Пол Андерсон
Великий крестовый поход
8
Дельфины торопливо уплыли прочь. Их увенчанные острыми плавниками серые спины радужно блестели в лучах утреннего солнца. Тауно не сомневался, что они отплывут лишь на минимально безопасное расстояние – их племя отличалось ненасытным любопытством и страстью к сплетням.
Он проложил курс так, чтобы шлюп приплыл на место именно утром, и теперь у них для работы оказался полный светлый день. Парус был спущен, и широкодонный корпус едва пошевеливался – день был спокойным, с легким ветерком и почти безоблачным небом. Весело катились маленькие волны, покручивая на верхушках редкую пену. Глядя через борт, Тауно поразился, как восхищался этим всю жизнь, насколько хрупка и изящна каждая волна и насколько каждая из них не похожа на другую, да и на саму себя мгновение назад. И с какой теплотой солнечный свет разливается по его коже, какой прохладой овевает его соленый воздух! Он ничего не ел с раннего утра – глупо набивать желудок перед битвой, и теперь ощущал свой желудок, и это тоже было приятно, как и любое из ощущений само по себе.
– Ну, – сказал он, – быстрее начнем, быстрее закончим.
Моряки вытаращили на него глаза. Они уже успели вытащить на палубу пики и теперь сжимали их с такой силой, словно собирались плыть с ними в обнимку. На пяти загорелых, грязных и заросших лицах читался ужас, моряки нервно сглатывали, шевеля кадыками. Ранильд стоял с решительным видом, держа в левой руке взведенный арбалет. Нильс, хотя и бледный, пылал и дрожал от нетерпения. Он был слишком молод, и до него еще не дошло, что молодые тоже могут умереть.
– Беритесь за дело, тюфяки, – презрительно усмехнулся Кеннин. – Пора приниматься за настоящую работу. Что, лебедку покрутить уже кишка тонка?
– Здесь приказываю я, мальчик, – непривычно спокойно произнес Ранильд. – Но он все же прав. За работу.
Сивард облизнул губы.
– Шкипер, – хрипло выдавил он. – Я… мне… а не лучше ли будет повернуть обратно?
– Заплыв в такую даль? – усмехнулся Ранильд. – Знай я раньше, что ты баба, смог бы найти тебе другое применение.
– Зачем съеденному человеку золото? Мужики, подумайте! Спрут может утащить нас в море так же легко, как мы вытаскиваем попавшую на крючок камбалу. Мы…
Больше ему говорить не пришлось. Ранильд свалил Сиварда на палубу ударом, раскровянившим ему нос.
– К лебедке, отродье портовых шлюх, – взревел капитан, – или пусть меня сожрет дьявол, если я сам не отправлю вас в пасть к спруту!
Моряки бросились выполнять приказ.
– Храбрости ему не занимать, – заметила Эйян на языке морских людей.
– Но и подлости тоже, – предупредил ее Тауно. – Никогда не поворачивайся спиной к любому из этой шайки.
– Кроме Нильса и Ингеборг.
– О, разве ты не захотела бы повернуться спиной к нему, а я к ней? – рассмеялся Кеннин. Он тоже не испытывал страха, ему не терпелось скорее оказаться в море.
Собрав примитивный подъемник, моряки подняли над палубой то, что готовилось весь долгий путь. В огромный валун был намертво вколочен большой железный стержень, затем выступающую его часть расплющили и заточили в форме зазубренного наконечника копья. По окружности валуна вбили кольца, а к ним привязали огромную сеть. По внешнему краю сети закрепили двенадцать корабельных якорей. Всю эту конструкцию свернули в огромный сверток и привязали к плоту, правильный размер которого подобрали методом проб и ошибок. Подъемник перенес все сооружение через правый борт, накренив шлюп.
– Пошли, – сказал Тауно. Сам он не испытывал страха, хотя и сознавал, что этот мир – тот, что сейчас его принимал и который он воспринимал многократно обострившимися от опасности чувствами, – может внезапно перестать для него существовать, и не только в настоящем и будущем, но и в прошлом.
Полукровки сбросили всю одежду, оставив только головные повязки и пояса для кинжалов. У каждого через плечо была переброшена пара гарпунов. На мгновение они остановились у борта. Перед ними сверкало родное море – перед высоким Тауно, гибким Кеннином, белокожей высокогрудой Эйян.
