Пирс Браун
Железное золото
9. Лисандр
Пассажир
Сперва я кидаюсь к золотой.
Ее тело искривлено, скрючено внутри сетчатой тюрьмы. Под ней стоит изогнутый металлический стул; кажется, пленницу избивали этим стулом, пока она висела в сетке. Ее правая рука превратилась в обугленное месиво – результат воздействия стоящей на столе газовой горелки. Из руки сочится кровь и капает на пол. Запах горелой кожи и волос терзает мои ноздри, глаза слезятся.
Она мертва. Должна быть мертва.
– Помогите нам! – шепчет окровавленным ртом какая-то алая. – Господин…
– Тихо! – рявкаю я, оглядываясь на дверь.
Десятки пар глаз смотрят на меня из клеток. Каждый взгляд умоляет о спасении.
Я пробираюсь ближе к золотой, протягиваю руку к сетке, и в этот миг ее глаза открываются и вспыхивают в тусклом свете. Черт побери! Я чуть не падаю. Она жива! Ее тело залито черным моторным маслом и еще какими-то дурно пахнущими веществами.
– Господин… – бормочет бурый.
– Сальве, – говорю я с фессалоникийским акцентом, обращаясь к золотой. – Я пришел помочь. Меня зовут Кастор Янус. – Женщина молча смотрит на меня, никак не показывая, что до нее доходит смысл сказанного. – Я собираюсь помочь вам выбраться отсюда, но нужно действовать быстро и тихо. Аскоманы все еще здесь. Вы меня понимаете?
– Да, понимаю, – отвечает она.
У нее отчетливый палатинский выговор. Это пугает меня. Тот человек был прав. Она тоже из высших кругов Луны. Как ее сюда занесло?
– Не двигайтесь, – говорю я.
Становлюсь под сеткой и провожу лезвием-хлыстом по стальному кабелю, срезая его с потолка. Девушка падает мне на руки. Я полагал, что она будет отбиваться, но ее обездвижила тактическая сеть. Я вижу, как глубоко она врезалась в тело золотой. Тактические сети, они же «птичьи клетки», выстреливают зарядами в виде спрессованных фиброкартриджей. Их используют полицейские, чтобы опутать и сжать задержанного, подчинить его, не нанося вреда. Но если отключить ограничение на сжатие, можно удавить человека насмерть. Кладу пленницу на пол, и, по мере того как я перерезаю проволочные тиски, к ней возвращается способность двигаться. Она лежит обнаженная, пытаясь распрямить руки и ноги и стуча зубами от боли.
Лишь теперь я понимаю, что она молода, – возможно, ей, в отличие от меня, нет и двадцати. Стремление защитить ее захлестывает меня. Я накрываю девушку пластиковым чехлом от инструментов.
– Все в порядке, – говорю я. – Теперь вы в безопасности.
Встаю, чтобы помочь остальным.
– Стимуляторы, – выдавливает она сквозь стучащие зубы. – Нужны стимуляторы.
Я наклоняюсь и достаю шприц из дозатора на правом бедре. Один из последних у меня. Золотая выхватывает у меня шприц и всаживает его в бицепс обгоревшей руки. Ее тело содрогается в конвульсиях, пока лекарство растекается по кровеносной системе. Она вздыхает с удовольствием и требует:
– Еще!
Я смотрю на других пленников, а потом протягиваю ей оставшиеся два шприца. Она вкалывает себе оба одновременно, изумляя меня. Это слишком большая доза для такой массы тела, если только у золотой не выработалась резистентность к данным средствам, с чем, несомненно, связана определенная опасность. Здесь что-то не так.
Наполненная безумной энергией стимуляторов, девушка, пошатываясь, поднимается на ноги. Я кидаюсь, чтоб подхватить ее, если она будет падать, но она цепляется за стол и восстанавливает равновесие.
– Надо уходить, – тихо говорю я ей. – Сюда скоро придут другие аскоманы. Мы должны исчезнуть, прежде чем их корабли причалят. Помогите мне вывести остальных.
Кивнув мне, она вытаскивает из кучи на полу у двери свою одежду. Все еще измазанная маслом, натягивает брюки и зеленую куртку и возится с молнией – ей трудно сосредоточиться из-за лекарств в ее крови.
