Полина Дашкова
Эфирное время
– Какая девка? – Наталья хлопнула потемневшими от слез ресницами. – Какие доллары? Саня, что ты несешь?
– Слушай, ты уйдешь когда-нибудь или нет? – поинтересовался дежурный.
– Еще одну минуточку, пожалуйста, очень вас прошу…
– Какую минуточку? Все, чтобы я тебя здесь не видел! – Лейтенант взял Наташу за локоть.
– Подождите, я жена арестованного, я свидетель, вы должны меня допросить! Кто у вас здесь главный? Кто занимается этим делом?
– Самая умная, да? Марш домой с ребенком и не маячь здесь. Брысь отсюда, чтоб я тебя не видел! Надо будет допросить, вызовут тебя. Поняла? Нет?
– Не трогайте ее! – хрипло закричал Саня. – Наташка, меня чем-то накачали, добейся, чтобы мне сделали анализ крови! Запомни: ресторан, наркотик, Вова Мухин. Когда будешь говорить со следователем, скажи про пистолет, мне некуда его было спрятать, ты поняла?
– Папа! – возмущенно повысил голос Димыч, стал брыкаться и ворочаться, пытаясь выбраться из «кенгуру». Он был крупный, ловкий и сильный, мог запросто вылезти и шлепнуться на кафельный пол. Наталья крепко обхватила его обеими руками, Димыч застыл на миг, выгнул нижнюю губу подковкой, набрал побольше воздуха, прищурился, и через минуту торжественный басистый рев заглушил торопливую Санину речь, окрики милиционеров, храп бомжей.
Наталью под руки вывели на улицу. Она не сопротивлялась, только оборачивалась, глядела на удаляющееся лицо мужа, вжатое в тюремную решетку, бледное, заросшее темной щетиной, постаревшее за одну ночь лет на десять, изменившееся так, что казалось почти незнакомым. Она старалась разобрать последние его слова, видела, как шевелятся губы, но ни звука уже не слышала.
На улице Димыч успокоился. В «кенгуру» он вообще успокаивался быстро, особенно при ходьбе. Единственное, что волновало его теперь, это запах молока. Мамина грудь была прямо у него перед носом. Он терся личиком о ее свитер и сердито хныкал, напоминая, что пора кушать. Наташа впрыгнула в троллейбус, уселась на переднем сиденье.
Прежде всего надо было успокоиться и повторить про себя все, о чем просил Саня, чтобы ничего не забыть.
«Дома у нас за эти дни никого не было, – думала она, глядя в окно троллейбуса и поглаживая Димыча по головке, – неделю назад забегала Ольга. Позавчера мама сидела с Димычем, пока я была у зубного. За эти три часа мог кто-то зайти, но мама забыла сказать…»
Она глубоко задумалась и не заметила, как рядом с ней плюхнулась на сиденье пожилая тетка в пальто с каракулевым воротником и с кирпичными нарумяненными щеками.
– Ой, ты, деточка, как же тебе неудобно в этом мешке, вот вырастешь, будут у тебя, бедненького, ножки колесом, спинка горбатая. Что же у тебя такая злая мама, миленький ты мой?
– Послушайте, прекратите глупости говорить! – тихо огрызнулась Наталья.
– Она к тому же еще и хамка! – обрадовалась тетка. – Да я бы таких выселяла из Москвы, нечего делать в столице, если вести себя не умеешь в общественном месте! Рожают, бесстыжие мерзавки, а потом мучают, таскают в мешках, как щенков, и еще хамят пожилым людям! – Она орала все громче, работая на публику. – Я бы таких лишала родительских прав, вы посмотрите на нее, посмотрите, она ведь несовершеннолетняя, ей просто опасно доверять маленького ребенка!
Никто тетку не слушал. И это раззадоривало народную мстительницу еще больше.
– И не кормит она его, голодом морит, я вижу, как у ребенка глазки блестят, он голодный! Сейчас, детка, сейчас, маленький…
Наташа не успела опомниться, как в руках у Димыча уже была шоколадка «Пикник». Димыч, не раздумывая, потянул ее в рот прямо в обертке.
