«Милостивый государь мой,
Василий Васильевич!
Его императорское величество, снисходя на желание ваше, всемилостивейше дозволяет сочиненную вами комедию, под названием: „Ябеда“, напечатать с надиисанием о посвящении оного сочинения августейшему имени его величества.
С совершенным почтением и преданностью, честь имею пребыть вашим, милостивый государь мой, покорнейшим слугою
Юрий Нелединский-Мелецкий.В Павловске, июня 29 дня 1798 года».
Конечно, чувство патриотической щекотливости благородно: народное достоинство есть святыня, оскорбляющаяся малейшим прикосновением. Но при этих чувствах не должно быть односторонним в понятиях своих. При излишней щекотливости вы стесняете талант и искусство, стесняете самое нравственное действие благонамеренной литературы. Комедия, сатира, роман нравов исключаются из нее при допущении подобного чувства в безусловное и непреложное правило. После того ни одно злоупотребление не может подлежать кисти или клейму писателя; ни один писатель не может быть, по мере сил, споспешником общего блага, по выражению Капниста. Личность, звание, национальность, а наконец и человеколюбие будут ограждать злоупотребителей опасением нарушить уликою в злоупотреблении уважение к тому, что под ним скрывается достойного уважения и неприкосновенного. Но мир нравственный и мир гражданский имеют свои противоречия, свои прискорбные уклонения от законов общего благоустройства. Совершенство есть цель недостижимая, но совершенствование есть не менее того обязанность и свойство природы человеческой. Говорят, что в комедии Гоголя не видно ни одного умного человека; неправда: умен автор. Говорят, что в комедии Гоголя не видно ни одного честного и благомыслящего лица; неправда: честное и благомыслящее лицо есть правительство, которое, силою закона поражая злоупотребления, позволяет и таланту исправлять их оружием насмешки. В 1783 году оно допустило представление «Недоросля», в 1799-м «Ябеды», а в 1836-м «Ревизора».
1836
При появлении «Ревизора» было, как сказано выше, много толков и суждений в обществе и в журналах. Кроме самого литературного достоинства ее, входила в разноречивые соображения о ней и задняя, затаенная мысль. Комедия была признана многими либеральным заявлением, вроде, например, комедии Бомарше: «Севильский цирюльник», признана за какой-то политический брандс-кугель[3], брошенный в общество под видом комедии. Это впечатление, это предубеждение, разумеется, должно было разделить публику на две противоположные стороны, на два лагеря. Одни приветствовали ее, радовались ей как смелому, хотя и прикрытому нападению на предержащие власти. По их мнению, Гоголь, выбрав полем битвы своей уездный городок, метил выше. Известно, до какой степени бывают легковерны так называемые либералы. При малейшем движении, при самой неосновательной надежде, они готовы заключить, что прибывает к их полку, и простодушно радуются победе своей. Невозможно исчислить, сколько глупостей совершается у нас во имя и ради пошлого либерализма. Жалко смотреть на молодых людей, рожденных не без способностей и некоторого дарования; они могли бы оказать пользу литературе нашей, но сбиваются с дороги своей и с толку, потому что прежде всего хочется им показать, что они не отстают от либералов.