Пиня Копман В XV веке тоже есть… Часть 1. Возрождённый

На мужике спереди панцирь. Если не шибаюсь, это называется «кираса». Плечи, руки и ноги сверху – все в железе. Но это мне без разницы. На поясе сразу три вещи. Нож в ножнах. Ну, это для него нож. Для меня вполне себе меч. Лезвие сантиметров сорок. Плюс рукоятка с две моих ладони.

И этот меч не из железа, а вовсе из стали. Отличие очень ясно видно. Я даже щелкнул по кончику лезвия, и явно услышал звон. Если вспомнить, как в средневековье ценилось даже простое железо, – это оченно ценный трофей.

В одном мешочке – свёрнутая в комочек лохматая верёвка, заострённый камушек, и железная полоска в два пальца шириной, в ладонь длиной, и в палец толщиной. И внутренний голос (точно, второй «я» просыпается) подсказал три слова. Я сперва не понял, но тут откуда-то из глубин памяти выплыло «кресало, кремень и трут». Конечно, я знал эти названия. Мне было лет 10, когда мы с дедом, папой и мамой поехали на Хермон, в туристический комплекс. Вот там русскоязычный инструктор учил нас разжигать костёр в непогоду. Заодно и показал вот такие три вещи, и разъяснил как ими пользоваться. Класс! Мы стали сотрудничать: бывший хозяин нынешнего тела (он же юный воин и офигенный стрелок из лука), я в юности, и я – шустрый дедок с огромным опытом девяноста с лишним лет. Да мы втроём горы свернём! Если раньше времени не загнёмся.

И, вот еще мешочек. А в нем кучка монет. Заглянул. Монетки небольшие, похожие на один шекель. С какими-то непонятными не то людьми, не то животными. Отвратительная чеканка. Буквы, если это буквы, совсем нечитаемые. Это, вероятно, серебро. Монеток больше десятка.

А вот и еще одна радость: сквозь шум листвы и мелкого дождика, я ясно слышу журчание воды. И это мне очень кстати. Иду на звук, и буквально через 10 шагов за двумя дубами вижу ручеёк. Радость какая! Вначале отмыл руки. Потом прилёг на берег, окунул в воду лицо, и стал его полегоньку оттирать. И вот – О, счастье! Второй глаз открылся! У виска набухший остаток неслабого такого пореза.

Правда, я намочил свой ватник и косынку. Но радости смотреть на свет двумя глазами ничто омрачить не может.

Отстирал в ручье от крови косынку. Отличная тонкая ткань коричневого цвета с чёрным орнаментом. Ощупал волосы. Жирноватые, но мягкие и длинные. Заглянул в ручей, полюбовался на себя в искажённом отражении. Обыкновенное лицо подростка: волосы тёмные, лицо светлое.

Кроме того, я напился. И это тоже здорово. А что НЕ здорово?

Я, который старик, уже сделал вывод, что меня перенесло в самое средневековье. И жить мне впредь без комма, без связи, без туалета и душа, в полной антисанитарии, рискуя подхватить холеру или чуму. Да чего там, сдохнуть просто от царапины, потому что ни йода, ни даже спирта нет. Я, между прочим, сейчас напился сырой воды прямо с земли. И какие там бактерии, лишь Бог знает.

С другой стороны, утверждает бодрячок, это тело как-то в этих условиях выросло. Видать иммунитет у тела неплохой.

Очень не хватает памяти бывшего хозяина тела. Что-то она медленно пробуждается. Хотя, судя по всему, отдельной личностью он себя не сознаёт. И пока не получается понять точно: ни – кто я, ни – где я, ни – когда я. Но тело-то! Отличное, молодое, гибкое! Да и накачанное. Как я коняшку-то сдвинул. И еще, – зрение. Это не 100, а, наверно, 150%. Если присмотрюсь, – вижу отчётливо каждый листочек на дальнем дереве! И это не дальнозоркость, нет! И жилки на траве под ногами тоже вижу. Даже больше. Я отсюда, из-за деревьев, отчетливо вижу весь холм, у подножья которого стою. Такой эффект называют «возрождённым», или «постлазерным», – он возникает у некоторых людей, имевших врожденное очень хорошее зрение после лазерной шлифовки хрусталика. Так что я чёртов «Соколиный глаз».

