bannerbannerbanner
Эфирное время

Полина Дашкова
Эфирное время

Полная версия

Наташа устала ходить, опустилась в кресло, продолжая укачивать Димыча. Попробовал бы Саня вот так, несколько часов подряд, баюкать ребенка. Подлец, мерзавец, сукин сын! Сидит сейчас в кабаке с какой-нибудь холеной размалеванной стервой, или уже не в кабаке, а в квартире, на тахте. Свет погашен, музыка тихонько играет, на журнальном столике кофе и ликер. Стерва скидывает туфли и грациозно поджимает свои длинные ноги в колготках с лайкрой, а Санина рука осторожно ложится на ее колено. Тьфу, пакость какая!

Наташа шмыгнула носом, посмотрела на Димыча. Оказывается, ребенок уже крепко спал. Она уложила его в кроватку, плюхнулась в кресло, включила телевизор, и тут же на экране появилась заспанная, помятая физиономия Артема Бутейко.

– Привет, жук-калоед, – произнесла Наташа, кивнув телеэкрану, – давно не виделись. И зачем тебя запустили в эфир? Кому нужны твои гадостные сплетни? Только тоску нагоняешь своим тупым пошлым юморком. Так стараешься шутить, как будто тужишься при запоре.

Поймав себя на том, что разговаривает вслух с телевизором, она тут же выключила его и всхлипнула. Физиономия Артема Бутейко окончательно испортила ей настроение. В квартире было тихо. Димыч мирно посапывал в кроватке. Лениво поднявшись, Наташа поплелась на кухню, включила чайник, хотя чаю ей вовсе не хотелось.

И вдруг зазвонил телефон. Вздрогнув, она бросилась к аппарату, схватила трубку с такой поспешностью, словно ждала важного звонка. Но, услышав голос своей подружки Ольги Ситниковой, тут же увяла:

– А, это ты? Привет.

– Ребенка уложила? – деловито поинтересовалась Ольга.

– Ага. Только что уснул.

– Муж дома?

– Нет.

– Странная ты женщина, – вздохнула Ольга, – все ему позволяешь.

– Что – все?

– То самое. Мой Андрюша вот так же пропадал вечерами, я молчала, думала, работает, вкалывает, кормилец, себя не щадит. Сама знаешь, чем все кончилось.

Кончилось все действительно скверно. Несколько месяцев назад Андрюша бросил Ольгу с двухлетней дочерью.

– Саня по делам ушел. У него сейчас серьезные проблемы из-за кризиса, – неуверенно возразила Наташа.

– Ну конечно, по делам… Слушай, я тут Светку Берестневу встретила, она знаешь где теперь работает? В «Арлекино». Представляешь, танцует стриптиз.

– Серьезно? У нее же ноги короткие!

Вяло и зло обсудили фигуру Светки Берестневой, потом Ольга опять оседлала своего любимого конька, стала рассуждать о подлости всех в мире мужчин.

Раньше Наташа старалась прекратить эти вредные для здоровья разговоры, выдумывала какой-нибудь предлог: Димыч проснулся, молоко убежало. «Прости, я тебе позже перезвоню» – и не перезванивала. Но сейчас ей было так тоскливо, так одиноко, что даже Ольгиной злой болтовне она была рада. Все-таки живой голос в трубке.

– Неужели ты ничего не чувствовала? Это ведь должно быть заметно, когда появляется у мужа другая женщина, – спросила она Ольгу и заметила про себя, что впервые задает этот вопрос не из сострадания, а с напряженным личным интересом.

– Чувствовала, конечно. Но не хотела себе признаваться. Обидно, унизительно. Да и что я могла бы изменить? Потом, когда все стало слишком очевидно, я бросалась в другую крайность – просила, умоляла, истерики закатывала, опустилась до шантажа, пыталась вены резать. От этого только хуже. Если бы сейчас все сначала, я бы, разумеется, вела себя совсем иначе. Я бы сделала вид, будто мне все равно. А еще лучше, сама бы завела кого-нибудь. Вот тогда бы он, сукин сын, подумал, уходить или нет. Кстати, очень тебе советую.

– Что?

