Томас Пинчон
V.
Глава пятнадцатая
Сахха[269]
I
В воскресенье утром, ближе к девяти, после ограбления и отдыха в парке парочка бесшабашных ребят появилась у Рэйчел. Ночью оба глаз не сомкнул. На стене была надпись:
«Я поехала в Уитни [270]. Киш мин тухес, Профейн [271]».
– Мене, мене, текел, унаренн [272], – сказал Стенсил.
– Охо-хо, – отозвался Профейн, собираясь устроиться прямо на полу.
Тут вопит Паола – на голове платок, в руках коричневый бумажный пакет, в котором что-то позвякивает.
– Эйгенвэлью вчера ограбили, – сообщила она. – Об этом написано в «Тайме» на первой полосе.
Профейн со Стенсилом одновременно бросились к коричневому пакету и извлекли из него разодранный «Тайме» и четыре кварты пива.
– Как тебе это нравится? – сказал Профейн. – Полиция надеется в ближайшее время схватить преступников. Дерзкое ночное ограбление.
– Паола, – окликнул Стенсил из-за его спины. Профейн вздрогнул. Паола, сжимая в руке консервный нож, обернулась и уставилась за левое ухо Профейна на то, что блестело в руке Стенсила. И, онемев, застыла, выкатив глаза.
– Нас стало трое.
Паола наконец перевела взгляд на Профейна:
– Ты едешь на Мальту, Бен?
– Нет, – неуверенно отозвался Профейн, – Зачем? Ничего нового я там не увижу. На этом Средиземье куда ни сунься, всюду либо Набережная, либо Кишка.
– Бенни, если легавые…
– Какое им до меня дело? Зубы взял Стенсил. – Но испуган был Профейн жутко. До него только сейчас дошло, что он нарушил закон.
– Стенсил, старик, а что, если один из нас вернется туда якобы с зубной болью и выяснит… – Он нс договорил. Стенсил хранил молчание,
– Выходит, ты затеял всю эту ерунду с веревкой только для того, чтобы заставить меня поехать с тобой? Что во мне такого особенного?
Никто не ответил. Паола, казалось, была готова слететь с катушек, разрыдаться и искать утешения у Профейна.
Внезапно на лестнице раздался шум. Затем забарабанили в дверь.
– Полиция, – возвестил голос.
Стенсил сунул зубы в карман и стремглав бросился к пожарной лестнице.
– Что за черт? – пробормотал Профейн.
К тому времени, когда Паола открыла дверь, Стенсил был уже далеко. За дверью стоял тот же самый Тен Эйк, который прервал оргию Мафии, а на руке у него висел насквозь промокший Руни Уинсам.
– Это дом Рэйчел Оулгласс? – спросил Тен Эйк. И затем объяснил, что пьяный Руни с расстегнутой ширинкой и перекошенной рожей пугал детишек и оскорблял приличных граждан на ступенях собора Святого Патрика. – Он упрашивал отвести его сюда. – Тен Эйк почти оправдывался. – Домой идти не желал. А его только вчера выпустили из Белльвью.
– Рэйчел скоро придет, – сухо сказала Паола. – А мы пока за ним присмотрим.
– Я возьму за ноги, – сказал Профейн. Они втащили Руни в спальню Рэйчел и свалили на кровать. – Спасибо, офицер. – Профейн был невозмутим, как международный аферист из старого фильма, и жалел лишь о том, что у него нет усов.
Тен Эйк ушел с каменным лицом.
– Бенито, все катится к чертям. Чем скорее я попаду домой…
– Желаю удачи.
– Почему ты не хочешь ехать?
– Мы не влюблены друг в друга?
– Нет.
– У нас нет никаких серьезных обязательств друг перед другом, нет старой пламенной любви, которая готова вспыхнуть вновь?
Паола покачала головой; на глазах появились настоящие слезы.
– Так в чем же дело?
– В том, что мы рановато ушли из квартиры Тефлона в Норфолке.
– Нет, нет.
– Бедный Бен. – Все они называли его бедным. Но не давали никаких объяснений – щадили его чувства и делали вид, что это проявление нежности.