Но хватит восторгов! Не нужно терять времени. Возвращаюсь к копьеносцу.

Осматриваю его тело еще раз. На шее у него кожаный, хорошо засаленный шнурок. На шнурке крестик. Очень простой, без барельефа, со стертой гравировкой. Но серебряный и размером с мой мизинец.

Крестик… Христианин он. У меня крестика нет. Я, выходит, не христианин. Может, если учитывать шарф вместо пояса, загнутые кверху носки сапог и монеты с непонятными буквами, турок. На копейщике под кирасой тоже ватник, как на мне, но выделкой явно грубее. А рубашка, как и у меня, без воротника, но попроще моей. Ткань потолще, цветом грязно-белая. И я сразу соображаю, что его рубашка вполне пойдёт мне на портянки.

Ноги нужно беречь! На них и убежать, если что, можно.

Вот теперь стоит с мужика снять пояс, вместе с тремя полезными вещами и серебряный крестик. Трофей – святое дело! Правда, ремень этот можно вокруг меня обернуть два раза. Ну и оберну. Тут не перед кем красоваться. А еще решил не брезговать и стащить с него сапоги. Кстати, сапоги из хорошей кожи, хотя и пожёстче моих. На них снизу каблуки и даже с подковкой. На моих сапогах каблука и набойки нет, только плоская толстая подошва. То ли я беднее, то ли этот мужик богаче. Тяну сапоги. Стянул, и не пожалел.

Во-первых, портянки у мужика явно из неплохой ткани, и, видно, совсем свежие: почти белые и практически не пахнут.

А, во-вторых, в сапогах еще три хороших вещи: ножик, ложка и мешочек с чем-то звенящим. Ножик-засапожник поменьше меча, лезвие сантиметров 20 будет, но тоже из стали и в кожаных ножнах. Ложка из желтоватого металла, бронзовая а может и латунная, не разберёшь. Но размером с мою ладонь, не считая ручки. Так что, если из общего котелка хлебать, то от остальных едоков не отстану.

А в мешочке (любопытно всё же!) шесть монет. Две серебряных размером с два шекеля и две таких же золотых, и две серебряных размером как остальные, с шекель, но с хорошей гравировкой с арабской вязью. Всё, что есть – все на пользу.

Я теперь не то, чтобы богач, но парень не бедный.

Ну, хватит прохлаждаться! Хабар сам себя не соберёт.

Разворачиваю портянку копейщика. Присмотрелся: нет ни блох, ни вшей. Фууух! Если я правильно понимаю, мужик этот непростой. Может даже рыцарь. Разрезаю её надвое, и половинку наворачиваю на левую ногу. А теперь надеваю свой сапожек. За сапог втыкаю ложку и засапожник, во второй сапог заправляю два мешочка с монетами. Притопнул и пошёл за добычей. Но для начала поднялся осторожно на пригорок и огляделся с высоты. Впереди небольшой луг, а дальше идет склон горы, и вершина горы за тучами не видна. Лес или роща слева, огибая лужок, тоже карабкается в гору. А справа редколесье, и туда идет натоптанная тропа. С той стороны холмы, а если смотреть дальше, там еще гора или горы. Тучи низкие, потому видно недалеко. Но куда достигает взгляд, – ни дорог, ни строений, ни обработанной земли. Мало информации. Вот за ней в том числе и пойду.

Отсюда, сверху видно лучше и тела мертвых людей и лошадей, и другие элементы картины. Присматриваюсь.