– Закрути роман. Пусть поревнует. Раньше будет домой возвращаться. Знаешь, они ведь только кажутся такими умными и сложными. На самом деле все просто. У каждого есть идеал жены: босая, беременная и на кухне. Только когда ты доходишь до этой идеальной кондиции, ты уже ему на фиг не нужна. Не интересна. К тебе относятся как к прислуге, даже хуже. Прислуге хотя бы деньги платят и стесняются хамить. Все-таки чужой человек.

Наташа слушала одновременно с отвращением и с каким-то мазохистским удовольствием. Да, все так. Все верно. Какая, на фиг, любовь? Босая, беременная, на кухне. Пироги в духовке, щи на плите, руки в тесте. «Привет, старушка! Что у нас сегодня на ужин? Опять курица? Ты знаешь, у меня кончились чистые носки. Не забудь погладить мою голубую рубашку».

А потом в этой отглаженной рубашке, чисто выбритый, благоухающий французским одеколоном, который ты подарила ему на день рождения, он прыгает в машину и несется на запрещенной скорости к свободным, небеременным, не кормящим, тщательно накрашенным. А ты, голубушка, сиди дома, стирай носки, возись с ребенком, тащись с коляской по слякоти в супермаркет, волоки тяжеленные сумки, старей, стервеней и будь счастлива.

– Как только жена становится домашней клушей, они начинают жить в свободном полете, если, конечно, есть деньги на оперение. И надо быть идиоткой, чтобы этого не замечать. Ну вот где сейчас твой драгоценный Саня? Где?

– На переговорах.

– Умница, – Ольга хрипло засмеялась, – ты всегда была умницей. Продолжай в том же духе. Держись, Наталья, и не сдавайся.

– Что ты имеешь в виду?

– Продолжай врать себе. Может, это вранье действительно мудрей и безопасней, чем правда.

– В чем же правда?

– В том, что ты живешь с козлом, – произнесла Ольга, и было слышно, что она в этот момент прикуривает.

– Почему обязательно с козлом? – возмутилась Наташа.

– Да потому. Помнишь русскую народную сказку? «Не пей из копытца, козленочком станешь». Но братец Иванушка не послушался, очень ему пить хотелось. Вот все они так, братцы Иванушки, тянет их хлебнуть из чужого копытца.

– Ну ладно, это все-таки сказка. А мой муж вовсе не козел, – мрачно произнесла Наташа после долгого молчания. – Конечно, и не принц датский. Нормальный человек, любит меня, и я его люблю. Никаких других женщин у него нет. Он просто очень много работает, особенно сейчас, после кризиса.

– Наташенька, солнце мое, перестань, ну ты же большая девочка, – сострадательно вздохнула Ольга.

Наташа чувствовала, как текут по щекам слезы, понимала, что надо повесить трубку, прекратить этот гадкий разговор. Все неправда. Они с Саней любят друг друга, у них растет Димыч, летом они обязательно отправятся на Кипр отдыхать. Именно для того, чтобы была у них такая возможность, Саня пропадает вечерами, бегает как угорелый, и вовсе не по бабам, а пытается найти заказчиков, заработать деньги. И заработает, он везучий. Они найдут хорошую няню, Димыч подрастет. Целая жизнь впереди. Что же она так раскисла? Наверное, просто устала.

– Ой, прости, Димыч проснулся, я тебе перезвоню завтра утром. – Наташа положила трубку.

Димыч спал спокойно, крепко. Она поправила одеяльце, провела ладонью по теплой круглой щечке, наклонилась, осторожно поцеловала высокий выпуклый лобик.

– Ерунда все это, Димыч, – прошептала она, – папа у нас с тобой самый лучший. Мы не будем больше эти глупости слушать. Ольгу бросил муж, и теперь ей кажется, будто все мужчины мерзавцы. А это неправда. Нельзя жить, если никому не веришь и никого не любишь.

Она шептала все это вслух спящему ребенку. Больше ей не с кем было поговорить, а одиночества Наташа не терпела. Все, что происходило в ее душе, все, о чем она думала, ей надо было срочно кому-то выложить, высказать до донышка. Сейчас, после разговора с Ольгой, у нее было такое чувство, словно она подошла на цыпочках к краю черной пропасти, заглянула и отшатнулась прочь. Там, в этой пропасти, никто никого не любит, не понимает, все злые, подлые, безобразные, тухлые какие-то. Как зомби в ужастике.