– Сандр, – звучит голос Кассия у меня в ухе, когда я наклоняюсь, чтобы разрезать сеть на женщине-алой. – Что у тебя там?
– Я нашел золотую, регулус. – Подключаю его к своему видеоканалу.
– Понял. – Увидев, что творится в каюте, он на миг замолкает. – Лисандр…
– Парень, – произносит у меня за спиной золотая.
Я поворачиваюсь. Она на расстоянии вытянутой руки от меня.
– Какой стыковочный шлюз вы используете?
– Два-Б.
– Два-Б? – Она кивает – не мне, а скорее в ответ на свои мысли. – Я верну его через четыре минуты. Клянусь честью.
– Что вернете?
…Перед глазами размытые пятна. Она напала так стремительно, что я не успел ничего заметить, и нанесла мне удар в висок основанием ладони. Я пошатываюсь, и что-то – наверное, ее локоть или колено – врезается мне в противоположное ухо. Падаю, из глаз сыплются искры. Потом чувствую прикосновение к бедру и слышу, как она шагает к двери. Лишь через четыре секунды после ее ухода я понимаю, что́ она забрала. Мое лезвие-хлыст. То самое, которое Кассий подарил мне на шестнадцатилетие. То самое, которое принадлежало Карнусу. Его изготовленная по заказу Беллона рукоять покрыта простым металлом, но для Кассия это лезвие-хлыст бесценно. Спотыкаясь, я бросаюсь за золотой в коридор. Ноги кажутся резиновыми, и я чуть не падаю.
Низшие цвета кричат, испугавшись, что я собираюсь их бросить. Я кидаюсь обратно к их сетям, но мне нечем их разрезать. Я не могу использовать плазменный пистолет. Сетка слишком сильно впилась в их тела. На меня накатывает паника. Я дергаю за проволоку сети женщины-алой.
– Лисандр, – произносит Кассий, в то время как низшие цвета вопят, катаясь по полу, – слишком поздно. – (Я изо всех сил пытаюсь разорвать сетку. Фиброволокно рассекает перчатки и вспарывает кожу. Проволока окрашивается кровью.) – Лисандр! Ты должен оставить их!
– Нет, я могу им помочь!
Со стоном тяну проволоку, используя ноги в качестве рычага. Проволока рассекает мне пальцы до кости. И ведь это даже не драка… Пленники просто заходятся криком. Я резко разворачиваюсь и вижу на пороге черного. Выхватываю пистолет и неуклюже стреляю. Плазменный заряд сносит черному полголовы. В дверях появляется следующий враг. Я стреляю, и он отскакивает обратно в коридор.
– Лисандр, убирайся оттуда! – требует Кассий.
Крик нарастает у меня внутри, но так и не срывается с губ. Я смотрю на тех, кто рыдает на полу, на матерей и отцов, которых я мог бы освободить. Их вопли рвут в клочья мою фантазию о героизме и чести. Они бьются на полу и умоляют меня спасти их, но я не могу. По коридору гулко разносится боевая песнь черных.
Меня охватывает страх.
Я бегу, словно трус. Назад в коридор, наугад стреляя за угол. Черный взмахивает топором, но его грудь плавится и проваливается внутрь. Я подныриваю под лезвие, врезаюсь в дальнюю стену и использую силу удара, чтобы оттолкнуться и встать на ноги. Грудь черного прожжена до внутренностей, но он, пошатываясь, делает шаг навстречу – гора жестких мускулов, доспехов, склепанных из обломков, и шкур животных. И Айя, и Кассий велели мне никогда не подпускать черных на расстояние вытянутой руки. Только они могут сломать укрепленные кости нашего цвета. Но другого выхода нет. Черный снова взмахивает топором, а я ныряю под его руку и бью по ней локтем, всаживаю его точно в плечевую артерию. Его рука обмякает, но сила столкновения отбрасывает меня в сторону. Я использую инерцию движения, уклоняюсь влево и бью правым коленом ему по коленной артерии на внутренней стороне ноги. Черный ревет от боли, кидается на меня и впечатывает в стену. Такое чувство, будто меня лягнул один из жеребцов Виргинии. Правая рука аскомана вцепляется в мое горло. Он поднимает меня, вжимая в стену и стараясь раздавить трахею. Слышится хруст хрящей. Я опускаю челюсть, пытаясь вырваться из его хватки, но у меня темнеет в глазах. На его бороде висят кусочки мяса. До меня доносится тошнотворный запах гниющих зубов. Извернувшись, я дважды нажимаю на спусковой крючок. Плазма входит ему под ребра под углом и сжигает сердце. Его глаза изумленно расширяются, и он падает замертво. Я приземляюсь на пол, судорожно втягиваю в себя воздух и вижу, как по коридору на меня несется третий черный.