– Тебе всего восемнадцать, – сказал он, – ты влюблена в меня чисто по-детски. – Вот доживешь до моих лет, тогда поймешь… – Она не дала ему закончить, бросилась на него, как бросаются на спортивный манекен, обняла, повисла и, перестав сдерживаться, принялась лить на его замшевую куртку потоки слез. Он смущенно поглаживал ее по спине.
И, естественно, именно в этот момент вошла Рэйчел.
– Ого, – первым делом сказала она, так как была девушкой, которая умеет быстро брать себя в руки. – Так вот что делается за моей спиной. А я, значит, сижу в церкви и молюсь за тебя, Профейн. А также за детей.
Здравый смысл подсказал Профейну проследовать за ней.
– Поверь, Рэйчел, это все совершенно невинно. – Рэйчел пожала плечами, показывая, что этот акт пьесы, состоявший из двух реплик, уже сыгран и ей нужно несколько секунд на размышление. – Ты не ходила в собор Святого Патрика, верно? А надо было. – Он ткнул большим пальцем в направлении того, что храпело в соседней комнате. – Иди, глянь.
Думается, всем понятно, с кем провела Рэйчел остаток дня, а также и всю ночь. Гладила его по голове, поправляла одеяло, баюкала его, трогала щетину и размазывала грязь по лицу, на котором постепенно разгладились горькие морщины.
Л Профейн через некоторое время смылся в «Ржавую ложку». Там он немедля объявил Братве, что едет на Мальту. Само собой, ему устроили отвальную. В конце пьянки Профейна активно обрабатывали две восхищенные шлюшки, в глазах которых светилось некое подобие любви. Со стороны они казались отбывающими срок заключенными, которые радуются за приятеля, выпущенного на свободу.
Впереди Профейн видел только Кишку и думал о том, что вынужден ехать туда, где есть кое-что похуже Ист-Мэйн.
Впрочем, предстоял также переход по морской автостраде. Но это было совсем другое дело.
II
В последний уик-энд Стенсил, Профейн и Хряк Бодайн решили смотаться в Вашингтон, округ Колумбия; искатель приключений желал ускорить отъезд, шлемиль – гульнуть напоследок, а Хряк – помочь другу. В качестве временного обиталища выбрали ночлежку в Чайнатауне, и Стенсил побежал в Госдепартамент – вынюхивать, чем там можно поживиться.
– Не верю я ему ни на грош, – признался Хряк. – Этот Стенсил – жулик.
– Придержи язык, – только и ответил Профейн.
– Полагаю, надо свалить отсюда и нахрюкаться, – сказал Хряк.
Так они и сделали. Но, возможно, Профейн постарел и разучился пить, поскольку эта пьянка оказалась одной из худших в его жизни. В памяти остались провалы, которые его всегда пугали. Насколько Профейн смог припомнить впоследствии, сначала они завалились в Национальную галерею, где Хряк решил, что им требуется женское общество. Само собой – и перед «Тайной вечерей» Дали они подцепили двух цыпочек-служащих.
– Я Флип, – сказала блондинка. – А это Флоп. Хрях застонал, тут же затосковав по Хэнки и Пэнки.
– Чудесно, – сказал он. – Это Бенни, а я – хуйк, хуйк – Хряк.
– Заметно, – сказала Флоп. Однако соотношение женщин к мужчинам в Вашингтоне равнялось восьми к одному. Поэтому Флоп подхватила Хряка под руку и оглядела зал так, словно среди статуй прятались еще какие-нибудь призрачные сестрички.
Они жили неподалеку от улицы «П» и умудрились собрать почти все записи Пэта Буна. Хряк даже не успел поставить огромный бумажный пакет с приобретенными в столице нации для пьянки средь бела дня фруктами и выпиской (сертифицированная пополам с самопальной), как сей достойнейший певец, обрушив на ничего не подозревающих друзей мощь 25-ваттных динамиков, заорал «Би Боп А Лула».
После этой увертюры от уик-энда осталось лишь несколько просветов: Хряк укладывается спать на полдороге к подножию памятника Вашингтону и скатывается на полпролета по ступенькам под ноги отряду вежливых бойскаутов; в три часа ночи все четверо сидят в «Меркурии» Флип и накручивают круги по кольцу Дюпона, затем появляются шесть негров в «олдсмобиде» и предлагают поездить наперегонки; обе машины прикатывают на Нью-Йорк-авеню к квартире, которую занимают одна бездушная аудиосистема, пятьдесят энтузиастов джаза и Бог знает сколько переходящих из рук в руки бутылок обобществленного вина; наконец Профейн просыпается и обнаруживает, что лежит рядом с Флип под гудзонским одеялом на ступенях масонского храма на северо-западе Вашингтона, а будит его страховой агент по имени Яго Саперштейн, который зовет всех на новую пьянку.