Наташа сладко зевнула, отправилась в ванную умываться. Глаза слипались. Оказывается, уже третий час. А Сани все нет. Теперь она уже не думала о длинноногих фуриях. Она просто волновалась. Раньше, если Саня задерживался, она всегда могла позвонить ему на мобильный. Но сейчас он им почти не пользовался из экономии, включал очень редко. Не надеясь услышать ответ, она все-таки набрала номер.

* * *

Во дворе взорвалась еще одна петарда, далекий хлопок отозвался в голове слабым эхом. Саня вскрикнул во сне, сон ему снился какой-то жуткий, как будто он повис в шахте старого лифта, вцепился пальцами в серую сетку, сил нет держаться, проволока режет кожу, руки кровоточат, внизу чернота, бетонный пол, а сверху медленно движется лифт. Этот кошмар часто снился ему в детстве, особенно во время болезни, при высокой температуре.

От хлопка он не проснулся, хотя надо было открыть глаза, выйти из кошмара. Темная громадина лифта наплывала сверху, была все ближе, но тут, к счастью, мелодично затренькал будильник. Почему-то он лежал за пазухой. Саня разлепил наконец отяжелевшие веки.

Сначала он видел только пятна, светлые и темные. Что-то случилось со зрением, он напрягал глаза, однако все расплывалось, словно он смотрел сквозь грязное мутное стекло. Он поморгал, приподнялся на локте, обнаружил, что лежит на очень жесткой холодной поверхности. Выкарабкиваясь из тяжелого сна, он был уверен, что находится у себя дома, в своей кровати. Оказывается, он спал на грязном кафельном полу.

– Наташа, – позвал он жену и не услышал собственного голоса, к тому же во рту было так сухо, что язык прилипал к нёбу.

Мелодичное треньканье все не затихало. Саня приподнялся, огляделся, и тут до него наконец дошло, что лежит он вовсе не дома, а в каком-то незнакомом подъезде, грязном, вонючем. На нем его дубленка, насквозь мокрая, а во внутреннем кармане надрывается радиотелефон.

– Саня, где ты? – услышал он голос жены и немного успокоился.

– Не знаю, – ответил он вполне искренне, – подожди, сейчас попытаюсь понять.

Для того чтобы встать, ему пришлось опереться рукой о мокрый пол. Ладонь скользнула, оттолкнув какой-то холодный металлический предмет. Предмет проехал по полу и глухо стукнулся о стену. Саня опять повалился на бок. Мало того, что почти ослеп, еще и голова кружилась.

 

– Наташка, мне плохо.

– Ты что, напился? Ты знаешь, который час?

– Понятия не имею.

– Половина третьего. Бери такси и сейчас же домой!

– Я не могу встать. Я ничего не вижу.

Рядом послышался приглушенный гул и грохот. По звуку Саня понял, что кто-то вызвал лифт. А через секунду раздался отчаянный собачий лай, и тут же жалобный тревожный скулеж, словно собака чего-то испугалась. Одновременно прозвучал женский крик. Двери лифта шумно закрылись.

– О господи! Помогите! Кто-нибудь! Ой, мамочки, сколько крови!

– Саня, там кто-то кричит, – выдохнула Наталья в трубку, – объясни мне, что происходит.

Собака продолжала скулить и лаять. Ее хозяйка больше не произнесла ни слова, было слышно, как она бросилась вместе с псом вверх по лестнице, не дожидаясь, пока опять откроются автоматические двери лифта.

Где-то рядом щелкнул замок. Начальственный мужской голос произнес:

– В чем дело?

Саня опять попробовал встать, но головокружение усилилось. Горло стиснул спазм. Саня старался сдержаться, но не смог. Его вырвало. Телефон он успел отключить и сразу отключился сам. Был это глубокий обморок или тяжелый сон, Саня так и не понял. Очнулся он оттого, что кто-то сильно и грубо поднял его, а точнее, вздернул вверх, за локти.

– Давай, давай, сейчас ты у нас быстро очухаешься. Ну, открывай глаза. Документы есть у тебя?

