Петр Вяземский
Грибоедовская Москва
II
Вышеписанные соображения и замечания не относятся до писем М. А. Волковой, о которой хотим сказать несколько слов. Строгость осужденья нашего на них не падает. В них нет ничего исторически-предосудительного: они не посягают, или редко, и то слегка, на личность и достоинство государственных деятелей и имена которых мы привыкли уважать. Но в их обнародываньи много светски-неловкого и неприличного. И в этом отношении они не первый пример и вероятно, к сожалению, не последний. Внна тому в самой натуре литературы нашей и особенно журналистики. Та и другая худо справляются, когда им приходится прикоснуться к так-называемому высшему обществу, а между тем так и тянет их к этому обществу, на которое смотрят они, разумеется, свысока, с каким-то, что называется неглиже с отвагою, с улыбкой презрительною, с педагогическою важностью школьного учителя, с суровым лицом неумолимого и непогрешимого судии. Но все эти внушительные и начальнические позы, все эти усилия, притязания на эффект и на напугивание оказываются бессодержательными и напрасными. Дело в том, что большая часть литературы нашей и журналистики, которая не есть литература, в нынешнем составе её живут вне того общества, которое призывают они на свой суд. Язык, нравы, обычаи этого общества, хорошие и худые свойства его, им совершенно чужды. Они тут на чужой стороне, пришельцы, бездомные бобыли, как они не поражай этот высший свет гражданскою смертью, как ни негодуй на него, как ни проклинай его; но этот высший свет околдовывает их, омрачает рассудок их, как прием дурмана или хашиша. Они пред этим высшим светом, как пред маревом, которое притягивает в себе и пугает их. Часто поражает их то, что не стоило бы особенного внимания, но в скудости их собственного, домашнего существования и быта они часто невольно, бессознательно признают, что на этой для них terra incognita все-таки более начал жизни, все-таки более разнородных стихий, движения, чем на их голой и бесплодной почве. Они хотят приглядеться, прислушаться в тому, что в этом далеком мире делается и говорится: но глаза их близоруки и тупы, уши их не чутки, а потому и выводы и заключения их неосновательны, разумеется, мы говорим здесь о том разряде литераторов наших, если еще литераторы они, которые ходят в чужой приход с толком своим, садятся в чужие сани и становятся на цыпочках и на подмостках, чтобы высмотреть, что творится в высоких хоромах. Здесь о истинных талантах наших, о тружениках мысли и науки, не может быть и речи.