– А где Хряк? – поинтересовался Профейн.
– Угнал мой «меркурий» и сейчас едет в Майами вместе с Флоп, – ответила Флип.
– О.
– Они хотят пожениться.
– У меня есть хобби, – сообщил Яго Саперштейн. – Я нахожу молодых людей вроде вас, которых интересно привести на вечеринку.
– Бенни у нас шлемиль, – сказала Флип.
– Шлемили необычайно интересны, – парировал Яго.
Пьянка происходила неподалеку от границы штата Мэрилэнд; среди гостей Профейн обнаружил беглеца с Острова Дьявола [273], который под именем Мэйнарда Василиска пробирался в Вассар, дабы преподавать там пчеловодство; изобретателя, празднующего семьдесят второй отказ Патентного бюро Соединенных Штатов, не пожелавшего на сей раз зарегистрировать автоматизированный бордель для автовокзалов и железнодорожных станций, принцип действия которого он в данный момент пытался с помощью чертежей и жестов объяснить маленькой группе тайросемиофилов (коллекционеров этикеток французских сыров), похищенных Саперштейном с их ежегодного съезда; изящную леди с острова Мэн, специалистку по патологии растений, примечательную также тем, что она являлась единственным в мире носителем мэнского диалекта и потому ни с кем не разговаривала; безработного музыковеда по имени Петард, посвятившего свою жизнь поиску утраченного Концерта Вивальди для казу, на который обратил его внимание некий Сквазимодео, бывший во времена правления Муссолини гражданским служащим, а сейчас валявшийся пьяным под роялем и ведавший не только о том, что Концерт украли из монастыря фашисты-меломаны, но и слышавший целых двадцать тактов из медленной части, которые теперь Петард, бродя между гостями, время от времени наигрывал на пластиковом казу; а также других «интересных» людей. Профейн, мечтавший поспать, не стал с ними разговаривать. На рассвете он проснулся в ванне Яго из-за того, что какая-то крашеная блондинка, на которой была только белая бескозырка, поливала его бурбоном из четырехгаллонного кофейника. Профейн уже было собрался разинуть рот и ловить струю, но тут в ванную вошел не кто иной, как Хряк Бодайн.
– Отдай бескозырку, – потребовал он.
– Я думал, что ты во Флориде, – сказал Профейн.
– Ха-ха, – сказала блондинка Хряку. – Сначала попробуй поймай меня, – И оба унеслись прочь – сатир и нимфа.
Далее, помнилось Профейну, они вернулись в квартиру Флип и Флоп, где снова пел Пэт Бун, а Профейн держал голову на коленях у Флип.
– У тебя фамилия на ту же букву, – ворковала Флоп в другом углу комнаты. – Бун – Бодайн. – Профейн встал, доковылял до кухни и заблевал раковину.
– Пошел вон, – закричала Флип.
– Согласен, – сказал Профейн.
Внизу на лестнице стояли два велосипеда, на которых девчонки в целях экономии ездили на работу. Профейн вскарабкался на один из них и съехал по ступенькам на улицу. Расхристанный – ширинка нараспашку, коротко остриженные волосы взъерошены на висках, морда небрита два дня, расстегнутые пуговицы на рубашке открывают пивное брюшко, обтянутое сетчатой майкой, – покатил Профейн, вихляя, в сторону своей ночлежки.
Он не успел проехать и двух кварталов, как позади раздались вопли. Хряк гнался за ним на втором велосипеде, посадив Флоп на багажник. А вдалеке скакала пешедралом Флип.
– Охо-хо, – пробормотал Профейн. Поковырял переключатель передаточного механизма, и скорость резко упала.
– Вор, – заорал Хряк и захохотал своим непристойным смехом. – Вор. – Невесть откуда материализовалась полицейская машина и пошла наперерез Профейну. Профейн наконец справился с переключателем скоростей и стремительно унесся за угол. Так и метались они по осенней прохладе городской улицы, где в воскресенье, кроме них, никого не было. Наконец Хряк и полицейские сцапали Профейна.
