Петр Ингвин
Небесные люди
– Только хотелось или все же сообщила?
– Не помню. Я как бы кричала, но услышал ли он, точно сказать не могу. Это же сон.
Король немного подумал.
– А пойманный утверждал, – произнес он, наконец, – что видел девчонку с рюкзаком. Один из шатунов, мол, даже полез за тобой. Что скажешь на это?
– А я снова видела маму. Если мама придет и обнимет меня, я поверю и в то, что меня тоже можно увидеть, когда я сплю.
Взяв с нее слово, что теперь она будет докладывать вообще обо всем, включая маму, король отбыл.
Вернувшийся папа в очередной раз выговорил ей за неблагоразумие. Затем вздохнул и похвалил.
– Может, это и к лучшему, – сказал он, гладя ее по голове.
Слава Норы как ясновидящей росла не по дням, а по часам. Одни называли ее провидицей и славили, другие приходили за советом и говорили «ведунья». Третьи побаивались. Но слово «колдунья» не прозвучало ни разу – пока только король в народной молве оставался колдуном. В отличие от приписываемого ему, связанное с Норой никому горя не приносило.
Теперь она выбиралась из дома гораздо спокойнее. Вместе с папой они продумали каждую мелочь, чтобы то, что произошло на скале, не повторилось. Петли люка папа смазал, а внутри провел к нему поручни. Сандалии из старых шин, в которых ходило большинство мальчишек и девчонок, на ночь уступали место специально сшитым кожаным мокасинам, волосы скрывала стянутая на затылке бандана, а вышитую девчоночью рубашку с тесемками сменила папина из жесткой темной ткани, на пуговицах и с нагрудными карманами. Чтобы не сверкать голыми коленками, теперь Нора путешествовала не в юбке, а в переделанных под ее размер папиных камуфляжных штанах. Место в карманах заняли бинты, обеззараживающая мазь, игла с ниткой для одежды и крупных ран, огниво, зола, которой следовало намазывать лицо – у Норы, как у всех белокожих женщин и девочек племени, оно было незагорелым и оставалось единственным светлым пятном в ночи. На поясном ремне сзади расположилась затянутая в тканевый кожух бутыль с водой, слева висел длинный нож в кожаных ножнах, а на перетяжке под коленом справа еще один – маленький, но достаточный, чтобы помочь в отчаянной ситуации.
– Надеюсь, до этого не дойдет, – сказал папа, когда увидел Нору в новой экипировке.
Рано выданные замуж ровесницы рожали уже вторых и даже третьих детей, а папа все не решался дать согласие. Нора тоже не торопилась. Если бы ее мнение кого-то интересовало, она сказала бы, что Борас – очень неплохой парень…
Ее не спрашивали. И хорошо, потому что у короля была еще дочка, и если Ферзь намерен родниться с властью и дальше, то судьба Бораса предрешена. Его тоже не спросят.
Этой ночью Нора исследовала подходы к Городу. Они с папой договорились: если появится что-то подозрительное, она разыщет его на посту и даст знать, а он уже решит, что делать. Вместо подозрительного обнаружилось душераздирающее: недалеко от отравленного озера изможденная семья хоронила ребенка.
Навернулись слезы, в горле запершило.
Что-то было не так. Взрослые живы, а умер младенец. Так не бывает, не могли они начать с самого маленького, первыми должны напиться старшие. Почему же?..
Люди явно были семьей: мать и дети разного возраста. Высокий парень руками выкапывал ямку, куда положить тельце, рядом на земле сидели привалившиеся друг к дружке три девочки. Измученная мать, у которой давно кончились слезы, обнимала их. Все – изможденные, едва двигавшиеся. Беглецы от чего-то или от кого-то. Если идут от Лесных земель, то озеро пересекли и знают о его страшной для посторонних тайне. Если же от азаров, то не дошли совсем немного. И когда дойдут…
Никакие глупые рисунки, что не видны в темноте, не уберегут умирающих от жажды детей от вида сверкающей воды. Вдоль берега установлено несколько щитов с надписями и говорящими за себя перечеркнутыми пьющими человечками. Это не помогало. Ныне мало кто умел читать, а рисунки попадались на глаза не всем. Или люди не верили. Человеческие кости – маленькие вперемешку с большими – частенько попадались здесь на глаза. Шатуны не понимали, что это намек. Возможно, для племени будет лучше, чтобы нарушившие границу чужаки умирали, но сколько людей могло спастись и усилить с таким трудом выживавший народ! Особенно семья вроде этой, где женщин большинство.