– Вот! – торжественно прокомментировала мстительница. – Это называется мамаша, даже развернуть не может!
Наташа выхватила шоколадку и бросила тетке на колени, Димыч стал громко протестовать, потянулся за шоколадкой, чуть не вывалился из «кенгуру». Наташа усадила его поудобней, расправила лямки «кенгуру», встала и спокойно произнесла, обращаясь к тетке:
– Разрешите пройти!
Для народной мстительницы наступил звездный час. Она намертво вросла в сиденье, раздулась, побагровела и даже попыталась схватить Наташу за руку. В итоге они с Димычем чуть не свалились в проход, но удалось вовремя вцепиться в поручень. Троллейбус резко затормозил у остановки. Наташа выскочила в переднюю дверь. Димыч заливался плачем. Все глядели на молодую мамашу с ребенком в «кенгурушке» с жутким, садистским любопытством. Тетка продолжала беззвучно орать сквозь стекло. Наташу затрясло, как в лихорадке. Весь ее спокойный деловой настрой сдуло вмиг чужим злобным безумием. Она почувствовала себя беспомощной, совершенно одинокой, незаслуженно обиженной. Димыч продолжал заливаться. Прохожие оборачивались.
Было скользко и очень холодно. После бессонной ночи Наташу сильно знобило, к тому же из груди потекло молоко, свитер промок, а до дома оставалось пройти еще две остановки.
– Димыч, миленький, не плачь, ну, пожалуйста, – бормотала она, осторожно ступая по льду, – перестань, а то я тоже сейчас заплачу. И что ты будешь делать с рыдающей мамой на скользкой дороге? Давай мы оба успокоимся и просто поговорим.
Слезы еще катились у него из глаз, но он уже улыбался, глядя на Наташу снизу вверх, из «кенгурушки».
– Ну вот, солнышко мое, скоро придем домой, ты покушаешь, все будет хорошо. Все будет отлично.
Она чувствовала, как дрожит у нее голос, как неуверенно звучит ее бормотание. Димыч перестал улыбаться, продолжил свой торжественный, громкий рев. Ее неуверенность моментально передалась ему, он не мог успокоиться, вертелся в «кенгуру», идти становилось все трудней, под ногами был лед, несколько раз Наташа чуть не упала.
«Не раскисай, думай, ищи выход, – твердила она про себя, – не отвлекайся на мелочи, на злобных сумасшедших теток, ты же не истеричка, не идиотка, ты разумный человек, и, кроме тебя, Сане никто не поможет. Ситуация только кажется безвыходной потому, что ты не спала и нервничала всю ночь, причем так сильно, как никогда в жизни, и нервничаешь сейчас, то есть почти сходишь с ума. Ну, представь, что будет, если ты от ужаса потеряешь голову? Правильно, ничего хорошего. Не бывает безвыходных ситуаций, всегда есть выход. Кто же это сказал? Выход из тупика надо искать там, где был вход…»
Наташа несколько раз, словно заклинание, повторила про себя этот мудрый утешительный тезис и подумала, что всю его абсурдность можно понять только тогда, когда попадаешь в реальный тупик.
«Возможно, мне надо просто поспать. Совсем немного, вот приду домой, покормлю Димыча и посплю вместе с ним хотя бы пару часов. Авось поумнею».
Ночь была ужасной, она вообще не спала ни минуты, металась по квартире, плакала.
После странного ночного разговора Санин мобильный тут же выключился. Она сразу поняла, что с ее мужем случилось нечто ужасное. Он разговаривал как пьяный, язык у него заплетался. Но она знала: Саня пьет мало и никогда не напивается до бесчувствия. У него разумный организм. Лишний алкоголь тут же выплескивается наружу. Саню просто рвет, если он выпьет слишком много. Потом ему плохо, голова болит, но при этом он отлично соображает и контролирует себя.
Судя по тому, что он не соображал, где находится, жаловался на слепоту, ему могли добавить в питье метиловый спирт. Не исключено, что его просто избили, оглушили ударом по голове. Второе, пожалуй, вероятней. Когда они говорили по телефону, рядом слышны были собачий вой и женский крик, причем Наташа четко разобрала слова: «Помогите! Ой, мамочки, сколько крови!»