– Все в порядке, офицер, – сказал Хряк. – Это мой друг, и я не выдвигаю никаких обвинений.
– Ладненько, – ответил легавый. – Тогда выдвину я. – И их загребли в участок, где сунули в клоповник к прочим алкашам. Хряк тут же отрубился, и двое ханыг принялись потихоньку стаскивать с него башмаки. Профейн настолько вымотался, что не стал вмешиваться.
– Эй, – окликнул его из другого конца комнаты развеселый алкаш. – Сыграем в «хряскало и колотушку"»?
На пачке «Кэмел» под голубой этикеткой есть номер и либо буква «X». либо буква «К». Играющие по очереди пытаются угадать букву. Тот, кто ошибется, получает либо «хряскало» (ребром ладони), либо «колотушку» (кулаком) по бицепсу, причем число ударов соответствует номеру. Кулаки у пьянчужки походили на небольшие булыжники.
– Я не курю, – сказал Профейн.
– О, – расстроился винохлеб. – Ну тогда давай в «камень, ножницы и бумагу».
Но тут береговой патруль вкупе с нарядом полиции приволок впавшего в буйство помощника боцмана семи футов ростом, который вообразил себя небезызвестным Кинг-Конгом.
– Йее! – ревел помощник. – Моя Кинг-Конг. Не подходи, убью.
– Ладно, ладно, – сказал патрульный. – Кинг-Конг не разговаривает. Он только рычит.
После этого помощник боцмана, разумеется, зарычал, подпрыгнул и схватился рукой за старый электровентилятор под потолком. Круг за кругом наматывал он, вереща как обезьяна и молотя себя в грудь. Патрульные и полицейские бестолково вертелись внизу, самые смелые из них пытались поймать помощника за ноги.
– И что дальше? – спросил один из полицейских. В ответ вентилятор оторвался и рухнул вместе с помощником боцмана прямо на служивых. Шустро вскочив на ноги, они ухитрились скрутить нарушителя тремя или четырьмя ремнями. Полицейский прикатил из гаража по соседству маленькую тележку, погрузил на нее помощника боцмана и увез.
– Эй, – вдруг сказал один из патрульных. – Поглядите-ка в тот угол. Это же Хряк Бодайн, которого разыскивают в Норфолке за дезертирство.
Хряк разлепил один глаз.
– Ну вот, – пробормотал он, закрыл глаз и вновь провалился в сон.
Полицейские зашли внутрь и велели Профейну выметаться.
– Пока, Хряк, – сказал Профейн.
– Трахни за меня Паолу, – сонно буркнул босой Хряк.
Вернувшись в ночлежку, Профейн обнаружил, что Стенсил как раз заканчивает игру в покер, поскольку другие уже ждут своей очереди.
– Как всегда, – сказал Стенсил, – Стенсила едва не обчистили.
– Ты поддавался, – обвинил его Профейн. – Специально проигрывал.
– Нет, – заверил Стенсил. – Ведь нам нужны деньги на поездку.
– Значит, решено?
– Бесповоротно.
И тут Профейн понял, что дело зашло уже слишком далеко.
III
Примерно через две недели состоялся интимный прощальный ужин Профейна и Рэйчел. После того как Профейн снялся на паспорт, сделал предохранительные прививки и выполнил прочие формальности, Стенсил взял на себя роль его опекуна и магическим образом преодолевал все бюрократические препоны.
Эйгенвэлью помалкивал. Стенсил даже заехал к нему – наверное, хотел проверить себя на вшивость перед столкновением с тем, что могло остаться от V. на Мальте. Они обсудили концепцию собственности и сошлись на том, что истинному владельцу вовсе не требуется физическое обладание. Если дантист человеческих душ обладал исчерпывающей информацией (а Стенсил был в этом почти уверен), то, по определению Эйгенвэлью, он сам и являлся «обладателем» объекта; по определению Стенсила, «обладателем», напротив, являлась V. Во мнениях разошлись полностью. Расстались друзьями.
Воскресный вечер Профейн провел в комнате Рэйчел, изливая чувства здоровенному пузырю шампанского. Руни спал в комнате Эстер. Последние две недели он в основном только и делал, что спал.