На берегу высились руины пригорода, почти занесенные песками: рассыпавшиеся строения, груды бетона, отдельные куски стен. Нора выбрала одну из развалин – три стены с оконными проемами на все стороны. С четвертой стороны земля разверзлась, в образовавшейся траншее виднелись остатки труб. В случае опасности эта траншея выглядела идеальным путем отхода. Свет луны давал тени и создавал внутри стен непроглядную темень, поэтому Нора не боялась, что ее обнаружат.
Парень вдруг обернулся. Его лицо глядело прямо в проем строения, в которым она пряталась.
Нора отпрянула еще глубже – под прикрытие стены. Распласталась по шершавой поверхности, полностью слилась с ней. Ее не видно. Не видно!
Ощущения говорили обратное. То, чего быть не могло. Парень подхватил походную палку, что вполне подходила на роль оружия, и направился к развалинам – не сводя глаз со схватившейся за нож Норы, трясшейся от непредставимости ситуации.
Бежать? Да. В траншею. С места. Прыжок вниз и бегом. Затем выскочить за соседней кучей плит…
Сделав несколько шагов, парень остановился. Теперь он водил головой, будто слепой. Когда шагал, его ноги ощупывали место, куда наступить, так же, как у любого человека в ночи. Почему же только что казалось, что его лицо смотрело прямо на Нору?!
– Не бойся, – сказал он, хотя это ему следовало бояться. Не она, а он с семьей находился на чужой территории. Любой мог убить пришельцев, идущих в обход Дороги.
Женщина испуганно замерла. Девочки, которых она обхватила, будто могла этим спасти, бессмысленно таращились вдаль, но луна сегодня помогала Норе. Нора видела, ее не видели. И плевать, что недавно показалось другое.
– Кто вы? – спросила она из черноты ночной тени.
– Люди. Беглецы. Идем от азаров. Мой младший брат не пережил пути. Мы умираем от жажды. Ты одна, но ты тоже прячешься. У тебя есть вода. Мы можем помочь друг другу. Мы не причиним тебе вреда. Выйди.
– Откуда ты знаешь, что у меня есть вода? И я могу быть не одна. Слыхал такое слово: наживка?
Про наживку рассказывала бабушка. Бабушка много чего рассказывала. Жаль, что истории из реальной жизни, которые маленькая Нора воспринимала как сказки, ушли вместе с бабушкой. Многое могло пригодиться. Но кто же в детстве всерьез слушает бабушек?
– Иногда в ночи я вижу лучше других, – сказал парень. Палку он опустил и теперь держал не как дубину, которую можно применить, а как трость. – Не знаю, каким образом это получается, но точно видел, что ты одна, и на поясе у тебя полная емкость. Пустая при движении болталась бы по-другому.
– А если я сейчас тебя застрелю? Не боишься?
– Будь у тебя огнестрельное оружие, ты не пряталась бы от других беглецов, а лука у тебя нет. Или он где-то лежит. Чтобы взять его, наложить стрелу и натянуть, нужно мгновение, но ты им не воспользовалась. Скорее всего, у тебя нет лука. Я мог бы купить у тебя воду, но у нас ничего нет. Могу обещать лишь посильную помощь во всем, что тебе требуется. Если сестер не напоить, они тоже умрут.
И не только они. Сам парень едва стоял на ногах. Одежда за время перехода превратилась в лохмотья, обуви не было. Девочки выглядели чуть лучше. Видимо, парень и мать, как могли, оберегали их. Но младшего не спасли. Уже сегодня может настать черед следующей жертвы.
– У вас есть пустая бутыль? Принеси.
Движения парня были осторожны, будто он внезапно ослеп. Мать подала ему емкость, и он медленно двинулся обратно к Норе.