Я стреляю, промахиваюсь и пускаюсь бежать.
Мелькают темные коридоры и пустые каюты. Я хватаюсь за балки и притягиваюсь к ним, чтобы резче заворачивать на углах.
– Аскоманский корвет пришвартовался к шлюзу один-Си, – говорит Пита. – Прямо перед тобой.
Я резко торможу. Слышу впереди отзвуки характерных голосов – черные входят в корабль по переходным мостикам. Их ботинки грохочут по металлу. Каждый из них тяжелее меня вдвое, если не больше. Они перекроют мне путь к лифту. Я поворачиваю обратно, смотрю на индикатор пистолета. Батарея рассчитана на семнадцать выстрелов. Без лезвия-хлыста я чувствую себя голым. Но драться сегодня не вариант.
– Пита, проход к лифту одиннадцать-А перекрыт. Проведи меня.
– На следующем повороте налево, – говорит она без малейшего промедления. Осознавая, что Кассий слушает и оценивает, я поворачиваю налево. – Двести метров. – (Я мчусь вперед, но скафандр замедляет движения.) – Технический лифт – второй поворот направо.
Добираюсь до лифта и нажимаю кнопку вызова. Никакой реакции. На дверях висит листок с довольно грубым извинением – при помощи говорящего фаллоса – за сломанный лифт.
– Лифт не работает, – говорю я, пытаясь восстановить дыхание.
– Двадцать метров назад и налево. Там лестница. Двадцать вниз.
– Назад? – переспрашиваю я, надеясь, что ослышался.
– Быстро!
Я возвращаюсь и, к счастью, не наткнувшись на черных, нахожу лестницу. Начинаю спускаться. Две палубы вниз – и я останавливаюсь. Слышу их. Ботинки грохочут по лестнице двумя палубами выше. Сквозь металлическую решетку я вижу темные силуэты, молочно-белые волосы. По коридорам стоном разносится песнь, называемая «кхумей». Это обращение к Хель, богине смерти, с просьбой принять их подношение. Я преодолеваю следующий пролет одним прыжком и мчусь вниз со всех ног. За мной, подобно темной лавине, которая ширится и ревет, грозя поглотить меня, несутся пираты. Я не вижу, сколько их. Не слышу, что говорят Пита и Кассий. Мое тело как будто существует отдельно от меня и лишено ощущений, а разум спокоен и сосредоточен.
Поскальзываюсь на ржавой лестнице и чуть не падаю – тяжелый скафандр тянет вниз. Спотыкаюсь и быстро делаю два выстрела. Мне неожиданно везет – я попадаю. Кто-то охает, и на стене мелькают тени от кровавых брызг, значит зеленые энергетические разряды впились в чью-то плоть, а у меня появился шанс добраться до палубы с шлюзом.
Я проскакиваю через металлическую дверь и закрываю ее за собой, изо всех сил налегая на люк, чтобы запереть его. Но колесо останавливается, а потом начинает вращаться в обратную сторону: кто-то превосходящий меня силой принимается с другой стороны открывать люк. Я отстраняюсь и трижды стреляю, превращая металлическое колесо в раскаленный докрасна шлак. Мышцы руки дрожат от отдачи пистолета. Дверь заклинивает. Черные очень скоро взломают ее, но я купил себе драгоценные секунды.
– Сто метров прямо. Пятый поворот налево. Двадцать метров прямо. Первый поворот направо.