Потом Профейн пригрелся, положив голову на колени Рэйчел и укрывшись ее длинными волосами. Стоял сентябрь, но домовладелец по-прежнему не торопился тратиться на отопление. Профейн и Рэйчел лежали голышом. Ухом Профейн приложился к большим половым губам Рэйчел, словно ждал, что они сейчас с ним заговорят. Рэйчел рассеянно прислушивалась к шипению пузырьков шампанского.
– Слушай, – прошептала она, поднося горлышко бутылки к другому уху Профейна. Он услышал шипение выходящего из жидкости углекислого газа, усиленное гулявшим в полупустой бутылке эхом.
– Радостный звук. – Да.
Какой смысл рассказывать ей о том, что на самом деле напоминает ему этот звук? В Ассоциации антропологических исследований был солидный радиоактивный фон и имелось столько счетчиков радиации, что порой они стрекотали, как стая саранчи во время налета.
На следующий день состоялось отплытие. У перил «Сюзанны Сквадуччи» толпились какие-то типы, смахивающие на фулбрайтовских стипендиатов. Кольца серпантина, брызги конфетти и специально нанятый оркестр пытались создать праздничную атмосферу.
– Чао, – кричала Братва. – Чао.
– Сахха, – сказала Паола.
– Сахха, – эхом повторил за ней Профейн.
Глава шестнадцатая
Валлетта
I
Сквозь тучи над Валлеттой прорвалось солнце, и даже засияла радуга. Старший писарь Хоуи Серд в легком подпитии лежал на животе под 52-й орудийной установкой, подперев руками подбородок, и смотрел на британский десантный корабль, который, пыхтя под дождем, пересекал Гавань. Толстяк Клайд 713 команды Кси, стоя у бортового леера, задумчиво плевал в сухой док. Клайд при росте шесть футов один дюйм весил 142 фунта, родом он был из города Виннетка, а при рождении окрещен Харви.
– Толстяк, – позвал Хоуи.
– Нет, – отозвался Клайд. – Что бы ты ни спросил. Толстяк, как видно, был не в духе. Так со старшем писарем не разговаривают.
– Я вечером иду на берег, – спокойно сказал Хоуи, – и мне нужен плат, потому как, если ты заметил, дождь льет не переставая.
Клайд вытащил из заднего кармана белую бескозырку и напялил ее на голову на манер дамской шляпки.
– У меня тоже увольнительная, – заметил он. В этот момент заорал матюгальник:
– Сдать краску и кисти на склад.
– Давно пора, – пробурчал Хоуи. Он выполз из-под орудийной установки на палубу 01 и присел на корточки. Не обращая внимания на капли дождя, которые попадали ему в уши и стекали по шее, Хоуи смотрел, как солнце красной краской малюет небо над Валлеттой. – Ты что такой смурной, а, Толстяк?
– Ох, – вздохнул Клайд и, сплюнув за борт, проводил взглядом плевок до самого низа. Больше пяти минут молчания Хоуи выдержать нс мог. Поэтому отправился вдоль правого борта к трапу, решив переключиться на рулевого Янгблада, коротышку по прозвищу Тигрик, который, примостившись на нижней ступеньке возле камбуза, резал огурцы.
Толстяк Клайд зевнул. Дождь капал ему в рот, но он этого, похоже, даже не замечал. Клайда мучила одна проблема. Его эктоморфное сложение способствовало склонности к размышлениям. Он был старшиной-артиллеристом третьего класса, и в общем-то эта проблема касалась его лишь постольку, поскольку его койка располагалась прямо над койкой Папаши Хода, который после прибытия на Мальту начал разговаривать сам с собой. Не то чтобы очень громко, а так, что его слышал только Толстяк Клайд.
Учитывая ходившие слухи и принимая во внимание то, какими сентиментальными свиньями были моряки в глубине души, а не только в своих внешних проявлениях, Клайд догадывался, почему пребывание на Мальте так расстраивало Папашу Хода. Папаша даже есть перестал. И еще ни разу не был на берегу, хотя обычно всеми правдами и неправдами старался вырваться в увольнение. А от этого все увольнения были Толстяку Клайду не в кайф, поскольку обычно они ходили пьянствовать вместе.