К ним подошел Нильс. Переплетя свои руки с руками Эйян, он поцеловал девушку и заплакал, потому что не мог отправиться вместе с ними. Рядом Ингеборг взяла за руки Тауно, не сводя с него глаз. Она причесалась, но на лоб ей спадала выбившаяся соломенная прядь. На ее курносом широкоротом веснушчатом лице Тауно увидел ту печальную привлекательность, которую никогда раньше не встречал среди морского народа.
– Может случиться, я больше не увижу тебя, Тауно, – сказала она так тихо, что даже стоявшие рядом не расслышали ее слов, – и знаю, что сейчас не могу и не должна высказать то, что переполняет мое сердце. Но я стану молиться за вас, чтобы если будет суждено тебе встретить смерть в этой схватке ради твоей сестры, то Господь дал тебе в последний момент ту чистую душу, которой ты заслуживаешь.
– О, ты так… добра, но… Знаешь, я твердо намерен вернуться.
– На рассвете я набрала ведро морской воды, – прошептала она, – и начисто вымылась. Ты поцелуешь меня на прощание?
Тауно молча поцеловал ее.
– За борт! – тут же крикнул он и прыгнул первым.
Шестью футами ниже море приняло его с радостным всплеском и обволокло своей животворной силой. Целую минуту он упивался его вкусом и прохладой и лишь потом скомандовал:
– Опускайте.
Моряки спустили на воду нагруженный плот. Тот остался на поверхности – вес его груза точно уравновешивал подъемную силу. Тауно отвязал веревки. Люди столпились у борта. Полукровки помахали руками – не морякам, а ветру и солнцу – и ушли под воду.
Сделать первый вдох в море всегда легче, чем первый вдох воздуха – надо лишь выдохнуть, а затем расправить губы и грудь. Вода входит в тебя, пощипывая рот, ноздри, горло, легкие, пропитывает органы, кровь и все тело до самого дальнего волоска и ногтя. Такая нежная встряска переключает организм на подводную жизнь: тончайшие телесные соки начинают разлагать сам жидкий элемент, образуя вещество, в равной мере поддерживающее жизнь рыбы, зверя, плоти и огня; сквозь ткани просеивается соль, внутренние печи разгораются в полную мощь по сравнению с прежним тлеющим светильником.
И именно в этом кроется причина немногочисленности морского народа. В море им требуется гораздо больше пищи, чем человеку на берегу. Скудный улов или болезнь среди китов могут стать причиной голодной смерти целого племени. Море дает, но оно и берет.
Дети Агнете окружили неуклюжий груз, ухватились за него и поплыли в глубину.
Поначалу вода вокруг них напоминала по цвету молодую листву и старый янтарь. Вскоре начали сгущаться сумерки, прошло совсем немного времени, и мрак поглотил последние остатки света. Несмотря на возбуждение, они ощутили холод. Их обволакивала тишина. Они направлялись к глубинам, неизвестным в Каттегате или во всей Балтике, – здесь был океан.
– Подождите, – сказал Тауно на языке морских людей, предназначенном для разговоров под водой, языке низких звуков, пощелкиваний и причмокиваний. – Плот опускается спокойно? Вы сможете его удержать?
– Да, – ответили Кеннин и Эйян.
– Хорошо. Тогда здесь меня и ждите.
Они не стали возражать, выказывая чрезмерную смелость. План был составлен, и теперь они подчинялись ему с готовностью тех, кто уважает большую глубину. Тауно, самому сильному и опытному, предстояло отправиться на разведку.
У каждого к левому предплечью был пристегнут фонарик из Лири. То был пустотелый хрустальный шар, наполовину обложенный полированными серебряными пластинками, другой половине была придана форма линзы. Точно такие шары освещали дома морских людей – в них обитали крошечные морские животные, светящиеся в темноте. Отверстие в шаре, затянутое мельчайшей сеткой, не давало им уплыть и пропускало внутрь воду. Шар покоился в ящике из костяных пластинок с заслонкой. Сейчас заслонки всех фонариков были опущены.
– Да пребудет с тобой удача, – сказала Эйян. Трое обнялись в темноте. Тауно стал погружаться.
Он плыл все ниже и ниже. Он не мог представить, что мир может стать еще более темным, унылым и застывшим, но именно это происходило вокруг. Снова и снова ему приходилось напрягать мускулы груди и живота, уравнивая внешнее давление с внутренним, но даже после этого он ощущал тяжесть каждого нового фута глубины.