Метрах в двадцати от тех двух дубов, возле которых я лежал, приваленный лошадью и всадником, стоит на краю рощи телега без лошади. Возле неё уже погасший костёр. На костре, наверно, варили пищу в казане. Но сейчас казан лежит опрокинутым на земле возле остатков костра. На пáру метров выше, то есть ближе ко мне, два тела в шароварах. Одно в ватной куртке и с чепчиком на голове. Второе в кольчуге, но совсем без головы. Это были лучники. В руке у безголового целый лук, а у того, что в чепчике, только его половинка. А еще в нескольких шагах выше от них, кучкой, два всадника с лошадьми, все истыканные стрелами. А один всадник с лошадью в двух шагах от лучников сбоку. Ближе к вершине взгорка целая куча людей и лошадей. Здесь, видно, была конная сшибка. Трое в панцирях и шлемах, двое в кольчугах и еще один без брони, но в чалме. Еще двое лежат чуть поодаль, оба в кирасах и шлемах, оба без коней. Эти, видно, рубились один на один. Но недалеко от них лежат тела двух лошадей. И наконец один лежит у вершины пригорка, совсем недалеко от меня. Он в панцире, в шлеме, и конь его под кожаной попоной с нашитыми железными полосами. Но в нем и его коне с десяток стрел. А рядом с ним лежит длинное копьё. Совсем не такое бревно, которое у моего врага было. И у острия копья белый флажок, перечеркнутый красной и синей линиями. В голове моей ясно сложилась картина этой стычки. Четверо всадников и трое на телеге, среди них и бывший хозяин моего тела, ехали по тропке в предгорьях в это место. Здесь остановились на привал и начали готовить еду. Тут подскакали девять всадников и напали. Трое на телеге были очень хорошие лучники. И результат – все умерли. Только я вселился в тело парня, и мы вдвоём выжили. Точнее я один выжил. А второй помер то ли совсем, то ли частично, и у меня на краю сознания колеблется.

Я подошел к нескольким телам и убедился в том, о чем подозревал сразу. Напали христиане, у всех у них крестики на шее. А отбивались мусульмане, без крестиков. У «наших» сапоги или туфли с загнутыми носами, двое в чалмах. Я, а точнее бывший хозяин моего тела, тоже, наверно, мусульманин. Залез в штаны, проверил. Точно, обрезан.

Многое осталось неясным: во-первых, где я: в какой части света, в какой стране? Во-вторых, – где лошадь, которая тащила телегу, и можно ли её найти, если она сбежала. В-третьих, не было ли в телеге еще одного, который и смылся на лошади. В-четвёртых, какого ляда мы все забрались в это глухое место, и какого ляда христиане нас преследовали.

Ответов пока нет, а время идёт.

Прежде чем начинать собирать хабар, нужно все же поискать лошадь. Если найду лошадь, смогу утащить побольше полезного.

Раз-два-три-четыре-пять, я иду коня искать.

Начинаю прямо с того места, где лошадь выпрягли из телеги. Тропок вглубь рощи или леса не видно. Следов немало. Вероятно, – это те, кто ехал в телеге собирали хворост и дрова для костра. Травы здесь, под кронами близко растущих деревьев, немного, и видны отпечатки подкованных копыт, уходящие вглубь рощи. Хотя солнца нет, да и ветви вверху густые, но всё видно хорошо. Иду по следам лошади не слишком долго, когда впереди слышится журчание воды и… детский голосок.