Лазарь, матрос-срочник, который уже две недели испытывал терпение радарного отделения, вышел со шваброй на палубу и принялся сгонять воду за борт.
– Не знаю, с какой стати я должен заниматься этой ерундой, – заныл он, начиная разговор. – Это не моя обязанность.
– Зря ты не остался в первом дивизионе, – мрачно заметил Толстяк Клайд. Лазарь погнал воду под ноги Клайду. Толстяк отскочил в сторону и, спустившись по трапу, обратился к коротышке-рулевому: – Угости-ка меня огурцом, Тигрик.
– Огурца захотелось? – переспросил Тигрик, который в данный момент уже резал лук. – Ладно. Есть у меня для тебя огурец. – Глаза у него ужасно слезились, а вид был как у капризного плаксы, что, в сущности, соответствовало действительности.
– Порежь и положи на тарелку, – сказал Толстяк Клайд, – и я, пожалуй, попозже…
– Держи, – раздалось из камбузного иллюминатора. Оттуда высунулся Папаша Ход, размахивая куском арбуза, и сплюнул косточку на Тигрика.
Узнаю прежнего Папашу Хода, подумал Клайд. При полном параде и даже с шейным платком.
– Шевели задницей, Клайд, и облачайся, – распорядился Папаша Ход. – Того и гляди, будет команда на увольнение.
Разумеется, Клайд нулей полетел в носовой кубрик и вернулся через пять минут, разодетый как подобает для увольнения.
– Восемьсот тридцать два дня, – пробурчал Тигрик Янгблад, глядя, как Папаша с Клайдом направляются на квартердек. – Ох, не дотянуть мне до конца.
«Эшафот» стоял на кильблоках, подпертый с обеих сторон дюжиной деревянных брусьев, которые упирались в стенки дока. Сверху корабль, наверное, походил на гигантскую каракатицу с деревянными щупальцами. Папаша Ход и Клайд перешли через длинные сходни и какое-то время стояли под дождем, разглядывая корабль. Купол сонара был зачехлен маскировочным брезентом. На топе мачты развевался американский флаг – самый большой, какой сумел раздобыть капитан Лич. Этот флаг не спускали, когда звучал сигнал «спуск флага», а с наступлением ночи его освещали переносными прожекторами. Делалось это ради пилотов египетских бомбардировщиков, которые могли появиться над островом, а единственным американским кораблем здесь был «Эшафот».
Со стороны правого борта виднелась не то школа, не то семинария с торчавшей из бастиона часовой башенкой высотой с радарную установку для наземных целей.
– Так и торчим на просушке, – заметил Клайд.
– Говорят, лаймы [274] собираются нас окучить по полной программе, – сказал Папаша Ход. – Задерут нам зад повыше и будут держать, пока не просохнет.
– А может, даже дольше. Дай-ка закурить. Надо ремонтировать генератор и винт…
– Да еще эти ракушки. – Папаша Ход скривился от отвращения. – Эту дрянь, наверное, будут чистить пескоструем, пока мы стоим в доке. Хотя нас все равно поставят на ремонт, когда мы вернемся в Филли [275]. Начальство всегда найдет, чем нас занять, Толстячок.
Приятели направились к выходу с территории судоремонтного завода. Вокруг слонялись разрозненные группки получивших увольнение моряков с «Эшафота». Подлодки тоже были накрыты брезентом – то ли для маскировки, то ли от дождя. Гудок возвестил окончание смены, и тут же Папаша с Клайдом оказались посреди бурного потока докеров, которые со всех сторон – из-под земли, с кораблей, из сортиров – повалили к воротам.
– Докеры везде одинаковы, – изрек Папаша.
Они с Клайдом решили не торопиться. Давясь и толкаясь, их обгоняли чумазые работяги в засаленных робах. Когда Папаша и Клайд добрались до каменных ворот, толпа уже схлынула. У ворот, словно поджидая их, сидели две старые монахини, держа на коленях соломенные корзиночки для пожертвований и прикрываясь от дождя черными зонтиками. На донышке каждой корзиночки несколько шестипенсовиков да пара шиллингов. Клайд опустил в одну из них крону, а Папаша Ход, который еще не побывал у местных менял, бросил доллар в другую корзиночку. Монахини мимолетно улыбнулись и продолжили свое суровое бдение.