Наконец он почувствовал, как способен человек ночью почувствовать перед собой стену, что приближается ко дну. Он уловил запах… вкус… ощущение… прогорклой плоти – вода еле уловимо пульсировала, протекая через жабры спрута.
Тауно поднял заслонку фонаря. Луч был слаб и не проникал далеко, но его гораздо более чувствительным глазам света хватило. По его телу пробежал трепет восторга.
Под ним простирались целые акры руин. Аверорн некогда был велик и выстроен целиком из камня. Большинство его зданий превратилось в бесформенные холмики на илистом дне. Но вот глаза различили башню, похожую на обломанный зуб в челюсти мертвеца, чуть подальше – наполовину обрушившийся храм, грациозные колоннады вокруг статуи божества, сидящего перед своим алтарем и смотрящего в вечность незрячими глазами; неподалеку могучие развалины замка, чьи укрепления теперь охраняют зловещие светящиеся рыбы. А вот и гавань, видимая как холмы бывших причалов и городских стен, все еще тесно уставленная галеонами; вот дом без крыши, где скелет мужчины до сих пор пытается заслонить собой скелеты женщины и ребенка; и повсюду, куда ни глянь, – распахнутые сокровищницы и кладовые, где мерцают золото и алмазы!
А посередине распростерся спрут. Восемь его тускло поблескивающих щупалец дотягивались до каждой из углов восьмиугольной центральной площади города, на которой было выложено его мозаичное изображение. Два других, самых длинных щупальца, вдвое длиннее «Хернинга», обвивались вокруг колонны на северной стороне площади, на вершине которой стоял диск с тремя лучами – символ побежденного спрутом бога. Отвратительная голова с плавниками мешком распласталась на дне; Тауно успел заметить кривой клюв и темные глаза без век.
Он тут же захлопнул заслонку и в наступившем полном мраке начал подниматься. Со дна через воду до него донеслась пульсация, ему даже показалось, что мир задрожал. Он направил вниз луч света. Спрут пошевелился. Тауно разбудил его.
Тауно стиснул зубы и отчаянно заработал руками и ногами, отталкиваясь от плотной ледяной воды и не обращая внимания на боль от слишком быстро уменьшающегося давления. Прирожденные чувства подводного жителя подсказывали ему направление движения. Со дна донесся грохот – спрут потянулся и зевнул, обрушив при этом портик.
На границе света и тьмы он остановился, завис и помигал фонариком. Внизу медленно набухала гигантская тень.
Теперь, пока не подоспеют Кеннин и Эйян, он должен остаться живым, удерживая спрута на месте и не давая ему ускольз- нуть.
В центре этого поднимающегося грозового облака злобно сверкнули глаза. Щелкнул клюв, длинное щупальце начало разворачивать кольца, протягиваясь к нему. Оно было покрыто присосками, и каждая из них была способна вырвать ему ребра. Тауно едва успел увернуться. Щупальце приблизилось, разворачивая петлю за петлей, и он по рукоятку вонзил в него кинжал. Кровь, хлынувшая в воду, когда он вырвал лезвие, оказалась во вкусу похожей на крепкий уксус. Удар щупальца отбросил его прочь. Тауно закувыркался, сжавшись от боли и головокружения.
Теперь к нему потянулись сразу два щупальца. «Кто я такой, чтобы сражаться с богом?» – мелькнуло у него в голове. Он ухитрился снять с плеча гарпун и за мгновение до того, как его должно было стиснуть сокрушительное объятие, метнулся вперед со всей скоростью, на какую еще был способен. Быть может, удастся вонзить острие в пасть спрута.
Оглушительный визг швырнул его в беспамятство.
Минутой позднее он очнулся. Голова раскалывалась, в ушах звенело, вода вокруг бурлила. Эйян и Кеннин поддерживали его с боков. Полуоглушенный, он взглянул вниз и разглядел уменьшающуюся угольно-черную тень. Тонущий спрут извивался и молотил щупальцами.
– Взгляни, ты только взгляни! – ликующе воскликнул Кеннин, направляя вниз луч фонарика. Пробившийся сквозь кровь, сепию и бурлящую воду тусклый свет выхватил из темноты извивающееся от боли чудовище.
Брат и сестра успели подвесить над ним свое оружие и перерезали удерживающие его на плоту веревки. Копье с прикрепленной к нему тонной камня пронзило тело спрута.
– Ты ранен? – спросила Тауно Эйян. Ее голос с трудом пробился сквозь грохот и шум. – Сможешь нам помочь?
