Петр Вяземский
О биографическом похвальном слове г-же Сталь-Гольстейн

Г-жа Сталь первая из женщин писала мужественным пером, я, не довольствуясь очаровывать воображение и растрогивать сердце, она хотела владычествовать над рассудком и успела похитить господство, обыкновенно отказываемое писателям её пола. «Одним из незабвенных феноменов нашего времени, говорит биограф, было появление на поприще писателей жены, великой своим гением, прекрасной своею душею»! И без сомнения они незабвенны: следы, ею проложенные, глубоко врезались на почве Французской литтературы, и влияние её на умы и души современников принадлежит истории.

В жизни великого писателя творения его бывают обыкновенно главным действием: деяния примыкают к ним и составляют целое, которое тогда только бывает изящно и совершенно, когда правила исповедуемые согласны с правилами исполняемыми, и когда слово бывает заодно с делом. Соблюдение сего условия было свято исполняемо автором Обозрения революции. Вся жизнь её была красноречивым дополнением в красноречивым творениям. Биограф останавливает наше внимание на каждом её произведении, и указывает в них постепенно вместе с тем исполинское развитие дарования, еще в юных летах рассеяний и обольщений уже возмужавшего к размышлению и глубокомыслию. Характеристики её сочинений кратки, но разительны, живы и верны. «Главная цель оного, говорит биограф о творении Германия, научить Французов терпимости в отношении к мнениям философическим и литературным, как писатели прошедшего века обращали оную в различию вероисповеданий». – В суждении о книге Обозрение Французской революции замечает он весьма справедливо искусство г-жи Сталь отгадывать душу описываемого человека. «Часто по одному слову, говорит он, по одному движению заставляет г-жа Сталь отгадывать душу описываемого человека. Кто, прочтя её творение, не согласится, что Мирабо не доставало добродетели, Наполеону великодушия»? – искусство её в этом отношении столь превосходно, что Прадт, в книге: Европа и Америка, решительно утверждает, что, кроме г-жи Сталь, никто не был бы в состоянии написать верный и полный портрет Наполеона. Память о личных неудовольствиях не затмила бы в глазах её светильника истины и беспристрастия и отделенная (говорит Прадт) от человека, на коего, казалось ей, была она в праве жаловаться, в присутствии истории и потомства, не менее о своей, сколько о славе подлинника своего заботливая, она в изображении своем допустила бы только те краски и черты, кои сама история допустить и извинить может! Она отстранила бы первые памятники, оставленные нам более горестию её, чем рассудком (Прадт говорит здесь о десятилетнем изгнании). Освободясь таким образом от препон, налагаемых человечеством и на разум возвышенный, гений её увеличился бы в присутствии гения ей предстоявшего: тогда развернула бы она все свое богатство, и может быть от усилий своих нашла бы в себе руду блестящую и новую, которая осталась утраченною для неё самой и для света.