– Да он же в полном отрубе, нажрался, как свинья. Тьфу ты, весь облеванный, обыскивать противно.

– Смотри-ка, одет хорошо, сотовый у него.

«Грабители… – пронеслось в мозгу сквозь тяжелую муть, – не меньше трех, судя по голосам… Куда они меня тащат?»

Он заставил себя открыть глаза. Зрение почти восстановилось. Сначала он увидел прямо перед собой серый милицейский китель, потом молодое гладкое лицо.

– Все, товарищ капитан, очухался он, глаза открыл.

Саня тупо, растерянно огляделся. Подъезд чужой, однако знакомый. Он вдруг ясно понял, что бывал здесь раньше.

– Я знаю этого человека, – тихо произнес у его уха пожилой женский голос, – это Анисимов Александр Яковлевич, семидесятого года рождения. Он дважды угрожал моему сыну, сначала по телефону, потом у нас дома.

Саня повернулся и тут же узнал женщину. Старый махровый халат был накинут поверх ночной рубашки. Жидкие седые волосы заплетены в две тоненькие косицы.

– Добрый вечер, Елена Петровна, – ошалело произнес Саня и заметил, какое странное у нее лицо. Не просто бледное, а почти синее.

– Убийца, – прошептала она в ответ, едва шевеля губами, – из-за денег, из-за паршивых долларов… будь ты проклят! – Она покачнулась, глаза закатились, изо рта вырвался короткий хрип. Кто-то подхватил ее, появилась фигура в зеленом комбинезоне с большими красными буквами «Скорая помощь».

– Подождите, Елена Петровна, что произошло? – Саня судорожно сглотнул, больше всего он боялся, что сейчас его опять вырвет. В лицо била нестерпимая кислая вонь. Так плохо, так стыдно и страшно ему еще никогда в жизни не было. Милиционеры потащили его на улицу. Там, под ярким фонарем, остановились на несколько минут. Двое санитаров вынесли из подъезда носилки.

– Знаешь этого человека? – быстро спросил милиционер, указывая на труп.

– Нет, – прошептал Саня и отвернулся. Глядеть на мертвое лицо, на большую аккуратную дырку в виске, обведенную черной пороховой каймой, было невозможно.

– Смотри! – приказал милиционер. – Смотри внимательно. Твоя работа. Ты знаешь его. Ну?!

– Это Бутейко Артем Вячеславович, – выдавил Саня очень медленно, почти по слогам.

– Молодец, – одобрительно кивнул милиционер, – а этот предмет тебе знаком?

В целлофановом мешке лежал пистолет. Не узнать его Саня не мог. Это был его новенький шестизарядный «вальтер», приобретенный этим летом сдуру, по случаю, у какого-то пройдохи. Разумеется, никакой лицензии на него не имелось, однако Саня не поленился заказать гравировку на рукояти, собственные инициалы «А.А.Я.».

Глава 2

Улица Святой Екатерины пересекает огромный Монреаль, проходит его насквозь, тянется через центр, через богатые и нищие кварталы. Учитывая свой топографический идиотизм, Елизавета Павловна Беляева решила просто пройти по этой улице, никуда не сворачивая. Тогда меньше шансов заблудиться.

Времени у нее было совсем мало. К половине девятого она должна была вернуться в гостиницу, переодеться к банкету, привести себя в порядок. Следующие пять дней конференции заполнены заседаниями, встречами, тематическими дискуссиями, ленчами, бранчами с раннего утра до позднего вечера. Только сегодня вторая половина дня по официальному расписанию отведена «экскурсиям и отдыху».

Елизавета Павловна постаралась быстрей миновать огромное гостиничное фойе, опасаясь наткнуться на кого-нибудь из знакомых, увязнуть в разговоре, потерять драгоценное время. Она так долго ждала этих нескольких часов свободы и одиночества, что даже нервничала немного, как будто собралась на важное свидание.