Шаг второй. Поиски истины и обретение смыслов

Средневековье. Неизвестно где. Шимон Куперман

Кто-то негромко поёт. Это что, я попал в волшебный мир, где в лесу живут эльфы? Или лесные духи чудят? Прохожу еще метров 20, деревья редеют и я, в просвет между ними, вижу полянку, которую пересекает небольшая речка. А на берегу стоит лошадь. На спине лошади, обнимая её шею, лежит девочка, и тихо поет что-то, хотя слов не разобрать. Ну, понятно. Я ведь не разглядывал подробно, что там, в телеге. Вероятно, в ней кроме меня и еще двух мужчин ехала девочка. Когда возникла опасность, девочку на лошади отправили подальше, а мужики вступили в бой. Приближаюсь, и, чтобы не напугать девочку, начинаю вполголоса ей подпевать. Девочка сперва вскинулась, ойкнула и тревожно оглянулась. Но потом увидела меня, и обрадованно затараторила. Как ни странно, я всё понимаю. Говорит девочка на ладино. Его у нас еще называют сефардским языком. Несколько архаичный, но это мой родной иврит. Его сохранили потомки евреев, изгнанных из Испании. Ладино содержит лишь некоторый испанский акцент и часть испанских слов. Но испанский, в свою очередь, лишь чуть изменённая латынь. Так что в университете я свободно общался со студентами из Латинской Америки, которых мы называли «латинос». Девочка называет меня Мисаэ́ль, а саму её зовут Хáна.

И мне понятна теперь вся картина происшедшего. Более того, Я начинаю вспоминать. Под болтовню Ханы бывший хозяин моего тела Мисаэль Магир, и я, бодрячок-профессор, мы слились в одну личность, соединив память и чувства.

И стал я молодым и порывистым, но чертовски циничным и опытным.

А еще я стал кузнецом-оружейником, с пяти лет работавшим с раскаленным железом. Получил в наследство от нескольких поколений Магиров уникальный талант лучника, и мог с тридцати шагов сбивать стрелами три подброшенных монеты из пяти. Ну а знания химии и фармаци́и и умения психиатра с 60-летним стажем, как и знания, пусть поверхностные, истории прошлого и будущего, – все остались при мне.

Итак, это средневековая Испания. Точнее, королевство Кастилия. Только недавно закончилась реконкиста, то есть испанцы победили мавров. Вся Испания объединена под управлением короля Фердинанда и королевы Изабеллы. В стране лютует инквизиция.

Я – Мисаил, испанский еврей, сефард, из семьи иудеев. Кузнец и лучник, отсюда и мозоли. Мы, – оружейники уже четыре поколения, с фамилией Магѝр.

Я всю свою жизнь провёл в еврейском квартале Толедо. Правда, ездил с отцом в Мадрид и Вальядолид по делам. С пяти лет помогал старшим братьям и отцу в кузнице и мастерской. С девяти лет учился у бывалых воинов всему, что должен знать воин. Это у нас в еврейском квартале Толедо был организован отряд самообороны. Так-то евреи, – учёные, купцы, ремесленники, и вояк среди нас были лишь редкие единицы. Но почти сто лет назад по Испании пошли погромы. Жители городов, подстрекаемые фанатиками, вооружались чем попало, нападали, убивали, грабили и жгли евреев. Тогда погибли многие тысячи. И после погрома многие общины получили от властей «Fueros juzgo» (законы, или соглашения, устанавливающие права и привилегии), позволяющие содержать в квартале вооруженную стражу. И во многих городах жители еврейских кварталов выделяли деньги на отряд «defensa» (самозащиты): обучение и вооружение. В нашем квартале отряд состоял из десяти человек, шестеро из которых – Магиры. В этом отряде и я-Мисаил учился воинскому делу. И дополнительно, у отца и деда – семейному мастерству лучника. С бар-мицвы, с тринадцати лет, работал в мастерской наравне со старшими и охранял наш квартал с дружиной дефе́нса. Сейчас мне 15 лет. А девочка, – моя сестра Ха́на, девяти с половиной лет.

Так уж получилось, что у меня родная сестра была одна. И у меня-Шимона, и у меня-Мисаила. Сестра Шимона была вполне бодрой старушкой, с кучей внуков, и навещала меня иногда. А эту Хану я-Мисаил очень любил, и дружил только с ней.

Сейчас заканчивается июнь 1492 года.

По королевскому эдикту от 31 марта 1492 года все евреи, не желающие перейти в христианство, должны были покинуть Испанию до истечения 3-х месяцев. Потом этот срок продлили ещё на месяц.

Проблема в вере? В жадности еврейских ростовщиков?

Не смешите мои тапочки, они и так смешные!