– А что мне еще остается? – пробормотал он в ответ и потряс головой. Туман перед глазами немного рассеялся.
Спрут опустился на некогда убитый им город. Рана от копья, хотя и опасная, не оборвала его холодную жизнь, да и вес камня был не настолько велик, чтобы не дать ему вновь подняться. Но зато теперь на него была наброшена огромная сеть.
И сейчас детям водяного предстояло закрепить на развалинах Аверорна привязанные к краям этой сети якоря.
Отчаянна была их работа. Гигантское тело билось, огромные щупальца перемолачивали воду и хватали все, до чего могли дотянуться. Взмученный ил и тошнотворные чернила слепили глаза и забивали до кашля легкие вонючими облаками; веревки хлестали, спутывались и рвались, под чудовищной силы ударами рушились стены, оглушительные вопли спрута звоном отдавались в голове, продавливая барабанные перепонки; их били и грубо отшвыривали щупальца, облепленные острыми ракушками, железистый привкус их собственной крови смешался с кислотой крови спрута, и когда им наконец удалось пригвоздить его ко дну, они были полумертвыми от усталости.
Но спрут теперь был обездвижен, и они поплыли к тому месту, где пульсировала и дергалась гигантская голова, щелкая клювом на стиснувшие ее путы, а под сетью клубком змей извивались щупальца. Сквозь мутную темноту они взглянули в его широкие настороженные глаза. Спрут перестал биться, и слышался лишь шорох протекающей сквозь его жабры воды. Он уставился на них немигающими глазами.
– Ты был храбр, наш морской брат, – сказал Тауно. – И потому знай, что мы убьем тебя не ради корысти.
Он выбрал правый глаз, Кеннин – левый, и каждый вонзил в глаз по гарпуну до самого конца древка. Когда же спрут не перестал дергаться, они использовали вторую пару, затем оба гарпуна Эйян. Кровь спрута и его муки заставили их быстро отплыть в сторону.
И вскоре все кончилось. Одно из остриев достигло мозга и пронзило его.
Полукровки поплыли из Аверорна к солнечному свету. Вырвавшись на воздух, они увидели шлюп, качающийся на крупных волнах, поднятых схваткой в глубине. Тауно и Эйян даже не стали тратить силы на освобождение легких, хотя воздухом им было бы дышать легче, чем водой. Они остались на поверхности, слегка пошевеливая руками, позволяя океану успокаивать и баюкать их стонущие от боли тела, упиваясь наслаждением жизни. Лишь более молодой Кеннин крикнул столпившимся у борта побледневшим матросам:
– Мы победили! Спрут мертв! Сокровище наше!
Услышав его слова, Нильс вскарабкался по выбленкам и закукарекал. Из глаз Ингеборг брызнули слезы. Моряки испустили подозрительно короткий торжествующий крик и после этого поглядывали в основном на Ранильда.
В волнах мелькнули две стайки дельфинов, им не терпелось узнать новости.
Но дело еще не было доведено до конца. Ранильд передал пловцам длинный канат с грузом, крюком на конце и привязанным к нему мешком. Полукровки снова нырнули.
Светящиеся рыбы, слишком быстрые для щупалец спрута, уже набросились на его мертвую тушу.
– Давайте сделаем дело и уплывем отсюда как можно скорее, – сказал Тауно. Его спутники согласились – им тоже было не по душе раскапывать гробницы.
И они занялись этим лишь ради Ирии, ставшей теперь Маргрете. Снова и снова наполняли они мешок монетами, блюдами, кольцами, коронами и слитками; снова и снова подвешивали к крюку золотые сундуки, канделябры и статуи богов. Такую длинную веревку бесполезно было дергать, подавая сигнал, и моряки просто выбирали ее каждые полчаса. Вскоре Тауно понял, что к ней следует привязать и фонарь, потому что, хотя море над их головами и успокоилось, «Хернинг» понемногу дрейфовал и веревка ни разу не опустилась дважды в одно и то же место. В промежутках дети водяного разыскивали новые сокровища, отдыхали или перекусывали сыром и вяленой рыбой – их клала в мешок Ингеборг.
Так продолжалось, пока Тауно устало не произнес:
– Нам говорили, что хватит нескольких сотен фунтов. Клянусь, мы подняли целую тонну. Жадный человек становится несчастливым. Заканчиваем?
– Да, да, конечно. – Эйян вгляделась во мрак, едва освещенный тусклым светом их жалкого фонарика, вздрогнула и приблизилась к старшему брату. До сих пор Тауно очень редко видел ее испуганной.