– Что это было? – задумчиво ухмыльнулся Папаша Ход – Входная плата?
Мимо громоздящихся руин они поднялись на холм по огромной дуговой дороге, затем прошли через туннель. У выхода из туннеля была автобусная остановка: три пенса до Валлетты, конечная остановка у отеля «Финикия». Подошел автобус, и они забрались в него вместе с несколькими отбившимися от стада докерами и дюжиной моряков с «Эшафота», которые расположились на задних сиденьях и запели.
– Папаша, – начал Толстяк Клайд, – это, конечно, не мое дело, но…
– Водила, – заорал кто-то из сидевших сзади. – Эй, водила, останови. Мне надо отлить.
Папаша сполз по сиденью и надвинул бескозырку на глаза.
– Теледу, – пробормотал он. – Как пить дать, Теледу.
– Водила, – заявил Теледу из команды А, – если не остановишь, мне придется пустить струю в окно.
Папаша невольно обернулся посмотреть. Пара ребят из машинного отделения пыталась оттащить Теледу от окна. Водитель непреклонно давил на газ. Докеры молча наблюдали за происходящим. Моряки с «Эшафота» пели:
Пойдем все выйдем, отольем на «Форрестол»[276],
Пока корабль этот к чертям собачьим не ушел.
Эта песня пелась на мотив «Старой серой кобылы», а появилась она зимой 1956-го в бухте Гитмо [277].
– Если ему что в голову втемяшилось, – сказал Папаша, – он от своего не отступит. Так что если ему не дадут поссать из окна, то он наверняка…
– Смотри, смотри, – воскликнул Толстяк Клайд. По проходу заструился желтый поток мочи. Теледу застегивал ширинку.
– Засранец доброй воли, – заметил кто-то из моряков – вот кто такой этот Теледу.
Сидевшие ближе к проходу моряки бросились прикрывать ручеек оставленными на сиденьях утренними газетами. Дружки Теледу зааплодировали.
– Папаша, – спросил Клайд, – ты намерен сегодня как следует гульнуть и надраться?
– Есть такая мысль, – согласился Папаша.
– Этого-то я и боюсь. Слушай, это, конечно, не мое дело…
Взрыв хохота на задних сиденьях не дал Клайду закончить. Дружок Теледу Лазарь, тот самый, что сгонял воду с палубы 01, умудрился поджечь газеты, прикрывавшие ручеек на полу. Салон автобуса наполнился зловонным дымом. Докеры встревоженно зашептались.
– Надо было приберечь малость мочи, – весело воскликнул Теледу, – на всякий пожарный случай.
– О Господи, – вздохнул Папаша Ход.
Несколько приспешников Теледу предприняли попытку затоптать пламя. Из кабины донеслись матюги водителя.
Когда автобус подкатил к отелю «Финикия», из окон все еще выбивались струйки дыма. Стемнело. Матросы с «Эшафота», горланя песни хриплыми голосами, высадились в Валлетте.
Клайд с Папашей выходили последними. Они извинились перед водителем. Листья пальм перед отелем о чем-то шептались в ночи. Папаша, похоже, пребывал в нерешительности.
– Может, сходим в киношку, – предложил Клайд, начиная отчаиваться. Папаша пропустил его слова мимо ушей. Пройдя под аркой, они вышли на Королевскую дорогу.
– Завтра канун Дня Всех Святых [278], – сказал Папаша, – и было бы неплохо надеть на этих полудурков смирительные рубашки.
– Такого, как Лазарь, ничем не утихомиришь. Мать честная, ну и толпа здесь.
На Королевской дороге бурлил людской водоворот. И вместе с тем возникало ощущение замкнутого пространства, как в павильоне звукозаписи. Это клокочущее море зеленых беретов вперемешку с бело-голубыми цветами морской формы было одним из проявлений наращивания военного присутствия на Мальте в связи с началом Суэцкого кризиса. К острову подошел «Королевский ковчег», а с ним несколько корветов и десантных судов, готовых в любой момент высадить морскую пехоту в Египте.
– Во время войны я служил на боевом транспорте, – заметил Папаша, проталкиваясь с Клайдом сквозь толпу, – и тогда накануне высадки союзных сил была такая же кутерьма.
– Когда мы стояли в Йоко в Корее, все тоже пили напропалую, – как бы оправдываясь, сказал Клайд.