Обзванивая больницы, она почти не сомневалась, что кровь была Санина. Она представила себе, как ее муж валяется где-то в полуобморочном состоянии, в луже крови, забилась в истерике, даже стала задыхаться, но довольно быстро пришла в себя. Умылась ледяной водой, хлебнула крепкого сладкого чая, зажмурилась, спокойно и медленно досчитала до пятидесяти.
Простая и разумная мысль о том, что произошло нечто страшное и надо действовать, а не рыдать, прибавила ей сил. Она засела за телефон, и довольно скоро ей удалось выяснить, что муж ее задержан милицией по подозрению в убийстве и в настоящее время находится в районном отделении. Сострадательная девушка в справочной МВД даже назвала ей номер этого отделения.
Увидев мужа, Наташа немного успокоилась. Голова его была цела, крови и серьезных ссадин она не заметила. Он выкрикивал нечто невнятное, но сложно представить человека, который в подобных обстоятельствах сумел бы остаться спокойным и рассуждать здраво. Саня, разумеется, никого не убивал, ничего нелепее нельзя придумать, просто он попался под горячую руку милиции, такое случается. Главное, не паниковать. Он должен вспомнить, что же с ним произошло на самом деле. Судя по тому, что он бормотал и выкрикивал через решетку, ему кажется, будто его подставили. Это чушь, кому понадобилось Саню подставлять? Пройдет шок, все разъяснится.
Она говорила самой себе много правильных и разумных слов, но с каждым шагом по мокрой наледи чувствовала, как слова теряют смысл, превращаются в тупой болезненный гул отчаяния, который наполняет ее душу вместе с ревом машин, свистом колючего утреннего ветра. И нет ничего, кроме ледяного враждебного хаоса вокруг нее и внутри нее.
Глава 4
Павел Владимирович Мальцев в свои пятьдесят три года попал в Монреаль впервые и очень сожалел, что нет у него ни времени, ни сил как следует посмотреть город. Целью поездки был вовсе не «туризм», как это значилось в огромной анкете, которую ему пришлось заполнить, чтобы въехать в Канаду.
Если называть вещи своими именами, целью поездки была совершенно дикая, мальчишеская авантюра, которая могла очень плохо кончиться и для Павла Владимировича, доктора искусствоведения, и для его старшего брата, Дмитрия Владимировича, заместителя министра финансов России. Он хоть и остался в Москве, но рисковал не меньше.
В авантюру, как в жадную водяную воронку, втягивалось все больше людей, и от этого степень риска увеличивалась. В качестве помощника Павел Владимирович нанял странного, весьма опасного пройдоху, человека с внешностью супермена и с неопределенной биографией. Звали наемника Анатолий Григорьевич Красавченко.
При первом знакомстве пройдоха произвел на Павла Владимировича сильное впечатление. Он поигрывал мускулами, свободно болтал по-английски и по-французски, сыпал медицинскими терминами и байками из жизни российских дипломатов за границей. В нем чувствовалась крепкая хватка.
Высшее пограничное училище КГБ, факультет диверсионно-подрывной деятельности, работа по кадровой проверке командного состава в Афганистане, потом вербовка агентуры в Чечне, после этого – крутой зигзаг, тихая двусмысленная должность представителя Фонда ветеранов спорта при Министерстве иностранных дел. Чудо, а не биография, даже если хотя бы половина в ней – правда. Впрочем, седовласый богатырь сразу оговорился, что далеко не все может рассказать о своем героическом прошлом.
Конечно, Павла Владимировича многое в нем насторожило при знакомстве, однако ведь не наймешь для такого щекотливого дела порядочного человека!
«Проводить профессиональный наркодопрос – это примерно как зубы рвать под наркозом, – объяснил он Павлу Владимировичу, – главное, чтобы пациент расслабился и доверял врачу, не мешал работать. Когда работа уже идет, надо постараться, чтобы коронка не надломилась, а корень не остался в десне. А то, бывает, вместо необходимой информации клиент выкладывает всякие пустяки».