Евреи жили на этой земле уже больше тысячи лет. И при кельтах, и при римлянах, и при вестготах, и при маврах. И в Испании христианской почти пятьсот лет. Живут евреи всегда в отдельных городках, или в отдельных кварталах больших городов, где и общаются меж своими. Платят со своих доходов налоги, причем, всегда выше, чем сами христиане. Не было ни единого случая, чтобы еврей склонял христианина перейти в его веру. То есть, – это прямо запрещено нашей верой. Есть только одно исключение: нельзя иудею закрывать дверь перед тем, кто приходит в праздник. Родичи, принявшие христианство из страха за себя или за детей, приходят в праздник. А все еврейские праздники – религиозные. Приходят христиане-родичи изредка, тайно. Но разве в средневековом городе можно сохранить тайну? А каждый такой случай – подарок для инквизиции. Мол, евреи склоняют христиан к своей вере. И отказать родичам по обычаю нельзя. По обычаю двери у евреев в праздник должны быть открыты ля всех. К тому же родичи – это же «наши».

А так христианин, если ему ничего не нужно от евреев, он в наш квартал не зайдет.

А что нужно от евреев христианам? Да деньги, конечно. На протяжении последних полутора веков христианские короли безостановочно совершали всё бóльшие займы на войну с маврами. В последние пять лет эти займы превышали годовой доход Единого королевства (Арагона и Кастилии) в полтора, а то и два раза. Теперь христиане победили. Пора бы платить по займам. Но зачем платить, когда можно назвать кредитора еретиком, или изменником, или просто очистить от него, иноверца, «священную землю»? Вот евреев и изгоняют. А тех, кто перешёл в христианство совсем не трудно обвинить в ереси, для начала подвергнув «покаянию» (в очень неслабых суммах), а потом и вовсе сжигая на костре с конфискацией имущества.

Впрочем, в моей душе нет ни ненависти, ни жажды мести. Для меня – 95-летнего психиатра, это дела седой древности, а для 15-летнего Мисаила есть дела и поважнее пустых эмоций. Мне нужно выжить, и не одному, а с сестричкой. И – да, я, Мисаил, её очень люблю!

Семья наша была не слишком религиозная. Мы кузнецы и оружейники. В силу наследственной профессии не соблюдали фанатично все 613 правил и запретов. Но и принять христианство ни отец, ни дед не решились.

Две недели назад, бросив дом и мастерскую, и захватив лишь одежду, книги, инструменты и оружие, мы на четырёх телегах и шести лошадях рано поутру выехали за ворота Толедо. Было нас 22 человека, 11 взрослых и 11 детей и подростков. Я в свои 15 лет считался взрослым.

На памяти многих была резня, устроенная евреям в Испании сто лет назад, и потому разумные поспешили бежать. Большинство, – продав за бесценок дома и прочее имущество. Бежали сефарды кто на запад, в Португалию, кто на север, во Францию и дальше. Кто через море в мусульманские страны.

А слухи ходили страшные.

Христиане думали, что богатые евреи везут с собой золото и драгоценности. А для христианина богоугодное дело, – ограбить мавра или еврея. И хорошо, если в живых оставят. На словах в Испании строго блюли порядок и закон. Да, в большом городе, среди бела дня, на глазах у людей и альгваси́лов, никто не рискнул бы грабить. Но ночью и в «добрые времена» немало людей расставались с кошельком даже в больших городах. А в такие смутные времена евреи, даже крещенные, исчезали целыми семьями. Ну а виновными объявляли, конечно, мухедаров и морисков, то есть мусульман, ложно принявших христианство.

Наша семья выехала из Толедо в средине июня. Мы направлялись в королевство Валенсию, где имелись дальние родственники. Как среди торгового люда, так и среди ремесленников. Путь, который всадник с запасной лошадью одолел бы меньше, чем за 3 дня, должен был у нас занять 8, а то и 10 дней. Мы не останавливались в придорожных трактирах, не ночевали в селах, или маленьких городках. Это было опасно, поэтому стоянки устраивали в глубине придорожных лесов, или рощ. Мы не были богаты, но при возможности присоединялись к караванам, доплачивая за охрану наёмникам.