Она уже прошла мимо стойки администрации, перед ней разъехались стеклянные двери, и тут из-за широкой спины охранника на нее выскочил бойкий молодой человек, член российской делегации, сотрудник какого-то пестрого модного журнала, представитель Фонда культуры, в вишневом полувоенном френче и лиловых брюках с шелковыми лампасами, точно таких, как у гостиничного лакея. Как его зовут, Елизавета Павловна не помнила, плохо представляла себе, каким образом ему удалось попасть на конференцию, однако знала, что он монархист, вроде бы потомок какого-то княжеского рода. Он относился к типу «попрыгунчиков», болтал без умолку, стараясь застрять в памяти, приставал с какими-то проектами, предложениями, хватал за пуговицу, тряс, тормошил, требуя внимания или хотя бы вежливого мычания.

– Приветствую вас, очаровательная Елизавета Павловна, как хорошо, что я вас встретил, вы потрясающе выглядите сегодня, черный цвет вам удивительно к лицу. Вы знаете, я давно хотел поговорить с вами насчет одного проекта, ну, вы, наверное, помните, недавно была скандальная публикация в нашем журнале об интеллектуальной собственности и авторских правах.

– Да-да, конечно, простите, я очень спешу, – пробормотала Лиза, автоматически пытаясь вспомнить, как зовут молодого человека и как называется журнал.

– Я понимаю, но это всего лишь три минуты. Вы в город? Позвольте, я немного провожу вас?

– Нет! Ни в коем случае! – выпалила Лиза так резко, что у молодого человека округлились глаза.

– Ну, извините… – растерянно пробормотал он ей вслед.

Она помчалась прочь от гостиницы, лавируя между машинами на автостоянке, заметила в зеркальных окнах белого «Линкольна» свое бледное и почему-то ужасно испуганное лицо и тут же подумала, что ведет себя глупо, несолидно, как девчонка, сбегающая с урока. Остановилась, спокойно поправила волосы. На миг рядом с ее отражением возникла в стекле знакомая физиономия. Представитель МИДа Анатолий Красавченко прикуривал на ветру и вроде бы ее не заметил.

У нее еще с юности выработалась дурацкая привычка ходить очень быстро, нестись сломя голову, даже если некуда спешить. И сейчас она заметила, что продолжает мчаться деловитой походкой, вместо того чтобы расслабиться и просто погулять.

Неподалеку от гостиницы возвышался открыточно-красивый собор Святой Екатерины, выстроенный в начале этого века с претензией на раннюю готику. Башни его виднелись из окна Лизиного номера, и еще сегодня утром, поднимая жалюзи, она подумала, что непременно надо в этот знаменитый собор зайти. Она попыталась сосредоточиться на тонких, вздернутых в бледное небо башнях, запрокинув голову, принялась разглядывать живописные каменные складки одежды святой Екатерины, заметила, как тщательно выточены вздутые жилы на изогнутой шее Святого Марка, как гармонично расположены скульптуры и до чего натурально выглядит босая зеленоватая ступня святого Фомы. Каждый ноготь отделан с анатомической дотошностью, и, наверное, это должно очень впечатлять.

Из собора был слышен мягкий тяжелый звук органной фуги Баха. Лиза приоткрыла медную дверь, мельком заметив, что благородный зеленоватый оттенок нанесен на медь искусственно.

В соборе было пусто. Фуга лилась из динамика. Маленький пожилой горбун в темной ковбойке обрабатывал бесшумным пылесосом вишневую ковровую дорожку между рядами скамей. Лиза постояла несколько минут, глядя на фрески, на стеклянную мозаику потолка с хитрой радужной подсветкой. Гибкий хобот пылесоса энергично подрагивал в руках горбуна, и в том же ритме подрагивал седенький, перетянутый черной резинкой хвостик на его тощем затылке. Когда горбун приблизился, Лиза расслышала, как он напевает под нос что-то о хорошей пинте пива и красотке Мери. Хобот пылесоса подполз к ее ногам. Круглый тусклый глаз горбуна сердито скользнул по лицу. Жарко, упруго ударила в солнечное сплетение волна последних аккордов органной фуги. Лиза тихо вышла.

Всего за несколько минут небо успело затянуться, поднялся ветер, посыпал мелкий сухой снег. Она поправила шарф и побрела медленно, почти спокойно. В легкой ряби снегопада город стал нежней и таинственней. Немного закружилась голова от ветра и мелькания острых частых снежинок.