Братья Мальцевы не имели возможности контролировать Красавченко. Свои «зубодерные» операции он проводил наедине с клиентами. Знакомился, входил в доверие, при первой возможности добавлял в любой напиток небольшую дозу вещества, не имевшего ни запаха, ни вкуса. Через несколько минут на клиента накатывала такая страшная слабость, что он не мог шевельнуться без посторонней помощи. Тогда Красавченко делал ему инъекцию еще одного препарата, который и назывался «эликсиром правды». Это была сложная смесь наркотиков-галлюциногенов и антидепрессантов. В течение пятнадцати минут человек отвечал на любые вопросы, выкладывал то, что добровольно, в здравом уме и трезвой памяти не сказал бы даже духовнику на исповеди. Затем наступал долгий тяжелый сон. Проснувшись, клиент обязан был все забыть.
Для инъекций Красавченко использовал специальные одноразовые шприцы с тончайшими иглами. Найти на локтевом сгибе след укола было невозможно. А введенные в организм препараты рассасывались очень быстро, значительно быстрее, чем клиент пробуждался после долгого сна.
Происходило ли все именно так или Красавченко врал, братья не знали. Он уверял, что использует новейшие разработки секретных лабораторий ЦРУ и Моссада. Максимальный эффект, минимальный вред организму. Никаких последствий. Клиент просыпается свежим и бодрым. Голова у него не болит, кошмары не мучают.
До назначенного времени оставалось десять минут. Красавченко никогда не опаздывал, Павел Владимирович предпочитал приходить на встречи с ним немного раньше, чтобы настроиться, психологически подготовиться. Но вместо этого нервничал еще больше. Он не знал, чего ждать от хитрого наемника.
Сидя в маленьком китайском ресторане, Мальцев поглядывал на часы и боролся с искушением достать из кармана радиотелефон, позвонить брату в Москву, поделиться своими опасениями, посоветоваться. Павла Владимировича мучили сомнения и неприятные предчувствия. Ему вдруг стало казаться, что пройдоха в один прекрасный момент решит и его, Павла Владимировича, пропустить через проверку своим чудодейственным «эликсиром правды».
– Только смотри, сам не глотни его «правдивого» пойла, – предупредил на прощание брат, – вообще, Пашуля, будь с ним аккуратней.
Если бы мог представить Дмитрий Владимирович, насколько аккуратно следовало себя вести с Красавченко! За всю свою долгую жизнь Павел Владимирович еще не встречал человека, который вызывал бы у него такую животную брезгливость и такое паническое недоверие.
Павел Владимирович даже на стуле заерзал, так захотелось позвонить брату сию же минуту, однако делать этого не стоило. Если Красавченко появится в момент разговора, он что-то почувствует, поймет. У этого хитрого сукина сына удивительное чутье. Слава богу, он пока верит, будто Мальцев – такой же наемник, исполнитель, лишенный права на полную информацию, и не догадывается, что Павел Владимирович и так называемый «заказчик» – родные братья.
Красавченко появился, как всегда, минута в минуту и, как всегда, подошел бесшумно, со спины. Павел Владимирович заметил его квадратную суперменскую физиономию в зеркале и мысленно похвалил себя, что все-таки сдержался, не стал отсюда, из ресторана, звонить в Москву.
– Ну что ж, поздравляю! Как я и предполагал, ваш план с голландским корреспондентом провалился, – сообщил Красавченко как будто даже с радостью, – она категорически отказалась от интервью. Между прочим, этот вариант был обречен на провал с самого начала. Я не уверен, что вы сумели бы сыграть роль голландца. Скажите честно, вы это придумали потому, что не доверяете мне? Боитесь, повторится история со стариком сторожем? Или опасаетесь, что мне удастся наконец получить информацию и я скрою ее от вас, от заказчика, воспользуюсь сам втихаря?
– Ну, допустим, сыграть роль голландца мне ничего не стоит. Я знаю язык, много раз бывал в этой стране. Повторения истории со стариком я действительно боюсь, ты уж извини, но я просто обязан тебя контролировать. Так было решено с самого начала. А что касается «исчезнуть втихаря», то этого я как раз совсем не опасаюсь. Ты сам знаешь, не выйдет. Ты же не самоубийца.