– Брось ее мне.
– Где ты?
– Там же, где была.
– Я тебя не вижу. То свойство, о котором говорил, временное и неожиданное. Сейчас я будто ослеп.
Именно так он и выглядел.
– Ты же слышишь голос.
– Одно ухо мне отбили, и теперь я не определяю местоположение по звуку. Махни рукой.
Нора не успела поднять руку, как парень сориентировался, брошенная им бутылка влетела в проем и с громыханием покатилась по полу.
Пока переливала, Нора рассказала:
– Дальше не ходите, там озеро, но вода в нем ядовита. Кости вокруг лежат не просто так. Девочки могут не удержаться. Идти обратно вам тоже нет смысла, кроме как в племя азаров не попадете, а туда, как понимаю, вам больше не надо. Можно узнать, что случилось, почему вы бежали?
– Отец проигрался. Его забрали и в счет долга хотели забрать нас. Я едва успел спасти остальных.
– Куда же вы шли?
– Не куда, а откуда. Мы не знали, что с нами случится, когда сбежим, и ни на что не надеялись. Любая судьба лучше той, что ожидала нас дома.
– Без воды и знания, где ее найти, до Лесных земель вы не доберетесь, к людоедам тоже вряд ли захотите. Оставайтесь у нас. Здесь вас примут, если история, которую ты рассказал, окажется правдой. Тебе найдут работу, мать и сестры выйдут замуж – сейчас у нас избыток женихов. Вашей семье будут рады.
– Значит, ты местная? Почему же скрываешься? Мы можем чем-то помочь?
Хорошие люди. Умирают, а заботятся о других.
– Ты разговариваешь с призраком. Человеку свойственно бояться призраков, поэтому я прячусь.
– Ты очень интересный призрак. Необычный – если верить сказкам о призраках. И добрый. Спасибо, призрак.
– Будьте здесь. За вами придут. Если на вас наткнутся дозорные, скажите, что видели призрака с рюкзаком, и он посоветовал вам оставаться на месте.
Нора помчалась в поселок. Она знала, что делать, но чем ближе становилась россыпь одиночных контейнеров вокруг жилищ богатых, которые, в свою очередь, окружали охраняемый гвардией блок владыки, тем больше путались мысли. Король сказал: «Сообщай сразу, как увидишь. Окликни любого, кто проходит мимо, и пусть зовут меня, где бы ни был». Как раз такой случай. Но кого позвать среди ночи? Гвардейца-охранника? Ей – девочке, которой нельзя выходить из дома без сопровождения мужчины-родственника?
Выход она видела только один.
– Лек! – тихо позвала она, прокравшись до стенки знакомого контейнера.
Выходные папы и дяди Леона обычно совпадали, и Нора не боялась разбудить не того.
Сейчас Лек должен спать после занятий в отряде. В племени так устроено, что мальчишки начинали помогать взрослым лет с шести, к десяти дневные работы для них становились обязанностью, а с двенадцати и до совершеннолетия все возрастающую часть времени они тратили на общественный труд вроде уборки территории, курьерской беготни или дежурства на постах вместе солдатами. Отдав долг обществу, они работали с отцами – посильно помогали в той же области, постепенно овладевая знаниями и умениями родительских профессий.
Для мальчишек, чьи отцы были солдатами, существовал отряд – вроде настоящего военного подразделения, но из мальчишек. Занятия вели увечные солдаты, которые не могли продолжать полноценную службу. После дня в отряде, его участники обычно едва доползали до дома и падали без сил.
Нора не хотела повышать голос, но если никто не откликнется, придется и стучать, и скрестись, и даже, возможно, влезть на крышу, чтобы разбудить бросая камушки через дырки для воздуха. Главное – не привлечь внимания еще кого-нибудь.
– Лек! – сделала она еще одну попытку.
И сердце едва не взорвалось от радости.
– Кто там? – послышалось в ответ.
– Нора. Горбушка. Выйди, пожалуйста!
– Нора? Ты чего? – Лек явно перепугался. – Если тебя заметят…
Ну хорошо хоть, что больше за нее, чем за себя.