Я следую инструкциям Питы, но, повернувшись, чтобы проскочить в проход, в кого-то врезаюсь, и мы оба грохаемся на пол. Я перекатываюсь в падении и целюсь в противника из пистолета. Но передо мной не аскоман. Это та девушка-золотая. Она двигается с трудом. На испачканной маслом коже появилось полдюжины новых ран. Куртка изорвана в клочья. В руке у нее мое лезвие-хлыст. Оно в крови по рукоять. На кровь налипли пучки белых волос. Золотая чудом держится на ногах. На животе справа от пупка тянется шестидюймовый разрез, открывающий слои кожи и подкожного жира. Похоже, это рана от топора. Ссутулившись, девушка слушает, как черные молотят по двери.
– Отдай мой клинок, – говорю я.
– Посторонись.
Она кидается к двери с лезвием-хлыстом и всаживает его в расплавленный металл. С другой стороны раздается крик пирата, и девушка выдергивает клинок. Кровь шипит на расплавленном металле и тут же испаряется.
– Где твой корабль? – Девушка впивается в меня безумным горящим взглядом.
Дверь хрипит – черные едва не сносят ее с петель.
– Где твой гребаный корабль? – Сейчас, под адреналином, ее лунное произношение плывет, сменяясь совершенно иным; рана на животе сильно кровоточит.
– Сюда. – Я хочу помочь ей идти, но она отшатывается. – Не глупи, – говорю я. – Ты еле стоишь.
Оглянувшись на прогибающуюся дверь, она что-то шипит сквозь стиснутые зубы и уступает: кладет руку мне на плечи. Мы ковыляем с максимально возможной скоростью, закрывая за собой двери и пробираясь по грузовой палубе среди контейнеров и кранов.
Сворачиваем направо. Кассий в скафандре и шлеме охраняет внутреннюю часть переходного мостика, соединяющего наш корабль с «Виндабоной». Он стреляет из импульсной винтовки поверх наших голов в группу, появившуюся позади нас из-за угла. Сгусток энергии с взвизгом проносится по кривой у меня над ухом. Раздается вопль. Я оборачиваюсь и вижу, как башка черного исчезает, а из шеи хлещет кровь. Магнитные разряды длиной с мое предплечье свистят мимо нас и вонзаются в стены. Потом мы минуем Кассия и, спотыкаясь, идем по узкому проходу. Кассий прикрывает нас сзади. Его импульсная винтовка рявкает – он выпускает последний заряд в черного воина, прыгнувшего на переход следом за нами. Торс аскомана разрывает пополам и отбрасывает обратно, а ноги остаются на дорожке. Кассий пинком скидывает их.
– Отходим! – кричит он Пите.
Наши герметичные двери закрываются, отсекая шлюз, а я тем временем вываливаюсь вместе с золотой на пол переходного отсека «Архимеда», тяжело дыша, весь в поту и крови. Девушка прижимается лбом к полу и заходится в болезненном кашле. Пита экстренно отстыковывается от «Виндабоны», и мы отваливаем с креном. Кассий свирепо смотрит на меня сверху вниз. Я чувствую его ярость – кажется, что она просачивается через безупречно гладкий шлем.
Тишину нарушают лишь всхлипы спасенных нами членов экипажа. Они, как и мы, распластались на полу, сбившись в кучу, – одни в самозабвенном восторге, другие все еще в страхе, не в силах поверить, что они в безопасности. И правильно делают, опасность еще не миновала.
– Идиот! – рычит на меня Кассий. – Ты чем, черт возьми, думаешь?!
Прежде чем я успеваю ответить, он пинком выбивает мое лезвие-хлыст из руки золотой. Затем наклоняется, словно бы для того, чтобы схватить ее за подбородок и проверить, есть ли отметина у нее на щеке, но тут палуба «Архимеда» раскалывается между нами. Кассий изворачивается и откидывается назад; серое размытое пятно размером с кулак с визгом проносится мимо и пробивает потолок; слышится чудовищный всхлип вытекающего воздуха. В корабле дыра. Вопят сирены разгерметизации. Светильники на потолке пульсируют красным. Еще один снаряд рельсотрона попадает в корпус, пронзая пол и тело спасенного нами толстячка-алого и забрызгивая нас его кровью. В интеркоме что-то кричит Пита. Давление падает. Потом секционная броня перекрывает внешнее повреждение, и безумная утечка воздуха прекращается. Сирены умолкают, но световой сигнал тревоги продолжает мигать.