– Я понимаю, – Красавченко весело подмигнул, – вы не хотите оставлять меня с очаровательной дамой наедине. Вам спокойней, если допрос состоится при вас. Но вынужден вас огорчить. Так ничего не выйдет. Даже если бы она согласилась встретиться с корреспондентом, то вряд ли мне удастся уговорить ее провести разговор в гостиничном номере, поздним вечером, в интимной обстановке, – он вальяжно откинулся на спинку бархатного диванчика и принялся листать меню, – тем более мне пришлось сказать, что в гостиницу вас не пускают.
– Почему?
– Потому что она тут же поинтересовалась, в чем проблема? Разве голландец не может сам подойти к ней в фойе? Она без конца дает кому-нибудь интервью.
– Слушай, так, может, она и отказалась потому, что ты как-то двусмысленно предложил, ляпнул что-нибудь про поздний вечер и интимную обстановку? Она ведь дама строгая, у нее безупречная репутация. Может, она тебя неправильно поняла? Если она в принципе от интервью не отказывается, значит, ты как-то не так просил.
– Ни на что я не намекал и просил вполне грамотно. Просто у нее настроение было неподходящее. Кстати, есть еще одна неприятная новость. Я выяснил, что она вообще не пьет. Это значительно усложняет нашу задачу.
– Ну, кроме спиртного, есть еще кофе, сок, минеральная вода. Ты же говорил, что твой пресловутый эликсир правды не имеет ни вкуса, ни запаха.
– Спиртное усиливает действие препарата, под водочку оно надежней. К тому же если человек знает совершенно точно, что он не употреблял спиртного, ему потом значительно сложней понять причины странного состояния, в котором он находился. Пьющий человек всегда допускает, что мог выпить и отключиться. А у трезвенника внезапный провал в памяти от чашки кофе или стакана сока вызовет серьезные подозрения, особенно если пил он свой кофе или сок наедине с малознакомым человеком.
Подошел официант-китаец, низко склонился, заулыбался, ожидая заказа. Красавченко, как всегда, заказал целую гору еды. Мальцев ограничился порцией своих любимых тигровых креветок и клюквенным соком.
– Ну, я уверен, тебя в твоей разведшколе учили, как спаивать трезвенников и рассеивать подозрения. – Павел Владимирович попытался быть язвительным, но улыбка у него получалась скорее испуганная, чем ироническая.
– А, так вот почему вы при мне не употребляете спиртного? – подмигнул Красавченко. – Да, конечно, нас учили спаивать трезвенников. Но дело не в этом. Я продолжаю настаивать, что к Беляевой нужен принципиально иной подход.
– То есть?
– С ней не надо слишком много разговаривать об умном.
– О ком, прости? – нервно хохотнул Павел Владимирович.
– Все острите? Юмор ваш совершенно не уместен. Я ведь предлагал свою обычную методику. Вы не дали мне санкцию на секс-мероприятие, вы сказали…
– Методика, санкция на секс-мероприятие… Любишь ты выражаться, прости господи. Тоже мне, дипломат хренов, – покачал головой Павел Владимирович. – Если ты к ней сунешься со своими подходцами, она будет шарахаться от тебя как от чумы.
– Пока еще ни одна не шарахалась. А Беляева прежде всего голодная баба. Голодная в смысле секса.
– Кто? Елизавета Беляева? Ну, это ты, братец, загнул…
– Вы зря смеетесь. Ей сорок, последняя вспышка молодости, последний шанс. Женщина в таком состоянии готова на многие глупости.
– Ну конечно! По-твоему, все они голодные и все готовы на глупости, независимо от возраста, интеллекта и социального положения, причем исключительно ради тебя, единственного и неповторимого. Странно, как до сих пор тебя не обглодали до костей страждущие дамы? У Беляевой кристальная репутация. О ней даже сплетен никаких не распускают. Она верная жена и образцовая мать. Все, что ее интересует в жизни, – семья и работа.