Однако, на 6-й день путешествия, когда двигались в одном из таких караванов, на нас ночью напала банда то ли морисков, то ли солдат местного сеньора, переодетых в одежды мавров и в чалмах. Бились с ними все, но охрана у каравана была небольшой, а нападавших не менее пяти десятков. Бандиты отбили и угнали часть каравана. Сгорели две наших повозки и были убиты наша мама и наша тетка, один из братьев отца и дед. Одну нашу крытую повозку, в которой сидели дети, бандиты увезли с собой. После боя оказалось, что пропало 10 наших детей. Спаслась только Хана, которая спряталась в начале боя в сене на первой повозке. Тогда меня-Мисаила спас ватник «жиппон» и смешаный доспех, усиленный железными пластинами. У нас осталась одна повозка и четыре лошади. До Валенсии еще два дня пути. Мы простояли на месте остаток ночи и еще день и ночь, но ни стражники, ни алькальд не появились.

Сегодня, 30 июня, с утра, караван, с которым мы шли, опять в дорогу не вышел. Заболел купец, у которого в караване было больше всех повозок.

Отец решил рискнуть, и тронуться в путь. И наши сразу заметили несколько всадников, которые ехали следом за нами. Тогда отец сказал, что следующую ночь нам не пережить. Лучше отъехать подальше от дороги и устроить засаду. У нас три отличных лучника, а преследуют нас не рыцари, а всего лишь бандиты. Он не учел, что бандиты могут быть и воинами.

Тут сестричка спросила: «Братик, а что это у тебя? Тебя ранили?»

Я понимал, что сестре нужно рассказать, что наш отец, дядья и мой старший брат погибли. Но как? А просто. Нужно говорить правду.

Снял девочку с лошади, прижал к себе и сказал:

«Да, Хана, меня ранили. Наш папа ошибся. Это были не разбойники, а два рыцаря и воины. Их было девять, и все они были в хорошей броне. Мы их всех убили, но все наши и сами в бою погибли, и теперь мы с тобой остались совсем одни»

У сестрички из глаз полились слезы, но она ничего не сказала. Только плакала, всхлипывая изредка.

Я сказал: «Хана, нам нужно идти. Соберём вещи и поедем. А здесь нельзя оставаться». Она только молча кивнула, а слезы продолжали литься из глаз. Какая мужественная девочка!

Я посадил Хану верхом и, держа за уздечку, повел лошадь к месту боя. Там пересадил сестричку на телегу и укрыл толстым холстом, которым были накрыты корзины и ящики с нашими вещами. Хорошо, что дождик уже закончился.

Тучи разошлись и солнце выглянуло.

Я повёл лошадь на взгорок, и до самого вечера с её помощью утаскивал в рощу трупы людей и лошадей с места боя.

Трупы лошадей мы с нашей лошадкой оттащили чуть подальше. Дикие звери их сожрут, и следов не останется. А в низинке недалеко, под вывернутыми корнями большого старого дерева я приметил яму. Вот в неё и складывал людские тела. Все тела, и своих родных, и воинов христиан, я тщательно обыскивал.

Нам с Ханой нужно выжить. Времена очень жестокие. Времена, когда за набожностью скрывались жуткие пороки, среди которых садизм был не самым страшным.

Времена, когда лицемерное покаяние отмывало любой грех. Простые люди, крестьяне и горожане унижались перед знатными и богатыми, перед священниками и чиновниками.

Это было время ложных доносов и наветов, пыток и костров инквизиции. Но самыми бесправными и уязвимыми были люди моего племени и особенно дети.

Так что выжить нельзя было без осторожности, хитрости и обмана.

Никакой брезгливости, никаких правил и законов!