– Выйди, я буду ждать дома.
Через минуту они как бы поменялись местами: она теперь сидела скрытая стальными стенками, а сонный Лек, натянувший штаны задом наперед, а рубашку наизнанку, переминался с ноги на ногу снаружи.
– Что случилось?
– Нужно сообщить королю, что между Городом и отравленным озером умирают от жажды пять человек – мать, сын и три дочки. Они сбежали от азаров, чтобы их не продали в рабство, и хотят верой и правдой служить нашему племени.
– Откуда знаешь? – Лек не верил. – Опять вещий сон?
– Именно. Очень яркий. У меня такое чувство, что я с ними разговаривала. Так и скажи королю.
– Глупости. Да и кто меня пустит к нему среди ночи. Не пойду я. Не хочу позориться. Ты же сама говорила, что видишь много разного, а сбывается лишь кое-что.
– Лек, пожалуйста, там сейчас люди умирают. Каждый миг на счету.
Лек помотал головой:
– Надо мной и так смеются: то не так сделал, это вообще не сделал, а о чем-то даже не подозревал, а виноват все равно я. Не пойду.
Осталось последнее средство. Нора набрала воздуха.
– Если пойдешь, я не выдам вашу тайну. Твою и Бораса. Говоришь, моим снам верить нельзя? Тогда слушай: мне снилось, что вы ходили к каменным пескам за оврагом и что-то спрятали там. Потом еще раз сходили. И еще.
В щелку Нора увидела, как на освещенном луной лице Лека опускается челюсть и округляются глаза.
– А теперь самое интересное, – добила она. – Мне приснилось, что в свертке из старого полиэтилена лежат: лук с отдельно упакованной тетивой…
– Ты не можешь этого знать! Следила?!
– Ну да, только тем каждую ночь и занималась. Лек, там люди страдают. Просто поверь мне.
Он помолчал. Затем на щель в стене поднялся взгляд – неожиданно твердый и серьезный.
– Еще раз повтори, что сказать королю.
Глава 4
Глаза, непривычные к свету, слезились, а поднятая ветром пыль заставляла щуриться даже больше, чем слепящее солнце. Все собрались перед домом. Именно все: праздник – он праздник для каждого, и женщины в этот день допускались к выходу наружу. Насколько бы ни была семья бедна, но у каждой девочки, девушки, женщины и даже старухи имелось выходное платье – именно для таких случаев. За платьем ухаживали, украшали его орнаментом и кружевами и год за годом перешивали по размеру. И счастливый день наступил. Пестрая толпа галдела в ожидании, с минуты на минуту полог установленного перед королевским жилищем шатра, где к празднику вырыли купель, отворится, и с окраины поселка покажутся нарекаемые. Шатер был старинный, с пленочными окошками, застежками-молниями и синтетическими тросами. На гудевших выцветшим брезентом стенках красовались несколько кроваво-красных крестов – еще от бабушки Нора слышала, что кресты символизировали смерть, в прежние времена их ставили на могилы. В шатре можно поселить большую семью, но после праздника конструкцию убирали, а кроме праздников ее использовали как выездную королевскую резиденцию, когда правитель изволил путешествовать по окрестностям. Впрочем, такого давно не случалось, за пределы поселка король-колдун старался не выходить.
На праздник Нору привел папа – одна она идти не хотела. После всего, что случилось…
Все больше людей верили в ее исключительность. На Нору бросали взгляды. Мужчины – удивленные, женщины – восторженно-завистливые, Борас и Лек, каждый в своем углу – задумчивые и сверлящие, выворачивающие наизнанку, так что в кишках начиналось гулкое шевеление. В сны парни явно не верили, и искали подвох.
Люди выстроились двумя рядами, образовался длинный коридор, по которому к купели пройдут новые члены племени. Толпа радостно загудела: у шатра началось пока скрытое от Норы движение. Два гвардейца, выделяемые в толпе по каскам с рогами и перьями, проследовали ко входу и отворили полог. Взорам открылась купель – наполненная водой яма, место нарекания. Внутрь торжественно проследовали король, несколько человек свиты, включая настража, и шесть гвардейцев с обнаженными клинками – прямой намек, что праздник праздником, а обычных правил поведения никто не отменял.
