все в такую минуту рассеивалось и на душе становилось легко.
Вернувшись домой в четвертом часу, Печорин прилег отдохнуть, а проснулся, когда на дворе уже было темно. Торопливо одевшись, он поспешил к княгине Вере, чтоб сопроводить ее на бал.
Вера ждала его уже одетая к выходу. Светло-серое платье перламутрового оттенка необыкновенно шло к ее пепельного цвета глазам. Исхудавшую шею обвивало ожерелье из крупного жемчуга, а на запястье правой руки был неизменный браслет с медальоном, содержимое которого она как-то показала Печорину под большим секретом – там была прядь его белокурых волос и темный локон покойного сына.
Когда они достигли грота Дианы, бал уже начался. Казалось, что нынешним вечером здесь собрался весь Пятигорск. Фадеевы пришли всем большим семейством, исключая девочек, – даже капитанша Ган оторвалась от своей рукописи. Здесь были княгиня и княжна Лиговские в компании Варвары Александровны, и франт Раевич в модном светло-голубом галстуке, и супруги Горшенковы, и бывший Варенькин обожатель Браницкий. Катерина Фадеева шепнула на ухо сестре, что она даже, кажется, заметила в толпе возле грота своего незадачливого спасателя – того господина с газетой, у которого одно плечо выше другого.
Бал разгорался, оркестр играл недурно и пары кружились при свете цветных фонарей. Вера, пообещав своему спутнику мазурку, осталась сидеть подле знакомой дамы в роскошном розовом платье. Печорин, заметив в бальной толпе оживленно улыбающуюся княжну Мери, пригласил ее на тур вальса. Княжна вальсировала по-прежнему замечательно, и ее талия была столь же гибка и сладострастна, как два года назад. На минуту искушение пробралось в сердце Печорина, но Мери, обретшая мудрость змеи, заметила это и прошептала, склонив головку к уху кавалера: «Уж не хотите ли Вы приняться за старое, monsieur Печорин! Разве Вам не дорога наша дружба?» «Поверьте княжна, я ценю ее выше всех богатств мира», – ответил Печорин, сам устыдившись этой романтической фразы в духе покойного Грушницкого. Он перевел взгляд на танцующих и увидел раскрасневшуюся и удивительно в этот момент хорошенькую сестру Варю, вальсирующую с Красинским. Надо отдать должное – они были идеальной парой, и стоявшие у стен пожилые дамы наверняка любовались ими, вздыхая о невозвратимой молодости. Вальс окончился, Печорин проводил свою даму к княгине и во время кадрилей занимал беседой ее и чету Фадеевых. Но наконец и бесконечные кадрили закончились, музыканты приготовились играть мелодию мазурки. Печорин стал искать взглядом Веру, но ее нигде не было. Подойдя к доктору Вернеру, хромая нога которого не позволяла ему танцевать, но не мешала быть завсегдатаем балов и маскарадов, Печорин спросил, не видел ли тот княгини Галаховой. Вернер предположил, что в ожидании мазурки Вера Петровна могла пойти подышать вечерней прохладой. Печорин вышел на аллею перед гротом и поразился красоте летнего вечера: где-то тихо журчал ручей, листья платанов и лип сонно трепетали, внизу дрожали городские огни, а на горизонте в темноте проступали или, скорей, угадывались громады гор. «Весело жить на такой земле!» – подумал Печорин.
Он прошел по аллее вправо и разглядел в тусклом отблеске фонарей женскую фигуру на скамье. Вера видела неподвижно, наверное, как и он, зачарованная красотой юного летнего вечера. Печорин окликнул княгиню, но она не отвечала. Приблизившись, он сел рядом с ней на скамью и сжал ее руку, но ответного движения не почувствовал. «Вера, – сказал Печорин и попытался обнять княгиню, но она вдруг как-то странно, по косой стала заваливаться ему на колени. Печорин обхватил ее подбородок руками и приподнял голову. Вера Петровна смотрела в вечернее небо пустыми и неподвижными глазами. «Она мертва, – догадался Печорин. – Недаром доктор говорил, что всплеск лихорадочной энергии и внезапного улучшения состояния у чахоточных больных может быть признаком скорого конца». Но тут он почувствовал, что по его руке, обнимавшей плечо и шею Веры, потекла струя чего-то теплого и липкого. Ветерок, расплетая Верин локон, пахнул в лицо Печорину запахом, хорошо ему знакомым – это несомненно был запах крови. Проведя рукой, Печорин нащупал на тонкой шейке Веры под жемчугом глубокую рану. Вера была не просто мертва – она была убита.