– Но что-то здесь не совсем так. Англичане по-особому напиваются, особенно перед тем, как идти в бой. Не то что мы. Нам лишь бы надраться, заблевать все вокруг и мебель порушить. А у англичан есть воображение. Вот послушай.
У магазина мужской одежды стоял краснорожий морпех-англичанин с мальтийской девчонкой и разглядывал шелковые шарфы. Ничего особенного, если не считать того, что эта парочка пела «Пусть все говорят, что мы влюблены» [279] из «Оклахомы».
Над их головами проревели бомбардировщики, летевшие в сторону Египта. Кое-где на улице лоточники бойко торговали амулетами и мальтийскими кружевами.
– Кружева, – удивился Клайд. – На кой ляд нам эти кружева.
– Чтобы ты вспомнил о своей девчонке. Даже если у тебя се нет, все равно лучше… – Папаша не закончил фразу. Толстяк Клайд не стал развивать эту тему.
Слева от них в радиомагазине «Филлипс» на полную катушку звучала программа новостей. Небольшие группы людей в штатском стояли рядом и напряженно слушали. Расположенный поблизости газетный киоск угрожающе ощетинился красными заголовками: «Англичане готовы ввести войска в зону Суэцкого канала!» «Сегодня на внеочередной сессии, – вещал диктор, – парламент принял резолюцию, призывающую использовать воздушно-десантные войска для разрешения Суэцкого кризиса [280]. Десантные части, базирующиеся на Кипре и Мальте, приведены в часовую готовность».
– Ну и дела, – устало изрек Толстяк Клайд.
– А мы стоим на приколе, – сказал Папаша Ход, – и во всем Шестом Флоте только мы ходим в увольнение.
Остальные корабли были задействованы в восточной части Средиземного моря и принимали участие в эвакуации американцев из Египта. Папаша неожиданно свернул налево за угол. Он прошел шагов десять, прежде чем заметил, что Клайда нет рядом.
– Куда ты собрался? – крикнул Толстяк Клайд, стоя на углу.
– На Кишку, – отозвался Папаша Ход. – Куда ж еще?
– А-а… – Клайд поплелся следом. – Я-то думал, мы сперва прошвырнемся по главному проспекту.
Папаша ухмыльнулся и похлопал Клайда по пивному брюшку.
– Не гони волну, мамаша Клайд, – сказал он. – Старичок Ход знает что к чему.
«Я просто хочу тебе помочь», – подумал Клайд, однако вслух сказал:
– Да. Я сейчас рожу слона. Хочешь посмотреть на его хобот?
Папаша загоготал, и они весело зашагали под гору. Ничто так не греет душу, как старые шутки. Они дают ощущение стабильности и покоя.
Стрэйт-стрит – в просторечии Кишка – была так же многолюдна, как и Королевская дорога, только фонарей на ней горело поменьше. Первым знакомым моряком, которого они увидели, оказался Леман, рыжеволосый старшина, который – уже без головного убора – выкатился на улицу из шарнирных дверей бара под названием «Четыре туза». Леман уже успел нализаться, и поэтому Папаша с Клайдом спрятались за кадушку с пальмой, решив посмотреть, что будет дальше. Леман, согнувшись на 90°, принялся что-то искать в сточной канаве.
– Так и есть, – прошептал Клайд. – Он, как всегда, ищет подходящий камень.
Старшина нашел камень и приготовился метнуть его в окно «Четырех тузов». Спасительная кавалерия в лице некоего Турнера, корабельного парикмахера, прибыла – через ту же дверь – как раз вовремя, чтобы схватить Лемана за руку. Оба повалились на землю и занялись борьбой в пыли. Проходившие мимо английские морские пехотинцы, остановившись, некоторое время с любопытством наблюдали за этим сражением, затем, смеясь и недоумевая, отправились дальше.
– Вот видишь, – сказал Папаша Ход, впадая в философское настроение. – Живем в самой богатой стране, а так и не научились делать прощальный бросок после пьянки, как это умеют лаймы.
– Нам еще далеко до последнего броска, – заметил Клайд.
– Как знать. В Венгрии революция и в Польше тоже, в Египте идут бои. – Пауза. – А Джейн Мэнсфилд выходит замуж [281].