У Кеннина оказалось другое мнение.
– Я начинаю понимать, почему наземные жители так любят грабить, – с усмешкой сказал он. – В бесконечности поиска этих безделушек удовольствия не меньше, чем в бесконечности эля или женщин.
– Не так уж они и бесконечны, – возразил более практичный Тауно.
– Почему же, разве не будет бесконечностью то, что ты не сможешь исчерпать за всю свою жизнь – ни потратить все золото, ни выпить весь эль, ни полюбить всех женщин?.. – рассмеялся Кеннин.
– Не бери его слова всерьез, – прошептала Эйян на ухо Тауно. – Он еще мальчик, и весь мир для него – открытие.
– Да я и сам не старик, – заметил Тауно, – хотя лишь троллям известно, что я почти ощущаю себя таковым.
Они избавились от фонариков, сложив их напоследок в мешок. Он поднимется быстрее, чем смогут они, – быстрый подъем опасен. Тауно отдал честь невидимому Аверорну.
– Спи спокойно, – прошептал он, – и пусть твой сон никто не нарушит до Конца Света.
И они поднялись из холода, мрака и смерти, пересекли границу света, а за ней – границу воды и воздуха. Солнце на западном горизонте бросало лучи почти над самой водой, и небо в той стороне было зеленоватым; на востоке, на небе цвета королевской голубизны, уже замерцала вечерняя звезда. Катились пурпурные и черные волны, окаймленные пеной, хотя бриз уже стих. В вечерней прохладе их шорох и плеск были единственными звуками, нарушавшими тишину кроме тех, что издавали резвящиеся дельфины.
Им хотелось узнать обо всем, но полукровки слишком устали. Они пообещали дельфинам рассказать все подробно завтра, выдохнули воду из легких и поплыли к шлюпу. Кроме Ранильда, никто не ждал их у переброшенной через борт веревочной лестницы.
Тауно поднялся первым. Он встал, стряхивая с себя воду и слегка дрожа, и огляделся. У Ранильда на согнутой руке лежал арбалет, а стоявшие возле мачты его люди сжимали пики. Но ведь спрут мертв! И где Ингеборг и Нильс?
– Гм-ммм… вы удовлетворены? – буркнул себе под нос Ранильд.
– Мы набрали достаточно и для нашей сестры и чтобы сделать всех вас богатыми, – ответил Тауно. Замерзший, израненный и измученный, он едва держался на ногах. Такие же боль и онемение сковывали и его мозг. Сейчас ему полагалось бы воспеть в стихах их победу, но нет, стихи подождут – ему нужны лишь отдых и сон.
Эйян перебралась через борт.
– Нильс? – позвала она.
Ей хватило одного взгляда на стоящую неподалеку шестерку моряков, и ее нож тут же со свистом вылетел из ножен.
– Предательство… и так скоро?
– Убейте их! – взревел Ранильд.
Кеннин только что сделал последний шаг по лестнице и застыл, перекинув ногу через борт. Едва моряки бросились вперед, выставив пики, он испустил громкий крик и спрыгнул на палубу. Ни одно из неуклюжих древков не оказалось достаточно быстрым, чтобы остановить его. Он мчался к глотке Ранильда, и на лезвии его ножа тускло блестели красноватые лучи закатного солнца.
Ранильд поднял арбалет и выстрелил. Кеннин рухнул к его ногам. Стрела пронзила грудь и сердце и вышла на спине. На палубу потекла кровь.
Тут до Тауно запоздало дошло: Ингеборг предупреждала его о предательстве, но Ранильд оказался для нее слишком хитер. Должно быть, он подбивал каждого из моряков в одиночку в потайных уголках трюма. И едва пловцы отправились за сокровищами, он отдал приказ схватить женщину и Нильса. И убить их? Нет, на палубе могли остаться следы. Лучше связать, заткнуть кляпами рты и сунуть в трюм, пока не вернутся доверившиеся им полукровки.
Мгновенная сообразительность Эйян и быстрые действия Кеннина нарушили их план. Натиск моряков был сломлен и заторможен, и это дало Тауно и Эйян возможность прыгнуть за борт.
Две пики вонзились в воду неподалеку, не причинив им вреда. Ранильд перегнулся через борт черным силуэтом на фоне вечернего неба.
– Это вам пригодится на пути домой как пропуск для акул! – загоготал он.
И швырнул в воду тело Кеннина.