Те, кто собрался снаружи, один за другим оборачивали головы в противоположную сторону: вдали показались новенькие. Первым шел парень, с которым у отравленного озера разговаривала Нора, за ним его мать и сестры. Замотанные в грубые полотнища, они вступали в лоно племени как только что родившиеся – не обремененные ни историей, ни имуществом, ни родством с кем-то другим. От всего, что у них было, включая собственное прошлое, сегодня они добровольно отказались, а то, что требуется для жизни, им дадут. Один за всех, все за одного – главный девиз, без которого племя обращается в стадо и перестает существовать. Девиз работал. Сосед мог ненавидеть соседа, в семьях мог быть раздор, но стоило появиться общему врагу или несчастью – племя вставало плечом к плечу и вместе сражалось с бедами. От новичков ждали того же, а для этого отказ от прежних клятв и новая присяга обставлялись так, чтобы запомнилось. Для одних это живописный переломный момент в жизни, для других – зрелище, не такое частое, как хотелось бы, и просто повод побыть на людях. В итоге все были счастливы.
Парень, проходя мимо Норы, кивнул ей. Она опустила взгляд. Да, спасла, но это было во сне – так всем сказал король, значит, так и было.
Она подняла глаза, только когда парень вошел в проем шатра. Неважно, как его звали раньше, сейчас он был просто парень – прежние имена отныне не действовали. Конечно, Нора спросила бы при случае… но лучше об этом даже не думать. Прошлое нарекаемого человека как бы стиралось из общей памяти, нарушения карались.
Нарекаемых женщин гвардейцы остановили снаружи, полог за парнем закрылся. Началось священнодействие.
– Покайся, и дни твои будут счастливы, а ночи спокойны, – донеслось из шатра. – Что недостойное свершил ты в прошлой жизни? Какой груз несешь? Очисть совесть, смети с души мусор, стань изнутри таким же светлым, как снаружи.
Люди перестали держать линию и превратились в толпу, напиравшую на перекрывших вход гвардейцев. Многие заговаривали между собой, кто-то ругался на загородившего обзор соседа, ему что-то резонно отвечали, третьи шипели на обоих мешающих слушать… Гул нарастал, слова из шатра едва пробивались:
– Поведай о грехах, своих и известных тебе чужих…
Из-за сплошной стены голов Норе не было видно происходящее, а поднявшийся шум перекрывал речь короля. Это было неважно – каждый обряд нарекания повторялся с точностью до слова и движения, а тихую исповедь новеньких все равно не слышал никто, кроме склонившихся к грешнику правителя и настража. Про то, что происходило внутри шатра, Нора знала только по рассказам папы – с высоты его головы внутренности шатра частично просматривались, а об остальном он знал от гвардейцев-участников обряда: после исповеди нарекаемый спускался в купель, где сбрасывал полотнище и был дважды окунаем в воду – погружения олицетворяли покаяние и очищение. Нора понимала и не объяснявшееся вслух: одновременно с заявленной целью омовение в присутствии короля и вооруженных гвардейцев выявляло возможную ущербность. В этом случае преступника убивали и народу предъявляли доказательства преступления против жизни. За очищением следовало главное: собственно нарекание.
Нараставший гул неожиданно стих, как по команде. Скорее, именно по команде, которую не слышала или, если подана жестом, не видела со своего места Нора. Снаружи установилась тишина, и каждый пытался уловить что-то из говорившегося внутри. На миг между головами и спинами образовался просвет, в нем мелькнул король-колдун, его руки совершали крестообразные пассы над погрузившимся в яму парнем, доносилось неразборчивое бормотание. Это тоже способствовало прозвищу «колдун», а нарекание обретало мистический смысл. Пусть это всего лишь игра, но она выполняла свою роль. Племя завороженно наблюдало за правителем. Для многих колдовская сущность обряда была так же реальна, как собственное тело.