Официант принес для Красавченко огромную тарелку с какой-то сложной курино-рыбной закуской. Перед Мальцевым поставил стакан с клюквенным соком, и Павел Владимирович совершенно рефлекторно подвинул его к себе поближе, подальше от собеседника.
– Это ненормально. Так не бывает, – прошамкал Красавченко с набитым ртом.
– Бывает всякое. Вряд ли она решится рисковать репутацией ради нескольких часов удовольствия с таким красавцем, как ты.
– Дело не только во мне. Еще раз повторяю, ей сорок. Для женщины это критический возраст. Она подсознательно стремится наверстать упущенное. А если женщина замужем двадцать лет и у нее кристальная репутация, то упустила она многое. Это простой психоанализ.
– Ладно, хватит. Нам с тобой не до психоанализа, – поморщился Мальцев.
– Вот здесь вы не правы. Без психоанализа не обойтись. Действовать надо тонко и продуманно.
– Да уж, Беляева – не дед-алкоголик, который за бутылку расскажет что угодно.
– Между прочим, с дедом мне тоже пришлось повозиться. К каждому нужен свой подход. Моя методика рассчитана на простые человеческие слабости, а слабости уравнивают людей. Для поселкового сторожа это спиртное, для сорокалетней добропорядочной женщины – секс.
– Для каждой? – Мальцев осторожно отхлебнул сок.
– Ну, практически да. Просто не всегда это заметно.
– Тебя этому тоже в разведшколе учили?
– Меня учили индивидуальному подходу к людям.
– Однако при всем твоем тонком психологизме ты не сумел даже деда-алкоголика, поселкового сторожа, обработать таким образом, чтобы потом можно было оставить его в живых. Ну, что ты на меня так нервно глазами сверкаешь? Разве я подарил деду бутылку, в которой вместо чистого медицинского оказался метиловый спирт?
Официант принес горячее. Тигровые креветки были так обильно политы соленым соевым соусом, что есть их Павел Владимирович не смог. Красавченко поглощал суп из морских гребешков с завидным аппетитом.
– У вас другие функции, и специальность другая, – заметил он, слизнув белесую мутную каплю с ложки. – Я ведь не суюсь в историю минералогии и в ювелирное дело, не пытаюсь рассуждать о Фаберже и о прочих вещах, в которых ничего не понимаю.
– И на том спасибо. А деда мог бы все-таки пожалеть.
– Да? Вы так считаете? Ну что ж, я с вами согласен, жаль старика. Но себя все-таки жальче. Старик болтун, каждый новый человек для него событие, и неизвестно, чем могла бы для нас обернуться его болтовня. В таких вещах лучше не рисковать, к тому же дед и так на ладан дышал.
– Ладно. Бог с ним, со сторожем. Он в итоге дал нам промежуточную информацию, и на том спасибо. Пусть земля ему будет пухом. У тебя есть какой-нибудь определенный план? Не забывай, времени в обрез, ты должен раскрутить Беляеву здесь, в Канаде. В Москве это будет значительно сложней.
– Не беспокойтесь. Я раскручу. Это как раз совсем не сложно. Я продолжу ухаживать за ней, она не останется равнодушна. Если не сексуальный голод, так обычное женское тщеславие сыграет мне на руку. В любом случае я найду возможность остаться с ней наедине, а остальное – дело техники.
– Только смотри, не отрави ее насмерть своим эликсиром правды. Один труп у нас с тобой уже есть, и, если это дойдет до заказчика, он вряд ли одобрит твою излишнюю осторожность.
– А почему это должно дойти до заказчика? Мы не обязаны отчитываться по каждому персонажу в отдельности. Его интересует только результат.
– На сегодня у нас результат скверный. Информации практически никакой, и уже есть один труп. Учти, если вторым трупом станет такая знаменитость, как Елизавета Беляева, то третьим и четвертым можем оказаться мы с тобой. – Мальцев вдруг услышал себя со стороны, и у него заныл желудок.
«Я становлюсь скотиной, – поздравил он себя и тут же утешил: – С кем поведешься…»
– Ну, это вы преувеличиваете, мы с вами в любом случае останемся вне игры, – покачал головой Красавченко. – Кто нас вычислит?