– Наши двигатели повреждены, – сообщает Пита. – Первый двигатель работает с половинной мощностью. Перебрасываю энергию с него на щиты.
Кассий указывает на рану в животе золотой:
– Надо прижечь, иначе она истечет кровью.
Он мчится мимо выживших членов экипажа на мостик. Девушка теряет слишком много крови. Ее кожа под черным маслом побледнела, а дыхание частое и неглубокое. Я беру ее за руку, чтобы отвести в лазарет, но она слишком слаба. Стимуляторы перегрузили ее организм. Ноги ее не держат, так что я просовываю одну руку ей под колени, а второй подхватываю под мышки и несу ее по узким коридорам. Яростное выражение лица, с каким она впервые предстала передо мной, исчезло. Она тиха и неподвижна; ее глаза устремлены на меня, такие далекие от царящего вокруг хаоса. Я кладу ее на кушетку, и тут орудия «Архи» дают залп. Лазарет у нас маленький и недостаточно укомплектованный. Шприцы дребезжат в футлярах, когда мы получаем еще один удар.
Эти кричащие лица низших цветов…
Их вопли все еще преследуют меня.
Все они умрут.
Девушка смотрит на меня, пока я разрезаю ее грязную рубашку медицинскими ножницами. Кожу над грудью рассекают два небольших пореза. Больше всего меня беспокоит рана от топора в нижней части ее живота – воспаленная, глубокая, шестидюймовой длины. О чем думала эта сумасшедшая, возвращаясь туда? Что там могло быть такого важного? Я очищаю рану антибактериальным спреем и использую госпитальный медицинский сканер, чтоб проверить, повреждены ли внутренние органы. Печень разорвана. Раненой нужен настоящий хирург, и поскорее. Все, что могу сделать я, – это прижечь капилляры и накачать ее кроветворным. Плоть шипит под лазером. Золотая стонет от боли. Я наношу на рану слой регенератора и накладываю давящую повязку. Корабль вздрагивает.
– Кто ты? – спрашиваю я девушку. – Как тебя зовут?
Она не отвечает. Веки ее опускаются.
– Эс – тысяча триста девяносто два, – шепчет она. – Помощь… на… Эс – тысяча триста девяносто два… – Она бормочет все тише и теряет сознание.
С-1392 – это астероид, к которому она направлялась. Но какую помощь она имела в виду?
Я всматриваюсь в ее лицо, словно в нем скрыты ответы. Ресницы у нее длиннее, чем я мог ожидать. Но даже под слоем масла и крови я чувствую крепкие мышцы бойца и нахожу старые шрамы на ее коже. Их слишком много для столь молодой особы. Я провожу пальцами по шести параллельным шрамам на нижней части ее спины. Плюс к ним – две давние ножевые раны в области сердца, ужасный ожог на левой руке и следы травмы на левом виске, захватившей верхний край уха. Когда я нашел ее в той клетке, то думал о ней как о девушке. Но она не девушка. Она – хищник в юном облике. Кто еще отправился бы назад в лапы врага на том кошмарном корабле?
Зачем она взяла мое лезвие-хлыст?
Может, у нее оставалось там что-то важное? Я обыскиваю ее одежду, ее тело. Ничего спрятанного. Никаких фальшивых зубов. Но меня не покидает подозрение. Я провожу рукой по ее лицу. Высокие смелые скулы покрыты маслом, как и все лицо. Я провожу ногтями по сомкнутым векам. Искусственные ресницы хорошо сделаны и прикреплены какой-то смолой. Мои пальцы скользят по ее правой щеке. Кожа подается под пальцами, и тут у меня скручивает внутренности.
Я встаю и выхожу.
Теперь я знаю, кто она.
Сначала сомнения возникли у меня, когда она украла мое лезвие-хлыст, а потом – когда из ее речи исчез палатинский выговор. Нарочно ли она это сделала? Было ли это маскировкой? Я поддеваю уголок странного участка кожи на ее лице и тяну, пока тонкий слой регенератора – того же типа, какой использует для маскировки Кассий, – не отделяется от щеки, открывая то, что находится под ним. Через правую скулу, рассекая черное масло под безжалостным углом, тянется бледная отметина аурейского шрама.
