Полина Александровна Раевская
Во власти страха

Полная версия

Глава 1. Приоритеты

Я проснулась очень рано и, совершенно не понимая, что происходит, и почему я в кабинете. А когда повернулась, едва не пришла в ужас, обнаружив, что в постели не одна, хотя кожаный диван вместо простыни и плед на замену одеялу сложно назвать постелью, но в ту минуту меня волновал лишь спящий рядом муж, точнее бывший муж.

За пять лет, прошедших с нашего развода, я до сих пор почему-то считаю его «своим» и в тоже время бесконечно чужим. Как такое возможно? Сама не знаю. Но факт оставался фактом, и я чувствовала смущение, словно мы не десять лет знакомы, а всего одну ночь. Мне было не по себе за свое вчерашнее поведение. Набросилась на него, словно изголодавшаяся по мужику баба. Впрочем, я такая и есть, вот только не по мужику, а конкретно по нему. По рукам его нежным и в тоже время грубым, дарящим, как неземное наслаждение, так и адскую боль.

Мне всегда нравились его руки. С юности был пунктик обращать внимание, прежде всего, на них. У Маркуса они красивые и ухоженные, с сеточкой проступающих под смуглой кожей вен, с мелкими шрамами на костяшках пальцев, с идеальным маникюром, что меня немного веселило поначалу. Наверное, сказывался русский менталитет или просто я такая «темная» была. Пальцы моего мужчины из тех, что называют «музыкальные»: длинные, худые, узкие на кончиках, широкие в середине и вновь сужающиеся у основания, из-за чего кольцо, которое он носил на мизинце, было ему великовато, но не спадало. Обручальное же он никогда не надевал, и это было обидно, хотя в череде бесконечных обид уже кажется мелочью.

Я любила его руки, пока не начала бояться и, кажется, до сих пор не искоренила этот страх. Смотрю на них: лежат у меня на талии, а я даже прикоснуться не могу, словно все, что было этой ночью, было не со мной. Вчера эмоции захлестнули, и я на мгновение освободилась от оков, сдерживающих меня на протяжении пяти лет, но сейчас чувствую, как вновь, будто каменею, возвращаюсь в свой кокон натянутых улыбок, продуманных слов, осторожности, наблюдательности и подозрительности. Анна Гончарова теперь такая, а то, что было ночью – это лишь отголосок прошлых дней, ностальгия.

Полежав еще немного, собралась с духом и осторожно начала подниматься, стараясь не разбудить Маркуса. За окном еще было темно, поэтому я наощупь стала шарить по полу в поисках трусиков, которые Маркус снял с меня где-то на диване. От воспоминаний в животе сладко оборвалось, я улыбнулась краешком губ. Однако стоило повернуть голову, улыбка погасла, сердце ухнуло с огромной высоты, и я застыла, встретившись с пристальным взглядом, от которого мурашки побежали по коже.

В полумраке Маркус был похож на героя романа Стокера: короткие, черные волосы после сна были всклокочены и торчали в разные стороны, завиваясь у висков. Несмотря на то, что Маркус был смуглым, кожа его имела нездоровый, сероватый оттенок. Оно и понятно, из тюрьмы здоровыми не возвращаются. Лицо было настолько худым, что черты заострились и казались, будто высеченными из камня. Впалые щеки были покрыты щетиной, придавая лицу разбойничий вид. Но самыми зловещими были глаза: не карие, а черные, дьявольские. Они казались большими за счет худобы и были слегка прищурены в эту минуту.

Маркус настороженно следил за каждым моим движением. Я тяжело сглотнула, очередная попытка улыбнуться провалилась с треском. Меня затопило чувство неловкости, и я прижала плед к груди, стараясь хоть немного прикрыть наготу. Маркус заметил это движение и слегка нахмурился. Я почувствовала себя настоящей дурой, но ничего не смогла с собой поделать. Что-то сковало изнутри и не давало вздохнуть.

– Доброе утро! Ты рано проснулся, – выдавила я из себя. Маркус ничего не ответил, приподнялся и, обхватив меня за талию, притянул к себе, а в следующую секунду я уже оказалась лежащей на боку, спиной к нему.

Сердце заколотилось, как сумасшедшее, когда горячее тело Беркета прижалось ко мне. Все же сказывалось четыре года без мужчины. Мое тело слишком остро реагировало даже на невинное поглаживание.

Откинувшись назад, я прижалась плотнее, чувствуя ягодицами эрекцию Маркуса. Жар разлился по всему телу, между ног стало влажно. Всего лишь одно прикосновение, а я уже готова для моего бывшего мужа.