В это время на дорожке появился пьяный драгунский капитан, которого выгнала из бального грота скорее всего известная нужда.
–– Господин капитан, – обратился к нему Печорин, – вернитесь в грот и позовите сюда доктора Вернера.
–– За кого Вы меня, черт возьми, принимаете! Я не Ваш денщик, чтоб бегать с поручениями, – пьяно прорычал капитан.
–– Господин капитан – здесь женщина убита, зарезана, – срочно нужен доктор!
Драгун, кажется, отчасти протрезвел и бегом пустился по направлению к гроту. Минут через десять он вернулся в сопровождении хромающего изо всех сил Вернера, за которым следовали княжна Мери и Варенька, которая предусмотрительно захватила с собой фонарь. Доктор, бегло осмотрев княгиню Веру, подтвердил, что она мертва и причина смерти – ножевая или кинжальная рана на шее. Вызвали караульных солдат с носилками, которые понесли тело в мертвецкую военного госпиталя. Следуя за носильщиками, Печорин беспрестанно думал о Вере, о том, кому понадобилось убивать эту почти уже съеденную болезнью женщину, хрупкую, как птичка. Страдала ли она перед кончиной, звала ли его в последнюю минуту?
Когда процессия дошла до госпитальных ворот, Печорин попросил солдат остановиться. Он захотел снять с руки Веры браслет с заветным медальоном и оставить его себе на память о женщине, которая когда-то подарила ему первые восторги светлого чувства. Но браслета на правом запястье покойной не было. Он проверил левое – не было и там.
Глава десятая. . Postmortem
Бал, который замышлялся как торжество жизни над смертью, закончился бесславно: весть о гибели княгини Галаховой со скоростью пожара распространилась в толпе танцующих, музыка смолкла, и веселое оживление сменилось унынием и ужасом. Штатские кавалеры и дамы разошлись, вздыхая и обмениваясь тревожными предположениями, а офицеров комендант собрал на «военный совет». Чернокудрый ротмистр предложил перейти от самодеятельных вылазок к настоящей военной операции, для чего завтра с утра собраться в Офицерском доме и разработать план действий. Комендант сказал, что прямо сейчас, несмотря на позднее время, он снарядит нарочного в Ставрополь с просьбой о подмоге. Другого нарочного требуется послать в Петербург к князю Галахову с известием о трагической кончине супруги.
Печорин всю ночь провел с бутылкой кахетинского и трубкой, вспоминая молодость, поездку в Симонов монастырь большой бестолковой компанией, семнадцатилетнюю Верочку Р—ву, их разговор ни о чем, который, начавшись, никак не мог закончиться и длился и длился весь этот бесконечный весенний вечер, переходящий в ночь: пока они осматривали стены монастыря, бродили по кладбищу, залезали на площадку западной башни, заходили в церковь послушать дивный хор. Он совсем не мог припомнить, о чем они говорили, да это было и неважно – ему тогда хотелось просто идти рядом с Верочкой, от которой веяло такой же молодой прелестью, как от юной весенней ночи. Все последовавшие затем встречи, расставания, обманы, страстные ночи, взаимные клятвы и клятвопреступления, – все это как-то отступило перед памятью о миге, когда любовь окликнула их, а они даже не успели еще обернуться на ее зов. Печорин заснул в креслах не раздеваясь, а проснувшись, отправился в комендатуру, чтобы присоединиться к операции по поимке разбойника и убийцы.