10. Дэрроу
Вечная свобода
Севро ерзает на белой подушке рядом со мной, пока Публий Караваль, медный трибун, глава блока медных, заканчивает перекличку. Элегантный смутьян. Среднего возраста, невысокий, с узким приятным лицом, большим носом, холодными глазами и противоречивым отношением к моде, граничащим с полным ее неприятием. Сняв тогу, он надевает те же унылые костюмы, что носил и до войны, когда был общественным адвокатом низших цветов. С тех пор он сделался голосом разума в разделенном сенате и время от времени – союзником моей жены. Его прозвали Неподкупным за щепетильность и отсутствие пороков.
Караваль ораторствует на небольшом круглом помосте перед амфитеатром мраморных ступеней, окружающих площадку из белого и красного порфира. На ступенях установлены небольшие деревянные стулья для сенаторов. За Каравалем, в некотором отдалении от постамента, стоит довольно непритязательный Трон Зари – место правительницы. Сделанный из белого дерева и украшенный резьбой с простыми геометрическими узорами, трон выглядит ужасно неудобным. На нем даже нет подушки – Мустанг ее убрала. Она оперлась на подлокотник и наблюдает за сенаторами. Они сидят, разбившись по цветам и политическим взглядам, на ступенях с подушками. «Глас народа» Танцора – слева от огромных дверей Свободы, что ведут от Форума к ступеням и Виа Триумфия. Патриции Мустанга расположились справа. Черные и медные центристы заняли середину.
Утомленный формальностями Севро в элегантном белом мундире сидит рядом со мной, откинувшись на спинку стула. Он смотрит на потолок, увлеченный нарисованной там фреской. Это романтическая интерпретация Фобосского обращения, моей речи, с которой десять лет назад началось восстание на Фобосе. Я выгляжу юным и сияющим, в золотом и алом; я парю на гравиботах, плащ вьется за плечами, словно пурпурная грозовая туча. Вокруг меня – упыри, Сыны Ареса и Рагнар, хотя его там точно не было. Севро стискивает зубы.
– Совсем на меня не похоже. – Он кивает на свое изображение. Он прав. Глаза у Севро на портрете кроваво-красные и безумные. Волосы стоят дыбом. Зубы напоминают ряды осколков фарфора. – Ты выглядишь так, будто чертов святой вздрючил ангела, и на свет появился ты. А я выгляжу как гребаный чокнутый мутант, который ест младенцев.
Я похлопываю Севро по ноге. Мустанг ловит мой взгляд и кивком указывает на последнего из алых сенаторов, только что вошедшего в зал. Танцор тяжело шагает во главе процессии – представители моего народа шествуют, чтобы занять свои места. Он чувствует мой взгляд и встречает его без улыбки. Несмотря на то что сегодня он мой противник, мне трудно не испытывать нежности к нему. С окончанием переклички я переключаю внимание на Мустанга.
– При наличии кворума сенат заслушает запланированную петицию. – Она смотрит на меня. – Лорд-император?..
Стук моих ботинок по камню эхом разносится по залу, когда я иду на свое место на постаменте и становлюсь лицом к сенаторам. Я наблюдаю за Даксо, восседающим в окружении собратьев, сенаторов-золотых, на правом краю. Он похож на изваяние отдыхающего языческого бога, хотя, насколько мне известно, страдает от чудовищного похмелья, как и я сам. Лишь когда напряжение достигает апогея, я наконец говорю:
– Меркурий… освобожден.
Сидящие справа сенаторы и с ними медные, возглавляемые Каравалем, взрываются криками одобрения.
– Первый флот республики под командованием императора Орион Акварии встретился с Повелителем Праха над Меркурием, в то время как Второй флот под моим командованием запустил Железный дождь на континент Бореалис. Мы победили, хоть и высокой ценой.
Сенаторы высших цветов снова поднимают трибуны, фанатичным ревом заявляя, что они поддерживают усилия военных. «Вокс попули» безмолвствует. И, как я замечаю, черные тоже.
– Теперь Повелитель Праха отступает. Он созвал еще большее количество своих сил для финального боя на Венере. Но вскоре мы последуем за ним. Братья и сестры, мы стоим на пороге победы!
Проходит целая минута, прежде чем новый шквал аплодисментов стихает.