Взглянув на часы, Лиза обнаружила, что осталось всего два с половиной часа до конца прогулки, и нырнула в огромный торговый центр, целый подземный город, побродила по нескольким дорогим бутикам готовой одежды. Она хотела купить себе пару блузок под деловой костюм и довольно долго перебирала всякие кофточки, продвигая по кругу вешалку.

– Я могу вам чем-нибудь помочь, мэм? – опомнилась молоденькая продавщица, скучавшая у примерочной.

– Спасибо, я сама.

– Вы ищете что-то конкретное? – Девушка уже вошла в роль, предписанную инструкцией по обслуживанию покупателей, и теперь не собиралась отступать.

– В общем, нет, ничего конкретного, – пробормотала Лиза, переходя от блузок к брюкам, – я пока сама не знаю.

– Посмотрите вот эту модель. У вас голубые глаза, сиреневый оттенок вам очень к лицу. Получается неожиданный эффект, глаза становятся как фиалки. Повернитесь к зеркалу. – Продавщица ловко приложила к Лизе нечто плюшевое, кургузенькое, туго приталенное, с воротником «собачьи уши». – Если к этому подобрать темно-лиловые эластичные брюки клеш, будет просто великолепно.

– Великолепно, – кивнула Лиза, – но не по возрасту. Лет пятнадцать назад я бы, наверное, решилась это надеть.

– Да что вы, мэм, вам ли беспокоиться о возрасте? – Девушка сладко прищурилась. – К этому комплекту есть еще замшевый жилет, если вы купите три вещи, мы сделаем значительную скидку.

Лиза почти сдалась, даже вошла в примерочную, задернула шторы и стала примерять комплект.

Из зеркала на нее глядела, хлопая сверкающими фиалковыми глазами, незнакомая молодая женщина, восторженно-глупая, очень хорошенькая. Светлые пепельно-русые волосы слегка растрепались. Высокие скулы порозовели, рот сам собой растягивался в идиотской улыбке.

Лиловый комплект и правда выглядел великолепно. Эластичные брюки плотно обтягивали бедра. Такие соблазнительные клеши носили все секретарши директора канала, куколки не старше двадцати пяти. Директор менял их ежемесячно, за блондинкой следовала брюнетка, потом была рыженькая Нелли, потом пепельная Лада. И каждая щеголяла в эластичных брючках, тугих, как балетное трико, соблазнительных, как шоколадная глазурь.

Лиза представила выражение лиц своих коллег, когда она заявится в «Останкино» в таком откровенном девичьем «прикиде», и усмехнулась. Наработанный годами имидж серьезной, строгой, неприступной умницы, милого, обаятельного, но почти бесполого существа, может разрушиться за несколько дней. Шаг вправо, шаг влево считается побегом. Стрелять начнут без предупреждения. Слухи, сплетни, двусмысленные намеки засвистят, как снаряды при артобстреле.

Дважды в неделю Елизавета Павловна Беляева сообщала миллионам телезрителей политические новости, в основном тревожные и безрадостные. Но ее простые, ясные, чуть ироничные комментарии утешали, снимали напряжение. После ее программ у зрителя не возникало привычного чувства, что он живет в дерьме и завтра будет конец света. Дело было не в новостях, не в информации, а в том, кто и как все это излагал и комментировал.

Лицо Лизы Беляевой относилось к тому типу, который принято называть «актерским». Из такого лица можно сделать что угодно – классическую благородную красавицу, вульгарную женщину-вамп, строгую профессоршу, уютную добропорядочную мать семейства. Впрочем, она была очень красивой без всяких усилий.

Лизе хватило ума с самого начала не поддаться соблазну быстрого шаблонного успеха. Пять лет назад, перед первым своим появлением на экране в качестве ведущей теленовостей, она отказалась от стандартного макияжа, заявив, что не желает стать очередной «мордашкой». Это было настолько не по-женски, что никто ее тогда не понял. Никто, кроме телезрителей.

 

С тех пор она ни разу не появлялась на экране в виде выхоленной, вылизанной фотомодели, которая подавляет своей успешностью и за которой просматривается совершенно определенный видеоряд: норковые шубы, «Мерседесы», недоступные простым смертным роскошные тусовки, массажи, тренажеры, отдых на Канарах. Она оставалась женщиной из толпы, умной, спокойной, надежной собеседницей миллионов. Собеседницей, а не телезвездой. И за это ее любили, этим она отличалась от своих блестящих коллег.