Надо признать, это пугает, я боюсь его власти надо мной: над моим телом и чувствами. А ведь мне казалось, я научилась противостоять этой зависимости.

«Кажется, надо крестится, дорогуша» – насмешливо отвечает мое тело предательской дрожью на грубоватую ласку, когда Маркус начинает поглаживать мою грудь, слегка сжимая соски.

– Что это сейчас было? – спрашивает он хрипло, целуя мою шею, зная, что схожу от этого с ума.

– В смысле? – непонимающе шепчу, боясь выдать голосом свое состояние. Маркус молчит, продолжая ласкать меня.

Его горячий язык скользит по коже, оставляя влажный след, бедра едва заметно двигаются, создавая трение между нашими телами, и я чувствую, как его большой, твердый член скользит по моим ягодицам, доводя меня до нетерпеливой дрожи этими эротичными движениями. Мне становится жарко, влажно и невыносимо душно.

Хочу его до потери пульса, до ломоты во всем теле. И Беркет, зная это, будет мучить до тех пор, пока я не начну просить, умолять его трахнуть меня.

Да, именно трахнуть. Обычно, такие пытки заканчиваются этим. Маркус умеет довести до состояния неконтролируемой жажды, когда превращаешься в какое-то животное в гоне, подвластное только зову плоти.

Впрочем, с Маркусом иначе нельзя. Он не признает притворства в сексе, требует полной отдачи, снятия привычных масок и амплуа: отключения всего, кроме инстинктов и желаний. Для этого он сделает все, и ему это, как и всегда, удастся. И дело здесь не столько в чувствах к нему, сколько в его умении доставить женщине удовольствие, в его сексуальном поведении.

Уверена, каждая из женщин, побывавшая в его постели, испытывала эту потерю контроля. И меня это злит. Боже, как же меня это злит! Однако, как ни противно мне признавать, меня это в равной степени заводит, вызывает какое-то грязное удовольствие.

Однозначно, я сошла с ума. Рука Маркуса медленно скользит вниз по моему животу, но я еще не настолько расслабилась, поэтому крепко сжимаю бедра. Однако, Беркету совершенно наплевать на мои капризы, он знает, чего я хочу на самом деле, и нагло втискивает руку мне между ног, грубо преодолевая сопротивление, и продвигаясь к заветному местечку.

Прячу лицо в ладонь. Черт, какая же я возбужденная!

Чувствую довольную ухмылку на губах Маркуса, когда он касается ими моей спины, и его пальцы медленно скользят вперед-назад. Я дрожу, словно припадочная. Кровь кипит, разгоняя по телу огонь и опаляя к щекам. Мне так стыдно за свою готовность. Хотя, казалось бы, что в этом такого?! Но только не для меня – дурочки, до сих пор не избавившейся от проклятой, девичьей застенчивости.

Между ног очень влажно и, пальцы Маркуса сразу же проникают в меня. Прикусываю губу до ноющей боли, чтобы не застонать, когда он начинает неторопливо ласкать меня, двигая рукой. Другой же касается моего лица, поворачивает к себе и вдруг произносит стальным голосом, не прекращая доводить до экстаза:

– Не делай так больше, мне это не нравится.

– к-Как? – ничего не понимая, стону, прикрыв глаза. Но тут же открываю, услышав грубый ответ.

– Не уходи от мужа по-английски, словно шлюха.

Что сказать? Беркет, кажется, входит в привычную роль хозяина.

– Ты мне не муж. Мы в разводе по твоей милости, если забыл! – напоминаю язвительно, задетая его тоном. Но тут же сообразив, что сказала, когда он вдруг замирает позади меня, тоже замираю, скованная неловкостью и сожалением. Мне становится не по себе.

Я не хотела давить на больное или чем-то попрекать Маркуса, просто как -то вырвалось само и, теперь я не знала, чем исправить свою оплошность. Хотела повернуться, чтобы извиниться, но Маркус не позволил, хмыкнул только и, осторожно вытащив из меня пальцы, сам перевернул на спину и навис сверху, прожигая странным взглядом. Я не смогла ничего сказать, просто смотрела на него, закусив губу и дрожа, сама не понимая отчего. То ли от возбуждения, то ли от холода, то ли от страха. Беркет погладил меня по щеке.

– Марку…

– Ш-ш, – прижал он к моим губам большой палец и медленно провел им, погружая в рот.

Я смотрела заворожено в его глаза и, сложив губы трубочкой, начала посасывать фалангу. Маркус напряженно следил за тем, как его палец исчезал у меня во рту, затем вновь выскальзывал наружу.