– Но нам еще предстоит сделать выбор. – Я не спешу, ожидая, когда снова воцарится тишина. – Позволим ли мы этой войне продолжаться? Поглотить еще одно поколение нашей молодежи? Или мы надавим на врагов и будем перемалывать их, пока не разобьются последние цепи? – Теперь, поддавшись воодушевлению, я говорю под аккомпанемент аплодисментов. – Война длится уже десять лет. Но мы можем положить ей конец. Здесь и сейчас. – Я бросаю взгляд наверх, на смотровую площадку, где стоят камеры голографических сетей. Мой враг будет потом смотреть эти записи вместе с дочерью и советниками. Его проворный ум будет препарировать мои слова, разгадывать мои планы, основанные на ответе сенаторов. И, что куда важнее, он будет наблюдать за мной. Нельзя допустить, чтобы он увидел мою усталость. Меркурий был великой победой. Мы присвоили железо его доков. Но Венера… Венера – это награда.
Однако даже здесь, под громовые аплодисменты справа, я слышу слова Лорна – они эхом отдаются в темном уголке моего разума:
Смерть порождает смерть порождает смерть.
– Братья и сестры, граждане республики, мы в одном шаге от полностью освобожденного центра. Еще немного – и Солнечная система, от Солнца и до пояса астероидов, станет свободной. Мы первыми увидим это. Но такое зрелище не дается даром. – Я делаю паузу, и на краткий миг выражение моего лица меняется. Сейчас на нем отражается вся тяжесть последних лет. – Как и вы, я желаю лишь мира. Я желаю такого мира, в котором машина войны не пожирает нашу молодежь. – Смотрю на жену. – Я хочу жить в мире, где мой ребенок сможет сам выбирать свою судьбу, где грехи прошлого не будут определять его жизнь, как определили наши. Наши враги слишком долго властвовали над нами. Сперва как над рабами, потом как над противниками. Но какую стабильность, какую гармонию мы можем принести освобожденным планетам, если по-прежнему будем прокляты? Ради наших братьев и сестер на Венере и Меркурии… – Я перевожу взгляд на Танцора. – Ради душ, освобожденных нами от цепей, ради наших детей – дайте мне возможность, и я закончу эту войну раз и навсегда.
Публика разражается одобрительным ревом.
Я смотрю на Даксо, и он, как мы и договаривались, встает, башней возвышаясь над коллегами-сенаторами.
– Мои благородные друзья… – Он печально разводит руками. – Я знаю, что вы устали. Я тоже костями чувствую годы этой войны. Кажется, когда все это начиналось, у меня еще были волосы. – (В зале смеются.) – Мне лучше вас известны сердца нобилей со шрамом. Они не склонны к миру. Их природа не даст им принять новый мир, который мы строим. Ауреев нужно победить, употребив для этого все имеющиеся у нас средства. Моя семья поддерживала Жнеца, когда он еще не прославился. Мой брат умер за него. Я сражался за него. И я не брошу его теперь. И вы не должны его бросать. Патриции поддерживают Жнеца. И мы предлагаем собранию законопроект о резолюции вечной свободы: набрать двадцать миллионов свежих солдат, выделить корабли из Пропасти и взимать дополнительные налоги для финансирования военных действий, пока центр не будет свободен.
Даксо садится, смотрит в мою сторону с болезненным выражением лица и потирает висок.
Когда аплодисменты наконец стихают, поднимается Публий Караваль. Его короткие медные волосы разделены пробором, каждая прядка на своем месте.
– Мне говорили, что я пришел в этот мир, чтобы служить. Чтобы перемещать незримые рычаги древней и злобной машины. Все мы двигали эти рычаги. Но теперь мы служим народу. Мы здесь для того, чтобы освободить человеческое достоинство. Дэрроу из Ликоса – наше величайшее оружие против тирании. Давайте же заострим этот клинок снова, чтобы он мог разбить цепи наших братьев и сестер, что пребывают в рабстве на Венере. – Он прикладывает руку к сердцу, и этот жест исполнен сочувствия и решимости.
Хор сенаторов заявляет о поддержке; они стараются перекричать друг друга.
Мустанг встает, грохнув Скипетром Зари:
– Резолюция зарегистрирована сенатом. Переходим к обсуждению.