Толпа полностью загородила шатер, и о творившемся внутри Нора могла догадываться только по вновь поднявшемуся шуму: началась часть, которую король называл кровосмешением. Из сделанного на руке надреза кровь желающего занять место в племени добавляли в пакет с кровью убитых на ферме куриц и затем брызгали на новичка: символ того, что племя впускало в себя свежие кровь и плоть. Затем происходило третье, окончательное омовение, означавшее вход в новую жизнь. При этом король опять водил над омываемым руками и говорил старинные священные фразы. Всех, кто называл эти действия непонятным словом «святотатство», не осталось в живых – основную часть еще в давние времена перебили бандиты, последние сгинули в пустыне, что тоже не добавило королю-колдуну доверия, зато укрепило суеверных в его колдовской силе. Теперь люди побаивались не только солдат, стоявших на страже власти, но и непонятных заклинаний.
Король этим пользовался – разговоров о новых выборах нельзя было даже представить. В свое время первым королем племени избрали лидера, сумевшего организовать выживших и наладить сносную жизнь на неуютной территории. Общими усилиями выстояли в борьбе с беспредельщиками, но один раз проиграли – это было при втором короле, сыне первого. От племени остались жалкие осколки, мужчинам не хватало женщин, и короля-неумеху сместили. На выборах победил Джав. Собственно, это он, как говорили, и устроил заварушку с выборами. С тех пор и властвовал. И никто не сомневался, что следующим владыкой станет его первенец Джак.
– Нарекаю… – громко раздалось в шатре.
Других слов некоторое время было не разобрать, донеслось только последнее восклицание короля:
– Ош!
– Ош! – хором подхватил народ. – Ош!!!
Парня нарекли именем Ош. Теперь это имя его семьи. Оно не походило на те, что были у предков – король-колдун говорил, что следует о многом забыть, чтобы двигаться дальше. Они построят новый мир, а от пережитков надо избавиться. Фамилий, как у предков, в племени тоже не было, родство определялось по отцовской линии. Первенцев называли кратко, в один слог, начало в котором повторялось – это и было тем, что раньше считалось фамилией. Следующим сынам давали имена на один слог больше. Например, трех сыновей короля Джава звали Джак, Джарван и Джамирас. Имущество семьи наследовали исключительно сыновья-первенцы, и всегда можно было определить, кто имеет право на наследство, а кому предстоит нелегкая жизнь.
У девочек количество слогов в имени роли не играло. Двух дочерей короля звали Джаяна и Джабора. Поскольку девочки наследницами не были, имена им давались произвольно, имело значение только начало имени. Нору назвали Норой, и всем сразу ясно, что она – дочь Ноджа. В женских именах ценилась исключительно красота звучания.
Детям имя выбирал отец, а если отец на момент рождения погибал, то король. Имя давали не сразу, а когда становилось понятно, что ребенок правилен и жизнеспособен. За все отвечал отец, и если он обманывал племя, карали всю семью. Такое тоже случалось, ведь закон, по которому чужой – даже король – не может переступить порог дома, действовал нерушимо, как бы это кого-то ни раздражало. Дом – святое место, там жила душа семьи, и туда нельзя пускать посторонних. Некоторые сердобольные родители этим пользовались. Тем хуже было для них, когда обман вскрывался. За гибельное для окружающих сохранение жизни больному или при другой угрозе племени карали все семейство.
Из шатра вышел новонареченный Ош – в свежей одежде, очень простой и крепкой, чтобы носилась долго. Следующую он купит уже за собственный счет.
Ош поклонился:
– Добрые люди, клянусь быть вам другом и братом отныне и до смерти.
– Ош!!! – грянула в ответ толпа.
Дождавшись тишины, Ош продолжил:
– Еще раз хочу поблагодарить каждого за доверие, а также лично его величество и великую спасительницу, явившуюся сквозь ночь, когда моя семья умирала. Только благодаря вам всем я, мама и сестры живы. Спасибо.
Он вновь склонился перед толпой.
В проеме шатра появился король:
– Не девочка спасла вас, а высшие силы, которые помогают племени. Сама судьба привела вашу семью именно сюда, и мы надеемся, что вы сумеете быть благодарными.