– Нас никто не сможет вычислить. Просто не успеет, потому что уберет нас сам заказчик, чтобы ненароком не засветилось его державное имя в процессе расследования.
– Кстати, вы так и не назвали мне его имени.
– Ты думаешь, он мне представился?
– Но вы сказали «державное». То есть он человек известный.
– Нас с тобой это в любом случае не касается. Чем меньше мы о нем знаем, тем лучше. Не забывай, у тебя осталось всего четыре дня. Вариант с интервью уже провалился. Так что очень советую не строить замок на песке, не рассчитывать на свою грандиозную мужскую привлекательность и продумать несколько запасных вариантов.
– Они уже продуманы.
– Вот и отлично. Действуй. Но только прислушайся хоть раз в жизни к доброму совету, не будь таким самоуверенным.
Расплачивался, как всегда, Мальцев. Красавченко просто встал и ушел, даже не поблагодарив за ужин. Ну и черт с ним, чего еще ждать от хама?
Как только Павел Владимирович остался один, он тут же стал названивать брату в Москву. В Москве была ночь. Механический голос сообщил, что абонент временно недоступен.
* * *
– Из вашего пистолета убит человек, которому вы перед этим дважды угрожали. Вы были арестованы на месте преступления. Чтобы не вести долгих разговоров, давайте начнем с чистосердечного признания, оформим все, как положено, и это может смягчить приговор.
– Я не угрожал и не убивал. Я не знаю, каким образом попал в подъезд. Мне было очень плохо.
– Значит, чистосердечно признаваться не желаем?
– Нет. Я не убивал. Я ничего не помню. Мне было очень плохо.
– Вам было плохо… Вы пили перед этим?
– Не помню.
– В протоколе сказано, что вы находились в состоянии сильного алкогольного опьянения.
– Я не помню.
– А что вы помните?
– Ничего.
Сане сразу не понравился следователь. Маленький пожилой толстячок, уютный, сдобный, как домашняя теплая выпечка. Именно от таких, внешне добродушных, глуповатых и безобидных, следует ждать неприятностей.
– Завтра будет проведена судебно-психиатрическая экспертиза. Но без всякой экспертизы могу вам сказать, что вы производите впечатление человека вполне вменяемого. Не советую симулировать.
– Я и не собираюсь. Пусть меня проверяет любая комиссия. Я правда ничего не помню. Я же говорил, меня накачали наркотиком, действующим на память. Я очнулся в чужом подъезде от крика и собачьего лая. Никого я не собирался убивать, у меня семья, ребенок маленький.
– Никого не собирались убивать… А зачем купили пистолет?
– Просто так. Сейчас у многих есть пистолеты. Это модно, престижно.
– У многих? У кого, например? Можете назвать поименно ваших знакомых, имеющих огнестрельное оружие?
– Я не стукач.
– Вы не стукач… Ну, хорошо, а вам известно, что незаконное приобретение, хранение и ношение оружия наказывается лишением свободы на срок до трех лет?
Саня молчал и глядел в пол.
– Я задал вам вопрос, – мягко напомнил Илья Никитич.
– Да, – еле слышно произнес Саня, не поднимая глаз.
– Значит, купив пистолет, вы вполне сознательно пошли на уголовное преступление?
– Я не считаю это преступлением.
– Убийство тоже не считаете преступлением?
– Я никого не убивал, – Саня решительно помотал головой, – меня подставили.
– Кто и зачем?
– Понятия не имею.
– Понятия не имеете, – удовлетворенно кивнул следователь.
Дурацкая манера повторять почти каждую фразу собеседника Саню просто бесила. Собственные слова сразу казались глупыми, неубедительными, словно старикан пережевывал их своими вставными челюстями и получалась жидкая словесная каша вместо осмысленных, продуманных ответов.
– Если бы я знал, кому понадобилось меня вырубать, разве я не сказал бы? Я изо всех сил пытаюсь вспомнить, но не могу.
– Пытаетесь, но не можете… – повторил Илья Никитич. – А что именно вы пытаетесь вспомнить? Что вам кажется самым важным?