Все взгляды устремляются на Танцора. Он сидит не шелохнувшись. Мустанг пристально смотрит на него.
– Сенатор О’Фаран, – говорит она. – Вы желаете что-либо сказать?
– Благодарю, моя правительница. – Прежде чем встать, он теребит край тоги – нервная привычка. Он по сей день ненавидит говорить на публику. Голос у него хриплый и прерывистый, кардинально отличающийся от ораторской манеры Публия. – Лорд-император, мой друг, мой брат, позволь мне сперва сказать, как я счастлив видеть тебя дома. У республики нет… более великого сына! – (Многие кивают.) – Я также хотел бы лично поздравить тебя с частичным освобождением Меркурия, невзирая на твои методы, о которых я еще выскажусь.
Смотрю на Танцора настороженно. Знаю, что он намеревается сделать, но не знаю, как это будет подано.
– Все вы знаете, что я солдат. – Он опускает взгляд на свои загрубелые руки. – Я держал в этих руках оружие. Я вел за собой людей. И, как и большинство из вас, я всего лишь смертный в войне гигантов. – Он смотрит на золотых, на черных. – Но я узнал, что гигантов можно сразить словами. Слова – наше… спасение. И потому я стою перед вами, вооруженный лишь голосом. – Он ненадолго замолкает, кривится – должно быть, в ответ на свои мысли. – И я хочу спросить вас: в какую эпоху вы хотите жить? В ту, где мечи ведут нас за собой? Или в эпоху, где одинокий голос может петь громче, чем ревет двигатель? Разве не об этом песня Персефоны? Мечта Эо из Ликоса?
В рядах его сторонников слышен гул согласия.
Когда он намекает, что я отошел от мечты Эо, меня затапливает горечь. Эо была моей, и я потерял ее из-за них. Но каждый раз, когда ее упоминают, пусть даже с почтением, мне кажется, будто ее выкопали из земли и выставили напоказ перед толпой.
– Сенаторы, мы не имеем власти сами по себе, – медленно продолжает Танцор. – Мы всего лишь сосуды. Мужчины и женщины, избранные, чтобы говорить от имени народа, во благо народа, чтобы возвышать свой голос в защиту народа. Дэрроу, ты помог народу обрести голос. За это мы все в долгу перед тобой. Но теперь ты отказываешься слушать этот голос, отказываешься повиноваться законам, которые помогал создавать. Ты получил приказ сената, приказ народа – остановиться над Меркурием. Ты не выполнил этот приказ. Ты выпустил Железный дождь. – Он смотрит на Сефи – она сидит несколькими рядами ниже Севро, на гостевых скамьях, и с непроницаемым лицом наблюдает за происходящим. – Из-за твоей нетерпеливости миллион наших братьев и сестер умерли за один день. Двести тысяч черных. Двести тысяч. Невосполнимые потери. – Тяжелые слова падают одно за другим, и я ощущаю мрачный гнев блока черных, тот самый гнев, что исходит от Сефи после Дождя. – Ты не только сделал это – ты еще неправомерно призвал части Четвертого флота, охраняющего Марс, чтобы усилить атаку на Меркурий. Почему?
– Потому что это было необходимо для…
– Один миллион душ.
Я знал тридцать семь из этих душ, и каким-то образом это кажется больше миллиона.
– Один человек однажды сказал, что в войне, которая ведется политиками, проиграют все, – с горечью говорю я. – Харнасс и Орион поддержали мой план. Ваши легионы до сих пор защищали вас. Но теперь у тебя появились к ним вопросы?
– Наши легионы? – спрашивает Танцор. – А наши ли они? – Прежде чем я успеваю ответить, он тяжело подается вперед, перехватывая инициативу с грацией старого медведя. – Сколько из нас потеряли близких на войне? Сколько из нас хоронили сыновей, дочерей, жен, мужей? Мои руки кровоточат от копания могил. Мое сердце разрывается при виде геноцида и голода на планетах, которые мы объявили свободными. На Марсе, у меня дома. Сколько еще людей должно пострадать, чтобы освободить Меркурий и Венеру, планеты, настолько идеологически обработанные, что наши собственные цвета будут биться против нас за каждый дюйм территории?