Жена коменданта Домна Сергеевна собрала свой «военный совет», который должен был решить вопрос о похоронах княгини Галаховой. Доктор Вернер, которого Вера назначила своим душеприказчиком, объявил, что в Завещании, кроме имущественных распоряжений содержится просьба завещательницы похоронить ее на пятигорском кладбище, не дожидаясь приезда мужа. Выслушав волю покойной, женщины под руководством комендантши немедленно занялись устройством отпевания и похорон. Тело Веры перенесли из мертвецкой на квартиру. Знакомые и незнакомые девицы и дамы шли нескончаемой вереницей попрощаться с несчастной, и уже к обеду тело было почти неразличимо под громадой принесенных цветов.
Между тем руководимые ротмистром и его помощниками офицеры и казаки прочесывали окрестные леса и обследовали горные пещеры. Были направлены отряды в ближайшие мирные аулы. Комендант приказал требовать выдачи злодея-мстителя самым суровым образом, грозить репрессалиями и взятием аманатов.
В городе во всех углах, на всех аллеях, только и было разговоров что о ночном происшествии. Удивлялись, как разбойнику удалось так близко подобраться к жертве, почему никто ничего не услышал, почему княгиня не звала на помощь.
–– Так у черкесов, знаете как оружие прилажено – ничто не брякнет, ничто не зазвенит! А чувяк у горца знаете какой мягкий и гибкий – как лапа тигра, и никакое чужое ухо не услышит его приближения, – с пылом делился своими этнографическими познаниями юноша лет шестнадцати.
–– А бедняжка, может, и закричала, – так ведь музыка играла, и все были увлечены танцами, – высказала предположение пожилая дама в затейливой. не по возрасту шляпке.
–– Да нет, – уверил собравшихся юный знаток горских обычаев, – черкес знает куда кинжалом ударить, он подкрадывается неслышно и убивает мгновенно.
Догадки, слухи и страхи множились и расползались по курорту.
Через два дня княгиню Веру отпевали в Скорбященской церкви. Собор был заполнен искренне соболезнующими и праздно любопытствующими; огромная толпа сопровождала гроб на кладбище. Некоторые по окончанию похорон брали с могилы мелкие камешки, чтобы, как услышал Печорин из разговора двух девиц, вделать их в браслеты и брошки. «Или, – как сказала одна из собеседниц, – можно сделать такие модное кольцо наподобие масонского: с одной стороны Гордиев узел, а с другой камень с могилы несчастной жертвы горцев». Печорин горько усмехнулся, а потом подумал: «Пусть так, пусть память о Вере останется хоть в этих камешках из колец и браслетов».
Сам он не пошел на поминальный ужин, а вернулся к собору и присел на скамью в церковном дворике. Но побыть в желанном одиночестве не удалось – длинный и худой дьякон в черном подряснике вышел из дверей храма и сел с ним рядом. «Третью голубицу уже отпеваем, – заговорил он, несмотря на молчание Печорина, – те двое хорошо ушли, вовремя, не успели много нагрешить. А сегодняшняя грешна была, но мученической смертью грехи свои смыла, смыла. В жертву была принесена Господу нашему. Хорошо им, голубкам, сейчас на небе, среди ангелов и песен херувимских. Много лучше, чем здесь на земле грешной. Освободил Господь их душеньки». Дьякон еще что-то бормотал, продолжая этот разговор с самим собой.
Печорин поднялся, молча поклонился и вышел за церковную ограду. Слова священнослужителя его удивили – страшную гибель трех подряд женщин он почитал за счастливое избавление. Обернувшись, он увидел, что дьякон стоит в воротах и провожает его пристальным взглядом.
Глава одиннадцатая. Все успокоилось.