– Потрясающе! Брюки сидят идеально! – заворковала продавщица, и к ней на помощь пришли еще две из соседнего отдела. – Мэм, поверьте, этот комплект просто создан для вас. Остается только подобрать туфли на «платформе», сумочку и шейный платок.

Все это было моментально доставлено.

Лиза покорно сунула ногу в лиловый замшевый башмак на полуметровой копытообразной «платформе», но опомнилась, нырнула назад, в примерочную, решительно задернула шторки, стянула с себя лилово-фиалковую роскошь и вернула прежний строгий дамский облик – серый гладкий пуловер, серые свободные брюки, черный шарф, черное французское пальто.

Находчивые продавщицы тут же предложили ей классический темно-синий костюм, вечернее платье, шелковую брючную тройку, полдюжины блузок и пуловеров. Лиза, утопая в ворохе вещей, почти сдалась, готова была купить что-нибудь просто из вежливости, но строго сказала себе, что вежливость здесь ни при чем. Ее всего лишь профессионально обрабатывают.

Продавщицы никак не могли успокоиться. Психологическая атака ослабла лишь тогда, когда в бутик вплыла новая потенциальная жертва, дама лет пятидесяти в норковой шубе до пят. Лиза ускользнула налегке и мысленно похвалила себя за то, что не поддалась соблазну потратить кучу денег на вещи, которые, в общем, ей совсем не нужны и ни капельки не нравятся.

В антикварной лавке она выбрала для мужа крошечную шкатулку-шарманку с механическим заводом. Из расписной деревянной коробочки звучала мелодия вальса Штрауса. В отделе игрушек она купила коллекционного английского медведя для дочери и «страшилку» – резиновый бычий пузырь с плавающими внутри черепами и костями – для сына (шестнадцатилетний Витя, как всегда, конкретней всех объяснил, чего он хочет, как будто заранее присмотрел себе подарок).

У нее остался всего час. Она перекусила в маленьком кафе внутри торгового центра, вышла на улицу, но вовсе не на ту, которая носила имя святой Екатерины. Уже стемнело. Несколько минут пришлось разбираться по карте, останавливать прохожих. Наконец она вроде бы поняла, как попасть к гостинице, но на самом деле пошла в другую сторону.

Разноцветные огни витрин и рекламы сменились мертвенно-белым ослепительным фонарным светом. Было светло, как в мясной лавке. Прямо на тротуаре, покрытом слоем снега, сидели какие-то пестрые панки, металлисты, вдоль грязных витрин выстроились озябшие мрачные проститутки обоего пола.

– Леди, я сегодня дешевый, – грустно сообщил, преграждая ей путь, нарумяненный пожилой юноша в клетчатых красных рейтузах и розовой кожаной курточке до пояса.

Приторный запах дешевых духов и восточных благовоний ударил в ноздри так, что выступили слезы. Спросить дорогу было не у кого, ни одной таблички с названием улицы Лиза не видела. Она повернула назад, ускорила шаг, почти побежала.

– Если вы предпочитаете девушек… – чернокожая толстуха с вытравленными до лимонной желтизны волосами тронула ее за рукав.

– Новое эротическое шоу, очень оригинальное, только сегодня специальные скидки…

– Леди, традиционный мужской стриптиз, пять исполнителей по цене одного!

Она уже бежала, глядя прямо перед собой, не разбирая пути, а грязный квартал все не кончался. Из-за угла выскочили два одинаковых бритоголовых парня в военных шинелях и преградили дорогу. Шинели распахнулись, под ними были голые тела.

– Специальная скидка, только для вас, пятьдесят за обоих за два часа, семьдесят за ночь! Леди, ночь с нами обоими, всего за семьдесят долларов, останетесь довольны! – сообщили они хором, с одинаковыми щербатыми улыбками.

Лиза почувствовала, как медленно, тяжело сгущается вокруг воздух. Толпа сказочных уродов обступила ее со всех сторон, и выхода не было, разве только оторвать подошвы от асфальта и взлететь.