– Ну, во-первых, пистолет я из дома не выносил. Мне просто некуда его было положить.
– Да что вы? – удивился Илья Никитич. – Он у вас такой удобный, легкий, карман не оттянет.
– Нет. В дубленке наружные карманы маленькие, а во внутреннем у меня лежал радиотелефон. Пиджак из тонкой ткани, было бы заметно, если бы там лежало что-то тяжелое.
– Хорошо, а внутренний карман пиджака?
– Там бумажник.
– Но есть еще карманы брюк, ваш «вальтер» запросто туда влезет.
– Нет. Торчит. Брюки узкие.
– Значит, все варианты перепробовали?
– Какие варианты? Я его не брал с собой. Вообще не брал, понимаете?
– Ладно, допустим. В котором часу вы вышли из дома?
– Спросите у моей жены.
– И куда направились? Или об этом тоже спросить у вашей жены?
– Кажется, я был в ресторане.
– Отлично, – обрадовался Илья Никитич, – это уже кое-что. В каком именно ресторане?
– Там танцевала полуголая девушка со звездами на груди, и еще там рассыпалась куча долларов по ковру. Но все это очень смутно, как в тумане.
– Действительно, туману много. Название ресторана, конечно, забыли?
Саня молча кивнул и опустил голову так низко, что Илья Никитич видел только его темно-русую макушку.
– Значит, вы помните, что незадолго до убийства были в ресторане, но пистолета с собой не брали? А каким образом оказались в подъезде убитого, рядом с трупом?
– Я не убивал.
– Послушайте, Анисимов, а может, вы просто забыли, как выстрелили в Бутейко?
– Пожалуйста, не надо издеваться, – Саня вжал голову в плечи, словно опасался, что старик сейчас ударит его, – я не вру вам. Я не мог выстрелить человеку в висок. У меня бы просто рука не поднялась. А мой пистолет должен был лежать дома, в ящике письменного стола.
– Но оказался каким-то мистическим образом на месте преступления. Ладно, Александр Яковлевич, сегодня я свяжусь с вашей женой, она принесет вам смену одежды, а это все мы отправим на экспертизу и узнаем, в какой именно карман вы положили пистолет, когда отправились убивать приятеля.
– Я не…
– Да-да, я понял, вы не убивали, – кивнул Илья Никитич. – Вы давали Бутейко деньги в долг?
– Да. Три тысячи долларов.
– Когда это было?
– В июле.
– Вы брали у него долговую расписку?
– Нет, конечно.
– А сроки возврата оговаривали?
– Нет.
– Значит, вы полностью доверяли Бутейко?
– Не знаю. На этот вопрос я сейчас не могу ответить. Простите, у вас случайно нет сигареты?
– Случайно есть. Пожалуйста.
Илья Никитич не курил, но держал в своем столе на всякий случай пачку «Ротманс» и дешевую одноразовую зажигалку.
– Не можете ответить… – задумчиво повторил, давая Сане прикурить, – что, очередной провал в памяти?
– Если вы считаете, будто я здесь комедию ломаю, то ошибаетесь. Я не симулирую, не строю из себя психа. – Саня жадно затянулся и заговорил очень быстро, затараторил, словно текст был выучен заранее: – Артем Бутейко был мне должен три тысячи долларов. После кризиса у меня возникли серьезные проблемы. Но из этого не следует, что я убил Артема. Разве покойники возвращают долги? Мне нужны были деньги, а не огромный тюремный срок, не высшая мера. И потом, я бы сразу убежал.
– Вы были слишком пьяны.
– Если бы я собирался убивать, разве стал бы пить перед этим?
– Логично, – кивнул Илья Никитич, – но и выпить для храбрости в такой ситуации тоже логично. Из-за неприятностей после кризиса, из-за сложностей с деньгами вы много и сильно нервничали. Накопилась злоба, она требовала выхода. А тут – должник, который не возвращает деньги. Люди в своих поступках далеко не всегда следуют логике и здравому смыслу. Гораздо чаще ими руководят слепые эмоции, особенно в тех случаях, когда происходит убийство. Вы ведь дважды угрожали Бутейко.