На исходе третьего дня «военная операции», возглавляемой ротмистром и комендантом, мирной князь одного из аулов под угрозой взятия в аманаты трех его сыновей открыл, что неподалеку, на горной тропе видели несколько раз одинокого всадника, не здешнего, абрека. Никто из местных не знает кто он и откуда и что делает в Пятигорье. Князь послал с охотниками своего младшего сына, чтоб тот показал русским «тропу беглеца». Возле нее в разных местах выставили засады, одной из которых и удалось взять разбойника. Тот правда успел разрубить шашкой плечо одному из офицеров, но остальные набросились на молодца, повязали и привезли в город. Молодой и сильный, как барс, горец был одет в разорванный бешмет, но оружием обвешан с ног до головы: шашка упрятана в сафьянные ножны, винтовка скрыта в черном косматом нагалище, имелся и острый тавлинский кинжал, сразу привлекший общее внимание. Молодец смотрел зверем, на вопросы не отвечал и за все время произнес только одну фразу. «Спрашивает про своего коня, – перевел штабс-капитан и сам ответил на татарском наречии, что с конем все в порядке, он тут рядом привязан и накормлен. Черкес кивнул одобрительно и после этого окончательно замолчал. Пленного посадили в холодную под несколько засовов, поставили караул, а лошадь его – дивной красоты скакуна-кабардинца, увели и привязали подальше от места, где был заключен хозяин.
Допросили еще раз мирного князя, выдавшего горца, и его сыновей. Все в один голос уверяли, что захваченный им незнаком и что это наверняка абрек-мститель, который дал обет убивать неверных везде, где может до них дотянуться шашкой или кинжалом.
В общем, все говорило о том, что преступник – убийца кирасира Мстиславова и трех женщин наконец обнаружен и схвачен – и офицеры в Ресторации пили за удачное окончание своей военной операции.
Новость быстро разнеслась по городу, вызывая ликование и облегчение. Семьи, которые уже начали было собираться к отъезду, заносили пожитки обратно в квартиры. Комендант принимал поздравления, чернокудрого ротмистра дамы готовы были зацеловать, если б подобное позволяли правила приличия. Нашлись и такие, кто предлагал устроить новый бал или хотя бы фейерверк.
Печорин не пошел в Ресторацию на офицерскую пирушку, он обедал у Лиговских в привычной компании, где все разговоры тоже, конечно, вертелись вокруг событий последних дней. Выйдя на террасу раскурить трубку, Печорин долго смотрел на величавые вершины гор, опять думая о скоротечности жизни и бренности бытия. Он уже хотел возвращаться в гостиную, как его внимание привлек разговор трех девочек, сидевших в садовой беседке. Бойкая Ляля Ган рассказывала девочке лет семи, вероятно, дочери одной из приятельниц хозяйки, о чудесном кабинете своей ученой бабушки, где много-много разных камней, раковин, растений и стоят чучела зверей и птиц. «И там есть чучело фламинго – птицы такой с розовыми крыльями, на длинной ноге, клюв крючком и глаза красные. И этот фламинго, – низким загадочным голосом говорила Леля, – этот фламинго ночью оживает, хлопает крыльями и челюстями вот так постукивает (Леля изобразила страшный клацающий звук) – а потом, а потом идет разыскивать себе пищу…
– А ест он, знаешь, что? – вдохновенно продолжала вещать Леля – Маленьких детей!.. Да! Он им носом голову пробивает, кровь их пьет и, наевшись, вытирает клюв крыльями… Оттого-то они у него и такие красные – кровавые!..
Маленькая гостья завизжала от страха, а восьмилетняя тетушка Надя заругала племянницу: «Леля, зачем ты опять эти жуткие сказки придумываешь, тут и так кругом все ужасно-преужасно. Мне страшно – а вдруг и сестер моих зарежут – маму твою и Катю.
– Нет, – твердо сказала Леля, – маму и Катю точно не зарежут
–– Потому что разбойника поймали уже? – спросила маленькая гостья.
–– Нет, не поэтому, а потому что у них волосы черные и глаза карии.
–– Это тебе Индус во сне сказал что ли? – с подозрением произнесла Надин.
–– Да тут и Индуса никакого не надо, – небрежно повела головой Леля. –Это ж ясно. Все, кого зарезали, – у них же у всех волосы были светлые и глаза голубые. Но знаете что, пойдемте лучше в детскую, там глобус есть, я Вам на нем покажу Вест-Индию, откуда Индус приходит. Я тоже там когда-то буду жить.