Она шарахнулась в сторону от парочки в шинелях и увидела просвет между домами, дальше тянулся темный безлюдный переулок, но бежать туда не рискнула, панически заметалась, пытаясь сообразить, куда разумней драпать, вперед или назад. Помчалась вперед и вдруг услышала собственный негромкий сдавленный крик. Кто-то схватил ее за плечи, остановил, держал очень крепко и не давал вырваться.

– Елизавета Павловна, что с вами? Успокойтесь!

Она не сразу сообразила, что говорят с ней по-русски и обращаются по имени-отчеству.

– Удивительно, как вы умудрились из всех кварталов выбрать именно этот, самый опасный и непристойный. Он ведь единственный на весь Монреаль.

Она наконец успокоилась. Перед ней был Красавченко, сотрудник МИДа, милый, добрый, замечательный Красавченко. Настоящий дипломат с аккуратным седым «бобриком», мягкой улыбкой и всепонимающими глазами.

– Анатолий Григорьевич, я заблудилась… – забормотала она, вцепившись в его руку.

– Ну, все, все, мы уже вышли из неприличного квартала. Не нервничайте так. У вас что, карты нет?

– Есть. Но у меня с детства топографический идиотизм, к тому же здесь сбиты таблички с названиями улиц. Наверное, мы уже опаздываем на банкет? Вы знаете, как добраться до нашей гостиницы?

– Разумеется, знаю. Я наизусть знаю этот город, пять лет проработал в посольстве. На самом деле гостиница совсем близко, минут десять ходьбы. Так что, если не возражаете, давайте зайдем в кафе. У нас есть время. Вам надо отдышаться, спокойно выпить чашку кофе. Вот здесь отличная французская кондитерская.

Сразу за порнокварталом начались богатые, благопристойные улицы, где шла обычная городская жизнь.

– Место, куда вы попали, – что-то вроде резервации для наркоманов, дешевого порно и прочих прелестей, – объяснил Красавченко. – Каким же ветром вас туда занесло, Елизавета Павловна?

«А вас?» – мелькнуло в голове у Лизы, но спрашивать она не стала.

В маленькой французской кондитерской не было ни души. Розовый окрас стен, стеклянные низкие столики, мягкие цветастые диваны и кресла. В центре – многоярусный фонтанчик с разноцветными радужными струйками, бьющими из огромного фарфорового апельсина.

– Сейчас пройдет шок, и вы станете активно думать, как их всех спасать, этих падших личностей. Из ублюдков-агрессоров они превратятся для вас в невинных жертв социальной несправедливости. – Красавченко усмехнулся и притронулся к ее руке. – Здесь чудесные пирожные. Вы любите сладкое?

– О том, как их спасать, я думать не буду. И сладкое не люблю, – проворчала Лиза.

– Это грустно.

– Что именно?

– И то и другое. Ну, от фруктового салата и чашки кофе-«капуччино» вы ведь не откажетесь?

Красавченко снял с нее пальто, при этом легко и откровенно провел пальцами по ее шее, как бы поправляя ей волосы на затылке.

«Это что-то новенькое, – удивленно заметила Лиза, – откуда такая фамильярность? С какой стати?»

Пальцы у нее были ледяные. Глаза тоже. Вообще, когда шок действительно прошел, она разглядела, что не такой уж он милый и добрый. А в самом деле, как же ему удалось оказаться в нужном месте в нужное время? Он что, шел поразвлечься с дешевыми проститутками? Или решил побаловаться марихуаной? Ведь не мог же заблудиться, сам сказал, что отлично знает город. Стало быть, он следил за ней? Ерунда какая-то.

Лиза удобно устроилась на мягком диване, еле сдержалась, чтобы не скинуть сапоги и не поджать ноги. Красавченко уселся напротив, в кресло.

– Я вас заметил в торговом центре, в отделе игрушек. Хотел подойти, но у меня есть принцип: не трогать женщину, которая делает покупки. А потом вы пошли так быстро, почти побежали.

«Я шла медленно. Я долго стояла, тупо пытаясь разобраться в карте. Я обращалась к прохожим…» – заметила про себя Лиза.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31 
Рейтинг@Mail.ru