Поэтому я натянул на себя самый старый халат, чтобы не подхватить вшей и блох, и тщательно обыскивал каждое тело. Я откладывал в телегу всё, что могло пригодиться, или можно было продать, не оставляя следов. Я стаскивал с пальцев золотые и серебряные кольца и браслеты с рук, цепочки с крестиками и ладанки с шей. Я стащил с ног пять пар приличных сапог, прополоскав их в ручье и высушив. Снял с лошадей шесть полных наборов упряжи и сёдел. Притащил в телегу три панциря и пять кольчуг, десять мечей и палашей, семь кинжалов и пять ножей, два лука, в том числе найденный на земле свой, девять поясных ремней и перевязей. Отца похоронил отдельно, в яме глубоко под вывернутыми корнями. Из его вещей оставил себе только кинжал. Наша работа.

Лук у меня был отличный, арабский, хотя и облегченный, как раз под мою руку. Саадак тоже арабский, «альхаба»: вместе и налуч для лука, и колчан на четыре отсека для стрел с днищем из пробковой коры. Кроме него взял еррамьенту (тул) убитого родича. Тул, – он только для стрел, в него всего десяток входит. Но днище тоже из пробки.

А еще я взял у одного из христиан потрёпанный, но вполне читабельный молитвенник. Зачем мне, еврею, христианский молитвенник? Для маскировки, конечно. Это сейчас христианская страна. И мы, чтобы выжить, должны быть как христиане. А то, что Бог, если он есть, то един для всех народов, это я, Шимон-бодрячок, проживший 95 лет, знал точно.

И да, в книгах не врали. Христиане были грязными и воняли. Оба рыцаря, видимо, мылись хоть иногда. А простые воины не мылись вовсе. В их одежде ползали вши. Так что запасы одежды я отбирал лишь из вещей наших родичей. А христианскую сжег всю. Зато в мешке моего дяди был почти новый комплект из зелёного бархата: котарди и штаны. Мне чуть великоват, но под ремнями и не видно.

А, кстати, подштаники и на наших, и на христианах одинаковые. Я знаю теперь, они называются «брэ».

И еще, – наш капитал увеличился на 11 золотых флоринов, 8 полуфлоринов, полтора десятка серебряных реалов и около сотни белых мараведи. Один золотой флорин у менялы шел за 14-15 серебряных реалов. За въезд из другого королевства с лошади и всадника взималось мыто в 10-15 белых мараведи. Ну, конечно, со знати никто бы требовать мыто не посмел. С лошади и телеги или воза от 1 до 5 реалов, в зависимости от груза.

Как я вспомнил, под ложным дном нашей телеги был тайник, в котором наша семья везла своё главное богатство: сорок длинных толедских клинков. Толедской сталью весь мир стал восхищаться только в XVI веке. Но наша семья ковала «толедские» клинки уже много лет. Железо выплавлялось из лучшей руды, которая добывалась со склонов Сьерра де Сан-Мемеде. Затем шло обогащение его части углеродом и последующей проковки от трёх до шести слоёв твёрдого железа и мягкого. Это была основа, сердечник клинка. Рецепты, включающие цвет руды и её обработку, все присадки, качество угля, развесовку, время каждой из операций и другие детали технологии, заучивались наизусть как молитвы, и хранились в семье в большой тайне. Потом к сердечнику приваривались полосы лезвия из более мягкой стали, и всё еще раз проковывалось, с выделением дола, превращаясь в клинок. Гарды, ручки и навершия, – это работа для других специалистов. Простой клинок от «особого» отличался и качеством, и толщиной сердечника и качеством стальных полос лезвия. Именно «особые» клинки нашей семьи были «толедскими». Пока шла война, и на оружие был высокий спрос, наша мастерская выковывала и продавала 40-50 простых клинков (не мечей, а только клинков!) в год и 20-30 «толедских», с особой выделкой. А разница в цене у них была в три раза! Особо ценились в последние годы клинки для бастардов (швейцарских длинных полутораручных мечей) и рапир. В мастерской было 3 мастера, 3 старших и 6 младших подмастерьев.