–– Зачем ты все выдумываешь? – укоризненно сказала Надин. – Ты еще скажи, что в Америке жить будешь.
–– И в Америке буду, – твердо заверила Леля и ушла в дом, увлекая за собой подружек.
Следующие несколько дней были заполнены разговорами о происшествиях, жертвах и героях, но постепенно все успокоилось и городок зажил своей обычной курортной жизнью: одни прилежно пили воду, другие – не менее прилежно – шампанское и кахетинское.
Старшее поколение Лиговских и Фадеевых лечилось ваннами, а младшее – развлекалось в основном прогулками. Только Елена Андреевна – она же Зенаида Р—ва – жертвовала моционом для письменного стола: роман ее, получивший уже название «Медальон», успешно продвигался.
В один из дней княжна Лиговская, Катя Фадеева и Варвара Печорина прогуливаясь по Елизаветинской галерее, столкнулась с тем странным молодым господином, который в день ужасной Лелиной находки на склоне, безуспешно пытался помочь девочке и Катерине. Несмотря на то, что господин явно узнал их, он кажется, решительно не хотел или боялся встречи. По крайней мере он попытался развернуться и ретироваться, покраснев при этом и закашлявшись. Но Катерина Андреевна и Мери, проявив неженскую решительность и твердость, быстро двинулись ему навстречу, так что маневр его не удался, и он вынужден был приветствовать девушек, приподняв довольно нелепую шляпу. Да и сам господин был весьма нескладен: худощавый, со впалой грудью и понурой головою, он имел лицо небольшое, бледно-красноватое, нос неправильный, рот слегка искривленный и густые белокурые волосы, падавшие клоком на лоб. Столкнувшись с дамами практически лицом к лицу, господин вынужден был представиться. Он отрекомендовался Виссарионом Григорьевичем Белинским, литератором из Москвы5.
–– Вы романы пишите? – поинтересовалась Варя.
–– Нет-нет, не романы, – господин Белинский окончательно смутился и покраснел. – Я по литературно-критической части.
–– Мне кажется, я слышала Ваше имя и даже что-то Ваше читала. Наша подруга, сестра Катерины Андреевны, – начинающая романистка. Она уже опубликовала один роман и пишет другой, – вступила в разговор Мери.
–– Это замечательно, – ответил новый знакомый, хотя выражение лица его сказало совершенно о другом. Господин Белинский, судя по всему, не прошел школы гостиного лицемерия и не смог скрыть тихого ужаса от перспективы знакомства с очередным провинциальным дарованием, к тому же еще и женского полу.
Вообще было видно, что в женском обществе он чувствует себя крайне неуютно и ждет только предлога, чтобы бежать из этого цветника.
Княжна прекрасно это поняла и даровала несчастному свободу, предварительно пригласив его заходить к ним без церемоний.
–– У нас не светский салон, а просто собрания людей, которым интересен общий разговор.
–– Да-да, спасибо, как-нибудь загляну непременно, – пообещал донельзя сконфузившийся Белинский и удалился быстрым шагом, сильно закашлявшись.
–– Забавный какой – и одна лопатка другой выше и, кажется, больной совсем, – пожалела беглеца Катерина.
–– Но я припоминаю, что статьи его, у Надеждина, кажется, в журнале, довольно интересны, – сказала княжна Мери, которая в последние два года положила себе за правило читать русские литературные журналы, чем приводила в ужас матушку.
–– Может, это какой-то другой Белинский, – наш-то уж больно жалок, – сказала Варя, но не и презрением, а напротив с большой симпатией и мягкостью.
–– Надо сестрицу спросить, знает ли она это имя. А женщин он точно боится и недолюбливает, кажется, – подвела итог встрече Катерина.
Глава двенадцатая. По дороге с кладбища.