Провожу языком по солоноватой подушечке и, прикрыв глаза, наслаждаюсь игрой, но Маркус вдруг резко вытаскивает палец. Его руки ложатся по бокам от моего тела, он нагибается, опускает голову к моей груди и начинает целовать, мне же остается только любоваться его мускулистой спиной. Легонько касаюсь напряженных мышц, глажу, исследую.

Боже, как же я соскучилась по его телу! С ума схожу, пульс зашкаливает, отбивая любимое имя. Извиваюсь в его руках, ощущая горячий язык, играющий с моим соском. Маркус обхватывает его губами и начинает посасывать. В животе сладко обрывается.

– Марусь… – произношу его имя просто, чтобы ухватится за что-то в этом мире.

– М-м? – слышу в ответ и качаю головой.

Беркет не отрывается, продолжая ласкать грудь. Кусая, целуя, посасывая. Постепенно спускается ниже. По венам течет удовольствие и желание. Я тону в его руках, таких нежных сейчас, таких горячих, родных.

Его губы прокладывают дорожку все ниже и ниже. Притягиваю колени к груди, стараясь помешать ему. Эти ласки такие откровенные… У меня не получается преодолеть свою стеснительность. Слишком много времени прошло, слишком много всего было – все слишком и это тоже для меня слишком, но разве Маркус когда-то слышал меня?

Смотрит… нет, трахает меня своим взглядом, и я таю, словно мороженное на жарком солнце. А он тем временем обхватывает ладонями мои колени и начинает чувственно касаться губами, не прерывая зрительного контакта.

– Маркус… – хочу возразить, когда он пытается развести мои бедра.

– Расслабься, – шепчет хрипло. Тяжело сглатываю, ноги дрожат, кожа горит огнем там, где касаются его пальцы. Горячие губы обжигают и, я сдаюсь этому непроницаемому взгляду, проваливаясь, теряясь в его дьявольской глубине. Маркус, понимая это, немного разводит мои бедра и начинает покрывать их поцелуями, медленно так, со вкусом, наслаждаясь каждой секундой, спускаясь все ниже и ниже. Я же дышу через раз, слишком возбужденная, влажная, ждущая его, готовая для него.

– Я и забыл, как ты красива – произносит он, поглаживая мои ноги, тут же целуя то место, которого касается. Я улыбаюсь, а на душе почему-то горько. Хочется возразить, но не смею, ибо его взгляд следит за мной внимательно и предупреждает: «шаг в сторону – расстрел». Молчу, не дышу. А в голове образы женщин, побывавших в его постели со времени нашей свадьбы.

Я помню каждую. Красивые, боже до чего же они красивые!

«А им ты тоже шептал, что они красивы?» – мысленно спрашиваю, глядя на его затылок между моих ног и задыхаюсь от ревности, от обиды, разрывающей на куски.

Четыре – счет его изменам, и каждая на моих глазах. Он не стыдился и не заморачивался. Четыре предательства, словно яд, медленно убивающий меня до сих пор. Боль огнем разносится в груди, слезы накатывают, не могу их сдержать. Маркус ласкает меня, языком обводит самую чувствительную частичку моего тела, а я задыхаюсь от рыданий. Зажмуриваю глаза, а влага медленно стекает по щекам. Дрожу, чувствуя его поцелуи, как нежно его язык погружается в меня, вырывая стон и всхлип. Сил нет сдерживаться. Больно и сладко, слишком хорошо и невыносимо плохо. Хочу его в себе, себе, только себе одной, сейчас и навсегда. Губы посасывают, целуют, язык двигается быстрее, я же взлетаю выше и выше, мои стоны все громче и громче, а слезы жгут глаза, разъедают душу.

Господи, зачем я это делаю? Зачем тереблю себе душу? Я ведь простила!

Простила, но не забыла и не забуду никогда. Как обрести покой, как обрести уверенность? Рядом с ним я чувствую себя размытым пятном. Что-то сковывает и хочется исчезнуть, забиться в дальний угол и не дышать.

– Малышка, в чем дело? – слышу его голос сквозь призму боли и наслаждения.

Малышка…

Мило, ласково. Мне раньше нравилось, а сейчас, словно характеризует меня. Маленькая, несамостоятельная, никчемная. Чувствую ладони на щеках, открываю глаза и встречаюсь с обеспокоенным взглядом.

– Тебе не нравится?

Молчу и плачу. В горле ком. Не знаю, что сказать. Хочу спросить о них, но не могу, не смею. Все равно не ответит. Качаю головой. Маркус наклоняется и покрывает мои щеки горячими поцелуями, собирая губами слезы.