Под бурные крики церемония продолжилась – Ош встал между другими как равноправный член племени, а в шатер по очереди заходили его мать и сестры. Из купели к народу вышли Ошая, Ошима, Ошура и Ошанья. Семье дали не только имя, но и жилье – проржавевший и почти разваливавшийся контейнер на окраине. На остальное и на что-то лучшее они должны заработать сами, а если какие-то предметы обихода, инструменты или еда необходимы срочно, король обещал одолжить на это столько, сколько понадобится.
Праздник завершился. Переговариваясь, народ расходился по домам, трое назначенных королем работников собирали шатер, еще несколько ждали, чтобы засыпать купель до следующего нарекания. Не прошло и получаса, как поселок опустел, и жизнь вернулась в прежнее русло.
Несомненно, Лек все рассказал приятелю, потому что в первую же ночь, когда папа Нодж отправился на службу, у контейнера Норы раздалось:
– Откуда знаешь нашу тайну?
Говорил Борас – жестко и требовательно. Объяснение со снами его не устроило.
Другого у Норы не было.
– Не понимаю, для чего нужен такой комплект, – сказала она в ответ. – Оружие, вещи, деньги…
– Еще кому-нибудь рассказала? – перебил Борас.
– А раньше ты казался мне умным. Если бы рассказала, припрятанное изъяли бы, а вас прижучили. Здесь одно из трех: возможно, вы помогаете в чем-то противозаконном кому-то из нашего племени, и это преступление. Либо вы помогаете чужакам, а это уже измена, что намного хуже. И третье: вы сами хотите сбежать.
Нора оборвала себя. Именно третье! Трупы, помощь преступникам, связь с чужаками и прочие фантазии – ерунда. Борас и Лек упорно и методично готовятся к побегу, именно это связывает их, таких непохожих.
Нора перевела дыхание.
– Заткнуть мне рот можно одним способом: убить. Возможно, вы придумаете, как это сделать, чтобы на вас не подумали, но кто поручится, что к тому времени о вашей тайне не узнают другие?
Повисла тишина. Нора глядела в щель. Борас кривил губы. Лек привычно прятал взор за упавшей челкой.
– Не знаете что делать?
Нора собралась с силами. То, что сейчас будет сказано, обдумано давно, но как это воспримут? Она проговорила как можно четче:
– Есть простой выход. Нужно, чтобы все посвященные в тайну были связаны ей.
– Не понял. – Лоб у Бораса напрягся, между бровей пролегли вертикальные складки. – Хочешь рассказать нам какую-то свою тайну, чтобы мы все зависели друг от друга? Хочешь раскрыть секрет рюкзака?
– При чем здесь рюкзак? Это память о маме, и кто коснется его словом или грязными лапами… и даже чистыми…
Заканчивать мысль не пришлось, выражение лица сказало остальное. Видимо, сказало очень доходчиво.
– Тогда совсем ничего не понимаю, – признался Борас. – Я, может быть, немного туплю спросонья, но быстро схватываю. Поясни.
– Мне запрещено выходить из дома, но я хочу побывать в тех местах, которые видела во сне. Когда пойдете в следующий раз, возьмите меня с собой. Потом я буду хранить вашу тайну, а вы – мою, о моей вылазке. Если, как вы боитесь, я выдам вас, то вы расскажете, что я лично ходила к тем вещам, а не увидела их во сне.
– Может быть, ты как раз и ходила? – логично предположил Борас.
Лек не вмешивался в разговор. Бросаемые им на приятеля взгляды показывали, что он не возражает. Нора тоже считала, что мир, пусть сначала без доверия и с опаской, лучше открытой вражды.
– Если я, по-твоему, везде хожу, почему я вас видела, а вы меня – нет?
– Тебя видели другие, – отрезал Борас.
– Но мы не видели, – признал Лек.
– А вы ходили несколько раз. Могу рассказать о каждом походе. Какой дорогой шли и что добавляли к уже спрятанному.
– Ты все же ясновидящая? – не удержался Лек. – По-настоящему?
– Частично. Я уже говорила. Сны, которые вещие, отличаются от прочих.