Печорин между тем проводил время в прогулках с Варей и всей молодой женской компанией, «возглавляемой» Марьей Сергеевной Лиговской, в философических беседах с доктором Вернером и в мыслях о том, что пора уже двигаться с милого юга в сторону северную. Он дал себе неделю сроку, чтобы еще побыть немного с сестрой, принять еще несколько ванн, а потом заехать ненадолго в Кисловодск, насладиться там погружением в холодный кипяток нарзана – и в Петербург! Тем более, что отпуск его не бесконечен.
На девятый день после гибели Веры все общество отправилось в Некрополь, положить цветы на свежую могилу.
Когда возвращались по тропе к коляскам, Мери, попросив оставить ее на несколько минут одну, задержалась у могилы. Печорин прошел немного вниз по тропе и остановился на повороте, решив все же подождать княжну и помочь ей спуститься. Вдруг он услышал вскрик, а потом шуршание камней. Прокричав: «Мери, что случилось, я здесь!» Печорин ринулся вверх по склону. Выбежав из-за поворота, он увидел княжну Марью Сергеевну, сидящую на земле и сжимающую двумя руками шею у правого плеча. Печорин с ужасом заметил, что сквозь пальцы девушки проступает кровь.
–– Мери, что с Вами? Вы ранены? Что случилось? – обхватив за талию, он помог княжне подняться с земли.
–– Нет, нет, кажется, все, к счастью, обошлось. Я спускалась и вдруг кто-то схватил меня сзади и, как я понимаю, занес надо мной нож. Но тут нога моя подвернулась, я стала падать, и нож только немного оцарапал мне шею, потому что тут Вы закричали, и он убежал.
–– Кто убежал? Дайте я посмотрю, глубока ли рана? – Печорин отвел дрожащие руки княжны и с облегчением убедился, что нож действительно только немного рассек кожу и рана совсем поверхностная.
– Видели ли Вы того, кто напал на Вас, княжна?
–– Нет, конечно, он сзади напал и совершенно неожиданно, все произошло очень быстро, я даже, кажется, не успела испугаться. Как хорошо, что Вы оказались неподалеку.
–– Я ждал Вас, княжна там, сразу за поворотом тропы.
–– А Вы его успели разглядеть?
–– Нет, я сразу бросился к Вам. Кажется, в кустах справа от тропы был какой-то шум, но разглядеть я никого не успел. Печорин бросил взгляд на тропу и заметил, что на земле, справа от дорожки что-то блеснуло на солнце. Он нагнулся и поднял золотую, украшенную мелкими бриллиантами запонку. Но разглядывать находку времени не было. Спрятав безделушку в карман, Печорин предложил княжне опереться на его локоть, и они начали осторожно двигаться вниз.
–– Григорий Александрович, могу ли я просить Вас никому не рассказывать об этом прискорбном происшествии? Я скажу, что упала и поранилась о какой-то острый сучок дерева. Ведь если рассказать о нападении, то снова пойдут разговоры, пересуды, начнется паника. По крайней мере давайте не будем сейчас ничего рассказывать маман и всему нашему обществу.
–– Хорошо, княжна, как скажете.
Во время этого разговора они успели спуститься по тропе к дороге, где их ожидали коляски. Княгиня Лиговская, увидев, окровавленную шею дочери, закричала, забилась, попыталась вылезти из коляски, но зацепилась за что-то подолом платья и чуть не упала. Печорин, подбежав, помог княгине сесть назад и вместе с Мери успокоил ее и всех остальных, заверив, что вызванная неудачным падением царапина совсем не опасна. Он взялся отвезти Мери к доктору Вернеру обработать рану и сразу после этого доставить ее домой, несколько раз заверив испуганную княгиню Ольгу Николаевну, что опасности нет ни малейшей.
Доктору врать про коварный сучок не пришлось – он сразу догадался, что царапина сделана ножом или кинжалом. Печорин и Мери посвятили Вернера в подробности происшествия. Княжна при обработке раны держалась мужественно, только жмурила свои прекрасные голубые глаза между бархатными ресницами. Ее прическа растрепалась и доктору то и дело приходилось отводить от раны непослушную белокурую прядь.