– Эни, я соскучился, я так по тебе соскучился… – тихонько нашептывает он, не прекращая целовать. Его рука продолжает поглаживать мою щеку, другую руку он опускает под плед и помогает себе, проникая в меня, я прикусываю губу от острого ощущения наполненности. Маркус замирает на мгновение, позволяя привыкнуть к нему. Как только я расслабляюсь, начинает плавно двигаться во мне. Закрываю глаза, отдаваясь нарастающим ощущениям. Вес его тела приятно давит, мне тяжело дышать, но это приятная тяжесть. Его учащенное дыхание обжигает шею, а сдержанные стоны заставляют сердце сжиматься от сладкой боли. Его бедра работают с каждой секундой все быстрее и быстрее, руки до боли впиваются в мои бедра, разводя их шире. Связки тянет с непривычки, но я игнорирую, двигаюсь ему навстречу, ударяясь головой о спинку дивана. Пытаюсь зарыться пальцами в его волосы, но чувствую лишь жесткий «ежик».

– Шире! Раздвинь ноги шире, – шепчет он лихорадочно, резко входя в меня, заставляя протяжно стонать.

Я пытаюсь сделать, что он просит, но спинка дивана мешает, закидываю ногу на нее и вскрикиваю от странного чувства, когда он погружается в меня, задев какую-то особо чувствительную точку, от чего между ног становится еще жарче, мокрее.

– Умничка, какая горячая, мокрая девочка, – бормочет он, зарываясь лицом в мои волосы, постанывая, – Давай, малышка, кончай.

Мне становится нестерпимо жарко, темп бешенный, задыхаюсь. Влажная кожа скользит по дивану, натирая спину. Кусаю шею Беркета, сдерживая крик, когда он в очередной раз входит в меня грубо, жестко.

– Маркус… Не могу больше…

– Тише, малыш, разбудишь сына, – просит он, закрывая мне рот поцелуем и словно назло за дверью раздается громкое:

– Мам!

Мы замираем, я разочаровано закрываю глаза, Маркус улыбается мне в губы и, толкнувшись еще раз, громко произносит, приводя меня в замешательство:

– Иди к себе, Мэтт, мама позже придет.

– Но…

– Никаких «но», к себе дуй! – тон Маркуса становится жестче.

Слышу шлепанье босых ступней сына по паркету. В душе тут же поднимается волна возмущения, а меж тем Маркус продолжает движения во мне, что окончательно выводит меня из себя.

– Ты совсем?!– цежу я сквозь зубы, упираясь руками в мускулистую грудь. Маркус замирает и недоуменно смотрит на меня.

– В чем проблема? – звучит встречный вопрос, и вновь движение бедрами. Мое тело откликнулось, но разум бунтовал.

Моему ребенку что-то возможно нужно, а я тут занимаюсь сексом с мужчиной, который меня ни в грош не ставил. Думаю, мой выбор очевиден.

– Маркус, прекрати, пожалуйста, – все еще пытаюсь быть вежливой, но тут слышу раздраженный вздох.

– С какой стати?

– Что? Ты в себе вообще? Ребенок проснулся, – моя очередь недоуменно смотреть, но дальнейшее шокирует меня еще больше и приводит в ярость.

– Ань, заканчивай нести херню! – психнув, Беркет встает, плед сползает на пол, но Маркуса это нисколько не смущает.

Голый, возбужденный, он поднимает с пола штаны и, натянув их, поворачивается ко мне. Я, ухватившись за угол пледа, подтягиваю его к груди. По взгляду, становится понятно, что Беркета моя скромность бесит. Он закатывает глаза:

– Ребенок бля… – язвит он и, повысив голос, отчего у меня сердце обрывается в ужасе, продолжает. – Давай, потакай ему во всем. Как думаешь, что делают нормальные дети, услышав, что родители трахаются?

Я смотрю на него во все глаза. Он сейчас серьезно или это прикол такой? Мы действительно это обсуждаем? Но весь его вид говорит, что так и есть.

– Ну, и что же делают «нормальные» дети, когда их «родители трахаются»? – язвлю я. И забыв от злости о всяком смущении, откидываю плед и сажусь на диване, оглядываясь в поисках халата.

– Они стараются быть незаметными в этот момент, Эни. Им неловко, а наш находит в себе смелость еще и позвать тебя.

– Наверное, потому что ему что-то нужно, ты не задумывался? – уточняю саркастически, меня колотит от бешенства и презрения.

Чертов эгоистичный ублюдок! Каким был, таким и остался.

Маркус, засмеявшись, качает головой и так же иронично отвечает:

– Представь себе, задумался. И знаешь, что надумал?