– Бор, я ходил к королю с ее сном, и все подтвердилось, каждое слово.
– Чего же она только нас всегда видит? Влюбилась, что ли?
Нору бросило в краску. Надо что-то сказать, а то все это выглядит глупо. Действительно, почему она столько знает именно о них?
– Я сны вижу о многих, – сообщила она как можно уверенней.
Борасу что-то пришло в голову, он ухмыльнулся:
– Расскажи про других, тогда поверим.
Лек затих с краю, и ему, кажется, очень хотелось, чтобы Нора доказала свою правоту.
– Я чужих тайн не выдаю, – твердо сказала Нора.
Лек вздохнул. То ли огорчился, то ли обрадовался.
– Тогда не верим, – пожал плечами Борас.
– И не надо, – так же равнодушно ответила Нора. – Я предложила решение, оно почему-то вас не устраивает, значит, придется искать другое. Оно, другое, у вас есть?
Лек зашептал приятелю:
– Какая разница, верим мы или нет. У нас будет такое же оружие против нее, как у нее против нас. Это лучший выход.
Нора ждала. Положительный ответ Бораса давал надежду на новую страницу в жизни. Условий, которые она предложила мальчишкам, папа, конечно, не одобрит, но ему и знать не следует. Это ее жизнь, и ей решать, что для нее лучше. Кого-то жизнь в четырех стенах вполне устраивает, кто-то видит счастье в богатом муже или в будущих детях. Для Норы счастьем была свобода. Огромный мир звал ее, тысячи ныне запертых дверей манили пьянящей неизвестностью.
Борас кивнул:
– Хорошо. Выходи.
Нора опешила.
– Прямо сейчас?
– Естественно. С этой минуты мы должны быть уверены друг в друге.
Так сумбурно и нервно она еще никогда не собиралась. Уже готовая полезла было в люк…
Нельзя. Это ее личный ход, ее тайна. Теперь нужно делать как все.
– Пойдем к схрону, – объявил Борас, когда она вышла через скрипнувшую при открывании и лязгнувшую при закрытии дверь. – Поведешь ты. Посмотрим, чего стоят твои сны.
Сначала они постояли в тени контейнера: не выглянет ли кто-то на шум? Пахло людьми и гарью, неподалеку стрекотали ночные насекомые. Яркая луна делала тени резкими, а то, на что падал свет – мертвецки-синим и отчетливым.
Одежда Бораса и Лека говорила о доходах семей. Борас носил крепкое и темное, надетое специально для ночи. Сейчас на нем были военного кроя штаны со множеством карманов и футболка. У Лека выбора не было, он ходил в единственной одежде – рубашке с заплатами, что от бесчисленных стирок превратилась в затерто-бесцветную тряпку, и в таких же штанах. И все же не он оказался в ночи самым заметным. Когда натягивала брюки, в последний миг Нора сообразила: такая одежда, подогнанная под нее и предназначенная именно для путешествий, вызовет подозрения. Вместо брюк она натянула юбку, а рубашку, подумав, все же оставила. Ничего более подходящего не нашлось. Прежние вещи не налазили, а перешитая под нее майка, как у Бораса, со странным названием «футболка», которое всегда что-то напоминало папе, делала фигуру слишком вызывающей. И мокасины сегодня уступили место сандалиям с восходившей на голень обмоткой из тесьмы – папа сделал их вместо ставших маленькими прежних. Мокасины – обувь для походов, Нора выглядела бы в них странно перед собравшимися именно в поход босыми приятелями, у нее такой быть не могло. По этой же причине, чтобы выглядеть простушкой, которая впервые покидает дом, пришлось оставить ремень с ножом и прикрепленной бутылкой воды, а также часть собранного для сложных ситуаций. Сегодня она не одна, и все будет по-другому. В карманах остались только бинты, иголка с ниткой и пакетик с мазью для свежих ран – на крайний случай. В этом, как говорил папа, лучше перебдеть, чем недобдеть. Маленький ножик на голень она все же привязала – у спутников тоже были ножи, у Бораса красивый на кожаном ремне, у Лека на поясной веревке обычный кухонный в деревянных ножнах.