Я приподняла бровь, как бы говоря: «ну, давай, удиви меня!» И ведь удивил, сволочь.

– Вспомнил себя в подобной ситуации. Как-то мать додумалась притащить в наш дом своего хахаля. В тот день меня отпустили раньше со школы. И вот прихожу я и слышу охи – вздохи. Мне тоже лет семь было, кажется… Естественно, я уже знал, что это все значит. Но понимаешь ли в чем суть, я привык быть единственным мужчиной, которому мать уделяет свое внимание, и никаких изменений этого положения вещей мне не надо было. Поэтому я решил не откладывать в долгий ящик миссию по избавлению от совершенно ненужного объекта и дал понять, что сладкая парочка дома не одна. Конечно же, через пять минут в доме никого не было, а мать пыталась объяснить мне, что это ее друг, и они там просто разговаривали. Мне было плевать, чем они там занимались, главное, чтобы его больше рядом с моей матерью не было.

– Это нормально, Маркус. Чужой мужчина рядом с матерью всегда вызывает ревность со стороны ребенка, – деловито ответила я, поднимаясь с дивана. – Но ты – его отец, и это совершенно другая ситуация.

Маркус усмехнулся и возразил:

– Абсолютно никакой разницы. Меня не было четыре года, и он привык, что ты в его полном распоряжении, он не приучен делить твое внимание. И поверь, ему насрать отец я или же дядя с улицы. Но! Это было первый и последний раз, когда он устанавливал свои правила! И я тебе не советую портить мне сына и делать из него «маменькиного сынка». Он должен знать свое место!

После этих слов Маркус повернулся ко мне спиной и надел футболку, я же прибывала в таком состоянии, какое сложно описать. С одной стороны, понимала, что в некотором роде Беркет прав, но с другой – мне хотелось, чтобы и он знал свое место. Злость не оставляла в покое, а уж материнские чувства и вовсе душили. Мне было обидно за сына, поэтому, преодолевая сомнения и голос разума, я тихо сообщила:

– Я хочу, чтобы и ты запомнил, на будущее….

Маркус обернулся и посмотрел на меня в упор, отчего мне стало тяжело говорить, но я продолжила:

– Сын занимает в моей жизни самое главное, первое место! Сначала ОН, а потом уже все остальные! Надеюсь, это ясно?

Маркус хмыкнул, обхватил пальцами и потер переносицу.

– Не думал, что ты об этом заявишь.

– Мне приходится, раз ты не понимаешь.

– Я, как раз таки, прекрасно понимаю, не понимаешь суть проблемы лишь ты! – процедил он сквозь зубы таким тоном, что у меня мороз по коже побежал.

– И в чем же суть? – выдавила я из себя.

– В том, что есть формат отношений мать – сын, а есть муж – жена, и они не пересекаются, и не конкурируют! – повысил он голос. – Уясни это, а сыном я сам займусь и не смей лезть. Надеюсь, это ясно?! – язвительно закончил он.

– Не разговаривай со мной в таком тоне, иначе…

– Не ставь мне условий, Анна, я этого не потерплю! – едва сдерживаясь, перебил он меня. Я же судорожно вцепилась в диван. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Я четыре года училась самоуважению, самостоятельности. Четыре года потратила, чтобы обрести себя, чтобы уважать себя, быть личностью, принимать решения, отвечать за себя, отстаивать свое мнение и бороться за свои права. Но сейчас, стоило только услышать в его голосе гневные интонации, увидеть, как побледнело от ярости его лицо, сразу сработал условный рефлекс, как у собаки Павлова. Хотя я бы назвала это «рефлекс жены Беркета»: язык словно онемел, меня, будто парализовало и, я не могла и слово выдавить. Все внутри бунтовало против этой боязливой покорности, против страха и паники. Внутренний голос кричал, надрывался: «Давай, скажи ему! Покажи, что ты уже другая, заставь его уступить! Сделай это, иначе он вновь подомнет тебя под себя!». Я понимала, что должна сейчас отстаивать свою позицию, иначе диктат вступит в силу. Но у меня не было сил, я не была готова к этой стычке. Все, что я могла возразить – только разочарованно прошептать:

– Я думала, ты изменился.

– Мать твою! – вспылил он, заставляя меня замереть испуганным тушканчиком. – И что теперь я должен одобрять глупости и плясать под твою дудку, чтобы казаться хорошеньким? Извини, но этого не будет, – отчеканил он и вышел из кабинета. Дверь громко хлопнула за ним, отчего я вздрогнула и поежилась. Слезы обиды подступили к глазам, но я их, тут же, смахнула. Господи, и что дальше?